Лукас Аппероль
Мы были людьми
Откатываться стали и мы, сначала ползком, а потом и вовсе побежали. Когда дошли до своих машин, то те поспешно развернули, и, запрыгнув на них, стали откатываться. После выдвижения по нам вдогонку сразу же стали отрабатывать миномёты противника, причём били они с таким упреждением, что мины ложились прямо по ходу движения техники. Одна из них разорвалась рядом по правому борту, в силу чего сидящий спереди меня контрактник получил ранение в правое предплечье. Ранение было не таким серьёзным, однако кто-то принял решение прижаться к лесу, чтобы я смог перевязать того самого парня. Сделать у меня это хорошо не получилось, потому что как только я начал наматывать туры бинта, то вновь поступила команда, чтобы мы резко стали сниматься.
После этого распоряжения доехали мы, наверное, ещё метров четыреста и просто встали. Большинство осталось сидеть на броне, и лишь какие-то отдельные командиры суматошно бегали, пытаясь принять какое-то необходимое решение. А у меня в голове всё было спутанно, я вообще ничего не понимал. В тот момент я задумывался о нашем отступлении. «Почему нам дали команду отступить?» – задавал сам себе я вопрос. Почему мы откатились, если одна из наших увязших групп продолжала вести бой с подразделениями противника? Даже если у нас и были раненые, то мы могли бы отправить вместе с ними одну машину, но не отступать всем составом… Вышло так, как вышло, мы отошли, а они остались держаться спереди.
Раздумья мои потеснил чей-то крик, офицеры искали медика. Меня, конечно же, похлопали по плечу, и я направился к зазывавшим, у которых стал уточнять, кому же так срочно требуется помощь. В итоге меня подвели к одному из тягачей, на котором сидела наша пехота. Когда мне открыли люк из десантного отделения, то я увидел в нём двоих раненых. Для того чтобы их осмотреть, мне необходимо было сначала к ним пролезть, поэтому пришлось снять свой бронежилет и всю свою разгрузку. Однако пролезть даже без экипировки было тягостно, потому что вся машина внутри была забита боеприпасами, сухпайками и многим съестным из переданного волонтёрским движением. Сами раненые лежали отчасти на гранатомётах, а отчасти на подстеленном ковре, по соседству теснясь с ящиками из-под боеприпасов.
Когда добрался до раненых с медицинской сумкой, то сразу же в глаза бросилась стенка двигателя, которая была вся в крови. Ей же был пропитан ковер да и другое наполнение, находящееся рядом с ранеными. У одного из них было ранение живота, а у другого – в шею. Первый из них был старшина роты, он был достаточно объёмный и неповоротливый мужчина, в его огромный живот пуля вошла с левого бока, а вышла через правый. Он измождённо просил у меня помощи, просил, чтобы я его хоть как-то перевязал, однако сделать это из-за его огромного веса было попросту невозможно, да и, можно сказать, что не нужно. Ни с входного, ни с выходного отверстия у него не было кровотечения, были только небольшие кровоподтёки. В таком случае я его лишь мог обезболить, а в остальном всё уже должно было зависеть от воли случая, потому что забрюшинное кровотечение я бы ему никак не смог остановить. Левее его лежал раненный в шею; пуля, судя по всему, пробила ему артерию, потому что как только я стал накладывать повязку, то мне в лицо ударил пульсирующий фонтан из алой крови. Теперь у меня не осталось сомнений, откуда её столько было на стенке двигателя. Ранение было очень серьёзным, поэтому я, попросив придержать марлевый тампон ближайшего товарища, стал наматывать туры бинта через правую руку раненого. Во время оказания помощи я предполагал, что их дальнейшее сопровождение не потребует моего участия, однако, кроме меня, этим людям помочь было действительно некому. Многие из контрактников не знали, как правильно пользоваться промедолом, что уж там говорить о накладывании каких-то жгутов или повязок.
В общем, получилось так, что как только я закончил оказывать помощь, так мы снова двинулись в каком-то неизвестном направлении. Почему неизвестном? Потому что кто-то принял решение не ехать по ранее оставленным следам, а прокладывать новый маршрут возвращения, дабы тем самым ввести противника в заблуждение. Только введение в это заблуждение ничем хорошим не закончилось, потому что мы тем самым обманули себя и попросту заблудились. Это выглядело очень обречённо и, возможно, неправдоподобно, однако колонна, состоящая из четырёх гусеничных тягачей с пехотой и трёх грузовиков с миномётами на привязи, была просто дезориентирована на местности. Начались первые остановки, при которых оставшиеся офицеры стали сверяться с маршрутом, было ли это эффективным – сказать трудно. Судя по всему, не очень, потому что дорога наша очень сильно затянулась, мы ехали то по заснеженным полям, через безымянные лесопосадки и неизвестные нам посёлки.
Я находился внутри бронированного тягача и придерживал шею раненого, у которого уже просто не было сил поднимать свою руку для поддержания натяжения повязки. Последняя и вовсе перестала выполнять свою функцию, поэтому мне пришлось держать его пробитую артерию тампоном. Через каждые пятнадцать минут я менял руки, то левую приставлял, то попеременно правую. Таким образом и получалось сдерживать развитие кровотечения. В какой-то момент у меня так затекли ноги, что пришлось попросить рядом находящегося товарища убрать с моих ног гранатомёт, который очень сильно мешался, как и многое другое, которое просто меня теснило. Слева от меня кряхтел большой старшина, он постоянно стонал, поговаривая, что ему вот-вот наступит конец. Впрочем, я на него внимания не обращал, потому что мне в любом случае было нечем ему помочь, я больше думал об этом раненном в шею, которого нам нужно было немедленно доставить до ближайшей точки эвакуации. В какой-то момент я уже свыкся с той мыслью, что раненые эти просто не доедут. В силу подобного я выкрикнул сверху меня находящимся, чтобы те подумали о том, чтобы мы этих раненых завезли уже в какую-либо местную лекарню, потому что их состояние оставляло желать лучшего. Вполне возможно, что эти мысли были абсурдными, однако возникли они больше от какой-то безысходности, да и моей нервозности. Не радовало меня и моё нахождение внутри техники, потому что теперь я уже точно понимал, что при возникновении сложной ситуации я с этого тягача могу просто не выбраться.
А между тем нам в очередной раз пришлось остановиться, на этот раз мы потеряли один из грузовиков. Получилось так, что когда один из них взбирался на возвышенность, то его правое колесо упёрлось в какую-то рытвину, в результате чего грузовой «Урал» просто лёг на правый борт, а вместе с ним и его миномёт. Технику пришлось бросить, а вместе с ней и ящики с прицелами, которые тогда находились в кузове перевёрнутой машины. И надо сказать, что подобная потеря была далеко не последней, потому что уже через некоторое время мы потеряли точно такой же грузовик, который заехал в какую-то проталину или, можно сказать, болотистую местность. Его даже не стали выдёргивать, а просто бросили, так же как и бросили третий грузовик с миномётом, который также застрял или закипел по дороге. В общем, обстановка была очень удручающей, раненым становилось хуже, а нашим скитаниям, казалось, не было конца и края. В какой-то момент я даже подумал, что если мы так долго сверялись при нашем изначальном выдвижении, то при нашем отступлении по неизвестному маршруту блуждать было вполне себе нормально. Я совсем забыл рассказать, что определённый участок маршрута мы вообще проехали два раза. Два раза мы делали петлю и выезжали в одном и том же направлении. Чудеса и одновременно проклятие, потому что мы вновь остановились. На этот раз возникли технические неисправности у одного из бронированных тягачей, поэтому сидящая на нём пехота переместилась на броню нашего.
В это же время стали запускать квадрокоптер, для того чтобы свериться с нашим местоположением, однако аккумуляторы на нём были все разряжены, поэтому полёта дрона хватило всего на пятнадцать минут. Во время проведения этой аэроразведки сидящие на броне спрашивали меня о состоянии раненых, а состояние их было стабильным в рамках их раневой баллистики. Толстый старшина всё так же мычал, и, судя по нашим длительным поездкам, никакого внутреннего кровотечения у него не было, потому что если бы оно имелось, то за время нашего длительного блуждания он бы уже наверняка весь истёк. А что касается второго раненого, то ему не давали истекать мои уставшие руки, которые одна за другой давили на его шею.
Пора было выдвигаться, поэтому после посадки коптера мы понеслись дальше. Ехали мы так определённое время, пока вновь не остановились, правда, на этот раз произошла какая-то странная ситуация, при которой поступила команда всем срочно спрыгнуть с брони. Так интересно вышло, что все снялись, а я остался с ранеными один, из бронетехники выскочил даже контрактник, который ранее мне помогал перевязывать раненого. А я вылезти из машины не мог, потому что стоило мне только отвести руку от шеи раненого, как он сразу же начинал дёргаться и срывать с себя повязку. От непонимания обстановки я просто кричал, пытаясь донести свои слова через звук рычащего двигателя, я интересовался, когда мы уже приедем и почему мы снова встали. «Пацаны, пацаны, почему мы стоим?!» – повторял я вновь громче и громче, пока кто-то из них не оказался надо мной. Услышавший меня залез на броню и стал спрашивать, что случилось, на мой вопрос лишь ответил, что встали мы потому, что впереди на нас навелись танки. Ещё он добавил, что «…достоверно точно неизвестно, чьи они, наши или противника…».
После своих слов он убежал, а я вновь остался один. Получилась очень напряжённая ситуация, в которой я, как и ранее, находился внутри консервной банки. В тот момент у меня не было желания вылезать из машины и куда-то бежать, мне трудно сказать, почему это было. Этого не происходило из чувства какого-то долга или совести, да и лени у меня особой тогда не было. В тот момент я лишь думал о том, что не хотелось бы погибать при таких обстоятельствах и тем более в таком возрасте… Параллельно с этими мыслями я смотрел на этого с ранением в шею и думал, что мне, наверное, суждено сгореть вместе с ним, и если уж на то пошло, то пусть так и будет… В тот напряжённый момент рядом со мной всё так же кряхтел большой старшина, которого тоже волновал вопрос нашего скорейшего приезда к медикам. Я ему уже ничего не отвечал, а просто к чему-то готовился…
Через несколько минут неопределённости на броню вновь запрыгнул контрактник и стал спрашивать у меня что-то вроде белой материи. Ничего из подобного у меня не было, поэтому я ему и отдал что-то внешне похожее, а именно марлевый медицинский бинт. Он потребовался солдату, чтобы передать его одному из офицеров, который собрался его намотать на свой автомат. Не сказать чтобы он собрался сдаваться, а скорее он тем самым хотел показать отсутствие противодействия с нашей стороны. Принятию подобного решения способствовала неразбериха, в ходе которой мы так и не смогли определиться в принадлежности танков. Поэтому ничего лучшего и не придумали, как просто идти к ним навстречу на какие-то потенциальные переговоры.
То, что происходило дальше, я уже не мог видеть, потому что я так же находился внутри брони. В тот момент я лишь думал, что наше возможное пленение могло стать вполне естественной данностью, потому что в самые первые дни спецоперации некоторые из контрактников оказывались примерно в таком же положении. Причём попадали они в плен только лишь потому, что одни из них просто блуждали на неизвестной местности, а другие оставались на такой же, только ещё и со своей сломанной техникой. Мы могли бы оказаться среди таких же удручённых, однако судьба к нам была более благосклонна, потому что те самые танки оказались нашими. После того как я узнал о том, то на меня снизошло мгновенное спокойствие, потому что я уже понял, что мы практически добрались до своих, что теперь мы находимся в безопасности. После этой информации нашу броню сразу же облепила пехота, и мы вновь куда-то двинулись, правда теперь более уверенно. Через несколько сотен метров мы встретили прогревающуюся колонну, она состояла из тех самых ранее неизвестных танков. Позади тяжёлых машин стояло несколько грузовиков и гусеничных тягачей, которые, подобно нашему, были усыпаны пехотой. Вся эта колонна, по всей видимости, должна была направляться по нашему маршруту, а потому и ожидала каких-то дальнейших распоряжений на выдвижение. Рядом с ней стояло несколько реактивных установок, которые своим выпущенным залпом в буквальном смысле оглушили всё окружающее. Сверху на броне даже появились слухи, будто бы отправленные пакеты пришлись как раз на ту местность, на которой мы ранее попали в засаду. Было это так или нет – уже непонятно, а впрочем, это было и неважно. Важно было в тот момент то, что мы смогли выбраться и остались живыми, что через некоторое время мы уже окажемся на входных воротах. А этими самыми входными воротами был таможенный пункт границы, или, как его ещё иначе называют, валютообменник, на него мы и приехали. Сам по себе он ещё сохранял свой первозданный облик, однако пропускные пункты, как и те же самые шлагбаумы, были на нём покорёжены и разбиты.
Когда наша машина остановилась, то с неё тут же спрыгнула пехота, а после отворились двери десанта. Машину сразу же заглушили, поэтому мне не нужно было рвать своё горло, чтобы до кого-то докричаться. Я стал зазывать на помощь, чтобы помогли вытащить раненых ребят. К тому моменту нас уже встретили бригады скорой помощи, поэтому они, совместно с контрактниками, стали аккуратно вытягивать большого старшину, а после него и того раненного в шею. Их погрузили на реанимационные каталки, и, после того как указал на характер их ранений, я и вовсе отстранился от тех удручённых. Для них уже было всё понятно, как и для меня. Свою работу я полностью выполнил, а они остались наверняка живы, в том числе и тот большой старшина, которого Бог, по всей видимости, уберёг от внутреннего кровотечения. Я в тот момент уже о них и не думал, а смотрел на молодого парнишку, который с обезумевшими глазами умывался слезами и рассказывал о том, что погиб его друг, с которым они достаточно долгое время дружили. Рядом со мной стояли и другие потрясённые контрактники, которые просто не понимали, что с ними произошло. Многие тогда были преисполнены чувствами, от самых горьких до самых гневливых, у каждого было много вопросов, задать которые, правда, было некому. Получилось так, как получилось, и, возможно, для кого-то даже не с самым худшим исходом.
В какой-то момент одного из старых механиков-водителей одолели чувства, и он со слезами высказался о том, что необходимо возвращаться и забирать наших. Эти мысли были вполне себе оправданными и в то же время одновременно абсурдными. Куда рваться под сумерки, если мы к тому же не знаем дороги? Тем не менее старик чувствовал за собой какую-то вину, и его не волновали какие-то условности, потому что он просто хотел ехать обратно. О подобном желании он спросил и находящихся, однако все отказались, кроме меня и ещё одного офицера. Тогда я понимал, что вряд ли мы уже куда-то поедем, однако машину поставили на прогрев, и через несколько минут мы дёрнулись. Одна машина и на ней сумасшедшие, которые понеслись невесть куда.
Впрочем, далеко ехать нам не пришлось, потому что после того, как мы проехали километр, нам навстречу стали попадаться откуда-то возвращающиеся машины. От подобного недопонимания наш офицер остановил одну из них и стал уточнять, в чём дело. Как оказалось, подразделениям была дана команда откатываться, с целью последующего переформирования. Слухи это или искажённая информация, было неясно, однако навстречу нам попадалось всё больше и больше машин, которые направлялись в сторону таможенного пункта. После череды раздумий офицер принял решение развернуться, и мы двинули на тот же валютообменник. Уже через час, под покровом ночи, на него стали привозить тех раненых и погибших, которые ранее с нами попали в засаду. Нас даже попросили оказать помощь в погрузке раненых, от которых мы и узнали, что всех тех, которые нам учинили огненную западню уничтожили, и даже взяли из них одного пленного.
То столкновение обошлось нам дорого, потому что потери тогда были немалые. А эти потери мы уже лицезрели после того, как от нас отвезли раненых. Сразу же после них привезли погибших. Под них тогда ещё не было чёрных мешков, поэтому их просто закидывали в кузов грузовика. Забрасывали отчасти окоченевшие тела, укладывали их одно на другое в тентованный кузов. Не участвовавшим в этом процессе потом говорили, что в машины грузили ящики с боеприпасами, и кто-то из более нервных такой версии всё же не выдержал и нарушил спокойствие внимающих, рассказав им действительную правду. Однако это была ещё не та правда, от которой мы могли окончательно померкнуть. То, что мы потом узнали, нас несколько шокировало, и этим, к сожалению, я не смогу поделиться со своим читателем. Скажу лишь, что нас тогда ждали, просто мы об этом не знали и пошли, можно сказать, в неизвестность.
Это был очень тяжёлый день, который для многих изменил дальнейшую жизнь, а у кого-то и вовсе её отнял. Вышло так, как вышло, а впрочем, мы такими были далеко не единственными. Кто бы мог подумать, что с подобными событиями мне ещё предстояло столкнуться через месяц, в них я со многими другими тоже, можно сказать, чудом выжил.
Слава Богу – успели
Этот эпизод произошёл в середине марта двадцать второго года. Тогда наш медицинский пункт располагался в подвале трёхэтажного здания, в котором раньше было текстильное производство. В этом же подвале по совместительству находился и пункт управления. Само по себе это было место частых хождений и приездов, именно поэтому его округа ежедневно разносилась миномётным и артиллерийским огнём. Попадания приходились и по самому зданию, поэтому крыши на нём уже не было, а перекрытия третьего этажа были частично разрушены. Каждое попадание в пролёты отдавалось нам большим грохотом и песком, который сыпался из щелей бетонных плит. Однако даже несмотря на такое огневое буйство, в подвале этого строения всё же была жизнь, в нём же пытались её сохранить и тем, от кого она уходила. Так пришлось и в некоторый день, когда к нам забежал один из офицеров и предупреждающе сказал, чтобы мы готовились принимать раненого. Для нас тогда это было обычным делом, потому что мы уже знали, что любые оговариваемые сроки эвакуации раненых не могли сочетаться с реальностью, потому что приближаться к нашему зданию днём было крайне опасно, его постоянно разносили из чего-то тяжёлого. Именно поэтому раненых эвакуировали либо под раннее утро, либо ближе к вечеру, под первыми покровами темноты. При подобных обстоятельствах мы и не стали как-то тревожиться, положившись на то, что нам ещё придётся ждать того эвакуируемого.
Однако через несколько минут запыхавшиеся парни принесли раненого на носилках. Несли они его с той самой посадки, которая располагалась всего в километре от нашего расположения. Вдоль этой лесополосы была выстроена линия из траншей и опорных пунктов, общая протяжённость которых составляла чуть более трёх километров. С этой линии пехота контролировала участок трассы между двумя промышленными городами. Особая роль в этой задаче отводилась танкистам, которые своим точным огнём пресекали любое перемещение техники противника. Последний очень быстро вычислил местоположение оборонявшейся пехоты и через неделю стал по лесополосе отрабатывать восьмидесятыми миномётами. Обстрелы велись словно бы по какому-то расписанию: сначала было несколько приходов утром, потом после обеда – и ещё несколько приходилось на вечер. Если первое время были недолёты и перелёты, то в дальнейшем противник пристрелялся и уже точным огнём стал высекать позиции нашей пехоты.
И наставший день не стал каким-то исключением, потому что после обеда к нам принесли того самого раненого. Когда его только положили перед нами, то переводившие дух пацаны стали усаживаться и выпрашивать от жажды воду, а один из тех даже сказал такую фразу: «Слава Богу – успели».
Раненый лежал перед нами без движения и уставился своим взором куда-то в потолок. Только я подумал подготовить перевязочный пакет, как мой товарищ по делу сказал, что для раненого ничего более не требуется. Дабы убедиться в правоте своих слов, он ещё раз прислонил свою ладонь к шее мальчишки, однако его пульс не прослушивался. «Тут уже ничем не поможешь», – заключил он на выдохе и сказал, что необходимо готовить отрез ткани, чтобы в него укутать тело. После этих слов рядом находящиеся немного оторопели, а один из молодых с робостью в голосе сказал: «Ну как же так, мы ведь его донесли, он ведь был ещё живой». «Ну видимо, мы не успели», – заключил один из ближних. А тот молодой смотрел на погибшего и про себя шептал: «Ну ведь он же с нами ещё говорил, с ним же всё хорошо было»…
После того как всё стало окончательно ясно, то в вырезанный лоскут мы стали укладывать тело, сначала оно вылезало за контуры, поэтому пришлось его подтягивать повыше. Сначала контрактники отказывались принимать в этом участие, брезгуя сталкиваться с загробной участью, однако после того как на них наорал мой товарищ, они принялись нам помогать. А кому ещё было, если, кроме них, у нас никого не было? Не трогали мы только того удивлённого молодого, который совсем ушёл в себя и погас. Впрочем, все они тогда были молодыми, кто-то из них был даже после срочной службы и подписал контракт всего за несколько месяцев до начала войны. Они были первопроходцами, на плечи которых выпали первые тяготы войны, они были теми людьми, которым приходилось отдуваться за все прегрешения, которые были допущены в силу больших глупостей и несостыковок. Тот месяц был временем того большого избиения и ориентации, под которые приходилось адаптироваться первым рядам, вошедшим в большую неизвестность. В числе их и был тот молодой, который не мог поверить в утрату своего товарища. А погибшему между тем от какого-то страха прикрыли глаза и окончательно завернули в большой отрез ткани. После короткой паузы его подняли из подвала и перенесли в отдельную комнату первого этажа. И вроде бы это было совсем давно, но эти открытые глаза ушедшего всё равно помню так, словно бы это было вчера. Помню так же, как и того молодого, который с погасшим видом потирал свои глаза от наводнившей их трагедии.
«Молодой»