Людмила Львовна Горелик
Золотой идол викингов

Глава 6
Насланная болезнь

С утра Медведь репу таскал, обрезал и сушил. Вячко велел всю вытащить, посушить да в яму сложить на зиму – репу они всю зиму, до самой весны ели: ее и парили, и варили, и так, сырую ели с квасом – вкусно.

Остальные братья тоже не бездельничали: кто на гумно овес молотить пошел, кто рожь высушенную и обмолоченную в мешки ссыпал и укладывал их в риге, кто горшки глиняные обжигал на продажу, а что не продадим, себе пригодится… Мало ли дел в доме? Бабы одни не со всем управиться могут.

«Надо все сейчас переделать – может, скоро опять катать пойдем, если ушкуйники плату хорошую предложат», – сказал Вячко.

Сам он набрал мелких товаров, что братья раньше наготовили, в суму переметную, да и отправился как раз к ушкуйникам: и свое продать, и у них прикупить – нужное, если будет.

Вернулся Вячко к обеду, довольный. Продал почти все, что брал, да и купил кое-что.

Суму, опять полную, начал разгружать.

Пока братья, их жены и дети разглядывали и обсуждали покупки, Вячко молчал: гвалт и без того стоял в доме.

Когда же все разложили и примерили, настало время о деле поговорить.

– О волоченье речь не зашла вовсе, – сказал он братьям, отвечая на невысказанный вопрос. – Не с кем было пока говорить. И Синеус, и Ляпа, и Васька от болезни свалились. С вечера всех троих жар охватил, утром еще хуже. Зелейника Кутю привели с ночи еще, наварил он зелья, да зелье не помогло. Баню истопили – никакого толку. За ведуном сейчас послали. Может, волхв, дядька Ядрей, поможет.

– За самим Ядреем послали? – переспросил Ярополк.

А Добрыня зубами поцыкал.

– Да, видно, плохи впрямь дела…

– Так что нет начальника пока у ушкуйников. Никто на себя не берет, ждут, пока эти поправятся или в нижний мир уйдут, – заключил Вячко.

Братья понимающе кивали. С Синеусом, Ляпой и Васькой, атаманами ватажников, шутки плохи. Никто не решится их функции присвоить, пока они живы. Это правильно.

К вечеру в Свинечске стало известно, что двое из ранее заболевших умерли, да и другие ватажники заболели.

К дому Вячковых пришел Остромысл, один из наиболее уважаемых членов ватаги. В прошлый приезд он подружился с Вячко.

– Вячко, помоги… – сказал он. – Ты нам друг, всегда другом был, мы знаем. А тут такое дело – в нижний мир провожать придется нам своих товарищей. Надо как следует проводить. Они ведь всю свою жизнь в речных да морских походах провели. В ладье бы надо.

Заручившись согласием, Остромысл не спешил уходить. Видно было, что ему сильно не по себе.

Вячко пригласил его к столу. Его жена принесла пиво, квас, соленые грибы и ковригу свежеиспеченного хлеба.

– В нижнюю страну отправятся двое? – спросил Вячко. – Синеус жив?

– Да, – ответил Остромысл. – Двое. Еще больные есть, несколько человек заболели. Синеус пока жив. Хотя, знаешь, Вячко, это из-за Синеуса все и произошло.

Вячко вопросительно поднял брови.

– Почему ты так думаешь?

– Волхв ваш, Ядрей, сказал, что сильное колдовство на нас. Он провел все обряды, однако колдовство такое сильное, что обряды не действуют. – Остромысл помолчал, поднял высоко голову, поднес кубок с медом к губам, но, не отхлебнув, со стуком поставил его опять на стол.

Через некоторое время он продолжил в сильном волнении, жестикулируя.

– Этим летом мы ходили в поход на Югорию, до крайней земли дошли. Давно собирались – думали, нет ли там драгоценностей, россыпей золотых. По большой реке плыли. Как Волга, такая широкая река. Сумрачная только очень. И пришли к самому краю света – где все кончается. Деревья там низенькие, как трава, а земля даже летом промерзшая… Но люди живут! Тоже низкорослые, но крепкие. Они называли себя вогулы. Приняли они нас поначалу хорошо. Показали все, не скрывались от нас. Поклонялись они Золотой Бабе.

– Золотой Бабе? – вскинул брови Вячко.

А Медведь, молча присутствовавший при разговоре, уши насторожил.

– Да… Ах, какая она красивая… Вся из золота, большая – вот такая. – Он показал от стола выше своей головы. – И смотрит всегда тебе прямо в лицо. Проницательно так смотрит. Она на вопросы отвечает, путь указывает… вогулам она еду обеспечивала. Они говорили, что удачу в охоте, счастье она приносит. Вогулы нам сами ее показали. Уж очень гордились ею… И Синеус… Синеус украл у вогулов эту Бабу! Они гнались за нами на своих ладьях. Ладьи у них маленькие, верткие… Ты и не видел таких. Однако воины они никакие. В общем, перебили мы их, вся река кровавой стала. И шаман их, умирая, проклял нас. Сказал, что… Ну, не буду повторять. Эту болезнь он наслал. Не знаю, Вячко, понадобится ли ладья для похорон… Может, все мы в нижний мир поплывем на своих ушкуях… Знаешь, я бы хотел от этой Золотой Бабы избавиться. Через нее эта болезнь пришла. Я бы продал ее сейчас задешево кому угодно, только Синеус не дает.

Он встал из-за стола, выпрямился и держался очень прямо.

– Не слушай, что я тут говорил. Найди подходящую ладью, Вячко, небольшую. Двое атаманов у нас в нижний мир отправятся. Хорошо их отправить нужно.

Глава 7
Полковник Углов, он же Вовка Африка

Еще не было десяти, когда в дверь к Вере Ильиничне позвонили.

Вчера после всех этих ужасов она отправилась, конечно, к Наде. Не могла оставаться одна. Саша тоже был дома, а дети куда-то ушли.

Втроем посидели, выпили по рюмке.

Потом Саша в свою комнату отправился, а Надя с Верой долго сидели на кухне, вспоминали Светку, вообще жизнь в том доме на Ленина вспоминали.

– А помнишь, в пятидесятые тоже было в нашем подъезде убийство? – спросила Надя.

Да, Вера помнила. Ей тогда было лет пять, а Наде десять. Но она хорошо знала девушку, которую убили. Ее звали иностранным именем Стелла, она была красивая и веселая.

Вера очень любила ее за то, что такая взрослая и красивая девушка замечала ее, маленького ребенка, иногда с ней возилась, называла подружкой. Стелла так радостно удивлялась, что Вера уже умеет читать…

При встрече она напевала «Мой Верунчик так уж мал, так уж мал…», подхватывала ее и кружила…

В общем, Стелла Верочке очень нравилась.

Стелла жила одна на втором этаже, в такой же студии, как и Света Соловьева. Ее тоже задушили. Арестовали вначале Вовку Африку из второго подъезда, но потом отпустили. Хотя убийцу так и не нашли.

– Надя, Стелла ведь совсем молоденькая была? А почему она одна жила? Где были ее родители? Ты не знаешь?

Надя помолчала, прежде чем ответить.

– Отца ее я никогда не видела – он на войне погиб, летчик был… У многих отцы погибли, мы же в послевоенное время росли. Она с матерью в той комнате жила. Мать умерла раньше нее. Стелле лет семнадцать было, когда она одна осталась. Она старше меня была на восемь лет всего.

Сестры помолчали.

– А студии на втором этаже теперь уже нет, – вставила Вера. – И даже следов не видно. Ее присоединили к той квартире, которая справа…

– Ну да. Она ведь неудобная. Только у Соловьевой такая странная комната оставалась. Что интересно с ней теперь будет? К исполкому, скорее всего, перейдет. Есть ли у Светы родня?

– Кажется, нет. Она, во всяком случае, говорила мне, что у нее не осталось никого. Кто ж хоронить будет? Думаю, соседи деньги собирают. Ты знаешь, некоторых помню – оказывается, многие люди живут всю жизнь на одном месте.

Надя засмеялась.

– Толик Рассветов из нашего класса так и живет там… Помнишь его?

– Помню, конечно. Он у вас в классе звезда был.

– Да, очень способный, учился блестяще. А сейчас с ЭВМ работает на авиазаводе.

Домой Вера Ильинична вернулась опять поздно. На этот раз ни под аркой, ни возле подъезда никого не встретила. На своем этаже испуганно покосилась на запечатанную соседнюю дверь…

Заснула, однако, быстро: сказалось выпитое с Надей вино.

А на следующий день, в воскресенье, не успела она позавтракать, раздался звонок.

За дверью стоял мужчина, широкоплечий, коренастый и довольно высокий. Лет, пожалуй, хорошо за пятьдесят…

– Вера Ильинична, я полковник милиции Углов. – Он протянул удостоверение. – Меня зовут Владимир Сергеевич.

– Проходите, пожалуйста… – Вера открыла дверь в комнату, показала на стул, сама уселась на соседний.

Настроена она была с утра сурово – нечего по креслам рассиживаться: вчера полдня допрашивали, сегодня опять пришли…

– Извините, возможно, я рановато явился. Но я не задержу вас долго. – Он как будто угадал ее мысли. – Я знаю, что вчера вас подробно допрашивали, читал протокол допроса. Но сегодня я пришел не только как полковник милиции, но и как ваш сосед. Я во втором подъезде живу.

Тут Вера поняла, почему его лицо кажется ей смутно знакомым, и внутренне ахнула.

Это же Вовка Африка! Тогда, на стыке пятидесятых-шестидесятых, он был самым страшным хулиганом в их дворе! Он был много старше Веры, но она отлично его помнила.

В детстве они с Надей его боялись. Этот Африка темными осенними вечерами стоял с двумя-тремя дружками в узкой каменной арке, только сигаретки попыхивали.

Скорее всего, как многие в пятидесятые, они курили «козьи ножки» – самодельные цигарки из завернутого в обрывок газеты табака. Жили бедно, ребята эти были из неблагополучных семей. Отец Вовки, как у многих, на войне погиб.

Прозвище Африка появилось, потому что русоволосый веснушчатый Вовка был похож на негра! Нет, не цветом кожи, а толстыми губами и слегка приплюснутым носом. Его славянское лицо странным образом смахивало на негритянское.

Вера посмотрела на мужчину внимательнее. Губы стали уже, нос – тоже обыкновенный, картошкой. Прозвище Африка теперь трудно было объяснить.

Но всего страннее, что он полковник милиции… и такой приличный. Все были уверены, что он вырастет уголовником. Что за метаморфоза?!

– Владимир Сергеевич, а вы меня не помните? – спросила она. – Я в этом доме жила в детстве. В шестьдесят третьем году мы отдельную квартиру получили.

– Так вы все же из семьи тех самых Лопуховых, что здесь после войны поселились? – улыбнулся он. – Я вчера, когда читал протокол, вспомнил, что и раньше в этом подъезде Лопуховы жили, но решил, что это другие, фамилия не такая уж редкая. Это вы на каток часто ходили? Возвращались поздно, через арку боялись ходить. Бежит девочка в большом свитере, коньки «гаги» связанные в руках… А мы, подростки, вас нарочно пугали, дураки ведь были малолетние… Я был хулиган в детстве!

– Нет, это не я! Это моя сестра Надя на каток ходила… И да, свитер надевала папин… – засмеялась Вера Ильинична. – А я еще маленькая тогда была, на каток не ходила, тем более вечером.

Настроение у нее переменилось. Сосед, тем более с детства знакомый, – это вам не милиционер!

– Хотите чаю? – спросила она.

– Не откажусь! По-соседски…

После этого атмосфера стала менее напряженной. Совсем даже нормальной стала.

Вера Ильинична пить чай пригласила на кухню, чтобы не таскаться туда-сюда с посудой. Чай она только что, перед приходом Углова, заварила свежий – сама завтракать собиралась.

Она вновь подогрела кипяток, приготовила бутерброды.

Обычные утренние хлопоты успокоили ее.

– Как вы, конечно, догадались, я по поводу вчерашнего убийства, – начал гость. – Подозреваемый уже есть, он вчера задержан. Это Александр Трапезников. Но свою вину он отрицает. В связи с этим к вам несколько вопросов. Не можете ли вы назвать точное время, когда увидели Трапезникова выходящим из подъезда?

– Время приближалось к одиннадцати, точнее я сказать не могу.

– Непосредственно перед тем, то есть тоже после десяти тридцати, вы встретили какого-то мужчину в арке, он выходил из двора. А не можете ли вы вспомнить, с какой стороны двора он шел? От какого подъезда?

– Нет, я увидела его уже в арке.

– С левой стороны он шел или с правой?

– С левой.

– То есть с длинной стороны дома, выходящей на Ленина?

– Да.

– То есть он мог идти из первого, второго, третьего или четвертого подъездов? Справа у нас только пятый.

– Да. Из пятого не мог. И от сараев вряд ли. Откуда-то слева входил в арку. Из подъездов, скорее всего.

– Не можете ли вы сказать, какого примерно возраста он был? Молодой – старый…

– Ну, лица не видела. А по комплекции не очень молодой, лет пятьдесят.

– Какого он был роста? Как одет?

– Роста выше среднего. Как вы примерно. А как одет, не видно было.

– В свитере, куртке или в пиджаке?

– Скорее, в пиджаке. – Вера задумалась. Мужчина производил впечатление человека современного. – В куртке! Нет, может быть, и в пиджаке… Не помню точно, в темноте и не отличишь. Но не в свитере.

– Был ли головной убор?

– Нет, точно не было.

– Что можете сказать о прическе? Лысый? Кудрявый?

– Не лысый и не кудрявый. Обычная прическа.

– Было ли у него что-либо в руках?

Вера задумалась. Эта тень мелькнула мимо нее, не вызвав страха. Очень приличный. Да, она еще зафиксировала внутренне, что мужчина приличный, такого не испугаешься, даже в подворотне встретив. Он шел энергичным деловым шагом. Размахивал ли он руками? Нет, не особо размахивал… Да, в руках что-то было… Но не авоська…

– Да, – сказала она вслух. – Что-то он держал в руке. Возможно, даже портфель, не могу сказать точно. Нормальный такой мужчина, нормально он выглядел, я его не испугалась. Что-то такое приличное у него в руке было. – Она наморщила лоб. – Дипломат! У него в руках был дипломат!

Дипломаты, небольшие плоские чемоданчики, в начале девяностых входили в моду. Их было не так много – приличный дипломат нелегко купить.

Вера сама удивилась, как много вспомнила. Все же умеет задавать вопросы этот Углов. Вчера, когда отвечала милиции, ей казалось, что промелькнувшего в подворотне мужчину она не разглядела. А вот, оказывается, помнит…

Ее собеседник чертил на бумаге какие-то фигуры. Задумался.

– Теперь несколько вопросов на другую тему, – сказал он наконец. – Вы ведь общались с убитой… с гражданкой Соловьевой довольно близко?

– Ну, не то чтобы очень близко. Разговаривали при встрече. В гости друг к другу только по одному разу успели сходить за полгода, что я здесь живу.

– Вот-вот. Рассказывала ли вам Соловьева что-либо о соседях по дому? Вы ведь в наш дом вернулись после долгого отсутствия. Кого-то из соседей, возможно, вспомнили, кого-то нет…

Вера подумала. Они со Светкой о судьбе своих близких друг другу рассказывали, о себе… О соседях не успели еще.

– Нет, – сказала она вслух, – пока о себе друг другу все рассказали, на соседей времени не было…

– И об Александре Трапезникове ничего не говорили? Он ведь тоже с детства в этом доме живет. Помните, наверное, близнецов… Их все тут знали. Не вспоминали их?

– Нет… О них не говорили. Я только вчера узнала, что Веник умер, один Саша остался. А то при встречах не понимала, кого из них вижу. А что с Веником случилось?

– Вениамин в ДТП попал более двух лет назад… Он шоферил после школы. А Александр на завод сразу пошел. Близнецы разные профессии выбрали.

– Неужели Трапезников Свету убил? А за что? Они и не общались, скорее всего, давно уже, с детских лет… Неужели его и впрямь арестовали?

Углов тяжело вздохнул. Потом кивнул.

– Задержали. В изоляторе он сейчас. Версия следствия: Трапезников мог убить Соловьеву как опасного свидетеля. Вы не были в пятницу на собрании жильцов, а присутствовавшие указывают, что там Соловьева угрожала Трапезникову, что, мол, заявит в милицию: это они с братом четыре года назад ларек на Киселевке ограбили и сторожа убили. Срок давности не истек еще. Однако по этому делу арестованы были тогда подростки и сознались, почти отсидели уже… – Полковник замолчал, задумавшись.

– А к кому он в наш подъезд приходил так поздно, если не к Соловьевой? – решилась спросить Вера.

Ответом стал опять кивок, но какой-то странный, растянутый во времени: Углов вначале вскинул голову (взглянул Вере в глаза), потом резко опустил, опять поднял и сказал:

– К Соловьевой! Он этого не отрицает. Только застал ее уже убитой.

Глава 8
Начало ужаса

Небольшую ладью для сопровождения ушкуйских атаманов в нижний мир Вячко нашел быстро.

Еще через день состоялся обряд погребения. Вместе с Ляпой и Васькой хоронили Синеуса – он тоже умер как раз накануне события. В ладью вместе с покойниками погрузили их вооружение, медную и серебряную посуду, кое-какие драгоценности. Что еще нужно воинам?

Остромысл хотел отправить с ними и Золотую Бабу, но другие ватажники не дали: Золотая Баба не одному только Синеусу принадлежала, а всей ватаге. Все вместе ее у вогулов отбивали, были и погибшие, и раненые среди них тогда. Вещь дорогая, можно продать.

Засыпать курган над ладьей пришлось уже за пределами городища, на самом его краю, среди редко стоящих сосен.

Несмотря на заступничество Вячко, горожане не согласились хоронить ушкуйников там же, где насыпали курганы своим умершим. Боялись заразы. К этому времени болезнь поразила уже многих ушкуйников. Ни зелья, ни ворожба не помогали.

Прошло еще два дня. Ладьи ушкуйские возле пристани стояли без дела: никто их не смолил, не подкрашивал, не суетился вокруг них. Неизвестна была судьба их хозяев. Рядом с погибшими атаманами насыпали еще один курган – там похоронили без ладьи, без больших почестей еще пятерых ушкуйников.

Насыпавшие курган предчувствовали и свою близкую смерть. Вскоре поползли слухи, что жар начался также у некоторых жителей Свинечска, причем у тех, кто успел пообщаться с ушкуйниками.

В семье Вячковых пока не болели, надеялись на лучшее.

С утра женщины заварили укрепляющие лекарственные травы: полынь, тимьян, девясил.

– Это не значит, что мы боимся, – пояснил Вячко. – Нам необходимо укрепить свои силы. Чем больше у нас сил, тем лучше. Ушкуи сейчас волочь не придется, да ведь и дома много работы. И к свадьбе Медведя надо готовиться, теперь уже ничего не помешает.

Медведь давно ждал этих слов. Конечно, откладывать свадьбу нет причины. Нужно немедленно встретиться с Сиггурд, спросить ее, когда лучше прийти официальным сватам – Вячко, конечно, пойдет, и не один! Самых уважаемых людей позовем. С Фари предварительно уже договорено – он не должен отказать. Пусть назначит время, когда можно к нему прийти с официальным предложением.

При подходе к дому Фари он почувствовал раздражающий запах смол.

Волхв Ядрей с помощниками жег волшебные травы и смолы, обносил жертвенник вокруг дома.

«Что такое? – встревожился Медведь. – Волхвов звали только в крайне тяжелых случаях. Но, возможно, ввиду слухов о новой болезни Фари решил обезопасить свой дом, оградить его от выпавших городищу испытаний?!»

Сизый туман поднимался в воздух от курящихся благовоний, Ядрей в самой яркой из своих одежд, в островерхой звездчатой шапке воздевал руки к небу, обращался к богам, выкрикивал слова молений, пел…

Медведь остановился поодаль: действу нельзя было мешать.

Процессия молящихся три раза обошла вокруг дома. Принесли связанного жертвенного кабана, обагрили его кровью землю перед входом, налили крови в серебряную чашу, понесли в дом. Значит, в доме есть больной, который должен испить из этой чаши.

«Только бы не Сиггурд!» – думал Медведь.

Сердце его ныло от страха и неизвестности. Стоял, уткнувшись взглядом в глухую бревенчатую стену, и думал, что же произошло.

В стенах домов викингов не было окон, только в крыше имелась дыра, служившая и дымоходом.

Когда волхвы ушли, Медведь подошел ко входу.

Предупрежденная кем-то Сиггурд выбежала навстречу. Глаза ее были заплаканы.

– Отец заболел! – выдохнула она. – Совсем плох. Да и маме сегодня плохо. Может, помогут волхвы, на них вся надежда.

Она согласилась пройти с ним до реки. Слова о сватовстве сейчас были невозможны. Сиггурд даже не догадалась, зачем он пришел. Все ее мысли были в доме, с отцом и матерью.

– Какая ужасная болезнь! – сказала она. – Не надо было отцу принимать Остромысла, это после его посещения началось…

– К вам Остромысл приходил? – быстро спросил Медведь. – Давно?

– Третьего дня. Тогда только атаманов ушкуйских похоронили. Он отцу Бабу Золотую принес. Сказал, что это Синеус жадный был, дорожил почему-то этой Бабой. А теперь они дешево продадут. И предложил за триста дирхемов. В десять раз цену снизили! Отец обрадовался и купил, конечно. А заболел он вчера… И мама за ним. Зелье не помогает. В бане тоже парили – без толку. Вот, может, дядька Ядрей поможет…

Они шли возле реки.

– Сиггурд! – Медведь даже остановился, такая страшная мысль пронзила его. – Ты к этой Бабе близко не подходи. Знаешь, мне кажется, может, от нее эта болезнь идет? Напрасно ее твой отец купил.

Сиггурд засмеялась, но как-то нервно.

– Что ты! Какая от нее может быть болезнь! Она красивая, золотая, продали дешево… почему не купить? – Девушка задумалась, глядя на водную гладь в обрамлении высоких сосен, на песчаный пологий берег. Потом опять повернулась к Медведю. – Правда, ты знаешь, наш коток Мышебор ее почему-то сразу невзлюбил… И головой ее бодал, и лапами царапал, и кричал сильно… Мы посмеялись вначале: Мышебор наш к Бабе Золотой ревнует – что мы ею любуемся… Не понимает, что неживая она. Но потом отец Бабу запер в кладовке. А то еще поцарапает ее Мышебор. Пусть стоит пока там.