Любовь Степановна Холодова
Хока
Виктор задумался.
– Хорошо, можете ехать спокойно, – сказал он, – что смогу, сделаю.
Они пожали друг другу руки.
– Вернетесь, позвоните.
Глава седьмая
Экскурс в историю
Жизнь Дуняши постепенно начала входить в прежнее русло. Даже странниц разрешил братец снова пускать, Дунюшке на потеху.
Гневлив был Иван Тимофеич, да отходчив. Только сама она старалась ему на глаза не попадаться. Если братец дома, так из своей светелки и не выходила вовсе. Сидела, как мышь в норе.
С Андрейкой своим видеться, даже думать, боялась. Досталось ему от Куприянова. Приказал Иван Тимофеич пороть его на конюшне, а сам стоял и смотрел, чтобы били сильней, не жалели. Одному богу известно, почему до смерти не запорол? Отлежался Андрейка. Молодой да здоровый, что станется? А вот душа по любимой болела.
Время шло, Дуняша все грустнее становилась. Взгляд, как облачком затуманился. Смотрит и не видит. Есть перестала, исхудала. Иван Тимофеевич все задумчивее становился. Все меньше и меньше в разъездах бывал, все больше дома. Понимал Куприянов, что есть в сестрицыном позоре его вина. Давно нужно было ее замуж выдать, да как представит, что ей придется часть дела своего отдать, так и руки опускались. Решение это всегда на «потом» откладывал, а года у девушки шли.
– Странница в дом просится, – прервал размышления Куприянова Ефимыч.
– Пускай, проводи ее к Дуняше, пусть порадуется, – сказал купец.
Вошла старушонка. Маленькая, сгорбленная, да такая старая, что подумалось прислужнику, как жизнь в ней держится.
– Всех благостей вашему дому, – неожиданно сильным голосом произнесла старушонка, крестясь и кланяясь на образа.
Едва взглянув на хозяина, начала творить молитву.
– Эге-ге, – сказал себе, усмехаясь, Ефимыч, заметив живой взгляд странницы, – такая, еще сто лет проживет.
– Ну, что ж, матушка, пойдем, я тебя провожу.
Дуняша едва улыбнулась, увидев гостью. Прежде приход каждой странницы превращался в праздник, девушка щебетала без умолку, а потом слушала рассказы обо всем, что те видели на своем пути. Гостьи рассказывали истории, услышанные во время скитаний о других городах и странах. О святых сподвижниках. О чудесах Господних. То икона Матери Божьей из криницы вышла, и там храм построили. То Пречудный отче Серафиме Соровский к умирающему явился, и тот выздоровел. А то в каком-то храме иконы заплакали. Люди потянулись в тот храм, к иконам приложиться. Слушала всегда Дуняша такие рассказы, затаив дыхание, боясь пропустить, хоть словечко. И так все дни, пока гости были в доме.
– Скажи, Ефимыч, чтобы принесли сюда нашей гостюшке еды. Садись, матушка, отдохни с дороги.
Дуняша сидела и смотрела, как кушает старушка, не мешала ей с расспросами. А сама горько думала о своем.
Три дня прожила странница в купеческом доме и засобиралась в дорогу. Огорчилась Дуняша: опять ей одной оставаться. И решилась она на последок поделиться своим горем.
– А ничего не надо рассказывать, я и так все знаю. Как на тебя глянула, так все про тебя и поняла, – сказала матушка Евгения, – вижу я твою судьбу незавидную.
Старушка пожевала беззубым ртом. Помолчала.
Дуняша тихо сидела рядом и смотрела перед собой:
– Я в речке утоплюсь, дождусь, когда никого дома не будет, чтобы не спасали.
– Грех, какой, милая! Ты хоть ребеночка пожалей.
– А что его жалеть, ты думаешь, братец его пожалеет? Так и ему лучше будет.
– Не ему, а ей, Дунюшка, дочка у тебя.
– Ах, бабушка… – Дуняша заплакала.
Странница молча слушала рыдания.
– Есть у меня одна вещица. Когда я молодой была, одна ведунья мне дала ее: я тоже сильно обижена была на жизнь. Но так испытать эту вещицу мне и не привелось, все греха боялась. Так как-то и обошлась. А ее все ношу с собой, и выбросить жалко, и дать некому. Может тебе или еще кому сгодится, а то ведь сгину, и все мои пожитки со мной прахом пойдут.
Матушка Евгения достала из своей торбы увесистый сверток.
– Сразу скажу, грех это, и большой, – она посмотрела на Дуняшу.
А у той глаза загорелись, видно не терпится взглянуть. И так понятно было, что на все согласна.
Старушка вздохнула, перекрестилась и развернула сверток. Собой она была страшна. Это была черная каменная баба с рогами и клыками, и с большущим животом.
– Это же чертова мать! Я слыхивала про нее. Силища, говорят, в ней большая и неведомая. И что любые желания может исполнять, надо только поливать ее кровью.
Матушка Евгения кивала головой.
– Грех это, – сказала она, – с нечистыми договор заключать придется.
– Ну и заключу, – ответила девушка, – не такая это высокая плата за наше счастье, и крови не жалко!
Старушка порылась у себя в небогатом скарбе и извлекла на свет книгу, в железе, замотанную в тряпки.
– Вот, – она протянула книгу Дуняше, – в ней все написано, что надо делать. Я-то ее и не читала. Пусть господь меня простит, может, я, что и не так делаю. А то, что ты задумала – тоже большой грех.
Странница глубоко вздохнула и ушла по дорогам, ведомым только ей и Богу.
Немного времени прошло, и Дуняша повеселела. Стала выходить из своей светелки. Вроде бы все стало, как прежде, а все равно, не так как-то.
Другой девушка стала: и она и не она. В характере ее появилось то, чего отродясь в ней не было. Свою кошку любимую замечать перестала. Как-то дворовая девка кипятком ошпарилась, Дуняша мимо проходила, лишь сказала:
– Бестолковая какая.
В другое время и пожалела и полечила бы. И походка изменилась у Дуняши и, даже, голос грубее стал.
Дивились братья переменам сестрицы. Думали, что из-за того случая.
Куприянов старший стал подумывать, что б замуж ее отдать за Андрейку. И Дуняше хорошо, и добро можно попридержать, если Андрейку при себе оставить.
Пока решался Иван Тимофеич, заметил, что сестрица то его понесла! Живот растет, а она гоголем ходит, вроде как при мужике законном.
Еще больше удивлялась дворня, что Куприяновы вроде и не замечали сестрицыного позора, а, напротив, были с ней приветливы и добры. И Андрейка в дом вхож стал. То батогами били, а то в палати пускают.
И сам Андрейка, возлюбленный Дуняши, перемену заметил. То, что братья переменились к нему, еще не так удивляло, как-то, что его любушку подменили.
Придет к ней, посидит, посмотрит на нее, послушает, нет, не она это.
Вроде счастье их не за горами, а душа не поет, не радуется. Сны плохие ему сниться стали: будто идут они вдвоем, за руки держатся, и, вдруг, земля разверзается, и Дуняша вниз падает. Держит ее Андрейка за руку, поднять старается, но рука соскальзывает, и летит она вниз. Андрейка смотрит, а там, внизу, пламя адово. И еще слышит он хохот Дуняши, страшный такой.
Однажды говорит Андрейка, глядя на Дуняшу:
– А отчего у тебя все руки поранены? К той ранке, что давеча была, смотрю, новые добавились.
– Не твое дело, – холодно ответила девушка.
Он аж обомлел:
– Любимая, ты ли это? А ежели ты, то где ж любовь твоя? Что с тобой сталось? Вспомни, Дуняша, что ты мне сказала в ту самую ночь?
Дуняша посмотрела на него, глаза стали добрыми, прежними, из них потекли слезы.
– Не плачь, милая, – обнял ее парень. – Я же вижу, что с тобой что-то случилось, расскажи мне, любушка моя, вместе мы все сможем, со всем справимся и жить будем счастливо и сына растить.
– Дочку, – всхлипывая, сказала Дуня.
– А и дочка тоже хорошо, будут у нас и дочки и сыновья, и много-много.
Дуня прижалась к нему ласково и застенчиво, как раньше. Андрейка почувствовал: вернулась к нему прежняя его Дуняша. Он целовал ее, замирая от счастья, загребая в охапку ее плечики.
– Никому тебя не отдам, – шептал он ей на ушко.
– Дунюшка, венчаться надо, – говорил Андрейка, гладя ее по волосам, – дите родится незаконным. Братья только твоего согласия ждут. Что ж ты медлишь, ладушка моя?
Не видел Дуняшиного лица Андрей, он все гладил и гладил ее по плечу, по волосам, говорил мягко, тихо. Но лицо девушки уже менялось, снова на нем появилось выражение, которое пугало всех, которое делало ее чужой, неузнаваемой.
– Вот обвенчаемся, уедем, как давеча хотели, далеко-далеко и вот уж там никто тебя огорчать не станет, будем только ты и я, да еще детишки наши.
– На что ж мы жить-то будем, – услышал он голос Дуни, – ведь у тебя за душой ни гроша? А я привыкла жить хорошо, да и к работе не приучена. Кто будет всю работу в дому делать? Где твои холопы? Хорошо, что сам не крепостной.
– Ты так никогда не говорила, все по тебе было. И работы ты не боялась.
– Ежели не говорила, то не значит, что не думала.
Андрейка заглянул в глаза и понял, что не Дуняша это снова.
– Ты что с ней сделала? Он схватил девушку за руки и начал трясти, – отпусти ее, слышишь? Оставь нас в покое, что тебе надобно!?
– Тише, ты, ребенка повредишь. – Сказал Дуняшиным голосом кто-то совсем незнакомый.
– Ты кто? – спросил Андрейка.
– Тебе это знать ни к чему, – ответила гнусаво Дуняша. Одно скажу, если будешь мне служить, то послужишь и девке своей.
Потрясенный юноша смотрел на оборотня, который вселился в его любимую. И от той простоты, с которой тот общался с ним, было жутко.
– Ну, что молчишь, будешь служить? – спросил оборотень.
Андрейка сглотнул комок в горле, который перехватывал ему дыхание:
– Я подумаю.
– Думай быстрей, у меня времени мало, да и у тебя, думаю, тоже. Иди, надумаешь, придешь. А то мне ваши сюсюканья уже надоели.
Андрейка шел по громадному купеческому дому, навстречу ему не попалось ни души. И тишина была тяжелой, удушающей, от которой хотелось завыть.
Вскорости, поползли слухи, что Дуняша, сестрица Куприяновская, продала душу нечистому и теперь сама стала ведьмой.
Теперь все несчастья, которые случались в городе, приписывали ее рукам. Ураган прошел – ведьмины проделки. Роженица умерла – тоже она виновата. Дальше – больше, пошли уж совсем невероятные слухи: то курица черное яйцо снесла, то корова ягненком отелилась, а некоторые утверждали, что видели, как ночью баба на метле над крышами летала.
Народ и так недолюбливал Куприяновых, а тут появился повод лишний раз косточки им перемыть. Город гудел. Кто-то предложил послов направить к Ивану Тимофеевичу для переговоров. На том и порешили.
Но начали действительно происходить несчастья. Напал на город какой-то мор. Стали падать люди, как подкошенные, без чувств, ни с того, ни с сего. А приходить в чувства, не приходили. Что только не пробовали! Ничего не помогало. Ни снадобьями, ни молитвами, ни какими- то еще народными средствами не могли людей на ноги поставить. А они, как спали. И были это только девушки и все молодые и здоровые. Мор продолжался. Никто не знал, откуда он появился и как его остановить. Потом город охватили пожары. Много людей сгорело в огне, все больше и больше домов превращались в головешки.
Народ начал роптать.
Глава восьмая
Дождь стекал с капюшона натянутого поверх фуражки. Лейтенант Савчук жмурился от попавших на лицо капель. В такую погоду, да еще в темноте трудно было что-то увидеть.
Машин было мало. Сработало объявление по радио, в котором передавалась просьба воздержаться от поездок из города на три дня в связи с повышенной аварийностью на дороге. А тут пошел дождь, и возможная аварийность подтвердилась.
На радио он позвонил сам, представился должностным лицом из ГИБДД и продиктовал объявление. Откровенно говоря, удивился сам, что так легко ему поверили. И с ребятами, что сегодня заступили на дежурство, договориться было легко. Они не очень вникали в суть проблемы, поняли лишь одно: раз просят – значит надо. Единственное поставили условие: работать самому вместе с ними.
Вот и стоял Савчук на дороге под дождем, всматриваясь в темноту, а дежурный наряд в полном составе наблюдал за ним из стоящей рядом машины.
Так сложилось, что дорога, соединяющая город с другими населенными пунктами, была только одна. В исторические времена, когда строили город, руководствовались тем, чтобы сделать его как можно более укрепленным и неприступным. Место выбрали на возвышенности, с одной стороны которой был крутой спуск, где могли пройти только пешеходы. Почти по всему периметру этого холма по впадине текла река и огибала городские строения. Так, что во все времена дорога была одна. В годы Советской власти построили мост, но как раз сейчас его закрыли на реконструкцию, и старая дорога снова осталась одна.
В темноте издалека засветились фары. Савчук вышел на середину дороги и помахал палочкой, останавливая машину.
Ночное освещение высвечивало АУДИ красного цвета. Водитель за рулем был молодым.
– Куда направляемся? – спросил Савчук, беря документы.
– Дела у меня, – ответил водитель.
– А до утра Ваши дела подождать не могут? – лейтенант медлил отдавать документы, – Вы объявления по радио слышали?
– Слышал. Ну, мне очень надо.
– Куда же это?
– Девушка ждет, а до утра далеко, может и не дождаться, – ответил, улыбаясь, водитель.
«Святая простота!» – подумал лейтенант.
– Я рекомендую Вам вернуться и дождаться утра, – вслух сказал Савчук.
– Я уже могу ехать? – протянул руку из окошка машины водитель.
– Можете, только, если Вы все же решили продолжить путь, послушайте технику безопасности в пути: из машины не выходить, окна, двери не открывать, на дороге не останавливаться ни при каких обстоятельствах. Запомнили?
– Запомнил, – ответил водитель, но было видно, что слушал он в пол уха, а мыслями был уже на предстоящем свидании.
Машина тронулась с места, а лейтенант Савчук вздохнул от бессилия. Владислав Игоревич обращал особое внимание на молодых водителей. Многие водители после его наставлений все же поворачивали назад, но многие ехали дальше.
– Виктор? А ты что тут делаешь? – водитель черного БМВ высунулся из окна.
– Слышал объявления?
– Ну, слышал.
– Сложный участок, – сказал Савчук, – бросили на подкрепление. А ты куда?
– В больницу, у меня Таня там… спит. Еду сменить ее маму, тетю Лену.
– А это кто с тобой?
– Это брат Танин, Дениска. Вместе дежурить будем.
– Вы с Татьяной пожениться собирались…
– Не успели. Назавтра бы свадьба, а с ней такое случилось. Отложили.
– Ну, как она?
– Да ничего не меняется. Спит. Дышит, как во сне, вроде бы нормально. Врачи говорят, что здоровье в порядке. Я поеду, Вить, а то там тетя Лена уже в машину села, с парнишкой одним поедет, а Таня одна.
– Езжай, Толик, только меня сейчас внимательно послушай: будешь по трассе ехать – нигде не останавливайся, даже, если человек под машину прыгнет, двери, окна не открывай, если что подозрительное заметишь, позвони мне, номер есть? Ну, давай! – лейтенант махнул рукой.
Дорога была мокрая, скользкая, но красная АУДИ мчалась на предельной скорости. В салоне было тепло, звучала музыка, водитель весело подпевал. Впереди у него свидание, настроение с каждым километром поднималось все выше.
Вдруг он услышал мягкий стук о крышу кабины, было такое впечатление, будто на машину что-то упало, он притормозил, сразу же услышал еще такой же стук, потом еще и еще.
«Что там случилось? – подумал водитель, – нужно выйти из машины и посмотреть».
Он вспомнил наставления полицейского на посту. Чувство опасности неприятно шевельнулось в груди. Он машинально посмотрел на окна. Все они были закрыты. Водитель надавил на газ, и машина рванула быстрей.
На секунду ему показалось, что в лобовое окно кто-то смотрит. Он моргнул, изображение исчезло. Через секунду кто-то вновь посмотрел на него в упор. Водитель потряс головой. Он увидел красные злые глаза, которые были по ту сторону стекла, черная страшная рожа прильнула к окну. Ее пасть открылась, показывая зубы. В темноте мелькнули белые клыки и попытались вонзиться в стекло. Это было и смешно и страшно.
Водитель вцепился в руль, голова перестала соображать, на него нашло оцепенение, это было сродни паники. Он видел еще одно такое же существо, которое сидело на капоте и пыталось прогрызть металл. Судя по скрежещущим звукам, эти уроды облепили машину со всех сторон.
«Что делать, что делать, что делать?» – неслось у водителя в голове. Оцепенение не проходило. Он увидел, как мохнатая лапа с когтями потянулась к нему через образовавшуюся дыру в крыше кабины. Он схватил ноутбук, лежащий на соседнем сидении, и с размаху стукнул по лапе, в ответ он услышал звериный писк, похожий на плач.
Впереди, со стороны капота слышны были звуки скрежета когтей по металлу. Несмотря на то, что машина неслась на бешеной скорости, мохнатые чудища прыгали с места на место. Водитель увидел длинные хвосты, которые, словно кнуты, щелкали по машине.
Дырка на крыше кабины расширилась, через нее полезли не только лапы, уродливая голова просунулась в кабину, глаза с ненавистью уставились на водителя. Он снова схватил ноутбук, целясь в страшилище.
Но со стороны капота уродцы уже прогрызли или процарапали металл. Они лезли со всех сторон, несмотря на отчаянное сопротивление водителя. Он бросил руль, и машина понеслась сама по дороге, выруливая на поворотах. В салоне продолжала играть веселая музыка.
Патрульные, прячась от дождя, посмеивались над Савчуком:
– И охота ему по такому дождю палочкой махать? Всех денег не соберешь, здоровье важнее.
– А, может, это он такой идейный?
Все засмеялись.
Минут через тридцать Савчук открыл патрульную машину.
– Чего ломишься? – спросил его сержант, – замерз?
– Сейчас позвонил один знакомый водитель, он недавно пост проезжал, говорит, что у дороги какая-то машина – вся вдребезги.
– Где? – встрепенулись полицейские.
– Недалеко. Надо кого-то оставить.
– Вот ты и оставайся, у тебя это хорошо получается.
– Ну, уж нет, – Савчук открыл дверцу заднего сидения, и кого-то выкинул из машины.
Доехали быстро. Место аварии в свете фар видно было издалека. Красная АУДИ была разбита буквально на кусочки. Крошки от стекла искрились на свету.
Толик шел им навстречу. Он был испуган и ошеломлен.
– Я еду, а мне навстречу кто-то выскакивает, – начал он свой рассказ, – я резко влево, ты ж, Вить, сказал, чтобы не останавливался, я и пошел дальше, а потом мне на капот снова кто-то прыг, и через стекло на меня смотрит, ну и рожа! Я на тормоза, этот, с рожей, скатился. Думал, под колеса, а он опять: прыг. Когтями железо царапает. Я давай виражи выделывать, чтобы сбросить его.
Виктор слушал и записывал все на диктофон. Где-то внутри поддувало ледяным холодком, но самообладания он не терял. Сказалась многолетний опыт.
– Ну и что, сбросил? – спросил Савчук.
– Сбросил. Отлетел тот чертик кубарем, как мячик мохнатый, а сверху еще таких несколько упало, и прямо на машину. Падают, отскакивают и катятся дальше. Мой Дениска так испугался, до сих пор молчит. Только все кончилось, еду дальше, смотрю, а тут авария. Те твари куда-то пропали. Но я из машины выходить не стал, сразу тебе позвонил.
– Все очень правильно сделал, молодец. – Виктор похлопал по плечу Толика. – Отдохни, и потихоньку можешь ехать дальше, думаю, что доедешь спокойно. Когда ты будешь нужен, я с тобой свяжусь.
Пока Савчук разговаривал с Толиком, двое патрульных осматривали место происшествия. Непонятно было, как произошла авария, и была ли это авария: несмотря на то, что машина была буквально по кускам разбросана, следов столкновения или другого удара не было. Следы на решетке радиатора говорили о том, что, она была выдрана наружу, но никак не вдавлена внутрь. Крышка капота была оторвана, вырваны фары, двери; кое-где остались целые стекла.
Полицейские были в недоумении.
Дождь уже кончился, на горизонте появилась белая полоска утреннего света.
Лейтенант Савчук смотрел на разбитую машину и напряженно думал, где он мог видеть похожую картину? Он решил, что так его маленький сынишка ломал игрушки, которые ему покупали.
Выходит, что какой-то злой ребенок просто разорвал машину на части.
Виктор понял, кто мог это сделать. «Тогда, – подумал он, – должны остаться следы».
Следы, действительно были.
– Смотрите, – позвал патрульных следователь, он показал глубокие царапины, которые в свете утреннего солнца сверкали по всему железу, – свежие.
– Ну, они могли быть на этой машине и раньше, – сказал сержант.
– Я эту машину сегодня останавливал на посту. Она в порядке была, как новая. И водителя помню, молодой такой, веселый, на свидание торопился. Водителя так и не нашли? И документы?
Солнце уже поднялось и стало совсем светло.
Втроем они тщательно осматривали все вокруг места «аварии». Не было даже следов крови. Наконец, сержант, отойдя в лесок, по своим срочным делам, нашел то, что когда-то было водителем красной АУДИ.
Ему предстало зрелище не для слабонервных: тело было разорвано по кускам, как и машина. Тот, кто это сделал, обладал неимоверной силой. Все куски тела лежали тут же, будто преступник, отрывал их и швырял: руки, ноги, голова, глаза, внутренние органы – все было отделено и брошено в кучу. Крови было много, но вся она оставалась на небольшой поляне и больше нигде.
Сержант страшно закричал и сам испугался своего голоса.
Следователь делал снимки. Все осматривали место происшествия, ждали подкрепления.
Один из полицейских стоял, рассматривал кучу изорванного тряпья, того, что осталось от одежды потерпевшего. Вдруг, он заметил, что ему на рукав капает кровь. Когда он поднял голову, то застыл от ужаса: на самых верхушках деревьев, как гирлянды на елке, висели кишки, с них по всей поляне еще капали тягучие капли. Полицейские, потрясенные, смотрели на это зрелище, ни одна здравая версия происшедшего, не приходила на ум.
Но первые выводы уже можно было сделать: водителя АУДИ вытащили из машины, принесли сюда, на поляну, и здесь разорвали. Возникал вопрос: «Зачем»?
Домой Виктор пришел только к обеду.
– Ну, наконец! – встретила его встревоженная жена. – Что у вас там стряслось?
– Да, разное, – как всегда, уклонился от ответа Виктор.
– Я могла бы и не спрашивать, рассердилась она, – я все новости узнаю от теток, что сидят на лавочке.
– И что они говорят?
– Говорят, что нашли разорванного Славку Шибанова, того, что на пожарке работал.
Виктор вздохнул, иногда слухи опережали расследование. Подумал: «Нужно проверить личность погибшего по слухам, а вдруг не врут?»
– Тебе твой начальник с самого утра названивает домой, ты, что опять в мобильнике симку поменял? – Жена говорила без умолку, видно, что соскучилась, голос был сердитый, но Виктор знал, что это она по-доброму жужжит.
Савчук ел молча, наслаждаясь домашней обстановкой, тишиной, в которую гармонично вписывалась болтовня жены.
Телефонный звонок нарушил эту тишину.
– Иди, возьми, наверное, опять Павел Витальевич звонит, – сказала жена.
– Угу.
Виктор неторопливо доел последнюю ложку супа и поднялся к телефону.
– Ну, – сказал он в трубку.
– Ты где пропадаешь? – взревел в трубку начальник, – я тебя полдня ищу.
– Работаю.
– Где ты работаешь? У тебя же дел невпроворот! И что это за объявление, которое ты дал по радио, меня ночью из-за него из постели вытащили? Что это за самодеятельность?!
Савчук, молча, слушал своего начальника, по опыту зная, что сейчас лучше помолчать, подождать пока первая волна не сойдет, как пар в бане. Он усмехнулся своим мыслям.
– Савчук, ты что молчишь?
– Слушаю.
– Ну, ты придурок, Савчук. Давай срочно ко мне. Ты хоть поел?
– Поел.
– Ну, жду.
Виктор положил трубку.
– Свет, – позвал он жену, – а дети где?
– Что, соскучился, вот паблуда! Вовка у мамы, а Лариска шляется где-то.
– Свет, ты бы ее дома попридержала, пока.
– А, что в городе маньяк объявился?
– Да, вроде того.
– Ох! – жена присела на табурет, перестав вытирать тарелку. Спрашивать у мужа подробности было бесполезно. Она схватила мобильник:
– Сейчас же домой! Ты мне здесь нужна!
«Молодец, Света, – подумал Савчук, – теперь она ее из дома ни за что не выпустит».
Через полчаса он стоял перед начальником.
– Садись, Савчук, – пригласил Павел Витальевич, рассказывай.
– А что рассказывать?
– Все. Я ж тебя знаю: ты мужик серьезный, зря дров не наломаешь. Ведь ты знал, что могло случиться там, на трассе. Не зря там всю ночь дежурил? Что ты знаешь, чего я не знаю?
Виктор мялся.
– Ну, что ты молчишь? – давил начальник.
– Не знаю, поверишь ли?
– Тебе – поверю.
Тогда Савчук рассказал все, что знал о происшествиях, связанных с проделками Черного идола.
Начальник был буквально в шоке.
– Ни хрена себе! – только и сказал он. – Мне надо подумать, я что-то никак… – добавил он, – смотри только никому…, а то нас в психушку отправят.
– Так я пошел?
– Куда?
– Работать.
– Спать иди, деятель. Я начальнику ГИБДД позвоню, не знаю, что скажу, но, наверное, они и сами, после того случая, инструктаж проведут. Так, что высыпайся, а завтра, как огурчик, на работу.