Айылла
Одержимая духом шаманов
Но однажды она позвонила мне, рыдая навзрыд: у нее украли кошелек. «Посмотри хорошенько в своей комнате, а не найдешь – отправлю тебе деньги через своих знакомых», – успокаивала я ее. Кюннэй, слышавшая наш разговор, вдруг сказала: «Пусть не переживает, завтра его вернут». На следующий день, когда Тууйа участвовала в репетициях на стадионе «Туймаада», кто-то действительно вернул кошелек, положив его на скамейку, где она оставила свою одежду. Все деньги были на месте.
А мы так и пролежали в больнице больше месяца, пройдя множество обследований. Никакого результата, несмотря на пять консилиумов.
В день выписки вызвали такси, чтобы доехать до родственников, а по пути остановились у храма Матронушки.
А однажды дочь сказала мне: «В нашу палату зашел черный человек, постоял у окна и прошел в реанимацию сквозь стену». В тот день там умерла 16-летняя девочка с больными почками.
Но когда мы уже отъехали от него, моя девочка, схватившись за грудь, опять потеряла сознание. Таксист выскочил на дорогу, где, углядев проносящуюся мимо скорую помощь, сумел ее остановить.
Кюннэй тем временем пришла в себя, но тут тело ее стало дергаться вверх-вниз, и она испуганно взмолилась: «Мама, держите меня за руки и за ноги, кто-то меня швыряет!» Я стала звонить в больницу, откуда мы только что уехали, но там сказали: «Сюда возвращаться смысла нет. Куда скорая отвезет, туда и езжайте. Может, хоть там что-то прояснится».
Пока нас везли в 79-ю клиническую больницу, мой ребенок несколько раз терял сознание. Приходя в себя, она пугала бригаду вопросами: «Почему здесь столько черных людей столпилось?»
В этой больнице нам тоже ничем не смогли помочь и, написав в заключении «глубокий сопор неясной этиологии», через несколько дней выписали.
Что было делать? Возвращаться домой? Невозможно: московские врачи сказали, что Кюннэй может не перенести перелета, а якутские говорили – нет смысла приезжать обратно, так и не узнав диагноза.
А Кюннэй снова стало швырять вверх-вниз, врачи навалились на нее, пытаясь удержать, один крикнул водителю: «Жми на газ, не довезем!» У меня сердце оборвалось, время словно остановилось, крики врачей доносились будто сквозь толщу воды.
На наше счастье, крестные Кюннэй во всем нам помогали, поддерживали. «Не надо вам сейчас никуда срываться, – успокаивали они меня. – Живите у нас столько, сколько понадобится». И мы решили на какое-то время остаться, потом к нам еще и Тууйа прилетела.
Однажды Кюннэй захотелось йогурта, и вечером, когда спала дневная жара, мы с девочками вышли в ближайший к дому магазин. Там она снова потеряла сознание. Я еле удержала ее. Со всех сторон сбежались люди, помогли вывести дочь на воздух, раздались крики: «Есть тут врач?» Нам повезло – врач был. Он сразу начал делать массаж сердца, попутно спрашивая, чем она болеет, какой у нее диагноз. Кто-то сунул ей под нос ватку с нашатырным спиртом.
Тем временем примчались четыре скорые (сразу несколько человек дозвонились до 03), среди которых был реанимобиль, куда и занесли Кюннэй.
Опять начались расспросы про ее диагноз и болезни, на которые я уже и не знала, что отвечать. Потом смотрю – Тууйа-то где? А она стоит возле отъезжающего реанимобиля, заливаясь слезами. Остановив машину, втащила ее внутрь, и мы помчались в Морозовскую клинику. А Кюннэй снова стало швырять вверх-вниз, врачи навалились на нее, пытаясь удержать, один крикнул водителю: «Жми на газ, не довезем!» У меня сердце оборвалось, время словно остановилось, крики врачей доносились будто сквозь толщу воды. Из этого состояния меня буквально выдернул вопль: «Закройте глаза ребенку!» Бедная Тууйа сидела в прострации. А у Кюннэй остановилось сердце, его завели дефибриллятором. Раньше мы такое лишь в кино видели, и только когда оно касается лично тебя, понимаешь, как это страшно. Две с половиной минуты сердце моей девочки не билось…
Реанимация Морозовской клиники ввиду крайней тяжести состояния отказалась ее принимать, и она попала в отделение реанимации новорожденных. Отдав мне ее вещи, сказали на следующее утро, к семи часам, привезти все ее медицинские документы и выписки.
Младшая от пережитого страха словно дара речи лишилась, смотрит на меня, а в глазах – ужас. Чтобы не пугать ее еще больше, я старалась не плакать.
Вышли мы оттуда около полуночи. Одной рукой держу Тууйку, в другой – Кюннэйкины кроссовки, одежда ее – у Тууйки под мышкой. Идем, а куда – не видим. Горе глаза залепило. Три раза больничную ограду кругом обошли, а ворот не увидели, спасибо охраннику – показал, где выход.
На улице долго ловили такси. На наше счастье, остановилась одна машина. Водитель – мужчина лет сорока – согласился довезти нас по сходной цене, хотя Южное Бутово – не ближний свет. «Что это вы так поздно с ребенком тут ходите? Небезопасно это», – сказал он. В ответ я ему все рассказала – что у меня дочка в реанимации Морозовской клиники, что мы оттуда идем. Выслушав, он вдруг сказал: «Дайте я сейчас жене позвоню. Сколько вашей дочери лет?» Я подумала, что его жена там работает, а он к ней во время ночного дежурства заезжал, и тут мы подвернулись. Даже появилась мысль: вдруг удастся что-нибудь разузнать о Кюннэй, как она там…
А наш благодетель, закончив разговор, повернулся ко мне: «Моя жена сейчас на Украине. Сказала передать вам, чтобы вы свою дочь подальше от больниц держали. Современная медицина ей ничем не поможет. Она человек тонкого плана». Услышав это, я онемела. В многомиллионном мегаполисе нарваться среди ночи на такого таксиста! Чего только не случается в жизни…
В ту ночь я толком не спала, а рано утром приехала в больницу со всеми документами, как мне было велено, но принявший меня врач даже не взглянул на них: «Странная ночь сегодня была, очень странная… И вот что я вам скажу: медицина вашему ребенку ничем помочь не сможет. От врачей вам толку не будет. В мире есть много такого, о чем мы сейчас понятия не имеем – тонкий план, тонкий мир… Но дочку вам лучше сегодня же забрать. Напишите отказ». У меня голова пошла кругом: то ночной таксист, то вот этот реаниматолог – они что, сговорились все?
Передала принесенную с собой дочкину одежду медсестрам, и вскоре Кюннэй вышла ко мне как ни в чем не бывало. Смотрю – у нее синяки на руках. «Ночью меня кожаными ремнями к кровати привязали, – сказала она. – А утром ремни оказались развязаны. Кто развязал, когда – они так и не поняли. Никто не подходил, никто до них не дотрагивался. Напугала я их. Две санитарки из-за двери за мной подглядывали. Боятся…»
Как же туго были стянуты эти ремни, если у нее на руках остались такие следы!
А дочь продолжала: «Я опять была там, у арки. Снова стояла в очереди, и когда подошла к тому человеку с плащом, он рассердился: „Я тебе в прошлый раз сказал – рано пришла! А ты опять здесь? Непослушная какая! Явишься еще раз – назад не отпущу, поняла?“ Я так испугалась, когда он это сказал!»
Написав отказ, я в тот же день забрала ее из больницы. Она была очень этому рада.
Оставаться после этого в Москве не было смысла, и мы решили вернуться в Якутск. В Якутск, который Кюннэй после комы совершенно позабыла. Перед возвращением я показывала ей в интернете городские виды в надежде, что она что-нибудь вспомнит, но когда мы приехали к нашему дому, она не смогла вспомнить ни этаж, ни номер квартиры. А войдя в свою комнату, открыла шкаф с одеждой и рассмеялась: «Вы, оказывается, совсем меня не любите» – ей разонравились наряды, которые она раньше очень любила.
У нее после комы и в еде вкус резко изменился.
Для нас настали тяжелые времена. Кюннэй по несколько раз на дню теряла сознание – падала внезапно как подкошенная. По моему настоянию она ходила по дому в шапке, а я от отчаяния даже подумывала, не купить ли нам строительную каску.
Потом началось уму непостижимое. Девочка моя стала издавать странные утробные звуки. А в моменты, когда она была без сознания, на ее теле проступали необычные изображения – кожный покров изнутри будто чем-то наливался, набухал, алел, образуя невиданные узоры или письмена, которые потом через полчаса-час бесследно исчезали. Так мне пришлось поверить в то, о чем я раньше не задумывалась. И еще… Через несколько дней после возвращения из Москвы Кюннэй пожаловалась, что не может ни сидеть, ни лежать на нашем диване – какая-то сила сбрасывала ее оттуда. Вскоре, впав в транс, она извлекла из него сломанную надвое иглу – будто из стога сена! «Я должна выбросить это в воду», – сказала она. Взяв из рук дочери обломки иглы, положила их в пластмассовый контейнер от фотопленки «Кодак», и мы поехали к реке.
По пути в машине Кюннэй несколько раз теряла сознание, а когда мы добрались до места и она замахнулась, чтобы выбросить контейнер в воду, неведомая сила начала выкручивать ей руку. «Помогите мне!» – закричала дочка, я бросилась к ней, но даже вдвоем нам не скоро удалось справиться с теми, кто пытался нам помешать. Еле смогли. А вернувшись домой, девочка моя потребовала выбросить и диван. До сих пор не могу понять, кому понадобилось незаметно воткнуть в него иглу, но ясно, что тот, кто сделал это, пришел в наш дом с недобрым умыслом. Я своими глазами видела мучительную борьбу своего ребенка, ее страдания, и у меня нет сомнений, что причинить их могли только темные силы. Кюннэй пришлось бороться со злом, проводником которого был вхожий к нам человек.
Позже дочь так объяснила мне, что с ней происходит: «Когда моя душа уходит ввысь, телом моим завладевают заблудшие в Срединном мире души. Для них это что-то вроде игры. Но они становятся тем сильнее, чем больше им удастся вас напугать, поэтому нельзя показывать им свой страх, нельзя бояться». Иногда предупреждала: «Сегодня я уйду надолго, поэтому позови людей посильнее, которые смогут удерживать мое тело, которые не испугаются». Каждый вечер Тууйа, которой тогда было девять лет, прятала все острые предметы в недоступные, как ей казалось, места. Однажды сгребла все ножи и затолкала их под морозильник, но стоило Кюннэй зайти на кухню, как они, словно притянутые магнитом, со звяканьем выбрались оттуда. «Прятали бы получше, раз надумали прятать», – сказала она, смеясь. В это время мы жили, путая день с ночью. Сколько раз меня вызывали в школу по поводу Туйаары! «Она у вас постоянно спит на уроках, в чем дело?» – спрашивали меня. Что я могла ответить? Не могла же я сказать им правду, что за час до полуночи мой ребенок, взяв подушку и телефон, укрывается в туалете – единственном месте с запирающейся дверью – и прячется там до рассвета.
Как она могла столько времени выдерживать такую жизнь? Но на успеваемости это, конечно, сказалось, ее даже подумывали оставить на второй год.
Как-то раз, во время особенно тяжелой ночи, я позвала на помощь свою младшую сестру Галю. Она жила неподалеку и приехала быстро.
Кюннэй лежала без сознания, а ее руки и ноги неспешно двигались, извиваясь наподобие насекомых, живот раздувался и – я не знаю, как это объяснить, но сквозь кожный покров там просматривались очертания человеческой головы. Это было похоже на фильм ужасов, только происходило наяву. Потом эта голова начала вылезать из нее, и Галя с испуганным воплем пыталась затолкать ее обратно, но когда чудовищное видение стало разевать рот, она не выдержала и в панике бросилась к двери в чем была – в майке и шортиках, хотя на дворе была середина ноября. Я закричала, и мой крик привел ее в чувство – она закрыла дверь и вернулась назад. Галино лицо, залитое слезами, было все в потеках туши.
«Когда моя душа уходит ввысь, телом моим завладевают заблудшие в Срединном мире души. Для них это что-то вроде игры. Но они становятся тем сильнее, чем больше им удастся вас напугать, поэтому нельзя показывать им свой страх, нельзя бояться».
В таком кошмаре мы просидели рядом с Кюннэй, пока она не пришла в себя.
Но жизнь продолжалась, и однажды ее пригласили спеть в Табагинской колонии – кажется, это было время ысыаха[4]. Я уже упоминала, что моя девочка видела позади людей тени. «У хорошего человека тень белая, у обычного – серая, у плохого – черная, – объясняла она. – У большинства тени серые, белые чаще у детей увидеть можно». По возвращении из колонии она сказала мне: «Мама, я думала, там у всех черные тени будут, но у двух-трех из них тени были белые».
Еще она смеялась: «Я каждый раз вижу в зале вдвое больше людей, чем вы». По ее словам, тех, кто должен был вскоре умереть, всегда сопровождали две тени, поддерживая за плечи. А если эти тени оставляли человека, он хирел и с ним могло случиться любое несчастье. Однажды летом Кюннэй вдруг попросила срочно позвать нашего хорошего друга, а когда он приехал, предупредила его: «Ты в большой опасности – твоя тень тебя покинула. Тебе лучше побыть здесь, пока она не вернется». Он послушался и три дня прожил у нас. На третий день вечером, когда мы сели пить чай, Кюннэй вдруг встала, подошла к двери и, распахнув ее, сказала кому-то: «Заходи». Мы никого не увидели, а она со смехом сказала нашему другу: «Твоя пропажа вернулась. Отругай его хорошенько – столько времени пропадал. И можешь уже возвращаться домой, теперь с тобой все в порядке». Так постепенно раскрывался, становился очевидным ее тайный дар.
Как-то раз, услышав крик дочери, вбежала в ее комнату и увидела, что голова ее и ноги развернулись на 180 градусов, руки – тоже и словно прилипли к спине. «Мама, что со мной?» – кричал мой бедный ребенок. В ужасе вцепившись в дочкину голову, я пыталась развернуть ее в нормальное положение… Позже тоже произошло нечто похожее: однажды весной, сидя, как обычно, дома втроем, мы с Тууйей вдруг потеряли Кюннэй. Куда она могла запропаститься в закрытой квартире? Пока мы метались, не зная, что и думать, я услышала: «Мама!» Голос шел из-под кровати, точнее, из ее выдвижного ящика. Если бы мне до этого сказали, что человек ее роста и возраста может уместиться в ящике для белья, я бы не поверила. А тут пришлось поверить, увидев скрючившуюся, согнувшуюся в три погибели Кюннэй. Как она могла забраться туда? И какая сила задвинула ящик обратно под кровать? Утопающий хватается за соломинку: я везде искала помощи, к кому только не обращалась за советом, в том числе к людям, работающим с тонкими энергиями. Все без толку – будто бьешься о глухую стену. И страх, постоянный страх, что Кюннэй сочтут помешанной. Разве для этого не было оснований? Через четыре года после того, как она покинула этот мир, я рассказала о неизвестной для других стороне ее жизни по телевидению, в передаче «Талбан», поведав о своей боли, камнем лежащей на сердце, своем неизбывном горе и гложущей душу тоске. Я решилась на это, думая, что, может быть, в этот самый день и час кто-то где-то мучается, как мое дитя, не видя для себя выхода, запертый в своем одиночестве. Я и сейчас хочу верить, что хоть кому-то помогла, согласившись на это интервью. Но среди отзывов на эту передачу оказались и такие, от которых мне было очень горько – люди писали: «Да там вся семья на голову больная – и мать, и дочь». А я помню, как однажды, когда мы с Кюннэй были в районе рынка «Манньыаттаах», она вдруг остановилась и, повернувшись в сторону улицы Котенко, показала на одно из зданий со словами: «Сколько там таких, как я». То, что это психоневрологический диспансер, она не знала.
