Полная версия:
Людмила Горелик Нефритовая лошадь Пржевальского
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
Тимофей Иванович жил в Петербурге уже третью неделю. Он был вдовец и приехал сюда с младшей дочерью в гости к старшей, более десяти лет назад выданной замуж в Петербург. Вскоре после отъезда Надежды умерла ее мать, жена Тимофея Ивановича. Младшая, Мария, осталась при отце.
Петровский в первые годы только радовался, что не одинок: он был уверен, что женихи для Маши найдутся из соседей: дочь была хороша собой, умна, получила приличное образование, к тому же отличалась музыкальностью, обладала прекрасным голосом. Петровские были помещиками средней руки – приданое за Машей он давал не слишком большое, но и не маленькое. Позже, однако, ему пришлось беспокоиться за судьбу Марии. Молодые люди охотно ездили к старику Петровскому, пытались ухаживать за его дочерью, однако достойных кавалеров в Слободе не находилось. Мария Тимофеевна никому не отдавала предпочтения и говорила, что посвятит жизнь отцу. Сейчас ее возраст приближался к тридцати, то есть был критическим. Почти все сроки, отведенные девушке из дворян на поиски жениха, уже прошли. Проведенная в столице зима должна была приблизить дочь к замужеству – так полагал Тимофей Иванович. Машу он в свои раздумья и планы не посвящал, но, разумеется, она намерения отца и замужней сестры понимала. Кажется, она и сама уже начала задумываться о своей судьбе.
Пржевальский, в честь которого и было устроено торжество, чувствовал себя на балу не в своей тарелке. В нынешнем году ему пошел сорок седьмой год, и он впервые начал ощущать старость. Точнее, это было только ее предчувствие. Он был по-прежнему красив, ловок и силен. Начал, правда, слегка полнеть, но это было пока не слишком заметно для посторонних.
Старости он очень боялся. Он любил дикую привольную жизнь, ему были необходимы сильные ощущения, опасности, новизна. Путешествия давали ему все это, но требовали сил и молодости.
Придя на бал, он, конечно, был сразу же окружен излишним вниманием. Пришлось немного помучиться. Через какое-то время, однако, ему удалось найти более или менее приемлемое место и занятие. Спас Пыльцов. Родственник и друг находился в Петербурге, был в качестве соратника Пржевальского по одному из путешествий приглашен на бал. Он сумел увести генерала от слишком назойливых почитателей и, что еще хуже, почитательниц в небольшую гостиную, где играли в карты.
В карты Николай Михайлович играл очень хорошо, даже слишком, и именно поэтому давно не вступал в игру. Когда-то в молодости он добыл необходимую для первого путешествия сумму, весьма крупную, именно карточной игрой. И тогда же запретил себе играть в дальнейшем. Дело в том, что генерал с детства обладал феноменальной памятью. Он блестяще запоминал то, что видел. Эта особенность немало помогала ему в научных занятиях, но и в карточной игре тоже. Он помнил все ходы. Поэтому считал себя не вправе играть – ведь карточные противники не обладали такой памятью. Сейчас, однако, он легко согласился с предложением сесть за карточный стол – это был единственный способ обрести хотя бы относительное спокойствие на балу.
Играли вшестером. Четверо игроков были Пржевальскому знакомы, пятого, высокого худого старика, Пыльцов тотчас представил:
– Тимофей Иванович Петровский, помещик. И, между прочим, наш сосед, тоже из Поречского уезда. Да что там – рядом со Слободой его имение!
Петровский был искренен, когда говорил, что рад наконец познакомиться с таким замечательным соседом. «Мечтал, мечтал познакомиться, не смел от ученых занятий отвлекать! Имения наши почти рядом – а встретились в Петербурге!»
Пржевальский в ответ произнес, что, мол, тоже слышал о нем, собирался съездить, представиться. Может, слышал, а может, и нет, он не помнил, визитов соседям он вообще не делал, но сказать что-то приятное надо было.
Потом пошла игра, роббер за роббером. Николай Михайлович старался играть как можно хуже, не запоминать ходы, чтобы не сильно выделяться. Это ему почти удавалось. Когда пригласили на ужин, генерал и Петровский пошли вместе: Пржевальскому, в общем, понравился этот спокойный и остроумный старик, к тому же оказавшийся соседом. Жаль только, что он не был охотником – это быстро выяснилось, поскольку Пржевальский, конечно же, разговор об охоте завел.
В зале к Тимофею Ивановичу подошел мужчина с двумя молодыми дамами.
– Познакомьтесь, Николай Михайлович, это мой зять, Николай Демьянович Варенников, статский советник, служит по почтовому ведомству. И две моих дочери – Надежда и Мария. Наденька в Петербурге проживает с мужем, а младшая, Мария, со мной, в Слободе.
Дочери соседа были обе хорошенькие, но не похожие одна на другую: Надежда была ярче и, пожалуй, симпатичнее – высокая и слегка полноватая, русоволосая и, кажется, улыбчивая, в платье нежно-изумрудного цвета; Мария – среднего роста и, скорее, худая, с каштановыми гладко зачесанными и поднятыми вверх волосами, светло-карими глазами и серьезным выражением лица, в платье из палевого цвета ткани. Кого-то ему младшая напомнила… но вспоминать не стал. Совершенно не в его вкусе, однако интересная девушка.
Каждый из вновь представленных, конечно, сказал ему несколько приятных слов. Все они много слышали о нем и, зная о близком соседстве, конечно, давно мечтали встретиться. Пржевальский отвечал учтиво, ему семейство Петровских понравилось: старик умен и, кажется, добр, во время виста они хорошо общались, дочери милы и ненавязчивы, без претенциозного женского кокетства – он этого не любил. Договорились продолжить знакомство в Слободе.
Глава 14. Коля и страшный дядька
Коля сидел на ящике в самом дальнем углу пещеры. Здесь было посуше, два ящика он вчера сам притащил из другого угла. В пещере было опять не так темно – все ж днем свет через щелки чуть-чуть пробивается. Ночью Коля спал на двух стоящих рядом ящиках, он на них почти помещался, хотя тело неудобно затекло, да и холодно было. Хорошо, что тетя Леля заставила его курточку взять… А страшный пьяный дядька так и лежал в центре пещеры, прямо на земле. Коля старался не бояться его – что он может сделать? Он как был в бессознательном состоянии, когда их сюда привезли, так и теперь лежит. Может, он не пьяный, а мертвый? Сейчас опять потеплело: на улице-то жарко теперь. А ночью на земле дядька замерз бы, если б был живой. Коля старался не думать о нем.
Как хорошо было вчера утром, когда он еще не заблудился. И зачем он пошел за тетей Лелей искать эту землянику?
Он тогда обиделся на Сережу – показалось, что тот, увлеченный рыбной ловлей, ведет себя высокомерно по отношению к нему. Отвечает ему свысока, как если б он был маленький, вроде Петьки… Но разве можно маленького Петю равнять с Колей! Коле уже семь лет, он в этом году пойдет в школу. Считай, уже школьник – его записали уже. Вполне мог этот десятилетний Сергей разговаривать с ним на равных: как школьник со школьником. И обидевшись на Сергея, он пошел за тетей Лелей – искать эту поляну, куда ее Сережина мама, тетя Таня, повела. Шел-шел – ни поляны, ни тети Лели с тетей Таней не видать. Куда ж он зашел-то? Коля понял, что заблудился, и шел теперь только по тропинкам – здесь место туристическое, тропинки куда-нибудь непременно приведут. Да и тетя Леля, наверно, уже обнаружила его пропажу и ищет! Коля старался не бояться. Тут поселок рядом. Надо идти.
Он шел и шел. Тропинки иногда исчезали, потом опять какие-то появлялись – он шел по ним. Иногда попадались указатели для туристов, указывали на Чистик. «Чистик далеко, – решил Коля, – а Сапшо наше в обратной стороне. Пойду лучше к Сапшо, там поселок и деревни вокруг». Но почему-то указатели не помогали, никакую деревню он не встретил. Он плакал совсем немножко, было жарко, тек пот, и лицо его стало грязное, ноги в сандаликах тоже покрылись пылью. Какой-то ручеек вилял среди деревьев, Коля в нем умылся, ноги тоже сполоснул – пошлепал немного по ручейку босыми ногами и пошел дальше…
Коля перестал вспоминать, потому что дальше стало все непонятно и очень страшно. Он находился здесь уже вторые сутки. Днем было теплее, но очень хотелось есть. Вчера Коля завтракал еще дома, но когда скитался по лесу, только какие-то ягоды ел, что случайно нашел, и щавель. Он обошел утром, когда немного видно было, всю пещеру, но еды не обнаружил. Только пустые ящики. А сейчас опять уже вечер, снова темно стало и холодно.
Страшный дядька застонал. Да, с той стороны, с середины пещеры, раздался стон. Значит, он жив? Коля этого дядьки боялся, но, с другой стороны, одному тоже было очень страшно.
– Дядя… – дрожащим голосом позвал Коля. – Дядя, вы живы? Вы пьяный? Что у вас болит?
Стон повторился. Кажется, дядька заворочался.
– Кто здесь есть? – спросил он. – Это тюрьма? – И длинно выругался. Коля знал, что это ругательство, но плохое, так нельзя говорить. Так только алкоголики ругаются – папа Коле объяснил.
– Дядя, – неуверенно заговорил Коля, проигнорировав ругательство. – Это пещера на острове, это не тюрьма. А я – Коля. Мы тут вдвоем с вами. Мне семь лет.
– Пацан? А чего мы здесь? Мать твоя где? Или ты беспризорный? – слышно было, как дядька заворочался. – Чего мы сюда попали? Ах ты (он опять выругался)! Голова болит – сволочь эта сильно приложил!
Дядька завозился, слышно было, как он отползал, возился…
– Телефон он, конечно, спер, фонарика нет, зажигалки нет… Ага, спички! – слышал Коля его бормотание. Потом чиркнула спичка.
– Ну вот, не отсырели… – послышался его удовлетворенный голос. Дядька держал спичку в поднятой на уровень головы руке. Теперь огонек слабо освещал его лицо.
Коля его рассматривал. Старый, но не очень – немного старше папы…
– Погоди, пацанчик, сейчас фитилек сделаю – спички беречь надо. – Он наклонился и зажег какую-то тряпочку – носок снял, что ли? Стало видно лучше. Голова у дядьки была в потеках засохшей крови.
Он посветил на Колю.
– Э, да ты домашний пацан… Как же ты вляпался? Коля, говоришь? А меня зовут дядя Жора. Погоди, надо первым делом свет оборудовать.
Вскоре в пещере горела лучина. Дядя Жора обошел с ней пещеру, дверь осмотрел… Ругался опять сильно. На того, кто закрыл.
– Погоди, Коля, – сказал он опять. – Надо нам отсюда выбираться. Не дожидаться ж его?! Жрать тем более нечего, и замерз ты у меня… – Он стянул с себя свитер и бросил его Коле: – На, накинь… Скоро выйдем.
Разговаривая, он подошел к двери и стал ее оглядывать, светя лучиной.
– Инструмент бы… но ничего, не дрейфь, я и так открою!
Он продолжал внимательно изучать дверь, оглядывая ее при свете лучины, ощупывая и нажимая в разных местах. Коля сидел тихо. Свитер пах чужим дядькой, но Коля им укутался, стало теплее, мальчик постепенно согревался. Очень хотелось есть, но он терпел, не плакал. Вдруг снаружи послышались шаги, к двери кто-то подходил. Дядя Жора, мгновенно загасив лучину, отскочил в глубь пещеры.
Глава 15. Дочь Марфа
Пржевальский бодро шагал по подтаявшему снежку, по снежной слякоти. Да, не сегодня завтра ручьи потекут. Скоро и на уток охота начнется. Генерал лишь вчера приехал в родную Слободу. Больше всех ему обрадовалась, конечно, няня. Болью отозвалось в сердце, как сдала Макарьевна. Да, няня Ольга теперь ему самый близкий человек в имении. Старенькая уже совсем… Он и сам немного сдал за последнее время. Совсем скоро ему стукнет сорок семь. О старости он думал с ужасом. Неужели ему будет тяжело передвигаться, он не сможет охотиться, путешествовать? Это невозможно…
Сейчас он шел в Боровики. Шел легко, с нетерпением. Там его ждало новое. Какое оно? Родился ли его ребенок? Мальчик или девочка? Прошло уже более двух лет… Это ведь перед уходом в экспедицию Ксения сказала ему, что ждет ребенка.
Он был взволнован предстоящей встречей. Что там, в доме у Мельниковых? Он должен поддержать ее с ребенком, а как? Раздумывая об этом еще в Петербурге, он решил, что будет действовать по обстоятельствам. Если Ксении с ребенком грозит беда, он заберет их, устроит по-другому. Как именно, он боялся думать.
Вот и деревня показалась на пригорке. Она довольно большая. Мужики здесь зажиточные, много и охотников, его хороших знакомцев. Ровной полоской выстроились дома, деревенская улица уходит далеко, к лесу. Дом Ксении крайний, рядом построился его управляющий, Евсей Петрович. К нему тоже надо будет зайти, но это потом…
Его ребенок оказался девочкой. Ксения, смущаясь и даже как бы извиняясь, сообщила, что при крещении батюшка велел назвать Марфой. Она боялась, что имя покажется ему слишком грубым, деревенским.
– Прекрасное имя! – воскликнул Пржевальский. – Оно мне нравится. Марфа означает: хозяйка, владычица…
Девочке было уже два года. Он никогда не играл с детьми. Ему хотелось пообщаться с Марфой, но до прихода Кирилла оставалось мало времени, а ему было необходимо решить кое-какие проблемы с Ксенией.
Начал он с того, что попытался дать ей денег.
– Ребенок мой, и я должен его обеспечить, – серьезно сказал он.
Но она с испугом оттолкнула его руку.
– Нет-нет, как я скажу мужу, откуда у меня деньги? Кирилл уверен, что ребенок его, а ведь у нас и другие дети есть!
– Но это для Марфы… – настаивал Пржевальский.
– Марфе сейчас ничего не нужно!
В это время вошел Кирилл, и Ксения отправилась готовить чай.
Кирилл Пржевальскому обрадовался, поздравил с получением генеральского звания – местные мужики уже знали… Потом стал хвастаться дочерью:
– Пусть растет, всем будет доля! И я рад, что девочка. Будет сестра Анютке! А когда Анюта замуж выйдет, Марфа станет матери помогать.
За чаем Николай Михайлович сказал:
– Помните, Кирилл Григорьевич, мы договаривались о скрипке, что вы мне сделаете?
– Да! – обрадовался Кирилл. – Скрипка готова! Осталось только футляр сделать.
– Я хочу вам заплатить за скрипку, а отдадите потом, когда футляр сделаете; пусть она пока побудет у вас. – Он протянул Кириллу сто рублей.
Кирилл отшатнулся:
– Николай Михайлович, да вы ведь не видите, что даете! Это же сто рублей!
– Я знаю. Это стоимость вашей скрипки.
– Господь с вами! Со своего человека взять такую сумму! Ни за что! Я по двадцать пять рублей скрипки делаю, а вам как своему и подарил бы. Ну, ладно, двадцать пять рублей возьму – когда футляр готов будет.
Пржевальский, расстроенный, спрятал деньги обратно. За чаем он был все время рассеянным, казалось, что думал о своем. Засиделся поздно, и Кирилл предложил ему заночевать на сеновале. Пошел стелить. Когда Кирилл вышел, Николай Михайлович спросил:
– Ксения, научи, как мне поговорить с Кириллом?! Я должен с ним поговорить. Мне кажется, он разумный человек, он все поймет… Я же должен как-то помогать дочери.
Ксения страшно испугалась, побледнела. Она бы и в ноги ему кинулась, если б не боялась, что Кирилл войдет.
– Что вы! Вы меня погубите! Кирилл Марфу, слава богу, своей считает! Я не знаю, что он знает, чего нет… Может, ничего не знает! А может, и догадывается… Кирилл – человек скрытный, себе на уме. Большой любви между нами никогда не было. Я ни когда замуж шла, ни позже от него свои чувства не скрывала. И его такие отношения устраивали. Жизнь трудная, хорошо, что с уважением друг к другу относимся, с пониманием, но это все. Когда Марфа родилась, гости были на крестинах, его поздравляли, он был рад… Если вы ему все расскажете, согласится ли он скрыть мой позор?! Это ж вся деревня будет говорить! А у нас и другие дети… Мне тогда только в омут броситься!
Объяснение получилось, вопреки намерениям Пржевальского, душераздирающее. Он говорил, что во всем виноват и сделает, как она хочет, что совестно ему перед Кириллом и очень тяжело.
– Перед Кириллом я буду сама отвечать, – сказала Ксения. – Как и перед Богом. А пока пусть будет так, как есть.
Глава 16. Незваные гости
К двери подошли – шаги были тяжелые, и это был не один человек. Некоторое время они возились, сбивая замок, громко переговариваясь.
– Этим камнем не собьешь, мелкий слишком! Слышишь, Гусь, что говорю? Побольше найди!
В ответ слышались пыхтенье и глухие удары.
– В прошлом годе никакого замка не было! Это ж какой гад повесил?!
– А может, поплыли назад? Может, сегодня и подожжем? Чего ждать? Они уже, скорее всего, задрыхли.
– Не, сегодня никак нельзя. Там полиция весь день крутилась. Да еще волонтеры – из-за мальчишки этого, что пропал. Теперь надо ждать, пока успокоятся. Или найдут. Хотя это вряд ли. Главное, выкуп за мальчишку не просят. Кокнули небось или на продажу. Не вовремя так все.
Коля сидел тихо, дяди Жоры тоже не было слышно, и лучину он сразу погасил, как к двери с той стороны приблизились. Кто это там пришел? Коле стало очень страшно. Может, это они про него говорят? Сквозь щели временами пробивался свет фонарика. Дядя Жора, когда луч на него попал, подмигнул Коле. Все равно страшно.
Что-то грохнуло с той стороны двери, и она распахнулась. Вошли двое дядек, их лиц не видно было, потому что они фонарик направили перед собой – он высветил дядю Жору и Колю. Мальчик даже рукой заслонился от света, поэтому не видел, что делается.
Кажется, дядьки удивились. Некоторое время они смотрели молча. А потом один из дядек присвистнул да как заорет:
– Искусствовед! Жора! Товарищ дней моих суровых! Это ж ты! Какими судьбами?!! Тебе ж еще осталось два года… Или… амнистировал себя?..
Тут и дядя Жора заорал:
– Сучок! Вот так встреча! Не, не сам! Все чисто! А у тебя пожрать есть? А то мы тут два дня не емши.
– И пожрать, и выпить! Все есть! Доставай бациллы, Гусь! Все доставай! Это ж Искусствовед, дружбан мой, в Вадино вместе отбывали!
В пещере теперь было светло. Сучок водрузил посреди служившего столом ящика мощный фонарь. Тот, кого называли Гусь, мигом забрал два ящика из Колиного угла (с одного Колю столкнул), еще два притащил с другой стороны пещеры и стал выкладывать из рюкзака продовольствие.
Необыкновенно прекрасный запах наполнил помещение. Пахло колбасой, салом, огурцами, укропом. Вынули и бутылки. Стеклянные с водкой и пластиковые с водой. Коля чуть сознание не потерял от голода. Он теперь тихо стоял в углу и по-прежнему очень боялся. И есть очень хотел. И пить.
– Коля! – позвал дядя Жора. – Иди поешь. Уступи ему место, Гусь!
Он отрезал хлеба, положил на него большой кусок колбасы, огурец вдоль разрезал и тоже сверху положил. И протянул ребенку. Потом из пластиковой бутылки налил воды в бумажный стакан, предварительно понюхав.
– Вода! – провозгласил он удовлетворенно. – Садись, Коля! Не спеши только! По маленькому кусочку откусывай и жуй хорошо. Сразу нельзя много. Одного бутера для начала хватит. А когда поешь, может, и не надо тебе с нами сидеть – мы тут водку пить будем. А ты, Коля, колбаски поешь, водичкой запей и спать иди. Гусь, ты почему его ящики забрал?! Тебе лень из другого угла принести? А ну, верни, как было!
Гусь выжидающе посмотрел на Сучка, тот кивнул. Потом, внимательно оглядев Колю, повернулся к дяде Жоре:
– Так это, значит, ты парня, что в поселке ищут… увел? А чего ж выкуп не требуешь? Не было слышно про выкуп…
– А это тебя не касается, Сучок! Много будешь знать, скоро состаришься. Я в твои дела не лезу, и ты в мои не лезь. Иди, Коля, на свои ящики – вон, Гусь поставил уже, поешь там и спать ложись.
Сучок спрашивать перестал, начал водку в стаканы наливать. Гусю кивнул, чтоб тоже садился. В три стакана разлил доверху. А Коля взял свой стакан с водой и бутерброд и ушел в уголок, куда ящики его вернули.
Он старался жевать потихоньку, не проглотить такой вкусный бутерброд одним махом – мама на днях читала им с Петей книжку о ленинградских детях-блокадниках: если много сразу съешь после голода, то можно умереть. Дядя Жора правильно напомнил. Одного стакана воды ему показалось мало, однако просить еще он постеснялся. После еды и впрямь спать захотелось. Коля постелил на ящики дяди-Жорин свитер, прилег. Сон, однако, пришел не сразу, и некоторое время мальчик слышал разговор взрослых. Там горел установленный на ящик мощный фонарь, там ели и пили.
– Слышь, Жора, дело хочу предложить: тут один бобер хорошие бабки обещал заплатить за поджог… Мы б сделали еще вчера, но полиция крутится в этой деревне как раз из-за пацана твоего… пережидаем вот день-два. Хочешь с нами?
– Это Боровики, что ли? – спросил дядя Жора и резко вскинул бровь, отчего лицо его стало напряженным. – Так ведь их уже пожгли. Что там еще жечь?! Там, имей в виду, те два дома, что остались, музейную ценность представляют. Это я тебе как искусствовед говорю. За них по головке не погладят. Это тебе не просто так – деревенскую избу поджечь.
Сучок с утрированным удивлением расширил глаза, будто не понимая, а потом от души рассмеялся, и Гусь подхватил. Смех у Гуся был тонкий, визгливый.
– Ты что, Жора, ссышь, что ли? – отсмеявшись, прокомментировал старший. – Не похоже на тебя. Раньше-то и смелей был, и умней. Ты нам и не нужен вовсе – неужто не понимаешь? Это я как зэк зэку помочь хотел – дело выгодное предложить. Учитывая твое положение. А ты бы насчет парня твоего… – он кивнул на спящего Колю, – взял в долю. Мы б с Гусем помогли выкуп с предков его выцарапать. Мы ж местные, все знаем, ты без нас не обойдешься. Вижу уже: ты парня выкрал, а с какой стороны подступиться, не понял еще. Могу сразу сказать, например, что у предков его бабла, может, и немного, однако, кроме дома в Пржевальском, есть хата в Смоленске, и неплохая. Так что три лимона запрашивать смело можно, они смоленскую хату продадут ради мальца, не сомневайся. Делить бабки после будем. А как подойти, чтоб не попасться, – это я знаю. Давай твою бадью – еще налью! Гусь, придвигай свою, что сидишь, как неродной?
Коля понял в разговоре взрослых не все, ему было страшно, но не очень: длительное предшествующее напряжение и полученная наконец еда сделали свое дело, чувства притупились, и вскоре мальчик заснул.
Глава 17. Петровское
Пржевальский уже третий месяц жил у себя в Слободе. Хоть был он теперь генерал, привычки не переменились. Первые месяцы возвращения домой у него всегда были счастливыми. Адреналин путешествия еще не выветрился из организма, оседлая жизнь не успела надоесть. Он наслаждался передышкой и отдыхом. Генерал и здесь не был ленив. Сейчас основной его работой было описание путешествия. Как обычно, он подробно описывал только что совершенное путешествие для книги – вспоминал недавно пройденный путь, переживал заново, осмысливал происходившее с ним и его друзьями… Кроме того, большое удовольствие доставляла охота. Он ходил на нее теперь не каждый день, однако часто, иногда с Пыльцовым, иногда с Кириллом и другими мужиками. С Мельниковыми отношения вошли почти в прежнее русло. Некоторую неловкость генерал все же испытывал, особенно с Кириллом. С Ксенией встречались, хотя и реже, чем раньше. Он по-прежнему чувствовал успокаивающий и ровный пламень ее любви, но уже не было прежней радости от этого направленного на него чувства, он к нему привык и почти перестал замечать.
Как-то с Пыльцовым охотились в окрестностях Петровского и вспомнили про петербургский вист с местным помещиком.
– Симпатичный старик, мне показалось, – заметил Пржевалаьский. – Ты у него бывал?
– Да. Не то чтобы часто, но пару раз с Александрой заезжали. Он ведь и званые вечера устраивает – все ж дочь на выданье. Ей скоро тридцать, тут станешь устраивать.
– Это младшая, наверно? Та, что шатенка? Я их обеих как-то плохо запомнил.
– Да. Блондинка – это старшая, Надежда, она с мужем в Петербурге живет. Петровский в этом году и Марию в Петербург вывозил на зиму. Теперь, конечно, вернулись уже. Может, зайдем?
Пржевальский поколебался.
– Ну, давай зайдем… ненадолго. Все равно уже рядом, а я им обещал, что зайду. Не люблю я обманывать.
Они свернули к помещичьему дому. Тот дом был довольно большой, деревянный. Одноэтажный, обшитый выкрашенным в голубую краску тесом. Производил он, в общем, неплохое впечатление. Крыльцо было высокое, с козырьком, с четырьмя колоннами.
В сенях их встретил лакей. Дверь в комнаты была распахнута. Оттуда слышалась негромкая музыка – кто-то, по-видимому, Мария Тимофеевна, играл на фортепьяно. Хозяин сам вышел их встречать. Только лакей ушел докладывать, а уж навстречу хозяин выходит. В шлафроке, руки раскинул в приветствии, извиняется, что не при параде – не ждали дорогих гостей. Посидели в гостиной. Вспомнили Петербург, бал, вист, поговорили об охоте. Вышедшая к гостям Мария Тимофеевна предложила чаю, и беседа продолжилась в столовой. Мария Тимофеевна была, как и прошлый раз, гладко причесана, в желто-коричневом скромном платье. Кого-то она напоминала…
