Лю Цысинь
Вечная жизнь Смерти
Сфрандзи осмотрелся. Они находились на самом верху минарета, на чердаке под конической крышей. На всем лежал толстый слой пыли, и лишь в нескольких местах остались следы – очевидно, Елена, как и они сами, вошла сюда недавно.
Елена очнулась и, опираясь о стену, поднялась на ноги. В лунном свете, льющемся сквозь окно, ее растрепанные волосы сияли, как серебряный нимб. Широко раскрытые глаза смотрели в одну точку. С трудом ей удалось отрешиться от наваждения, но затем она снова закрыла глаза, будто стараясь вернуться в прерванный сон.
– Что ты здесь делаешь? – закричал на нее Сфрандзи.
– Я… Я не могу войти туда.
– Куда?
Не открывая глаз, будто не желая расставаться с воспоминаниями – так ребенок цепляется за любимую игрушку, – она проговорила:
– Там так просторно… Так уютно…
Она открыла глаза и осмотрелась в ужасе:
– А здесь… здесь как в гробу! Что внутри минарета, что снаружи… Мне надо туда!
– Ты выполнила задание?
– Подождите! – Елена осенила себя крестным знамением. – Подождите!
Сфрандзи указал на окно:
– Слишком поздно.
На людей навалилась какофония звуков. Если прислушаться, они исходили из двух мест.
Одна волна шума пришла из-за стен. Мехмед II решил завтра брать город штурмом. А сейчас молодой султан разъезжал по лагерю и провозглашал, что лично ему нужен только город: солдаты могут забирать себе и женщин, и золото Константинополя. После захвата города у них будет три дня на грабеж. Воины громко радовались, их голоса смешивались со звуками фанфар и барабанов, еще больше подогревающих веселье. Праздничный шум из турецкого лагеря, а также дым и искры многочисленных костров плотным гибельным приливом накрыли Константинополь.
А другая волна шума, тихого и печального, шла изнутри города. Все горожане собрались в Софийском соборе, чтобы принять участие в последней мессе. Ничего подобного раньше не случалось в истории христианства и не случится в будущем. Под звуки торжественных гимнов, в тусклом сиянии свечей император Византии, патриарх Константинополя, православные с Востока и католики из Италии, солдаты в доспехах, торговцы и моряки из Венеции и Генуи и бесчисленные толпы простого народа пришли к Богу, чтобы приготовиться к последнему в их жизни сражению.
Сфрандзи понял, что его попытка не удалась. Вероятно, Елена была талантливой лгуньей и никакой магией не владела – он предпочитал это объяснение всем прочим. Но возможен и другой вариант: Елена умела колдовать, но перешла на сторону Мехмеда II, и он дал ей другое задание.
И в самом деле, что могла ей предложить разваливающаяся на глазах Византийская империя? Император пообещал сделать ее святой, но вряд ли сдержал бы слово. Ни Константинополь, ни Рим не объявили бы ведьму-потаскуху святой. Да, скорее всего, она вернулась от султана с новым списком жертв: Константин и он сам, Сфрандзи.
Разве не это произошло с Орбаном, инженером из Венгрии? Он пришел к Константину, принес чертежи огромных пушек – но у императора не нашлось денег ни на оплату его труда, ни на постройку исполинских орудий. Тогда Орбан отправился к Мехмеду II. Ежедневные бомбардировки служили постоянным напоминанием о его предательстве.
Сфрандзи бросил взгляд на свою ищейку. Тот немедленно выхватил меч и всадил его в грудь Елены. Меч пронзил женщину насквозь и намертво застрял в расщелине между камнями стены. Убийца потянул за рукоятку своего оружия, но оно даже не шевельнулось. Елена ухватилась за эфес; соглядатай отпустил меч, боясь прикоснуться к ведьме.
Сфрандзи и его люди ушли.
Во время казни Елена не проронила ни звука. Постепенно голова женщины бессильно поникла, покинув столб лунного света, и серебристый нимб ее волос угас. Лунные лучи высвечивали на темном полу башни небольшой квадрат. По нему, будто тонкая черная змейка, полз ручеек крови.
Перед началом великого сражения смолкли все звуки – и снаружи города, и внутри. Восточная Римская империя встречала свой последний день на Земле, на границе Европы и Азии, между морем и сушей.
На втором этаже минарета умерла колдунья, пригвожденная мечом к стене. Наверное, она была единственной настоящей колдуньей за всю историю человечества. К сожалению, десять часов назад недолгой эпохе магии тоже настал конец.
Эпоха магии началась в четыре часа дня 3 мая 1453 года, когда фрагмент многомерного пространства пересек орбиту Земли. Эпоха закончилась в девять часов вечера 28 мая 1453 года, когда фрагмент оставил Землю позади. Прошло двадцать пять дней и пять часов, и все вернулось на круги своя.
Вечером 29 мая турки захватили Константинополь.
Когда кровопролитная битва уже подходила к неизбежному концу, Константин, стоя перед наступающим морем врагов, вскричал: «Город пал, а я все еще жив!» Потом он сорвал с себя императорские одежды, выхватил меч и ринулся в бой. Его серебряные латы блеснули на мгновение, будто фольга, брошенная в темно-красную кислоту, и пропали.
Пройдет много лет, прежде чем люди поймут историческую значимость падения Константинополя. Для большинства это событие отметило последний вздох Римской империи. Византия, тысячелетний след колесницы древнего Рима, многие годы жила богато, но понемногу колея заросла и богатства истаяли, как испаряется лужа воды под жарким солнцем. В давние времена гордые римляне насвистывали песенки, нежась в своих величественных термах, уверенные, что их империя, как и гранит их бассейнов, будет существовать вечно.
Но ничто не вечно под луной. Всему рано или поздно приходит конец. Абсолютно всему.
Эра Кризиса, год 1-й
Режим жизни
Ян Дун жаждала спасения, но знала, что надежды нет.
Она стояла на балконе последнего этажа центра управления и обводила взглядом замерший без дела ускоритель элементарных частиц. Отсюда она видела сооружение целиком, все двадцать километров его окружности. Отходя от традиции, кольцо ускорителя разместили не в подземном туннеле, а в наземной бетонной трубе. Под лучами заходящего солнца оно казалось огромной точкой[4].
Конец чего означает эта точка? Будем надеяться, что лишь конец физики.
Раньше Ян Дун верила, что, даже если в жизни и мире порой бывают недостатки, и в микроскопически малом, и в астрономически большом масштабе все оставалось прекрасно и гармонично. Наш повседневный мир – не более чем пена на поверхности безупречного океана фундаментальной реальности. А теперь оказалось, что мир – это просто красивая обертка. Микрокосм внутри нее и макрокосм снаружи куда более безобразны и хаотичны, чем обертка.
Даже подумать страшно.
Было бы легче, если бы она не беспокоилась о подобных вещах. Если бы выбрала карьеру подальше от физики, вышла замуж, завела детей и жила самой обычной, мирной жизнью, как миллионы других женщин. Но, конечно, для нее такое существование было бы полужизнью.
Ян Дун тревожило кое-что еще – ее мать, Е Вэньцзе. Однажды, совершенно случайно, Ян Дун обнаружила на компьютере матери несколько тщательно зашифрованных сообщений. Они пробудили в Ян Дун жгучее любопытство.
Подобно многим пожилым людям, Е Вэньцзе слабо разбиралась, как действует компьютер. Она просто удалила расшифрованные документы вместо педантичного затирания их текста. Она и понятия не имела, что удаленные документы можно легко восстановить даже после форматирования жесткого диска.
Впервые в жизни Ян Дун что-то скрыла от своей матери. Она тайком восстановила удаленные документы. Ей понадобилось несколько дней, чтобы их прочитать. Так она узнала о Трисолярисе и о секрете, который хранили инопланетяне и Е Вэньцзе.
Ян Дун словно громом поразило. Ее мать, человек, которому она доверялась бо́льшую часть своей жизни, оказалась совершенно чужой, причем настолько, что она и вообразить не могла! Ян Дун не решилась вызвать мать на разговор – и никогда не решится, потому что, как только она задаст ей вопрос, образ матери в ее душе переменится полностью и навсегда. Лучше делать вид, что ничего не произошло, что Е Вэньцзе такая же, как раньше, и жить по-старому. Конечно, Ян сочла бы такую жизнь полужизнью.
Но чем плохо состояние полужизни? Множество людей в ее окружении жили лишь наполовину. Если научиться забывать, если суметь приспособиться, то и полужизнь можно провести довольным и счастливым.
Одна половина жизни Ян кончилась вместе с физикой. Другая – с раскрытием секрета матери. Так что же у нее осталось?
Ян Дун облокотилась на перила и устремила взгляд в пропасть под собой, охваченная одновременно страхом и искушением. Перила задрожали под ее весом, и она отскочила, как будто ее ударило током. Ян не рискнула оставаться на балконе; она развернулась и шагнула обратно, в зал терминалов.
Здесь Центр разместил аппаратуру для доступа к суперкомпьютеру, обрабатывающему результаты экспериментов. Несколько дней назад все экраны были отключены, но сейчас некоторые из них снова работали. Это немного утешило Ян Дун, но она знала, что суперкомпьютер больше не управляет ускорителем – его вычислительные ресурсы отдали другим проектам.
В зале находился лишь один молодой человек. Увидев Ян Дун, он встал. Молодой человек носил очки в толстой ярко-зеленой оправе, которые придавали ему весьма своеобразный вид. Ян начала было объяснять – мол, она зашла, чтобы забрать личные вещи, но как только очкарик узнал ее имя, он с воодушевлением принялся рассказывать, чем он тут занимается.
Оказалось, что он просчитывает математическую модель Земли. В отличие от прежних, эта модель сводила воедино биологию, геологию, астрономию, метеорологию, океанологию и множество других наук, чтобы реконструировать эволюцию поверхности Земли.
Молодой человек подвел Ян Дун к нескольким большим мониторам. По ним не бежали колонки цифр, не извивались линии сложных графиков. На них красовались яркие цветные картины – виды континентов и океанов Земли с большой высоты. Он подвигал мышкой, изменил масштаб и показал, как выглядят вблизи реки и рощи его модели.
Ян Дун как будто ощутила дыхание свежего ветра в комнате, где до этого царили лишь абстрактные числа и теории. Ей почудилось, что она вырвалась на свободу.
Выслушав объяснения молодого ученого, Ян Дун собрала свои вещи, вежливо попрощалась и повернулась к выходу. Она чувствовала, что парень смотрит ей вслед, но она давно привыкла к такому поведению мужчин. Сейчас Ян не чувствовала раздражения – наоборот, ощутила удовольствие, словно среди глубокой зимы увидела солнце. Ее охватила внезапная жажда общения.
Она повернулась к очкарику:
– Вы верите в Бога?
Этот вопрос поразил саму Ян Дун. Но, учитывая модель, светящуюся на терминалах, тема была вполне уместной.
Вопрос ошеломил и ученого. Через какое-то время он сумел закрыть рот, а затем осторожно спросил:
– О каком именно боге вы говорите?
– Просто о Боге. – Она снова почувствовала себя полностью измотанной. Ей недоставало терпения объяснить подробно.
– Тогда не верю.
Ян Дун указала на большие мониторы:
– Но ведь физические параметры, регулирующие существование жизни, крайне безжалостны и не допускают ни малейшего отклонения! Возьмите для примера жидкую воду. Она существует только в узком диапазоне температур. Если же посмотреть на всю Вселенную, становится совершенно очевидно: сместись параметры Большого взрыва хотя бы на одну миллионную часть одной миллиардной, не образовались бы тяжелые элементы и не возникло бы самой жизни. Разве это не доказывает существование Создателя?
Молодой человек покачал головой:
– О Большом взрыве я знаю слишком мало. Но говоря о Земле, вы кое-чего не учитываете. Жизнь не просто зародилась на Земле – она изменила и саму планету. Взаимодействие между мертвой и живой природой создало ту окружающую среду, в которой мы с вами живем сегодня.
Он схватил мышку и принялся щелкать ею.
– Давайте запустим модель.
Он вызвал окошко со множеством цифр. Щелкнул мышкой на галочке в самом верху, и все цифры окрасились серым.
– Я отключил режим наличия жизни. Давайте теперь посмотрим, как стала бы развиваться Земля, если бы на ней не возникла жизнь. Я ускорю моделирование, чтобы нам долго не ждать.
Ян Дун бросила взгляд на другой терминал и заметила, что суперкомпьютер работает на всю мощность. Такая машина потребляет столько электроэнергии, сколько небольшой город. Однако Ян Дун не попросила собеседника остановить расчеты.
На большом экране появилась новорожденная планета. Ее поверхность светилась багровым, словно уголек в топке. Часы на экране отсчитывали геологические эры; планета понемногу остывала. Цвета и узоры на поверхности медленно менялись, завораживая взгляд. Через несколько минут оранжевый шар на экране застыл, и моделирование закончилось.
– Мы прогнали модель в ускоренном режиме. Для точного расчета понадобится больше месяца. – Ученый двинул мышкой и увеличил масштаб. Виртуальная камера пролетела над широкой пустыней, над группой незнакомых высоких горных вершин и над впадиной наподобие метеоритного кратера.
– И что же это перед нами? – указала на экран Ян Дун.
– Это Земля. Только без жизни. Вот так выглядела бы наша планета.
– Но… где же океаны?
– Океанов нет. И рек нет. Вся поверхность совершенно сухая.
– Вы хотите сказать, что без жизни на Земле не было бы жидкой воды?
– Действительность, думается, оказалась бы еще более шокирующей. Заметьте, это очень грубое моделирование. Но, по крайней мере, теперь вы видите, насколько существенно жизнь повлияла на развитие Земли.
– Но…
– Вы, наверное, считаете, что жизнь – это что-то хрупкое, нежное, изо всех сил цепляющееся за поверхность планеты?
– А разве это не так?
– Только если вы забудете о факторе времени. Дайте колонии муравьев повод перетаскивать песчинки – и за миллиард лет она сровняет с землей гору Тайшань[5]. Предоставьте жизни достаточно времени – и она окажется крепче камня и стали, могущественнее, чем тайфун или вулкан.
– Но горы образуются под воздействием геологических процессов!
– Не всегда. Даже если жизнь не способна создать гору, она может изменить ландшафт. Возьмите три горы: на двух из них растет лес. Третью же, лишенную растительности, скоро разрушит эрозия. «Скоро», конечно, означает «через миллионы лет», но в геологических масштабах это одно мгновение.
– А куда делись океаны?
– Надо будет изучить результаты моделирования; это работа не на один день. Но могу предположить вот что: растения, животные и бактерии повлияли на состав атмосферы. Без жизни наша атмосфера оказалась бы совсем другой. Возможно, она не смогла бы защитить поверхность от солнечного ветра и ультрафиолета. А это привело бы к испарению океанов. Потом парниковый эффект превратил бы атмосферу Земли в подобие венерианской. Влага с течением времени рассеялась бы в космосе, и через несколько миллиардов лет на Земле не осталось бы ни капли воды.
Ян Дун молча взирала на пожелтевший труп планеты.
– Так что Землю, на которой мы живем, создала жизнь – создала под себя. Бог здесь совершенно ни при чем. – Молодой человек в зеленых очках распростер руки и шутливо обнял монитор. Очевидно, ему понравилась собственная речь.
Вообще-то Ян Дун не собиралась обсуждать такие темы, но в тот момент, когда собеседник движением мышки отключил в модели режим жизни, ее осенило.
И она задала страшный вопрос:
– А как насчет Вселенной?
– Вы о чем?
– Если мы построим такую же математическую модель для всей Вселенной и отключим режим жизни, какой получится наша Вселенная в результате?
Ее собеседник на мгновение задумался.
– Она останется такой же. Когда я говорил о влиянии жизни на окружающую среду, я имел в виду только Землю. Жизнь во Вселенной встречается крайне редко, так что ее влиянием можно пренебречь.
Ян Дун прикусила язык. Прощаясь во второй раз, она попыталась изобразить признательную улыбку. Вышла из здания и подняла взор к усеянному звездами небу.
Из секретных документов матери она знала, что жизнь во Вселенной – явление отнюдь не редкое. Наоборот, Вселенная была полна жизни.
Насколько сильно эта жизнь изменила Вселенную?
Ян Дун с трудом поборола накатившую на нее волну ужаса.
Она знала, что теперь ей нет спасения. Ян Дун пыталась не думать ни о чем, погрузить свой разум во тьму пустоты, но не могла отделаться от одного упрямого вопроса:
А естественно ли мироздание?
Эра Кризиса, год 4-й
Юнь Тяньмин
Сегодня, привычно осмотрев пациентов и уже выходя из палаты, доктор Чжан оставил Юнь Тяньмину газету и сказал, что, раз уж тот так долго находится в больнице, ему нужно бы следить за мировыми событиями. В палате стоял телевизор, и поэтому слова врача удивили Юня. Может быть, он имел в виду что-то еще?
Тяньмин прочел газету и обнаружил, что таблоиды больше не забиты статьями о Трисолярисе и Обществе «Земля-Трисолярис» (ОЗТ). Журналисты стали писать и на другие темы, не имеющие отношения к кризису. Такова природа человека. Люди всегда предпочитали жить одним днем, и сегодняшние заботы оказались важнее событий, ожидаемых через четыре века.
Ничего удивительного. Он стал вспоминать, что происходило четыреста лет назад. Китаем тогда правила династия Мин. Юнь не помнил точной даты, но предположил, что Нурхаци[6] только что создал империю, которой суждено погубить миллионы человек и прийти на смену Мин. В Европе только что закончилось Средневековье. До паровой машины еще сто с лишним лет. До электричества – триста. Если бы кто-нибудь в то время стал волноваться, что произойдет через четыреста лет, над ним бы просто посмеялись. Переживать о будущем так же бессмысленно, как и горевать о прошлом.
Что же до самого Тяньмина, то, судя по ходу болезни, ему незачем беспокоиться даже о том, что случится в следующем году.
Но одна статья на первой странице привлекла его внимание:
Специальная сессия Третьего постоянного комитета при Всекитайском собрании народных представителей приняла закон об эвтаназии.
Статья озадачила Тяньмина. Специальную сессию созвали из-за Трисолярианского кризиса, а этот закон вряд ли имеет к нему какое-то отношение.
«Почему доктор Чжан хотел, чтобы я увидел эту статью?»
Он раскашлялся. Пришлось отложить газету и постараться заснуть.
На следующий день этот закон пару раз упомянули в выпусках телевизионных новостей и даже показали несколько интервью, но особого интереса у широкой публики он не вызвал.
Этой ночью Тяньмин спал плохо. Он кашлял, дышал с трудом, и его мутило после химиотерапии. Сосед по палате присел на край койки Тяньмина и держал ему кислородную маску. Фамилия соседа была Ли, и все звали его Лао Ли – «старина Ли».
Лао Ли оглянулся, убедился, что двое других пациентов в палате крепко спят, и затем сообщил:
– Тяньмин, я скоро уйду.
– Тебя выписывают?
– Нет. Воспользуюсь новым законом.
Тяньмин приподнялся в койке:
– Но почему? У тебя ведь такие заботливые, внимательные дети…
– Именно поэтому. Если я протяну еще дольше, им придется продать свои дома. Но чего ради? Ведь это не лечится. Я обязан позаботиться и о своих детях, и о своих внуках.
Лао Ли вздохнул, потрепал Тяньмина по руке и вернулся в свою койку.
Деревья за окном раскачивались под порывами ветра. Тяньмин смотрел на их тени, мечущиеся по занавескам, и постепенно уснул. Впервые с того дня, когда ему поставили диагноз, ему приснился умиротворяющий сон.
Он плыл по спокойному океану в маленьком бумажном кораблике без весел. С затянутого туманом темно-серого неба сеял прохладный дождик, но ни одна капля не долетала до поверхности воды – океан оставался гладким, словно зеркало. Куда ни посмотри, серая вода сливалась с серым небом. Ни горизонта, ни берега…
Наутро Тяньмин проснулся и удивился, почему он так был уверен во сне, что там всегда идет дождь, что океан остается гладким, а небо – темно-серым.
* * *
В госпитале все было готово к проведению процедуры, избранной Лао Ли.
Журналисты спорили между собой до хрипоты, пока не согласились использовать глагол «проводить». Другие варианты, такие как «привести в исполнение» или «осуществить», звучали неподобающе, а «завершить» намекало на неизбежность смерти – что, впрочем, было не совсем верно.
Доктор Чжан спросил Тяньмина, достаточно ли хорошо тот себя чувствует, чтобы присутствовать на церемонии эвтаназии Лао Ли. Врач поспешил добавить, что, поскольку это первый случай эвтаназии в городе, хотелось бы присутствия делегатов от различных заинтересованных групп, в том числе и кого-нибудь от других пациентов. И ничего иного он в виду не имел.
Тяньмин чувствовал, что за просьбой медика скрывается что-то еще, но доктор Чжан всегда хорошо заботился о своих пациентах, и поэтому Тяньмин согласился.
Позже он внезапно осознал, что имя и лицо доктора Чжана ему знакомы. А не встречались ли они раньше, до госпитализации? Он не мог вспомнить. Тяньмин не узнавал доктора раньше потому, что при встречах они обсуждали исключительно состояние Тяньмина и ход лечения. Работая, врач говорил в одной манере, а вне работы – совершенно в другой.
На процедуре не было никого из родственников Лао Ли. Он решил держать свое решение в секрете от них и попросил городских чиновников, а не больницу, сообщить семье, когда все будет кончено. Новый закон давал ему такие права.
Приехало много репортеров, но большинство из них внутрь не пустили. Комнату эвтаназии оборудовали в отделении «скорой помощи». В стене установили одностороннее зеркало; присутствующие могли наблюдать за процедурой, но пациент их не видел.
Тяньмин протолкался сквозь толпу к самому зеркалу. Как только он увидел обстановку в комнате эвтаназии, его охватили страх и отвращение. Тяньмина чуть не стошнило.
Тот, кому поручили обставить и украсить комнату, постарался на славу. Окна прикрывали новые, красивые занавески, в вазах стояли живые цветы, а на стенах висели многочисленные розовые бумажные сердечки. Но сотрудник, действовавший из самых лучших побуждений и пытавшийся смягчить предназначение палаты, достиг прямо противоположного эффекта. Омрачавшая помещение тень смерти странно смешалась с картиной праздника, как будто чью-то усыпальницу пытались приспособить под спальню новобрачных.
Лао Ли спокойно лежал на койке в середине комнаты. Тяньмин сообразил, что они так и не попрощались, и ему стало грустно. Два нотариуса возились с бумагами. Лао Ли их подписал, и нотариусы вышли.
Вошел другой человек и объяснил Лао Ли порядок проведения процедуры. Этот сотрудник носил белый халат, но было неясно, врач ли он. Сперва он указал на большой экран возле кровати и спросил, может ли Лао Ли читать на нем текст. Тот кивнул. Затем человек в белом халате попросил пациента с помощью компьютерной мышки нажать кнопки на экране. Он пояснил, что, если это слишком сложно, у них есть и другие методы. Лао Ли попробовал мышку и сказал, что его все устраивает.
Тяньмин вспомнил, как Лао Ли рассказывал, что никогда не работал с компьютером. Когда ему требовались наличные, он вставал в очередь к кассиру в банке. Сегодня Лао Ли впервые в жизни пользовался мышкой.
Затем сотрудник рассказал Лао Ли, что на экране загорится вопрос, и этот вопрос зададут пять раз. Под вопросом будут кнопки, пронумерованные от нуля до пяти. Если Лао Ли желает ответить утвердительно, он должен щелкнуть мышкой на кнопке с номером, написанным в инструкции на экране; для каждого вопроса компьютер выберет случайный номер. Если же Лао Ли захочет ответить отрицательно, он должен нажать «ноль», и процедура немедленно остановится. Обычных кнопок «да» и «нет» не предусматривается.
Человек в белом халате объяснил, что такой сложный метод не позволит пациенту нажимать одну и ту же кнопку раз за разом, не думая об ответе.
Вошла медсестра и ввела в левую руку Лао Ли иглу. Игла тонкой трубочкой соединялась с автоматическим инъектором размером с ноутбук. Человек в белом халате достал запечатанную упаковку, разорвал защитную пленку и извлек пузырек с желтоватым раствором, затем осторожно перелил содержимое пузырька в инъектор и вышел вместе с медсестрой.
В комнате остался только Лао Ли.
На экране загорелся вопрос, и его продублировал негромкий, мягкий женский голос:
– Хотите ли вы прервать свою жизнь? Если да, выберите три. Если нет, выберите ноль.
Лао Ли выбрал 3.
– Хотите ли вы прервать свою жизнь? Если да, выберите пять. Если нет, выберите ноль.
Лао Ли выбрал 5.
Вопрос повторился еще два раза. А затем:
– Хотите ли вы прервать свою жизнь? Это последний вопрос. Если да, выберите четыре. Если нет, выберите ноль.
От нахлынувшей волны горя у Тяньмина закружилась голова, и он чуть было не упал в обморок. Он никогда раньше не ощущал такой острой боли, такой злости, даже когда умерла его мать. Он хотел закричать на Лао Ли: выбери ноль! Ему хотелось разбить стекло, ворваться в комнату и задушить этот голос.
Но Лао Ли выбрал 4.
Бесшумно заработал инъектор. Тяньмин видел, как укорачивается и исчезает столбик желтоватого раствора в ампуле аппарата. Лао Ли не пошевельнулся. Он закрыл глаза и уснул.
Толпа вокруг Тяньмина начала расходиться, но он остался возле окна – стоял, прижимая руки к стеклу. Он не смотрел на безжизненное тело внутри. Его глаза были открыты, но Тяньмин ничего не видел.
– Он не чувствовал боли, – послышался голос доктора Чжана, тихий, как звон комара. Тяньмин ощутил его руку на своем левом плече. – Это была смесь мощных доз барбитала, миорелаксанта и хлорида калия. Сначала действует барбитал, и пациент глубоко засыпает. Миорелаксант прекращает дыхание, а хлорид калия останавливает сердце. Весь процесс занимает двадцать или тридцать секунд.
Чуть позже доктор Чжан убрал руку с плеча Тяньмина, и тот услышал, как врач уходит. Тяньмин так и не обернулся.
Внезапно он вспомнил, где встречал Чжана раньше:
– Доктор, – тихо позвал Тяньмин. Шаги остановились. Тяньмин по-прежнему не оборачивался. – Вы ведь знакомы с моей сестрой?
После продолжительной паузы прозвучал ответ:
– Да. Мы вместе учились в школе. Я видел тебя несколько раз, когда ты был маленьким.
Переставляя ноги, словно робот, Тяньмин вышел из главного корпуса онкологического центра. Теперь ему все стало понятно. Доктор Чжан работает на его сестру, а его сестра желает ему смерти. Нет, не так – она хочет, чтобы ему «провели процедуру».
Тяньмин часто вспоминал счастливые дни детства, которые делил с сестрой. Но когда дети стали старше, между ними выросла стена. Они не задевали друг друга, не было открытых ссор. Просто они оказались совершенно разными людьми. Каждый из них думал, что другой его не выносит.
Сестра Тяньмина выросла хитрой, но не очень умной, и вышла замуж за такого же, как она сама. Карьера у обоих не задалась. Они так и не смогли купить дом, даже после того, как выросли дети. У родителей мужа места для них не нашлось, поэтому семья обосновалась в доме отца Тяньмина.
А Тяньмин был одиночкой. Он не превзошел сестру ни в карьере, ни в личной жизни. Жил он в общежитиях по месту работы и свалил всю заботу о престарелом отце на сестру.
Внезапно Тяньмин понял ход мыслей сестры. Медицинской страховки не хватало на оплату его лечения: чем дольше он лежал в больнице, тем больше рос его счет. Отец доплачивал из своих сбережений, но ни разу не предлагал денег сестре для покупки дома. Он явно ставил нужды сына выше нужд дочери. С точки зрения сестры, отец тратил деньги, принадлежавшие ей. Кроме того, дорогостоящие процедуры лишь замедляли развитие болезни, вылечить они не могли. Если Тяньмин решится на эвтаназию, сестре достанется более солидное наследство, да и ему самому не придется долго мучиться.
Небо было сплошь затянуто хмурыми облаками, такими же, как в недавнем сне. Тяньмин посмотрел вверх на эту бескрайнюю серость и тяжело вздохнул.
«Ладно. Если ты хочешь, чтобы я умер, я умру».
Он вспомнил рассказ Франца Кафки «Приговор». В нем отец проклинает сына и приговаривает его к смерти. Сын соглашается так же легко, как иной согласится вынести мусор или закрыть дверь. Он выходит на улицу, бежит к мосту и прыгает в реку. Позднее Кафка признался своему биографу, что, когда он писал этот эпизод, он представлял себе «неудержимую эякуляцию».
Теперь Тяньмин понимал Кафку – человека в шляпе-котелке и с портфелем, молча бродившего по мрачным улицам Праги сто лет назад. Человека, такого же одинокого, как и он сам.
* * *
Когда Тяньмин вернулся в палату, там его дожидался Ху Вэнь, однокурсник по колледжу.
За годы учения Вэнь стал ему почти что другом – но именно «почти что». Вэнь хорошо сходился с людьми, имел много знакомых, но Тяньмин всегда оставался на самой периферии его круга общения. Они не встречались со дня окончания колледжа.
Вэнь не принес ни букета, ни другой подобной безделушки. Он пришел с картонной коробкой, полной банок с каким-то напитком.
После неловкого обмена приветствиями Вэнь удивил Тяньмина. Он спросил:
– Помнишь тот пикник на первом курсе? Мы впервые тогда поехали всей группой.
Разумеется, Тяньмин помнил. В тот раз Чэн Синь впервые села рядом и даже заговорила с ним.
Если бы она не начала первой, Тяньмин до конца учебы не осмелился бы с ней заговорить. Тогда он расположился в стороне от группы и стал смотреть на гладь водохранилища Миюнь, что недалеко от Пекина. Чэн села рядом и завела разговор.
Пока они говорили, она бросала камешки в воду. Беседа перескакивала с одного на другое, как это часто бывает при первом знакомстве однокурсников. Но Тяньмин запомнил каждое слово. А потом Чэн Синь сложила бумажный кораблик и спустила его на воду. Подгоняемый ветерком, кораблик неспешно плыл, пока не превратился в крохотную точку вдали.
В памяти Тяньмина вокруг этого дня, лучшего за все годы колледжа, сиял золотой нимб. На самом деле погода тогда стояла не из лучших. Моросил дождик, по поверхности водоема бежали волны, и когда они с Чэн Синь бросали мокрые камешки, те выскальзывали из рук. Но с тех пор Тяньмин полюбил дождливую погоду, запах влажной земли и сырой гальки на берегу. Время от времени он складывал бумажный кораблик и ставил его на тумбочку возле своей кровати.
Он вздрогнул, подумав, что мир его недавнего сна – порождение тех воспоминаний.
Вэнь хотел поговорить о том, что случилось после; но Тяньмину не запомнилось ничего существенного. Впрочем, после нескольких подсказок Вэня ему удалось оживить потускневшую память.
Подошли подружки Чэн Синь и увели ее с собой. Потом рядом с Тяньмином присел Вэнь.
«Не переоценивай себя. Она ко всем хорошо относится».
Конечно, Тяньмин это знал. Но тут Вэнь заметил бутылку минеральной воды в руке Тяньмина, и разговор повернул в новое русло.
«Что это ты пьешь такое?»
В бутылке плескалась какая-то зеленая жидкость, в которой плавали травинки и обрезки листьев.
«Я помял и набросал в воду кое-какие травы. Самый натуральный напиток».
У Тяньмина было превосходное настроение, и он говорил больше обычного.
