Лука Люблин
Всякая Всячина I
Странно, почему именно такие ассоциации сопровождал собою сон: она представила себя женщиной, скорее всего аристократкой, девятнадцатого века. На ней было надето прекрасное черное платье, туфельки идеально гармонировали со всем внешним видом и на голове красовался причудливый с первого взгляда бант, но весьма элегантный. Она сидела в карете одна, только кучер вез ее куда-то по брусчатой дороге, проезжая мимо таких же статных пешеходов и карет других господ. Сама она сидела внутри, поникнув головой и теребя пальцами какой-то лоскуток. Она понятия не имела куда направлялась эта карета; смутная, не четкая картина перед ее глазами от первого лица во сне, позволяла общие черты внутренней отделки этого старого транспорта рассмотреть, но кроме красного бархата, визуально красивых вышивок тканью золотого цвета она больше ничего важного и интересного для себя не приметила.
Сон порой может передавать исторические и не только сценки настолько реалистично, что ты сталкиваешься с мыслью: «А что если я сейчас нечаянно коснулся настоящей истории, не той которую мы видем на картинах, читаем в книжках, а самый что не на есть настоящий дух того времени, который не вернуть никогда?». Происходит так редко и не со всеми, особенно сам по себе факт осознания, что именно так и было, но если такое случается – это непередаваемое ощущение. С чем-то подобным столкнулась сейчас Лили.
Спустя мгновение карета остановилась, кучер бегом пошел отворять дверь и предложил ей свою руку для помощи. Она с радостью приняла это предложение и улыбнулась самой правильной для того времени улыбкой, что подтолкнуло ее на мысль, как же она хорошо вжилась в эту временную роль. Перед ее глазами очутился роскошный, помпезный дворец, который был уж слишком большим и величественным для нее. Некая дрожь прошла по телу от такой картины, но она собралась с силами и вошла внутрь, ожидая фантастический, сказочный бал, на котором ее пригласят на танец разные господа. Примерно так и оказалось: огромный центральный зал светился золотом и настоящей дороговизной. Ее встретили удивленным взглядом, шепот пробежал в толпе. Она ощутила на себе внимание публики и возвеличила себя до неузнаваемости, что ее саму поразило. Прошло время, сон тоже это не кино, так что не все передавалось с точностью и нормально синхронизировано. Следующая картина была такой: она стояла в центре с молодым человеком и они танцевали вальс. Он вел ее, схватив крепко за талию, а она смотрела прямо ему в глаза, будто ведя какую-то зрительную борьбу с ее товарищем. Музыка закончилась, все разошлись по разным сторонам, собравшись во множество кружков. Она нашла свою компанию, в которую ее привлек этот же самый мужчина, представив своим друзьям Лили как давнешнюю знакомую, с которой они провели много времени вместе. Она продолжала держать себя подобающе, с немного приподнятой головой и идеальной осанкой. После знакомства началась беседа, которая для Лили звучала примерно как язык жестов, с иногда выскакивающими клочками речи. Долго это не продолжалось и сразу, спустя несколько мимолетных переходов, она очутилась в карете, но уже в другой: единственную разницу, которую она смогла заметить – это колорит цветов и другого материала обивка, а также, конечно, присутствие нового спутника. Они молчали и даже не переглядывались друг с другом: Лили каждый раз поворачивала свою голову в его сторону, но его взгляд постоянно был устремлен на убегающую дорогу. Показалось на секунду, что она и впрямь обиделась, как настоящая кокетка того времени из-за недостатка внимания к своей персоне, особенно будучи женщиной, но он являлся слишком непоколебимым мужчиной: ни громкие вздохи, ни легкие касания ее руки – ничего не отвлекало его. Она в свою очередь подумала, что будет смешно резко схватиться за его фрак и повернуть лицом к ней – так она и поступила. Лили, как только ухватилась своими ноготками за плечо мужчины и повернула к себе, то увидела перед собой ужасную физиономию, скорее даже жуткую, от которой не хотелось блевать, а скорее молча страшиться этой картины. Лицо было так знакомо, но одновременно с этим настолько изуродовано, что не было никакого шанса без искривления гримасы взглянуть на него. На лице у нее она ощутила тяжелые капли слез, которые застыли под глазами: две на правой щеке, три на левой. Камера как бы сместилась, благодаря чему Лили смогла увидеть свое бледное лицо со слезами и черными ресницами, кончики которых в виде угольных бусинок ударялись в подбровную часть кости. Она застыла, страх заполнил всю ее душу…
Тут она проснулась, открыв веки и тяжело дыша. Она подняла свое тело, посмотрела в окно и увидела ранний нежный рассвет, который сонливых сразу клонит ко сну, а бодрствующих наоборот. Лучики света освещали некоторые области ее кровати. Солнце встретило ее вполне дружелюбно и с некой теплой любовью, что даже дало улыбке на секунду промелькнуть на устах. После, Лили отвела взгляд от этого пейзажа, взглянула на время, упала головой на подушку и горько заплакала, прикрывая свое лицо руками, не давая стеклянным слезам остаться на щеке.
Есть такое „Я“
– Пожалуйста, не забудь это передать тете Наташе, а то она приболела, а тебе и так по пути. – сказала мать юноши и поцеловала его. – Давай, потом позвони мне, вечером.
Молодой человек ушел с пакетом, в котором лежали контейнеры с разными супами. Он был студентом юридического факультета на втором курсе. Отца уже как два года не было, по причине неожиданной остановки сердца. Матери после его смерти передан был бизнес, который начал приносить в два раза больше дохода, чем в последние годы. Она обладала даром отличной руководительницы и к тому же это никак не конфликтовало с ролью заботливой, любящей мамы в семье.
Юношу звали Эдвард, сокращенно все друзья звали его Эд. На юрфаке он не слыл как умный, с интересными мозгами молодой человек – он не был отличником, но на хорошиста (если уместно такое слово использовать при характеристике студента) вполне себе претендовал. Все общались с ним нормально и у него был свой узкий круг общения, в который входило два, три человека. В глазах знакомых он представал жизнерадостным, открытым, общительным, заурядным в плане личностной характеристики человеком. Никто не видел его в картине очень успешной жизни, где Эдвард может позволить себе все что угодно – для них он скорее был человеком, который будет подниматься по самой стандартной и банальной социальной лестнице, где ближе уже к старости он и вправду будет занимать один из важных постов либо же после смерти матери ему передастся весь отцовский бизнес. В какой-то степени они правда были правы, но упустили, а точнее никак не поняли, что внутри этот юноша был все же другим и чуть ли не каждый день, после того как была окончена школа, он размышлял над собственной судьбой и боролся с внутренними искусами; но стоит уточнить, что эти испытания не были слишком жестоки и трудны – не для преодоления, а при желании забыть об этом. Его не занимали на длинном расстоянии мысли, поэтому в большинстве случаев, когда он снова опускался в эти темные дебри самокритики, его хватало только на десять, двадцать минут, но не более получаса, потому что он легко забывался в самой реальности, когда слышал уведомление в телефоне или звонок от друга.
Среди знакомых он был весельчаком и старался быть на радостной ноте, но среди близких друзей Эд не был таким жизнерадостным и общительным, хотя и никогда не впадал в глубокую меланхолию. И он никогда не играл роли, представляя себя актером – он на самом деле так себя ощущал в таких компаниях. Грубости от него никто не мог бы ожидать, но в один день, Эдвард был на грани срыва, которое могло бы знатно подбить его обычное, ежедневное настроение, которое, если представить настрой как отрезок с двумя противоположными направлениями, ближе стояло бы к правой стороне, то есть хорошему.
Сидя в автобусе с пакетом на коленях и смотря на городской пейзаж через стекло, он ожидал своей остановки. Автобус был наполнен битком и ему хотелось уступить место пожилому человеку либо же ребенку, но заметив вокруг себя только молодежь, которую давили с внешней стороны другие люди и им приходилось крепко держаться за поручни, немного наклоняясь в сторону сидений, он решил не вставать и оставить все как есть.
« Я уже и забыл, где живет эта тетя Наташа. Кажется, в том подъезде… или… – он перебирал в воспоминаниях картинки и пытался вспомнить правильный адрес, на что потратил немалое количество время, но в конце концов добился своего. – Точно! Значит, мне надо будет выйти на следующей остановке, которая… – тут он заметил, как автобус тормозит, наклоняя всех пассажиров в одну сторону. – Сейчас, надо выйти сейчас! »
Он извинился несколько раз, протиснулся сквозь людей, которые старались дать ему прохода, но из-за тесноты это мало получалось, и в самый последний момент он успел выйти, точнее даже выкинуться из транспорта.
Прямо перед его глазами появился тот самый подъезд, который ему так долго пришлось вспоминать. Сделав шаг, Эдвард наступил смачно в грязную лужу от дождя.
– Черт! – процедил он сквозь зубы и ударил подошвой несколько раз о сухую землю. – Да бли-и-и-н…
Он оглядел обувь по бокам – она вся была испачкана. Но несколько листочков с дерева смогли немного исправить положение в лучшую сторону, хотя абсолютно чистыми, каковыми они были, стать им не довелось.
« Хоть бы не так заметно, так что все хорошо. »
Но эта была не единственная неприятность, которая приключилась с ним в тот день. Встав у входной двери в подъезд, он понял, что ему должны ее открыть. Эдвард взял телефон и позвонил маме, чтобы она сообщила Наташа об этом, но мама не брала трубку. Десять минут он ей звонил: результат оставался тем же – гудки проходили, но отвечать на звонок она не собиралась. Его это разозлило, но просто уйти, не оставив пакета Наташе, ему не хотелось. Он решил постоять у входа и подождать, пока любой другой житель этого дома откроет дверь и войдет внутрь.
Прошло полчаса и ни один человек за все это время не зашел в нужный подъезд либо вышел оттуда. Эдварда это удивляло и бесило, но другого выхода не было. Он вспомнил про мать и решил заново попытать удачу и эта тщетная попытка не увенчалась успехом. Нервно положа телефон в свой карман и проклиная все и вся, он взглядом зацепился за одну пенсионерку, которая направлялась прямиком в его сторону.
« Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что ты здесь проживаешь. Умоляю, а то я здесь в конец с ума сойду. »
Старушка правда оказалась жительницей этого дома. Она встала у двери и рыскала долго в сумочке, после чего достала ключи с магнитом, который позволял ей без труда войти внутрь, приложив к панели с цифрами. Дверь запипикала и Эдвард почувствовал свой шанс:
– Извините, я здесь не живу, но мне нужно передать что-то…
– Таких, как вы, много, поэтому извините, но нет. Не впущу. – пробормотала пожилая женщина, но для Эдварда ее голос звучал как шипение змеи.
– Так я же к Нат…
– До свидания! – не дала она ему договорить и вредно растянула гласные, прощаясь с ним.
Он отчаянно припал к двери и постучал кулаком, но никакого ответа не последовало.
« Да что ж за день-то такой! Мама не отвечает, в лужу наступил, старая карга не дает войти внутрь и спокойно передать супы… Бред и идиотизм. »
Стоя опять у забора, оперевшись ногой, его осенило, что он даже не знает этаж и номер квартиры.
« Ну и чем я думал?.. Стоит дозвониться до мамы. »
Но мать все никак не отвечала. Спустя час ожидания ему окончательно это надоело и он ушел в кромешной тьме оттуда. Нахмурив брови, он шел быстрыми и твердыми шагами по направлению к своей квартире.
« Ох, что-то я слишком зол сегодня, хотя понятно почему. Непривычно плохой день выдался для меня. Самое смешное, что я так и не передал этот злосчастный пакет этой тетке. „Для тебя это не составит труда“ – ну да, конечно, вообще не составило. Где вообще она держит свой телефон?.. Когда я пропускаю один ее звонок – то это уже конец, а она спокойно может игнорировать меня весь день, хоть и я уверен не специально. Не честно, просто не честно… – Эдвард увидел перед собой лужу и усмехнулся, обойдя ее аккуратно. – Было бы замечательно опять наступить на что-то. Странно, а что это я заметил сейчас лужу, разве я не должен в очередной раз намокнуть и испачкаться?.. Такой же сегодня у нас день! – жаловался он на жизнь, но не с язвительной горечью. – Ну, лучше успокоиться на самом-то деле и все будет нормально. Тяжело это сделать, да, но стоит постараться… »
Уже пройдя несколько улиц, он вошел в подъезд и поднялся на нужный этаж. Он немного остыл и злость не распирала его, но на это свободное место засела грусть. Он сразу пошел в спальню и лег в кровать, дабы поскорее уснуть и забыть этот день навсегда, но мысли провоцировали бессоницу и отбивали напрочь желание уйти в яркий, а может и нет, сон. Эдвард постоянно размышлял о своем положении, в котором он поневоле пребывал. Но почему поневоле?
« Поддаться мнению других людей – это было, пожалуй, моей ошибкой, которая сильно повлияла на мою жизнь. Надо было до конца отстаивать свою позицию… Хотя о чем я говорю, если даже эту самую „позицию“ ни разу не показал? Я откровенно слабый человек, поэтому мне будет тяжело осуществить свои прихоти и желания. Винить во всем маму глупо, конечно, и не стоит, но факт того, что она приложила к этому руку и даже сыграла самую важную роль в этом решении – отрицать нельзя. Да – я тюфяк и с этим мне как-то придется жить в дальнейшем. Я еще на что-то надеялся… Глупо, очень глупо и по-дурацки все вышло, а так не должно быть все же. В этом случае не думаю, что сработает поговорка: стерпится – слюбится; хоть я и не в совсем правильном контексте использую это изречение. Но, вдруг и вправду слюбится?.. Я откуда могу знать? Эх… Ужасный, скучный юрфак… Как я вообще смогу туда ходить еще два года, когда мне это профессия совсем не по душе? И что с этим делать? Можно взбунтоваться и убедить маму, что каждый день я страдаю из-за этого… нет, не так – уж слишком я звучу трагично и жалко, в то время как на самом деле все не настолько ужасно, хотя и далеко не хорошо. Просто надо с ней серьезно обсудить этот вопрос и прийти к нормальному выходу из этой ситуации. Она же понимающий человек, к тому же моя мама, так что все будет хорошо, главное решиться да и все с этим. – он вдохновился этой идеей и принял окончательное решение. – Завтра поеду с утра к ней, она как раз дома будет и начну беседу. »
Он лег на бок и заснул.
Следующим утром, проснувшись от будильника в девять часов утра, он пошел пока в ванную. Проделывая всю стандартную утреннюю рутину, мысли не отходили от него ни на шаг и в первую очередь его беспокоило, как ему стоит подвести к этой теме либо же вообще с чего начать этот разговор? Важную также роль играло здесь ее настроение, от которого зависел исход этой беседы.
« Стоит ли раскрыть все карты ей или же аккуратно намекнуть? Вот с этим беда; я не знаю, как правильнее поступить в данной ситуации. Уж больно я зависим от ее мнения, так что нужно здесь включить свою проницаемость на максимум. – рассуждал он и чистил зубы, махая щеткой то вверх, то вниз, после чего проявилась белая пена на кончиках рта. – Когда я начинаю мямлить – этого она тоже не любит. Осторожность в общении с ней нужно держать постоянно на должном уровне. – Эдвард положил щетку в стаканчик, вытер полотенцем лицо, разделся и намерялся принять душ, на что уходило не более пяти минут. – Хотя, мне кажется я нагнетаю. Так обдумываю каждый свой шаг, как будто иду продавать душу дьяволу. Нет, все же она моя мать и должна понять, даже если ей и не очень понравится эта идея. Ну, а в противном случае придется прийти к чему-то другому; там уже будем думать… – Эдвард был любителем горячего душа, так что зеркало быстро запотело и покрылось мутным слоем, который уничтожал главную функцию этого предмета; он вышел с полотенцем, обернутым вокруг пояса, и в спальне принялся надеть уже подготовленную им самим одежду, которая лежала на кровати. – Ну… – он держал перед собой майку и смотрел на нее, но затем опустил руки и вздохнул. – Обидно, я искренне надеюсь, что все пройдет хорошо для меня и я уйду счастливым, но если так не будет, то грусть еще сильнее поробатит меня. И это тоже надоело! Каждый раз о чем-то думаю и по итогу впадаю в какую-то ненужную, бессмысленную депрессию, от которой избавиться тоже нелегко. Нет, кажется, все эти намерения не стоит осуществлять в жизнь. Ничего и так не выйдет, здесь хорошо было бы прийти к другому выходу, более или менее ориентированному на мои личные действия, благодаря которым получится изменить ход моей жизни, не позволяя в нее вникать другим людям. Да, точно, тупая была затея. – он бросил эту майку обратно на кровать к джинсам, а сам надел домашние шорты. – Теперь интересно будет подумать над этой темой и решить с чего же мне стоит начать реализовывать свои прихоти. Знаю ли я вообще чего хочу от этой жизни? В общих тонах, вроде да; но конкретно-то? – он застопорился на секунду и глубоко ушел в себя, выискивая ответ на этот легкий, казалось бы, вопрос. – И вправду… Единственное, что я знаю и в чем уверен, так это в моем желании изменить свою жизнь и поменять вектор развития, но в какую сторону, нужно признать, я без понятия. Эх… »
Эдвард посмотрел на одежду и все же решил выйти, но просто проветриться на улице. Он, как только полностью оделся, взял смартфон и набрал номер своего ближайшего соратника, с кем он проводил больше всего времени. Гудки проходили и только спустя несколько гудков, он поднял трубку:
– Але?
– Здорова, хочешь прогуляться? – спросил Эдвард, придерживая телефон ухом, пока он надевал кеды на ноги.
– Слушай, у меня сейчас пара и ты немного не вовремя.
– А, понял, извини.
– Но ближе к вечеру можно будет. Короче, напишу тебе, давай.
Разговор был окончен и Эдвард с серым настроением вышел из дому на свежий воздух. На улице моросил дождик, но наличие яркого солнца на небе говорило о том, что скоро он закончится и сильнее точно не пойдет. Внешняя среда совсем не гармонировала с внутренним состоянием Эдварда, что не очень хорошо сказывалось на нем: этот конфликт привел к своеобразному когнитивному диссонансу, но в узком понимании состояния души. Царивший внутри него настрой противостоял внешним факторам, которые старались повлиять на Эдварда, от чего он не был против и сам считал себя достаточно зависим от погоды, но пока в этой борьбе доминировал больше внутренний безжалостный настрой, не позволяющий себе терять позиции, хотя потихоньку это происходило.
