Любовь Попова
Без тебя никак

Глава 3

Парни, мужчины. Их было вокруг меня столько, что, кажется, я стала воспринимать их как насекомых, с которыми смиряешься, если идешь собирать грибы. Да-да, и такой фигней заставлял заниматься меня отец.

А может все дело в лизоблюдстве, которое я видела по отношению к моему отцу из года в год.

Появился бы человек, который дал бы отпор моему отцу генералу, черт, я бы, наверное, сразу ему отдалась.

И почему я подумала, что «Кхал» на это способен, потому что он первый из всех комаров, которого я пустила к своей коже добровольно?

Я раньше верила, что Камиль может стать тем самым. Но у него терки со своим предком и ему порой просто не до меня. Он вечно повторяет одну и ту же фразу, дурацкую до тошноты: «А чем ты недовольна. Где бы ты не училась, учиться не будешь, а просто тусить».

Никто почему-то не задумывается, что я не хочу тусить. Я хочу быть не дочкой генерала Даниленко, а просто Викой Даниленко.

Правда, чем именно заниматься хочу, тоже не знаю.

Как же это все сложно.

Отпускаю футболку, опуская пальцы на обнаженные бедра, и замечаю тень. Дверь машины открывается. На переднее сидение садится бугай, отчего машина чуть просаживается.

Сколько же он весит?

Ко мне летит мой рюкзак, и я удивленно вскидываю брови.

Сходил же, не поленился.

Я невольно смотрю на дом, где веселье в самом разгаре, где никого особо не волнует, что меня могут похитить или убить. А нет, Никитос звонит.

Неужели у меня есть один настоящий друг. Отвечаю, пока мой персональный провожатый закуривает и трогается с места.

– Да, Ник?

– Вика! – орет он в трубку. Вроде же пьяный был, а голос-то трезвый. – Ты где? Я тебя ищу везде!

– Да ладно, – бросаю взгляд в зеркало заднего вида, а бугай скорость набирает. – А что такое?

– Да, блять! Быстро к бассейну, тут парню плохо!

– А я тут при чем!

– А у нас только ты проходила курсы эти, как его…

– Медицинской подготовки, – отец заставил. До сих пор тошно от всех этих подробностей.

– Вика, не тупи! Он умирает! Нам потом отцы головы открутят!

– Ой не лечи мне, ты просто за свою карьеру волнуешься. Ладно, не гундось, сейчас приеду, – и уже в сторону своего вынужденного попутчика. – Разворачивайся.

– Нет.

Что? Что?

Я даже задохнулась от возмущения. В смысле!

– Ты не слышал, там плохо кому-то!

– Заводишь в друзьях золотых ублюдков – готовься к последствиям.

Серьезно?! Последствия!?

– Останови машину, гандон! – визжу я, ему хоть бы что. Ну ладно. Я просто врезаюсь ногтями ему в обнаженные тугие плечи и кусаю за ухо.

– Отпусти, ебанутая! Разобьемся же!

– Разверни машину! Иначе я тебе яйца отгрызу, или ты забыл, кто мой отец?! Разворачивайся! – не знаю, просто спасти я хочу того парня, или просто дело принципа – мужика этого каменного одолеть.

Он орет матом, пока я обещаю все кары небесные, включая оторвать его Фаберже.

Но разворачивается так резко, что машину кренит в сторону, а я наконец отпускаю его, довольная как никогда.

Один-один, солдат.

Мы прилетаем до дома за пару минут, и я тут же вываливаюсь на улицу и бегу во двор дома.

– Вика! – даже глазами не ищу Никиту, на голос бегу.

Толкаю пьяные тела, которые даже не поняли, что произошло. Парень лежал без движения. Синюшный, а Камиль зачем-то долбил по его груди. А его подружка зачем-то нос ему затыкает. Ну что за дебилы.

– Отойди! – толкаю я уже бывшего и вижу мокрые волосы. Утопленник? Тогда почему зеленый весь? Ну ладно. Думать потом буду. Пытаюсь его перевернуть, но не выходит.

– Да помогите кто-нибудь!

– А что делать-то?

Да боже!

Тут мне становится почти не тяжело, чужак сам поднимает утопленника, перебрасывает животом через свое колени, а я надавливаю на язык, вызывая рвотный рефлекс. Парня тут же обильно рвет водой, он закашливается, но уже встает на четвереньки. А потом вдруг ржать начинает.

– Забористая хрень, Никитос, можно еще?

Я поднимаю взгляд на Самсонова, а он взгляд отводит. Ну понятно, чего он так переживал. Надеюсь, этому мальчику есть хоть восемнадцать.

– Ну че ты встал! Скорую быстрее, – господи, какой голос, спокойный, жесткий как натянутая струна. Он вибрацией пронизывает все нервы тела, до самых кончиков пальцев. Я часто моргаю, чтобы сбить дурацкое желание коснуться его твердой кожи именно сейчас. А как он действовал. Только не понятно, почему не хотел ехать со мной сразу. На лице до сих пор следы нашей борьбы.

– Если ты закончила играть в медсестру, может быть, поедем?

И тут опомнилась Надя. Подошел Камиль.

– Вик, ты куда?

– Что за монстр и что за футболка?

Черт, мой монстр все ещё полуобнажен, и уже пара девиц вовсю на него пялятся, да даже Надя хмуро на него поглядывает. Всегда так делает, когда заинтересована чем-то запретным. Никита возвращается.

– Скорую вызвал, будут.

Кхал подходит ко мне до неприличия близко, и я понимаю, что ещё раз позориться не хочу.

– Это подчиненный моего отца, он как обычно не может без меня и дня. Так что дальше сами развлекайтесь, – смотрю на Никиту. – Только не убейте никого больше.

Я лицемерка, конечно. Я и сама пробовала. Но делала это одна и дома, чтобы точно никуда не влипнуть и не под кого случайно не лечь. Отец заставил вызубрить все последствия употребления запрещённых веществ. Но помогло то, как я билась в истерике и звала отца. Словно он единственный, кто любит меня, словно самый дорогой человек, и в кумаре он обнимал меня. Только вот очнулась я тогда на больничной койке и поняла, что никакой ласки не было. Отец просто сбагрил меня с глаз долой, чтобы не избить в раздражении.

Я через минуту снова оказываюсь в машине, пихаю в рюкзак телефон, но вдруг он просто исчезает из моих рук. Смотрю в шоке, как мужик забирает мой рюкзак, кидая его на переднее сидение.

– Это вообще-то мое! Отдай! – тяну руку, но меня вдруг припечатывает к спинке, а я задыхаюсь, потому что огромная ладонь мужика буквально перекрывает кислород, вдавливая мою грудь, касаясь предательски ноющих сосков. Ну что за фигня? – Отдай мой рюкзак.

Чтобы там не кричало мое тело, мозг еще со мной – верный товарищ.

– Отдай!

– Чтобы через полчаса мы рванули спасать очередного нарика?

– Они люди! Имеют право на выбор! А если кто-то умрет!?

– Одним уродом меньше. Они сами проебывают свою жизнь, сами делают свой выбор. Вместо того, чтобы жить по-человечески, они гробят себя на этих ваших вакханалиях.

– А что плохого в том, чтобы повеселиться? Лучше всю жизнь чужие приказы выполнять и убивать того, на кого покажут, не важно, что это однажды окажется твоя мать или жена! Каждый имеет право на спасение.

– Каждый?

– Да! Даже такой мудак, как ты!

Он резко замирает, смотрит, где находится его рука, и отдергивает, словно обжегся. Что, торкают красивые сиськи?

Он вдруг залезает в телефон, а я через плечо смотрю в его экран. Он ищет, что означает слово мудак. И, кажется, обижается. Хотя вряд ли.

Такие мужики, если обижаются, то сразу за пистолет хватаются.

Так что просто кидает свой телефон на панель и нажимает на газ.

А я залипаю над тем, как руки держат оплётку руля, как сильные пальцы чуть сжимаются. Эх… И почему мне кажется, что это моя шея. И почему меня это не пугает? Бляя, уже никакой порнухи не надо… Не мужик, а ходячий тестостерон, но я вряд ли когда-то вернусь в это место и тем более увижу его. Через полчаса мы сядем в самолёт, и он сплавит меня отцу, и я больше никому не буду нужна. И где-то на закромах моего самодовольного сознания начинает зреть зерно мысли, что если лишаться девственности, то не с Камилем, которому, собственно, все равно, с кем и свое удовольствие для него ценнее. А с таким вот солдатом, который ценит любой момент своей жизни.

Мы едем так долго, что у меня начинает сводить глаза от деревьев, которые машут нам ветками. И хоть бы музыку включил, но нет. Все мои просьбы он просто игнорит.

А я не могу в тишине.

Я не люблю тишину.

Она угнетает и сводит с ума.

Пока мама была с нами, в нашей тогда еще съемной квартире всегда было шумно. Радость буквально сочилась из стен нашего дома. Постоянно гостили родственники, друзья.

У нее была огромная татарская семья, которая проводила с нами почти каждый день. Дни рождения, да и любые праздники были веселыми и разнообразными. Я обожала татарскую еду, татарских людей, их культуру, их одежду. И пусть мне тогда было совсем мало лет, я все помню. И папа все это обожал. У него даже сейчас лучший друг татарин Садыров, отец Камиля. Но сейчас не то. Сейчас он угрюмый и нелюдимый. А раньше был счастливым, много смеялся, много танцевал, любил маму до безумия.

Но с него требовали, чтобы он обеспечил свою семью, чтобы зарабатывал больше денег, чтобы прокормить эти счастливые ежедневные праздники.

Тогда папа согласился на переезд, который сулил хорошие перспективы в его военной профессии. Еще учиться заочно умудрялся. Потом папа согласился на еще один переезд.

И еще.

Только мама заводила друзей, находила бесконечных родственников, как следовал новый переезд.

Мама, Амина, любила папу – я знаю. Она следовала за ним куда угодно, но медленно умирала. Даже общение со мной стало в тягость. В нашем доме начался другой шум. Скандальный. Родители ссорились всегда, когда папа приходил с работы. Мама требовала вернуться обратно, мама требовала внимания, хотела видеть своих родителей, братьев и сестер, мама требовала друзей, а отец хотел делать карьеру, буквально носом рыл, чтобы у нас было все.

И все было.

Нам выдавали квартиру в каждом городе, где бы мы ни жили, уж не знаю, как это удавалось отцу.

У меня всегда была своя комната, свои игрушки, а потом случался новый переезд.

За десять лет моей жизни я сменила как минимум городов тридцать. Куда уж тут до друзей и родственников. Мы еле успевали распаковывать вещи и оформлять документы.

Но папе стало мало, он словно вошел во вкус.

Для него это было игрой, за которой он совершенно забыл о своих девчонках. И если я еще любила его и ждала, то мама сдалась. В какой-то момент она даже скандалить перестала, и я окунулась в тишину.

Именно в тот период мы снова переехали. В город, где в тот момент шли военные действия. Это я сейчас понимаю, что работа в таких местах для военного короткий путь к вершине, особенно успешная. А тогда не понимала. И мама не понимала. Она была красивая, легкая на подъем, любящая красиво одеваться, вкусно кушать и веселиться, а тут ее фактически заперли. Еду доставляли, из дома мы почти не выходили, общаясь с внешним миром только через отца. Он обещал, что скоро все закончится, что это… последний раз.

Я поверила, а мама даже не улыбнулась.

Мы провели там почти год, в относительной безопасности, несмотря ни на что. Но уже знали, что тишина – предвестник бури.

Так вышло и в тот день. После очередной череды волнений в городе мама решила, что хватит. Что мы с ней уезжаем. Я умоляла ее дождаться отца, я умоляла ее не бросать его здесь одного, но она кричала, что больше так не может.

Отец встретил нас на пороге, увидел мой растерянный взгляд, чемоданы и сказал, что сейчас в городе небезопасно, и никуда нас не отпустит.

Я даже выдохнула. Спокойно легла спать, умиротворенная звуками родительского скандала, а потом наступило утро…

И оглушительная тишина почти свела с ума. Мама все-таки ушла. Бросила и меня, и отца, не выдержала заточения, даже письма мне не оставила.

А потом мы узнали, что ее не стало.

Она не смогла выбраться из города. Потому что, когда узнали, чья она жена…

Надо ли говорить, что родственники с моим отцом больше не общались, а про меня словно все забыли…

– Да включи ты хоть музыку! – не выдерживаю я собственных воспоминаний, кричу этому придурку. – Я не могу слушать тишину!

Но чужак не реагирует. Долбанный камень. И сколько можно терпеть этот игнор? Гипнотизирую его плечи, стальные, судя по виду. Рельефные и широкие. Там все еще следы моих ногтей. Жаль, не кровавые. А то я бы могла их обработать, а может быть даже вылизать.

Сглатываю, черт…

Интересно, он хоть чувствует, что я уже несколько минут не только буравлю его коротко стриженный затылок, но еще и думаю о нем в самом неприличном ключе.

О том, как он мог бы остановить машину, вытащить меня наружу, положить на капот, встать между ног, где уже так влажно, что впору строить ковчег, стянуть свою же футболку, оставляя меня обнаженной для себя. Мы бы стояли друг напротив друга. Идеальные физически и такие разные внутри. Его твердость и моя нежность. Он бы поцеловал меня, лишил бы меня девственности, сделал бы своей раз и навсегда. Показал бы, какими бывают голодные солдаты. И пусть меньше всего я бы хотела переспать с одним из них. Но, похоже, для него я бы могла сделать исключение.

Если, конечно, этот придурок соизволит понять, что я не просто мешок, требующий доставки, а еще и женщина. Наверняка самая красивая в его жизни…

Ну, нет, это уже не серьезно!

Я, по его мнению, кто? Растение? Вода, текущая мимо? Ну ничего, все знают, что вода камень точит. Так что и я этот булыжник превращу в гладкий овал.

Сделать можно много. Снова начать истерику, выкинуться из машины, начать душить его, укусить, ощутив вкус его кожи. Из-за этого во рту даже дурацкая слюна скопилась, словно я не в машине с врагом, а на дурацкой заправке, где продают мои любимые «френч доги», с крупной говяжьей сосиской, поджаристой, хрустящей булочкой и горчицей, которая добавляет вкусу остроты.

Дико вредная вещь для фигуры, но никогда не могу себе отказать.

Вот и этот придурок такой же. Мне бы мимо пройти, не думать, не смотреть, а меня тянет к нему так, что желудок сводит. Хочется сожрать его целиком и уже посмотреть, такого же размера его сосиска.

Перелезаю на пассажирское кресло, не особо думая о последствиях.

Но делаю это так медленно и таким образом, чтобы мой обнаженный зад обязательно задел небритую рожу. Не удивлюсь, если завтра на нежной коже моей попки будут шрамы.

Он даже не дернулся, не прокомментировал мой поступок. Но гораздо показательнее то, как он втянул воздух. Словно дыхание задержал, как мой любимый вампир в известной саге. Что, запах не понравился? Или понравился?

Не удивлюсь, если он толкнет меня, но нет.

В руль вцепился и держит.

Усаживаюсь удобнее, скрестив ноги. Скромно, по возможности натягиваю футболку, с удовлетворением замечая, что он бросил взгляд на мои тонкие колени. Я горжусь ими. Глупо, но факт, мои ноги – моя гордость. Пробежки, депиляция, пилинги, массажи, я делаю все, чтобы мое тело было идеальным. Наверное, потому что в голове полный хаос.

Немного понаблюдав за тем, как его отпускает, нажимаю наконец на кнопку старенькой магнитолы.

Жалко флэшки никакой нет, тогда я бы послушала, какую он любит музыку. Это обычно много говорит о человеке. Вряд ли он из тех, кто слушает мою любимую попсу или реп. Скорее всего, что-то тяжелое и бесячее, где слов и музыки не разобрать за басами и криками. Но сейчас даже эта сатанинская музыка подошла бы. Лишь бы заглушить боль прошлого и трепет настоящего. Дура, нашла, на кого глаз положить. Шестерка солдафон. Ничего выдающегося, кроме, пожалуй, дикой мужской энергии, которая буквально затягивает тебя, как в черную дыру. И знаешь ведь, что нет там ничего, не ждет ничего хорошего, а все равно примагничиваешься, как дурацкое небесное тело.

Пальцы дрожат, но я стараюсь вести себя столь же безразлично, как и он.

Снова и снова тыкаю на кнопку поиска радиоволны.

А так как мы далеко от города, а вокруг только лес, то шипение становится единственным, дико раздражающим звуком между мной и моим провожатым.

Меня он устраивает, а вот чужак не выдерживает.

– Не надоело?!

– Не-а, – растягиваю гласные, продолжая щелкать радио. Еще через три минуты он просто отбрасывает мою руку, тянется к бардачку, задевая своей рукой мое колено.

Че-ерт!

Сжимаю бедра. Чувствую до последнего волоска на его коже это обжигающее касание. Все то время, пока он роется в бардачке.

Даже не думала, что простое прикосновение может вызывать столько эмоций. Столько ощущений. До того, чтобы сдерживаться и не умолять придурка потушить пожар между ног. Виновником которого он и стал. Который создал простым касанием. До дрожи просто. Сколько можно! Закусываю губы, чтобы просто не застонать.

И выдыхаю, когда контакт обрывается.

Чужак наконец вытаскивает руку, и я вижу диск, который зажимают его пальцы.

Я, наверное, даже рот открываю от удивления. Хотя, чего это я. Камиль тоже тащится по Арбениной и Земфире.

 
Я прикажу им крепко спать и быть готовыми к войне,
Я прикажу им доказать, что истина в вине,
Я прикажу им сшить шинели и надраить сапоги,
Я прикажу их накормить с ладони маминой руки^[1].
 

Я бросаю взгляд на греческий профиль. Он смотрит вперед, и у меня есть возможность им полюбоваться. Наверное, он был в самом пекле. Но смог не только сохранить обе ноги, но и относительный разум. Когда я последний раз сталкивалась с этими ужасами, была совсем маленькой, но до сих пор остро воспринимаю любые резкие хлопки и взрывы. У меня было много лет, чтобы забыть о войне. А как у него с этим. Как справляется? Вспоминает? Или абстрагировался. Столько вопросов и самое тупое, что я не могу задать ни одного. Еще подумает, что нравится мне.

Надоела эта песня. Лучше о любви. Так что нажимаю кнопку переключения и отворачиваюсь к окну, слушая следующий трек.

 
Полюбила тебя,
Это смерть – ты цыган,
Свою душу полям
Подарил навсегда.
Выжгу всех, кто ко мне приходил,
Кто трогал меня.
Когда мы целуемся, стонут моря.
Я тебя ревную,
К воздуху ревную,
Да всё зря:
Под цыганом от тоски горит земля.^[2]
 

Пусть не цыган, но этот чужак точно не тот, в кого стоит влюбляться. И даже думать об этом. Наверное, с такими мужчинами можно провести ночь, но встречаться лучше с такими как Камиль, которые, нагулявшись, становятся добрыми домашними котами.

Глава 4

– Ты, может, скажешь, как тебя зовут? – зачем мне это? Чтобы знать, о ком думать, пока мы едем и молчим?

– Зачем? – бросает взгляд на магнитолу, а я выключаю музыку. Я устала молчать и думать. Хочу говорить.

– Потому что мы проведем рядом еще некоторые время, потому что мы, в конце концов, попутчики, хоть и вынужденные. И согласись, немного нечестно, что ты мое имя знаешь.

– Жизнь вообще несправедлива, – и это все, что ты скажешь?

– Придурок, – отворачиваюсь я, продолжаю смотреть уже несколько надоевший пейзаж за окном. Мы довольно долго едем. – Мы в аэропорт?

– Да.

И опять так просто. А подумать о том, что мне нужно переодеться, он не мог?

– Мне нужна одежда. Или ты забыл, что выдернул меня в одной футболке?

– Ты вроде и голой готова была пойти. Для тебя ничего не стоит своей пилоткой сверкнуть.

Значит, заметил?

Жду продолжения, но он снова замолкает.

– Для меня может и ничего не стоит, но мне все равно нужна одежда.

– Бутиков здесь нет.

– Мне подойдет и гипермаркет. Шорты и футболку я могу купить где угодно. А может отец, кроме прочего, сказал меня унизить?

– Унижаешь ты себя сама.

Да что ты? Какие мы правильные. Уверена, что уже вечером он будет унижать себя мыслями обо мне и моем белье.

– Много ты знаешь, – хмыкаю и руки на груди складываю.

– Достаточно для того, чтобы избавиться от тебя как можно скорее.

Ох, какие мы нежные. А может это бравада, потому что он еле себя сдерживает?

– А что, – поворачиваю лицо и смотрю на жёсткие линии его лица, как из бумаги вырезанные, особенно в закатном солнце, – боишься, что нарушишь запрет отца и влюбишься в меня?

– Не боюсь, – он даже не реагирует, а через паузу говорит с усмешкой. – Было бы в кого влюбляться. Не люблю собирать чужие объедки.

Меня как на кочке подкинуло. Что ты сказал?!

Ненависть и злость взметнулись вихрем в груди. Отношение того, кто, как минимум ниже меня по социальному статусу, просто выбесило. И я с ревом нацелилась вцепиться в его рожу.

Но он словно знал о том, что я собираюсь сделать. Остановил мой резкий выпад рукой, сжав до боли горло. Да так, что дышать стало нечем. Адреналин захлестнул с головой. Ехать на скорости сто сорок и смотреть в его глаза оказалось похлеще любого алкоголя. Еще немного и я готова его поцеловать. Его губы так близко, что у меня собственные от желания горят. Ну давай же. Прямо сейчас. Но он все портит.

– Никогда не нападай, если не готова к драке.

– Да пошёл ты, – царапаю его руку, оставляя там кровавые борозды от крови.

Он отпускает меня, почти вбивая в дверцу машины. Больно, но комок в горле больнее.

Я тут же гордо лезу на заднее сидение, сворачиваюсь клубочком и утыкаюсь носом в спинку.

Объедки.

А если бы он знал, что у меня никого не было, как бы отреагировал?

Начал бы относиться по-другому? Но я ему такого подарка не дам. Или нет… Лучше подарю, чем сделаю еще хуже. Он не просто влюбится в меня. Он полюбит меня так, что сдохнуть захочет. А когда влюбится, когда придет забрать меня у отца, я его просто выкину как шавку, которой он и является.

План мне нравится.

Давно у меня не было цели. Теперь и дышать как-то легче. Я утираю слезы. Снова сажусь рядом с ним, не забыв в очередной раз задеть задницей колючее лицо. Затем включаю обратно диск Арбениной и уже подпеваю песню.

 
Кошка хочет курить,
у кошки намокли уши,
кошка хочет скулить,
ей как и собаке хоть кто-то да нужен.
над кошкой плывут облака московские,
звезды щекочут лапы,
хотя бы немного молока и можно быть сильной,
но нужно быть слабой.^[3]
 

– Про супермаркет не забудь… Пожалуйста.

Он хмурится, но кивает. И действительно, через пол часа моего ора под Арбенину, который он, кстати, даже не остановил, тормозит возле крупного областного гипера. Я уже собираюсь выходить, как вдруг чувствую захват. Чужак дергает меня к себе, почти нос к носу.

– Если мне придётся за тобой бегать или искать, то домой полетишь не на самолёте, а поедешь в багажнике. Все две тысячи километров. Поняла меня, кошка?

– Доходчиво, – усмехаюсь, пытаясь ощутить боль от того, как он сжал мне руку, но чувствую только приятные мурашки от того, что он ко мне прикоснулся. – К тому же, я не собиралась убегать от того, кто станет первым мужчиной в моей жизни.

Улыбаюсь я и поднимаю свободную руку, чтобы коснуться его лица. Интересно, какой он там за этой густой щетиной?

Он дергается назад и сильно хмурится, но вопросов не задаёт.

А я ослепительно улыбаюсь и выхожу из машины.

Два-два, солдат.

* * *

Мы заходим в магазин, и я сразу иду штурмовать отдел одежды. Ну тут, конечно, полный треш. Нет ничего достойного моей красивой задницы, и такого, чтобы этот бесчувственный пал жертвой моих чар.

– Долго еще? – слышится за спиной, и я вздрагиваю. Черт, какой у него все-таки голос, просто атас. Поворачиваюсь с улыбкой и пихаю ему свой рюкзак.

– Столько, сколько нужно.

Начинаю набирать одежду в руки. Шорты, бриджи, футболки, маечки, шлепанцы. Я ведь до сих пор босиком. Иду в примерочную и смотрю на своего провожатого через спину. Он как обычно не проницаем. Но, что интересно, почти на меня не смотрит.

Закрываюсь в примерочной и кидаю его футболку через верх. Прекрасно знаю, что словит. По нему видно, что с реакцией все нормально. Затем начинаю мерить одежду, ткань которой меня очень не устраивает. Но этот придурок прав, в бутик он меня не повезет.

– Ты хоть бы имя свое сказал, а то я уже устала в своей голове тебе эпитеты придумывать.

– Мне тебе посочувствовать? – отвечает он вопросом, что дико злит, но я все равно улыбаюсь, когда отодвигаю шторку и предстаю перед ним в кроваво-красном топике и таких же шортах в облипку.

– Нет, конечно. Что скажешь?

– Скажу, что кто-то не посмотрел размер.

– А, по-моему, сидит идеально.

Он подходит вплотную и берет бирку, на которой указан подростковый размер.

– Ну и что. Я почти подросток. Вообще-то только школу закончила.

– А ведешь себя, как прожженная сука. Но кто я такой, чтобы судить тебя, верно?

Мне нужно быть милой, милой и доброй. Но не получается. Я просто снимаю с себя все это и кидаю ему в лицо.

– Повесь на место, раз такой правильный.

Вижу, что рядом рот открывает мужичок, но его тут же уводит возмущенная жена с выводком. И почему у них вечно такой вид, словно дети – единственное в жизни счастье. Хотя, судя по мешкам под глазами…

Закрываю штору и надеваю свободные шорты цвета хаки, шлепанцы и свободную футболку. Но тут через верх мне летит комплект нижнего белья.

– Белье надень.

– Волнуешься за мою честь или ревнуешь, – выглядываю, снова стягивая с себя футболку.

– Чтобы ревновать человека, меня должна заботить хоть сколько-то его судьба. А твоя волнует меня ровно настолько, чтобы вернуть тебя отцу живой.

– И девственной?

– Сомневаюсь, что это про тебя.

– А проверить не хочешь?

– Нет желания. Если мне будет нужен секс, я найду его без помощи охеревшей малолетки.

– Малолетки. А самому-то тебе сколько лет?

– Ты задаешь слишком много вопросов. Давай живее одевайся или…

– О, новые угрозы. А папа разрешил со мной так обращаться?

– Ты сама разрешила. Более того, – он подходит так близко, что я вижу шикарные ресницы, которым можно позавидовать. Черт, как же он крут в этой своей бесчувственности и безэмоциональности. Как же хочется увидеть его в гневе, вывести из себя. – Ты даже разрешила себя поиметь… Жаль мне это не интересно.

– Нет? А может ты этот… Заднеприводный? Иначе как объяснить, что ты можешь не хотеть заняться сексом с такой, как я?

– Ну почему же. Ты красивая картинка. Только вот я не привык жевать картон.

Я не смогла себя контролировать. Рука взметнулась против воли. И мне ничего не осталось, как только смотреть, как по его лицу растекается красное пятно. Он даже не дёрнулся. А у меня рука теперь болит так, словно я по скале долбанула. Дура, куда вот лезу. Такой сожрет и даже не подавится. Но я, как чертова бабочка, лечу к этой электрической лампе, потому что, блин, хочу быть сожранной именно им. Дура дурой. Но когда еще выпадет в моей жизни шанс встретить такого вот Халка.

Он не отвечает на мой удар. Просто отходит.

– Когда начинаешь размахивать руками, помни, что тебе может прилететь в ответ. Одевайся, через минуту выходим.

Так и хочется ему язык показать. Но я говорю вместо этого.

– Не смей судить кого-то, пока не прошел его путь.

Закрываю шторку и переодеваюсь. Надеваю-таки белье, ту же футболку и шорты. Под шторку мне заезжают кеды, кстати, нужного размера. Дико безвкусные, но я все равно их обуваю. Смотрю на себя и почему-то смеяться тянет. Ну забавно же. Словно в поход собралась. Вышла и тут же словила свой рюкзак.

– Отлично, пошли.

Иду за ним как нашкодивший ребенок, честное слово.

– Одежду нужно сначала пробить, потом надевать, – тормозит нас кассир. Рыхлая, уставшая женщина. Ну, конечно, у них правила. Или ей просто захотелось показать свою власть.

Мой воспитатель молчит, а потом вдруг наклоняется и лезет в карман своих широких штанов хаки. И вдруг в его руке мелькает лезвие. Глаза кассирши расширяются, она, как рыба, открывает и закрывает рот. А потом вдруг это лезвие тянется ко мне. Он просто срезает с моей одежды бирки, не забыв залезть под футболку. Черт, это все просто не передать словами. Его запах, его кожа, серебристое лезвие в руке. В голове сразу картинки из исторических романов, где варвары брали девственниц, приставив ножи к горлу и упиваясь их слезами.

Кассир больше ничего не говорит, а старенький охранник вообще в стороне держится. Через минуту, оплатив покупки, мы уже на улице. Идем к машине. А значит, скоро аэропорт. А значит, это последний день, когда я его вижу. И мне нужно срочно что-то придумать, чтобы этот день не закончился сегодня.

Давно у меня так не болела голова. От мыслей. От идей, которые я откидываю одну за другой, как будто выбираю платье на вечеринку. Начать истерить? Попроситься в туалет и убежать в лес? Сказать, что мне плохо и начать задыхаться? Раздеться до гола и начать себя удовлетворять?

Бреед…

Обычно мне не нужно думать, как соблазнить мужика, оно как-то само. Хватало взмаха длинных ресниц, упавшей под парту ручки, и фантазия парней сама включалась. А тут мужик.

И с какой стороны к нему подступиться, я не знаю. Словно пытаться на каменную статую забраться. Скользкую от дождя…

Начать можно, конечно, с самого дебильного и банального, а главное правдивого, а там как пойдет.