Любовь Владимировна Люфт
Разговоры о наследии
– Пап, – позвала она тогда, когда отец отвернулся, чтобы снять засвистевший чайник.
– Да?
– А это правда, что мы в космос больше не полетим?
Чайник ещё свистел, постепенно затихая, когда в обогретой печкой кухоньке стало словно холоднее от оседавшего вопроса. Маша поёжилась, вертеть ложку перестала и лишь смотрела в спину родителя, который всё не отвечал. Отец налил в две кружки чай, поставил одну пухлую перед дочерью – где на белом фоне вздымалась вверх ракета, а себе оставил прозрачную и чуть поменьше, на дне которого ещё тревожились чаинки. Он водрузил чайник на подставку и под ней зажёг свечки для поддержания тепла.
– И почему ты так думаешь? – наконец, спросил отец, садясь и беря в руки кусок белого хлеба.
– Я Петьке Петрову в нос не только за женщин в кадетке дала, – созналась Маша, слегка стыдливо опуская взгляд на ложку. – Он ещё сказал на уроке по космонавтике, что мы в космос больше не полетим.
Маша ещё не поднимала глаз, когда отец тяжело вздохнул. Она тут же посмотрела на него слегка исподлобья.
– Ешь. – Отец кивнул на тарелку. – Остынет.
Маша угрюмо глянула на кашу и свежие овощи, на которых ещё блестела проточная вода, и весь её вид говорил об однозначном непринятии пищи до тех пор, пока ответ не будет дан – да такой, чтобы обязательно удовлетворил любопытство и очевидно задетую гордость.
Родитель медлил. Желудок подвывал, и принципы всё же капитулировали перед желанием полакомиться вкусным за трудный день поездки из города в село. Маша кашу зачерпнула, но всё равно буравила отца взглядом – ответ ей был нужен.
Это понимал и родитель.
– Летали, летаем и будем летать, – начал отец, кидая взгляд в окно, за которым совсем всё стало черным-черно. – Это та стихия, которая была открыта нами.
– Разве? – усомнилась Маша. – А как же Луна? Ведь на ней высадились не мы.
– Высадились космонавтами первыми, быть может, и не мы, но первыми на ней были наши аппараты. – Родитель улыбнулся и повернул голову к дочери. – И едва ли все достижения космонавтики следует мерить только по высадке на Луне.
Во фразе определённо был смысл и логика, оттого образ Петьки Петрова слегка поблёк. Маша посмотрела на рисунок своей кружки: из ракеты тянулся трос, который удерживал вышедшего в космос космонавта.
Отец продолжал:
– Тогда это был общий прорыв для всей державы, нечто невообразимое. – Сухие губы тронула улыбка. – Держава, лежащая в руинах, отправила спустя чуть больше пятнадцати лет человека в космос.
– Гагарин?
– Гагарин, – подтвердил родитель, и Маша кивнула, ощущая как холодок забегал по коже.
Несколько минут они посидели в тишине, орудуя ложками и уменьшая вкусный ужин. В животе вскоре приятно потяжелело, а вот образ Петрова стал вновь проясняться, как и звучали в голове его злые слова. Но на этот раз Маша в заснеженной кадетской форменке в воображении противостояла ему не одна, рядом была фигура отца, а настоящий на кухне начал перечислять:
– Леонов, Терешкова, Титов, Комаров, Феокистов, Егоров… Савицкая, Кондакова, Беляев… Космонавты.
Образы обозначенных возникали в воображении людьми в скафандрах, каждый из которых вставал позади Маши. Петька растерялся, но и сзади него высились тени, подкрепляемые из новостных сводок и вычитанного втихую из сетей мобильного телефона. Они тянулись по полу и говорили дикторами иностранного телевидения, а также словами обычных граждан. И злые речи звучали всё чаще на родном языке.