Лука Люблин
Плохое зимнее утро
Стиль жизни Давида изменился в худшую сторону, только теперь это происходило огромными шагами и остановить полную личностную деградацию уже не представлялось возможным. Раньше, как мы отмечали, он совершенно не был самовлюблен и порой делал вещи целенаправленно в ущерб себе, теперь же такое пренебрежительное отношение к самому себе достигло пика: намеренно самоувечьем он не занимался, но тело свое перестал как-либо беречь; про здоровье забыл окончательно и количество употребляемых ежедневно таблеток увеличилось до смертельной дозы. Он понимал, что ходит по краю жизни и ничего не собирался с этим делать – наоборот, с каждым днем ставил перед собой новые задачи, искал тот предел своих возможностей, которые ему так хотелось выразить наружу. В общем, смерть была близка и это понимали все.
Поток его мыслей, облекающийся в понятные слова стали для него редкостью – теперь большинство его мысленных процессов были просто выражены ассоциациями и картинками. Но иногда, во время близкого к трезвости – к трезвости для Давида – состояния, он позволял себе прямо о чем-нибудь рассуждать и один из таких редких моментов мы оставим тут. Мысли его шли в основном обрывочно, с небольшими, нужными для него паузами, которые он использовал для разных физических потребностей, из которых самым популярным было сделать глоток алкоголя:
«А какой же прекрасный был сон. – рассуждал он в один из дней, ходя по своей комнате от стенки к окну и обратно с приоткрытым ртом и глупым, бессмысленным взглядом постоянно устремленным куда-то вперед. – Такой простой и такой классный… – слова произносились достаточно медленно как у пожилого человека, но в его случае это было обусловлено не устоявшимся моральным состоянием, ну и как обойтись без влияния седативных препаратов. – Сидел себе спокойно на скамеечке, вокруг никого, только пение птиц и шелест листьев. Слабый, прохладный ветерок дул прямо мне в лицо и помогал уточкам быстрее плыть по озеру. Мама была впереди, сзади много утят. Сколько их было вообще? Ну вроде где-то 5, может 6. – он остановился у столика и сделал глоток самого дешевого коньяка из магазина. – И все. Реально, больше не было ни-че-го… Скучный сон, даже не очень красочный, но такой добрый, эх… – он опять выпил, но поменьше чем до этого. – Кхм, кхм… Уже с утра чувствую в горле че-то застряло и никак не могу избавиться. Кхм, от этого кома. И че дальше-то было? Вроде ничего, ха-ха, максимально тупой сон, но… Ладно, не буду больше. Потом я просто проснулся. Пошел в туалет, сделал свои дела. Вернулся в комнату, сел за комп. Че-то посмотрел, что-то прочитал. Купил это говно в магазине, теперь сижу, ой, хожу, попиваю. Ладно, грубо сказал, не такой плохой коньяк, видал и хуже. – он выпил до конца и начал наполнять опустошенной стакан. – Хотя, может и этот самый худший… Не знаю, короче, я давно уже ничего не знаю. Надо проблеваться, хоть и с утра, как всегда, я уже все сделал, но хочется еще, что-то осталось внутри, неприятно. Сегодня утром думал вырву вместе со рвотой еще орган какой-нибудь. Фу! Ужасно было! Жаль, что только благодаря этому мерзкому процессу я могу жить. – Давид опрокинул залпом весь стакан с коньяком и упал устало на кровать, уснув меньше чем за пять минут, хоть и этот сон оказался непродолжительным: он проснулся через полчаса и сразу сел за компьютер, дабы посмотреть фильм про девяностые года в Америке с обязательным атрибутом, в виде темы наркотиков.»
Пока Давид переживал самый сложный и болезненный период своей жизни, Илья глубоко окунулся в студенчество, правда для будущего врача оно было не таким веселым и легким. Он полностью погряз в учебе, при этом это было только начало. Ректор обещал ему, что уже со второго семестра все будет намного сложнее:
– А что же ты ожидал, друг мой? – сказал он ему с широченной улыбкой до ушей, которая насторожила Илью. – Пока радуйся, что программа легка, в основном повторения тех тем, которые вы и так знали, а дальше что будет…
Илье вообще не хотелось думать про ожидающие его ужасные задачи и просто сосредоточился на протекающей учебе. Диана попала в другой университет и ее учеба протекала так же нормально, без критических моментов, но, как и большинство ее одногруппников, она со страхом и вызовом ожидала самые сложные года, через которые проходили все врачи и в красках рассказывали об этом периоде, как о кровавой войне, через которую не все готовы пройти, но назад пути уже не было. Им обоим очень помогало ежедневное общение и обмен эмоциями друг с другом; как я уже написал выше, теперь они официально вступили в романтические отношения и были полностью откровенны в своих чувствах. Единственная загвоздка, о которой они даже не задумывались, заключалась в том, что за все это время у них не произошло даже микро-ссоры на бытовом хотя бы уровне – они успели пожить вместе две недели и ни одного спора между ними не произошло. Илья еще понятно почему об этом не задумывался, но как Диана со своей женской проницательностью ни разу об этом не подумала остается до сих пор удивительным фактом. Любовные отношения между людьми всегда наполнены жизнью, а значит не идеальны. Впереди их еще ожидали тяжелые испытания, но пока все шло великолепно и никто из них не смел задуматься о грусти или трудностях в отношениях.
Эпизод с их признанием друг другу в чувствах было наполнен смущением и детской искренностью, любовью. В день объявления результатов экзаменов он предложил ей выйти прогуляться, несмотря на то, что они получат. Оба взяли высокие баллы и при встрече счастливая Диана прыгнула на него с распростертыми руками и некоторое время повисла на нем, пока он с удовольствием сжал ее тонкую талию. В тот момент его ударила и не отпускала до конца дня мысль, что сегодня он должен во всем ей признаться. Он глубоко в душе надеялся на ее взаимные чувства, но не имел ни малейшего понятия как она к нему относилась на самом деле: будь на его месте парень повнимательнее и более искусный в чтение людей и их настоящих чувств, он бы давно уже решился выдать на распашку всю свою душу. Диана же ждала первых шагов от Ильи, но уже была готова самой все рассказать, правда в этом не было нужды. После обмена счастливыми эмоциями, они пошли в кафе, – Илья самостоятельно оплатил счет, несмотря на все уговоры Дианы взять с нее денег – затем они прогулялись по городу, походили по магазинам и ближе к вечеру оказались у чертового колеса, высотой примерно 80 метров. Диана до безумия боялась высоты и Илья упрашивал ее всеми возможными способами получить в первый раз этот опыт. Диана долго отнекивалась, но Илья настырно стоял на своем и в конце концов она согласилась. Она вся дрожала, когда пришло время взобраться в движущуюся кабинку. Илья сразу ловко запрыгнул в первую и протянул ей руку, за которую она крепко схватилась и оказалось рядом с ним.
– Ох… Вот для тебя это пустяки, а вот мне реально страшно. – она не оглядывалась по сторонам, смотрела в пол либо закрывала глаза и просила Илью на вставать с места.
– Не переживай ты так, все будет хорошо. Зато первый раз прокатишься и увидишь, какой красивый вид открывается на самом верху.
Она отказывалась поднять свой взгляд с пола, но Илья не собирался вот так все оставить.
– Извини, но мне тогда придется тебя заставить, потому что так ты упустишь самое важное, ради чего люди и покупают сюда билеты.
– Да блин страшно мне, очень.
– Не переживай, ты же тут не одна. Я тебя уверяю, ты не пожалеешь.
Их кабинка уже прошла четверть круга и Илья неожиданно застопорился в своих мыслях. Он замолчал и смущенно опустил свой взгляд в пол, при том иногда поглядывал на красивую Диану, соединившую ноги друг к другу и крепко сжавшись в них своими руками. Ее обворожительное лицо с закрытыми, дрожащими веками заставляло Илью смотреть только на нее и никуда больше, да и он сам уже был не против. Он понимал, что вот-вот они дойдут до высшей точки, откуда перед ними растелиться большая часть города, и надо будет каким-то образом, желательно самым романтичным и удобным для него, признаться ей в своих чувствах. Времени оставалось совсем чуть-чуть и перед ним стояла задача все продумать заранее, но как бы он не старался мозг в тот момент отказывался работать в нужном темпе, поэтому никакой картины как это могло бы произойти, он перед собой не нарисовал. Были сделаны отчаянно и с трудом некоторые жалкие наброски, не имеющие надежды в практической их реализации. Вскоре для него стало понятно, что придется импровизировать и говорить без подготовки – быть может, для передачи искренних чувств, так даже лучше.
Резко наступившая тишина забеспокоила Диану и так напуганную всей ситуацией:
– А почему ты замолчал? Что случилось? – спрашивала она с тревогой и переживаниями в голосе. – Ну, скажи что-нибудь!
– Да, извини, я просто задумался че-то… – быстро успокоил он Диану, как бы выйдя ото сна.
– Пожалуйста, больше так не молчи, пока мы не спустимся. – попросила она его милым девчачьим, чуть вздрагивающим голосом, чем Илья умилился и все пытался найти подходящего момента для признания.
Кабинку отделяло от пика, пожалуй, расстояние в 10 градусов от всего круга, если делать подсчет с места где они сели. Оставалось совсем чуть-чуть и как только Илья заметил опущение перед ними кабинки, он громко откашлялся, выпрямил спину и начал упрашивать ее открыть глаза ради открывшегося вида на вечерний, светящийся город:
– Не буду! Нет, не хочу, не буду!
– Пожалуйста, буквально на одну секунду, ради меня.
– Нет, все, я правда не могу это сделать, ничего страшного если я пропущу этот момент.
Естественно для Ильи это было ужасом, он не мог упустить этого прекрасного, может единственного шанса. Впав в переживания и почувствовав быстрое биение сердца он неожиданно для самого себя чуть повысил голос:
– Ну, пожалуйста! Я тебе должен кое что сказать важное!
Диана, услышав этот тон, сразу поняла в чем заключались его намерения, без лишних слов открыла глаза, взглянула прямо в его смущенное лицо с опущенным взглядом и внимательно прислушивалась к каждому его слову, еле выходящему из его уст и с сопровождающимся дрожащим тембром. В конце она его крепко, молча обняла, смутив таким странным и непонятным жестом Илью, но в конце добавила:
– Как же долго ты к этому готовился. Хорошо хоть сейчас, а не через десять лет. – сказала она без подтрунивания и с влажными глазами опять обняла Илью, чем дала окончательный и ясный для него ответ.
С того дня и начался их самый счастливый период в жизни, наполненный самыми разными красками, о даже существовании которых Давид не имел понятия.
Как мы написали вначале этой главы, он встал с кровати и сонно опустил ноги в груду одежды, непонятного мусора, барахла. Пока снег шел за окном, Давид медленно направился в туалет и вырвал в пожелтевший унитаз. Обычно после такой оздоровительной процедуры он трезвел и на время приходил в нормальное состояние, но последние несколько дней это не помогало – он застывал некоторое время над унитазом с закрытыми глазами и, держась за ободок, как-то пытался разбудить себя громкими мыслями, которые уже атрофированная голова никак не воспринимала. Он мертвенно встал с красных колен, слабым нажатием смыл свою рвоту и, немного раскачиваясь в разные сторону как неваляшка, пошел обратно в постель, даже не помыв руки и лицо. Его грузное тело лежало опять на постели. Непонятные, неразборчивые мысли в его голове жили и активно передвигались из одного полушария в другое, хоть и физически его состояние не было таким же. Внутри теплилась надежда, что совсем скоро он наконец-таки встанет и войдет в этот новый день широким, уверенным шагом, однако пока тело настолько было приклеено к кровати, что Давид не видел никакой возможности хотя бы на секунду подняться с него. Его мысли уже расплывались в невероятные и бессмысленные краски, напоминающие ему летнею пору, где он ребенком бегает по улице, иногда ездит на велосипеде, вместе с друзьями, кидается маленькими камушками в проезжающие машины, раскачивается сильно на качелях… В один момент что-то щелкнуло, он опомнился от грез и резко встал с кровати. Он покрутился вокруг себя, огляделся по сторонам, решил выйти в залу – было понятно, что его куда-то несло непреодолимое желание, но куда, зачем – не было ясно и для него самого; тело без его ведома находилось теперь в постоянном движении, мысль не успевала за ним. Давид ничего не понимал что происходит, казалось ему в тот момент принадлежали только глаза, безучастно следившие за происходящими активностями. Он обошел всю свою квартиру быстрым шагом, но ему не хотелось на том останавливаться и он первоначально пошел к шкафу, чтобы одеться, на полпути передумал и решил выйти из дома в той же домашней, мятой, грязной пижаме – только обувь надел и куртку накинул, не застегнув.
