Любовь Попова
Хочу ненавидеть тебя

– Чтобы не сбежала, конечно. Я же знаю, что ты не угомонишься, а без одежды ты никуда не денешься.

И я понимаю, что он прав, а от того брыкаюсь сильнее.

– Но это нечестно!

– Самсонова, я заебался. Я хочу жрать и спать. И сейчас, пока я жру, ты разденешься и уляжешься сама, или я просто порву эти шмотки.

– Рви, я не разденусь, – задираю подбородок, готова драться даже за этот блестящий клочок, обтягивающий задницу.

– Точно? А к папе ты выйдешь, тряся своими комариными укусами?

– Да пошел ты! У меня не комариные укусы! У меня нормальная грудь! – он вдруг протягивает руку к ней, а я хлестко бью!

– Ну а что? Должен же я проверить твои слова, – ржет он и отпускает меня, только вот кожу на ноге в месте, где он касался словно заклеймили, и я невольно тру там.

Он садится за небольшой стол и начинает быстро поглощать бурду, что была на тарелке. Я же часто дышу, думая, что еще придумать. Не могу же я просто сидеть и ждать?

Ну раз он спиной, то можно попробовать. Вон, тяжелый том Гюго. Его и беру в руку, на цыпочках подходя к Ломоносову, заношу книгу над головой и вдруг замечаю насмешливый взгляд в зеркале, которые было прямо перед ним.

Руки слабеют, томик падает мне на ногу, и я кричу от острой боли. Как дура пляшу на одной ноге до кровати и еле-еле сдерживаю слезы.

– Ты вообще неугомонная? Мне казалось, что ты пай девочка, – подходит Ломоносов и ногу мою берет посмотреть, и как я не пытаюсь ее вырвать, не отпускает.

– Когда кажется креститься надо, ты вообще обо мне ничего не знаешь!

– Все я про тебя знаю, Аня, – поднимает он взгляд, и я пропадаю, словно загнанная в силки лань. – Знаю, что заговорила ты в два, знаю, что долго не могла спать в своей комнате, знаю, что читать научилась сама, потому что мама отказывалась тебе читать взрослые книжки. Знаю, что в первом классе была ябедой, пока тебя не избили девочки. В девять ты упала в реку и чуть не утонула. Знаю, что тебе пришлось броситься с братом в Темзу, чтобы вас не похитили. Знаю, что с матерью ты не ладишь, но во всем слушаешься отца. Знаю, что влюбилась впервые в двенадцать, а мальчика, который оказался педиком. Это, наверное, была трагедия.

– Заткнись! – ору, а он достает виски и на ногу мне льет. Больно!

– Знаю, что месячные у тебя в тринадцать начались.

– Перестань, я даже знать не хочу откуда тебе все это известно.

– Знаю, что машинами и шахматами ты увлеклась, чтобы к отцу и братьям быть поближе. Знаю, что ты девственница. Знаю, что ты любишь шоколад и мясо. Знаю, что твой любимый торт «Любимчик Пашка». Знаю, что ты пай девочка и за эти два года страдала молча и никогда не устраивала папе скандалов насчет домашнего ареста, зато плакала ночами в подушку.

Меня потряхивает, я не могу больше этого слушать.

– Знаю…

– Ладно! Ладно! Я разденусь! Только закрой рот! И больше ничего не говори!

– Как хочешь, я могу много еще чего рассказать.

– Засунь себе свои знания подальше, – сдергиваю куртку, задираю руку высоко и расстегиваю молнию.

– Но ты все равно меня удивляешь. Дома ты столько не болтаешь и точно не показывала себя как «Зена – королева войнов», – хмыкает он и отходит к тарелке. Берет ее и ставит возле меня.

– Я не буду есть, – снимаю рукава с плеч и придерживаю платье на груди, беру одеяло, закрываюсь и снимаю остальное.

– Будешь. Мне кажется ты еще не поняла в каком положении оказалась. Здесь твой хозяин я. И только я решаю, что тебе делать. Скажу есть, будешь есть. Скажу танцевать, будешь танцевать. Или ты не согласна? Или ты хочешь устроить со мной драку?

– Я хочу, чтобы ты запомнил свою улыбку, потому что как только папа до тебя доберется, ты забудешь, как это делать. Если вообще будешь жить.

– Какой смелый кролик. Боюсь, боюсь, боюсь. Жри, пока я в глотку тебе не засунул эту котлету.

Он выходит за дверь, а я смотрю на котлету, вздыхаю и сминаю ее за один присест. Потом складываю аккуратно свои вещи и иду в туалет. Возвращаюсь и ищу, хоть что – то из одежды, но он не обманул и кроме пары полотенец здесь ничего нет. И я, вздохнув, ложусь на кровать, молясь одной мысли: утро вечера мудренее. Но только один вопрос не дает мне покоя. Как он узнал обо мне такие подробности. Кто ему все это рассказал?

Глава 11. Богдан

– Когда ты от нее избавишься? – застал меня голос Дёмыча, когда я пакеты стал разбирать, что бросил, когда, приехав узнал, что Самсонова сбежала. – Але! Лом! Почему ты еще не связался с ее отцом? Костя уже звонил.

– Завтра. Сегодня я хочу спать, – пихаю все в холодильник, беру вишневый сок и иду обратно в подвал.

– Богдан, – окликает меня друг, и я раздраженно оборачиваюсь.

– Ну что? Тебе какое дело? Она тебе чем мешает?

– Ты меня пугаешь, – отступает ботаник. – У нас был план.

– Да и теперь он поменялся.

– Она не должна была оказаться здесь. Ты не должен был с ней общаться.

– Это еще почему?

– Просто, блин, – он ерошит свои волосы. – Ты столько времени изучал всю подноготную ее семьи. Ее саму. Ты знаешь эту девчонку вдоль и поперек…

– Не скажи. Она не такая…

– Это экстремальная ситуация. Тут никогда не угадаешь. Но что касается всего остального.

– Ты можешь прямо сказать или так и будешь своими умными загадками пиздеть?

– Да блин, я и сам объяснить не могу! Это просто как изучать всю жизнь океан и не замечать его силы и величия. Но стоит оказаться рядом с ним, не сможешь остаться равнодушным.

– Какой ты романтичный, – ржу я. – Как только ее папаша выплатит то что нужно я ее отправлю на все четыре стороны. Ну и подкатишь к своему океану.

– Отправишь ли?

– А нах.. она мне? – заканчиваю я, и в подвал спускаюсь, дверь закрываю на ключ и выдыхаю. Вот душный Димон. Херню мне какую – то лечит. – Иди дура, сок тебе принес, котлету запить.

Она не ответила, и я посмотрел на кровать. И почему – то застыл.

Она спала. И вроде бы все ничего. Но волосы растрепались как всполохи огня по подушке. И это только начало. Как она не заворачивала себя в простынь, все равно часть ноги осталась на виду. Маленькая стопа тридцать седьмого размера с красными ноготками. И сейчас здесь Самсонова смотрелась ужасно неуместно. Все такое темное, а она огонек, пытающийся освятить мрак.

Я отставляю сок и иду к кровати. Просто сажусь на нее, продолжая смотреть на эту дуру. Дуру… Мы ведь по сути не знакомы, но я знаю о ней все. Я изучал всю ее семью, но почему – то именно ее, как одержимый. Вплоть до того, что она любит вишневый сок. Или как реагировала на ту или иную ситуацию. «Океан» – говорит Димон.

Но это не подходит ей. Скорее вулкан, который ты был уверен, спит. И вот ты подходишь к самому жерлу, а лава сжигает тебя заживо. И как бы много я о ней не выяснял, я все равно не знаю о ней всего. Например, какие на ощупь ее волосы? Они, такие же горячие как вид?

Глупо, но я решаю проверить, просто касаюсь локона, который залез на мою сторону. И странное дело, они прохладные на ощупь, почти как шелковые галстуки, которые я носил все детство. И теперь она поможет мне снова их носить.

Она спит беспокойно, чуть разомкнув губы, и я тяну палец, чтобы узнать такие ли у нее нежные губы, как на вид. Но не касаюсь, останавливаясь в миллиметре.

Димон не прав. Мне плевать на эту девку. Плевать! Капризную и, слушающуюся только своего папашу ублюдка и убийцу. Злость помогает справиться с нахлынувшим возбуждением, но я все равно беру одеяло и ложусь на полу. Не хватало еще коснуться ее во сне.

Завтра же позвоню ее отцу, пусть собирает бабки и забирает ее. И через пару дней, загоняя член в очередную крошку в клубе Кости я даже не вспомню о том, как касался нежных локонов и как искрили пальцы от близости к ее губам.

Верчусь, но не могу уснуть на полу. Твердо, неудобно, а запах Самсоновой кажется занял каждую частичку этой комнаты. Проник в каждую пору моей кожи. Блять.

Ладно, все равно никто не узнает.

Возвращаюсь на кровать, замечая, что она как была на краю кровати, так и осталась.

Лег и отвернулся от нее, все равно всем телом, чувствуя ее присутствие, жар ее тела.

И сдался.

Она просто телка. Таких полно. Она вообще ничего не стоит. И уважать ее нежные чувства я точно не буду.

Так что поворачиваюсь и снова пальцами касаюсь мягких локонов, хотя теперь желание взять в кулак больше.

Но в кулак я беру член, стянув с себя боксеры. Смотрю на губы, что спокойно выдыхают воздух и представляю, как они обхватывают головку, ствол, делают его влажным, еще более твердым.

Кулаком сжимаю себя, начинаю водить по члену снизу-вверх, поддаваясь фантазиям, которые вообще не должны были возникнуть в моей голове.

Но они уже там, уже проникают в тело, в вены, как яд, отравляя сущность. А может быть я давно ею отравлен? Может быть еще в тот момент, когда стал изучать ее жизнь больше других, потому что она ближе мне по возрасту, потому что она любит то что люблю я, потому что она совершенно не в моем вкусе, но член упорно на нее реагирует, словно в противовес моим мыслям. В какой момент это началось? Да и не плевать ли?

Движения рукой становятся быстрее, тело немеет в преддверии концовки, которая все никак не ступит. Но стоит Самсоновой выдохнуть и перевернуться, раскрыв полукружие груди, а все почти мгновенное заканчивается. Член в кулаке каменеет, тут же выплескивая сперму. Я вижу, как одна капля падает на простыни, в которой прячется Аня. И мысль, что она проснется с моим запахом приносит еще больше удовлетворения.

Я понимаю, что это все к добру не приведет и иду помыться, сдираю горячей водой с себя ее запах и любые мысли о ее теле. Не помогает.

Одеваюсь и иду спать в машину.

Там хотя бы запаха ее нет. Не нужно бороться с соблазном, который как змея подбирается все ближе.

Глава 12. Аня

Мне снится дом. Вон мама у крыльца, а рядом папа ее обнимает. Идеальная семья, идеальные отношения. И я такие хочу. Хочу быть такой же счастливой, как они. Как Алена с Никитой. Вон он, мой брат, целует свою жену. Они счастливы и зовут меня к ним. Машут, улыбаются и я лечу. Бегу со всех ног, подсознанием понимая, что там мой дом, моя семья, там я буду в безопасности.

Но внезапно передо мной вспыхивает столб огня. Он буквально за пару мгновений испепеляет всю мою семью, которая исчезает с застывшими улыбками. Я кричу, хочу к ним, но огонь не дает. И мне остается только срывать горло, царапая кожу лица в кровь и смотреть как они превращаются в пыль.

Я в бессилии падаю на колени и просыпаюсь.

Часто и шумно дышу, вспоминая каждую деталь сна, который мне снится уже в третий раз.

Я встряхиваюсь, быстро вспоминая, где я. Обвожу взглядом полумрак, тьму, которую разбивает единственный источник света, работающий ноутбук. И вдруг тишину прерывает протяжный храп. Я вздрагиваю и повернув голову, зажимаю рот рукой, чтобы не закричать от испуга.

Этого следовало ожидать, это чудовище легло со мной. Ожидать то следовало, но все равно неожиданно. И, наверное, не стоит интересоваться почему Ломоносов без трусов.

Я почему – то замираю, рассматривая его спину, увитую тугими мышцами. Приятно на него смотреть. Так приятно, что сердце застывает, а горло перехватывает. Я не могу не смотреть на татуировку белого ревущего медведя. Странный выбор. Вот тигр или змея. Ему бы подошло. Но медведь?

И еще он странный какой – то. Приглядываюсь и замечаю, что он в броне. Медведь в броне. Мне это что – то прям напоминает. Где – то я видела это. «Совсем очумела?» Ругаю себя. Похититель спит, голый, а ты сидишь спину его, рассматриваешь?

Еще на задницу посмотри. Блин, посмотрела. Ну зад как зад. Тугой, светлее, чем основная часть спины. И эта полоска, разделяющая светлое и темное, тянет прикоснуться к ней. Дура!

Так. Где его джинсы?

Он точно держит там ключи. И если не там, то где. Не в заднице же.

Я тихонько сползаю с кровати, не забыв про свои простыни, и начинаю в темноте рыскать. Мне улыбается удача, и я с замершим сердцем начинаю шарить по карманам. Нахожу презервативы, сигареты, карточку какую – то. Но ключей нет! Ничего не найдя, в бессильной злобе кидаю джинсы в сторону.

Заворачиваюсь в простыни и иду к двери, мельком взглянув на неподвижный зад. Пытаюсь в темноте нащупать хоть что – то. Где – то должен быть ключ. Ну хоть где – то. Ну пожалуйста. Я щупаю каждую трещину, каждый выступ над дверью в том числе. Спускаюсь на пол, чтобы посмотреть, может он традиционно положил ключ под коврик. Но и здесь его нет. Быстро ползу к компьютеру, но и на столе ничего нет.

– Как же ты заебала, – вырывает меня из раздумий голос, и я бьюсь головой об стол. Даже там нет. Оборачиваюсь и вижу сидящего на кровати Ломоносова. В неярком свете видно, что он раздражен, но не зол. Но самое главное не то, что я вижу его торс, кубики, что сейчас он выглядит сонным и расслабленным, настолько что хочется к нему под бочок, поспать, а не ключи искать. Самое главное это ключи, который он держит чуть поднятой рукой.

Засада.

– Поиграем?

– В смысле? – напрягаюсь я, держа взгляд строго на ключе, что болтается на пальце. Ниже лучше не опускать. Я точно помню, что он был голый, а значит… – Как поиграть?

– Забери у меня ключ, и я выпущу тебя.

– И ты думаешь я тебе поверю? – он поднимается во весь рост, и я отворачиваюсь, снова дурная бьюсь головой снова.

– Не проверишь, не узнаешь. Схватишься за ключ, я тебя выпущу.

– А если нет?

– Перестанешь будить меня посреди ночи бесполезными попытками что – то найти и сбежать и будешь просто ждать когда я договорюсь с твоим папашкой. – Он глаза трет. – Нормально же спали.

– Ты храпишь, – бешусь я, совершенно не зная, есть ли смысл пытаться. Он выглядит таким крупным и опасным, почти пауком, плетущим сети, а я муха, легко в них залетевшая.

С другой стороны, а какой у меня выбор.

– А ты во сне слюни пускаешь, я же молчу.

– Ладно! Только надень трусы.

– У себя я люблю ходить без них. Или ты боишься случайно упасть на мой член ртом?

– Да Боже мой! Кому твой ломик сдался, – вылезаю из-под стола и немного подумав отбрасываю простынь. Она будет мешать. И есть шанс, что мое «некрасивое» «плоское» тело отвлечет его внимание.

Глава 13. Аня

– Посмотрим, как ты отвечаешь за свои слова, – перевожу на него взгляд, замечая замешательство, когда он мне на грудь смотрит. И я бы сделала все, чтобы мои соски – предатели не стояли так упорно, словно иглами впиваясь в мое благоразумие.

Меня еще колотит, а Ломоносов уже пришел в себя и теперь ключом меня манит.

– Ты забери, а я отвечу.

Я смело делаю шаг, а он не двигается. Я ищу способ напасть неожиданно, поэтому не спешу.

Подкрадываюсь как змея. Нужно отвлечь его.

Чем – то помимо моей груди, на которую он смотреть словно боится, да и я ниже его лица, высвеченного словно рампой на сцене взгляд, не опускаю. Зато немного грудь выпячиваю, чего не делала никогда. Странное чувство, ходить обнаженной. Даже в такой абсурдной ситуации. Но я не чувствую стыда, наоборот смесь неуправляемого адреналина с запрещенным веществом возбуждения.

– Почему медведь?

– А, ты уже заценила?

– Откуда этот медведь? – подкрадываюсь все ближе, а он на месте так и стоит. Упорно в глаза мне смотрит.

– Скажи, что ты возбудилась, я может и расскажу откуда медведь. Хотя уж ты сама должна знать.

– Откуда?

– Даже обидно, – стоит он на месте, когда я резко хватаю второе покрывало с кровати и на него набрасываю, а затем прыгаю сверху сама.

Делаю захват шеи одной рукой, роняя всю его тяжелую тушу на пол, а второй начинаю шарить внизу и вроде даже что – то нахожу. Торжествующе кричу!

– Нашла! – сжимаю его крепче и тут понимаю, что это не ключ. Далеко не ключ. И даже не брелок.

В одеяле ржет Ломоносов, а я резко руку убираю, прекрасно понимая, что трогала.

– Ну, это тоже может стать ключом. – ржет этот придурок, сбивая с себя простынь, и держа ключ уже другой рукой. Я же совершенно случайно натыкаюсь взглядом на его гордо стоящий член, которого случайно коснулась. Совершенно случайно.

Я поднимаю взгляд на ключ, делаю резкий бросок рукой, но все мои попытки Ломоносов блокирует со спокойной, можно даже сказать ехидной улыбкой.

– Даже стыдно, папа ведь тебя учил самообороняться. А ты только сиськами трясешь, – смеется он, зля меня сильнее. И я больше не церемонюсь, резко и звонко даю ему пощечину, заезжаю другой рукой по уху и хочу уже вцепится в ключ, но Богдан совершенно неожиданно группируется и делая резкое движение валит меня на пол. И я тут же начинаю яростно сопротивляться, пока не чувствую бедром его стояк, пугающий своим размером.

Я застываю, а он застывает надо мной и мы черт возьми оба голые. Пиз*ец. Почему мне не хочется двигаться, почему хочется, чтобы он выбросил этот ключ и поцеловал меня?

Это неправильно. Я не должна даже думать о таком!

– Слезь с меня, – требую, а он ключом надо моим лицом размахивает.

– Сдаешься?

– Никогда! – отпихиваю его и резко даю новую пощечину, делая себе очень больно.

– Помнишь, я говорил, что будет, если ты еще раз меня ударишь? – и я уже не думая, бью его снова. Хочу спровоцировать его, хочу чтобы нега, которая растекается внутри живота прошла, чтобы я перестала думать о том, как это чувствовать столь больше в себе.

– Ну давай! Давай! Ответь мне! – даю новую оплеуху, замечая, как расползается по его щеке пятно. –Покажи какое ты дерьмо, ударь меня! Хватит полудурка играть, ты же такое же животное как твой папаша!

– Рот закрой! – блокирует он один удар, второй, толкает меня, но я тут же вскакиваю. Мне мало, меня уже трясет не на шутку! Я больше здесь и минуты не останусь.

Я не хочу его хотеть! Не так! Не его!

– Не закрою! Или тебе правду слышать не хочется? Не хочется знать, как твой папаша избивал твою мать! Поэтому она сбежала!

– Я же сказал, закрой рот! Она нас бросила! – он толкает меня к стене и горло пальцами сжимает, но я царапаю его руку и в лицо смеюсь.

– Любая бы бросила ублюдка, который вешает ее к потолку и плеткой избивает! Ну скажи, ты такой же извращенец?

– Аня, сука, я же предупредил! Нахуй ты сейчас врешь, чего добиваешься?

– Правду хочу донести до тебя, чтобы ты знал, каким уродом был твой отец и что ради такого не стоит совершать преступления! – он сильнее горло мое сжимает, воздух перекрывает, а я даже не двигаюсь уже, чувствуя, как проваливаюсь в омут его мерцающего взгляда, ощущая, как огненные плети желания бьют по телу. И он это видит и злиться точно так же, как и я!

– Больная! – отталкивает меня с ревом.

– Ублюдок! – кричу, чувствуя, как от ярости и готовности его убить все внутри холодеет. – Отпусти меня, не будь идиотом! Мой отец убьет тебя и никакие деньги не помогут тебе скрыться потом.

– Ну конечно, твой папа, карающий хуй этой страны. Ты, наверное, думаешь он герой, раз убил моего злобного папашу.

– Да, именно так! Он самый лучший, в отличие от твоего садиста, – он резко приближается. Замахивается, и я торжествующе кричу.

– Ну же! Ударь меня! Бей! Только трусливые ублюдки бьют женщин.

– Такие как твой папаша? – смеется он, сжимая кулак, который так и не коснулся моей щеки, зато вбился в пол рядом.

– Мой отец никогда…

– Ну конечно, святой Самсонов. Тебя считают настолько ничтожным членом семьи, что даже не рассказали историю великой любви Самсоновых? Моя-то мать хотя бы сбежала, а твоя живет с человеком, который избивал ее и насиловал.

– Вранье! – ору как ошалелая, подкрепляя крик очередной пощечиной. Это не может быть правдой. – Наглая ложь! Думаешь я тебе поверю!? Такому червю как ты? Никогда!

Бью снова и снова, а он только смеется. От ударов уклоняется, на кровать падает, и я на него. Вцепляюсь в его лицо ногтями, готовая в кровь расцарапать его лживую морду. Зачем. Зачем он это сказал?!

Он вдруг берет меня за одну руку, за другую резко разворачиваясь, и я оказываюсь под ним, плотно прижатая к кровати.

Мы часто и шумно дышим, смотря друг на друга, не отрывая тяжелого взгляда. Я ненавижу его за ложь и мелочность, я терпеть его не могу, и должна снова ударить, сопротивляться тому, что его член уже по мне елозит, вторая рука по бедру вверх ползет. Сопротивляйся, Аня. Сейчас, сейчас же!

Он должен сказать, что соврал, а он молчит и на меня смотрит, губы, глаза. Одну его рука запястья мои держит, но я даже не вырываюсь. Почему я не вырываюсь. Почему тащусь от его терпкого запаха, почему смотрю как вздымается мускулистая грудь надо моей.

Он первым в себя приходит. Руку свою в кулак сжимает.

– Думаешь ты меня удивила? Думаешь я не знаю, что вытворял мой отец, но он по крайней мене никогда мне не врал. Он всегда защищал меня. И учил жить и головой думать. А чему научил тебя твой? Ты же ничего не можешь сделать, ты мошка, которую я легко прихлопну.

Я часто дышу, успокаивая свои чувства. Но его стояк теперь упирается мне в лобок и я все меньше могу себя контролировать. Не могу вспомнить, о чем он говорит. Но тут я чувствую на своем бедре холод металла и возвращаюсь в реальность. Вырываю ключ, и отталкиваю Ломоносова со всей силы.

– У меня ключ! Ты сказал, что, если я заберу ключ, я смогу выйти! – кричу я у двери, а он уже рядом. Хватает меня и на кровать бросает. Надо мной стоит, а у него член колом стоит, словно стрелой в меня направленный. – Ты сказал…

– Я соврал.

Глава 14. Аня

Я словно в клетке из эмоций. И прутья из колючей проволоки все толще, не дают мне даже вздохнуть. Даже взгляд отвести. Я ведь знала, что он соврет. Я не настолько наивна, чтобы полагать, что безопасность в которой находилось мое тело временное, как никогда. И теперь срок подошел и Богдан все ближе. Пальцами по коже ноги ведет. Вверх, по коленке, а я двинуться не могу. Оттолкнуть, сказать, что – то обидное. Знаю ведь, что не поможет. Знаю ведь, что он все решил. Решил, что будет делать со мной.

Уже много раз сделал мысленно. Мне остается только принять эту участь, потому что бежать некуда, а противный внутренний голос повторяет все громче, что я и не хочу бежать. Не хочу даже сопротивляться, потому что мне нравится, как он меня касается, мне нравится, как он смотрит и тело мне его тоже очень нравится.

А завтра я его может быть и большое не увижу, и никто не узнает, что было здесь. В заброшенной халупе далеко от города. И может быть не стоит поддаваться этим неуместным желаниям, но я ведь больше никогда не узнаю, что это такое так хотеть мужчину. Хотеть и ненавидеть одновременно.

Его рука все выше, она уже на бедре, на внутренней стороне, а простынь пальцами сжимаю, губы пересохшие облизываю.

Богдан наклоняется, проводит пальцами по киске, шумно вдыхая воздух, словно нюхает меня.

– Я, когда узнавал о тебе, не думал, что ты можешь пахнуть так.

– Как? – молчи, просто молчи. Но ведь интересно же.

– Как наркотик, Аня. Знаешь, что нельзя, но понимаешь, что стоит вдохнуть, как тебя унесет. Как думаешь, унесет нас с тобой?

– Может лучше не проверять, – хочу свести ноги, хотя и не чувствую стыда от своей позы, от того что его головка почти в меня упирается.

– Лучше не проверять, – кивает он и смотрит словно загипнотизированный. На грудь, на живот, пупок пальцем трогает, вызывая волны дрожи. – Но я ведь знаю, как тебе хочется проверить. Разве я могу отказать девушке?

Я сначала даже не поняла, что он имеет ввиду, в голове каша. Но потом до меня как дошло, так я на автомате хлестнула его по щеке, а он так же резко за горло меня взял, что я почти задохнулась.

– Давай договоримся?

– О чем? – воздуха почти нет, но я все равно чувствую, как меня колбасит от возбуждения. Между ног так мокро, как бывает только во время месячных. Никогда так не было. Не должно быть. Не с, таким как он.

– Не врать, пока мы тут.

– Завтра меня здесь не будет.

– Не будет, – он даже не против. Ему скорее нужны деньги, а мне свобода. И я должна возмутиться и обидеться, но вижу, что его ломает, как и меня. А все, что за пределами этого подвала – ненастоящим кажется. Но все это будет завтра. Тогда, когда наступит рассвет. – Но сейчас ты здесь, и я предлагаю говорить только правду.

Самый кончик гладит меня по половым губам, словно разрешения спрашивая, а у меня от переизбытка эмоций голова кружится, словно я на самом краю обрыва стою, и вниз смотрю. Туда, куда он меня так упорно тянет.

– А ты сам сможешь?

– Сказать, что до смерти хочу тебя трахнуть, сказать, как сильно ненавижу за это тебя? Могу. А сможешь ли ты сказать, что хочешь меня?

– Ненавижу. Точно.

– Но хочешь.

– Хочу…

– Воот…

– Убить, – заканчиваю фразу царапая ногтями кожу его рук.

– О, секс тоже может убивать. А наш секс вполне вероятно убьет меня.

– Ну раз есть хотя бы шанс увидеть твой труп, трепыхающийся от оргазма.

Богдан скалится, смеется и член в руку берет, складочки мои раздвигает. Вторая рука все еще на горле, все еще давит, но большой палец губы мои гладит. В рот толкается, а я зубами его сжимаю. Только он от этого содрогается. Дрожит, чаще дышит, членом пытается в меня толкаться.

– Ты кончишь первая.

– Учитывая, что я девственница, вряд ли.

– А я сказал, что здесь никто врать не будет. И я врать тем более не буду, – проводит он влажным пальцем по губам, а затем сам их касается. Сначала я даже не замечаю, он просто водит по ним своими губами, продолжая смотреть мне в глаза, а затем язык достает.

Богдан как кистью меня обмазывает. Губы, щеки, мочку уха. Я уже по кровати мечусь, так меня колотит от его действий, от его поцелуев, которые с каждым мгновением все смелее, настырнее, грубее. Настолько, что теперь его язык в моем рту, яро орудует. Тело дрожит, сердце готово из груди выскочить. Яд удовольствия проникает по венам во все самые отдаленные участки тела и не сдержано руками его шею глажу, по ёжику, что светится от экрана в темноте.

Я даже время не знаю. Сейчас, между нами оно словно застыло. Сейчас, между нами есть только мы.

Да, я в клетке, но врать себе хочу и признаюсь смело, мне это нравится. Нравится его грубые словечки, манеры, даже то, как крепко он руку мою держит, словно потерять боится. И я ногтями спину его царапаю. Чувствую, как его грудь плющит мою, как его пальцы шершавые помогают себе половы губы раскрыть, как вход для орудия мести.

И если даже я всего лишь повод отомстить, то пусть будет так, потому я еще никогда не испытывала такой противоречивой смеси чувств к парню, да и вряд ли испытаю.

Он целует меня жадно, властно, почти жестоко, словно наказывая за то, кто я, за мою фамилию, даже наврал мне глупый. Глупый обиженный мальчик в великолепном теле мужчины.

Головка, горячая, гладкая, сухая пытается проникнуть в меня. Я напрягаюсь, впервые осознавая, что его член, не маленьких размером попытается вместиться в меня. Он давит сильнее, а я глаза распахиваю, поцелуй прерываю, хочу притормозить, потому что у него планов быть нежным точно нет. Он, не церемонясь, толкается в меня, несмотря на то, что я в него упираюсь, шепчу:

– Стой, больно.

Он снова целует меня и сильнее давит, почти разрывая меня надвое. Я вся сжимаюсь, пытаясь привыкнуть к этой боли, он она только усиливается, с тем, как Богдан толкается сильнее. До самого конца.

– Больно, скотина ты такая! Мне больно!

– Так можешь ты расслабишься, или член мне оторвать хочешь, – шипит он и рвано дышит, я вздрагиваю от кали пота на шее. – Расслабься.

– Давай я тебе кочергу в зад вставлю и предложу расслабиться.

– Я еще не готов к таким близким отношениям, – еле выговаривает он, полностью опускаясь на меня, входя своей кувалдой до самого конца. И я кричу, реву, а он мне рот закрывает, слезы слизывает. – Да потерпи ты, должно пройти.

– А не проходит, – ною я, ладонь его кусая, а он выдыхает хрипло и пытается член достать, а мне еще больнее. – Отрастят себе чудовищ, а потом девушек невинных насилуют.

– Ну уже и невинных, – целует он меня снова и двигаться пытается, а я челюсти сжимаю. Пытаюсь хоть как-то к ощущению привыкнуть, когда тебя рвут изнутри.

И тут в дверь стучат так громко, что мы вздрагиваем.

– Лом! Там Костя приехал. Утро уже, пора Самсонову звонить.

Утро? Темно же было!

Богдан словно вспоминает что – то, пытается встать, а я в него вцепляюсь.

– И ты меня так оставишь?

– Ну я еще вернусь, не переживай. Закончим начатое. – он еле выходит. – Да не дуйся, все равно нормально потрахаться не получится. Сходи в душ. Сейчас заживет все. Эй!

В него летит подушка, затем лампа прикроватная, которая разбивается об дверь Книги, что рядом с кроватью лежат.

– Больная что ли?!

– Да свали ты уже к своим Димам и Костям, а меня в покое оставь!

– Аня!

Я чувствую, как ярость и обида, смешенные с болью внутренности скручивает. Отворачиваюсь от этого бесчувственного гордона, желая только того, чтобы он остался и погладил меня, обнял, сказал, что я еще получу удовольствие и это только первый раз, а он… Придурок. Дверью хлопает, еще и кидая мне напоследок:

– Истеричка.

Лучше бы он меня изнасиловал. Лучше бы я сопротивлялась, так я хотя бы не ощущала себя виноватой во всем. В том, как мне больно, в том, что я отдала ему так просто столь дорогое и ценное.

Блин, какая же я дура, – утыкаюсь в подушку и вою белугой.

Глава 15. Богдан

Деньги важнее всего. Месть важнее всего. Цель важнее всего. Именно эту молитву я шепчу себе как безумный, пока хватаю джинсы, футболку, кроссовки и бегу вон. От ее запаха. От тела, что казалось созданием дьявола. От глаз, что так просили не делать больно. От ощущений внутри нее, когда единственное желание – чтобы это никогда не заканчивалось. Блядь, блядь, блядь. Ведь знал, что не надо ее трогать, знал, что не стоит вестись на соблазнительную грудь, которую сотни раз представлял в своих фантазиях, на плоский животик с аккуратненьким пупочком. От розовой развилки, покрытой мягкой порослью. Сука. И почему Самсонова? Еще никогда соблазн остаться с телкой, а не бежать по делам не был столь сильным. Но я пересилил себя, оставил это яблоко раздора одну, чтобы не думала, что она своим телом способна заставить меня свернуть с пути истинного.

– У тебя кровь? Ты ее порезал, что ли? Че она так орала? – спрашивает Димас, а я смотрю на белую футболку. Реально. Несколько красных мазков. Оборачиваюсь. Только понимаю, что целку порвал, у нее там вроде как рана. Наверное, надо бинты, хотя вроде от этого никто не умирал.

– Да дура, вот и орала. Сон плохой приснился.

– Ладно, ты так поедешь?

– В машине рубашка есть, сверху накину, подумают еще порезал кого, – усмехаюсь, хотя самому не смешно. Мы садимся в тачку и выезжаем к Косте.

Костя Резвых мужик. Благодаря ему я не упал на самое дно, а держался эти годы в ожидании. Еще когда папа умер, он рядом был, помогал с похоронами, потом в семью меня пристроил и звонил какое-то время. Но в этой семье мужик гандоном оказался, по мальчикам был, и я сбежал. Долго мотылялся по улицам, воровать научился, пришлось и руки замарать, чтобы себя защитить, потом попал в колонию, откуда меня и вытащил Костян. Он помог выйти по условке, а потом и выкрасть мое дело, как будто и не было меня в системе. Сам он тоже промышляет воровством, а сейчас является управляющим в клубе, куда и приехала Самсонова. Он же нашел ту самую тачку.