Луиза Пенни
Стеклянные дома
Глава шестая
– Кому еще вы рассказывали о вашей теории кобрадора? – спросил Арман у Матео.
День только начинался, и гости пригласили деревенских в гостиницу на чай. Гамаш отвел журналиста в угол, где они могли поговорить без помех.
– Никому. Хотел, чтобы вы узнали первым.
– Bon.[14] Пожалуйста, никому больше.
– Почему?
– Особых причин нет. Просто хочу получить подтверждение, прежде чем слухи выйдут из-под контроля.
– Все уже подтверждено, – с некоторым раздражением произнес Матео. – Я же говорил вам.
– К сожалению, месье, ваши слова, как и мои, нуждаются в проверке.
– И как вы это сделаете?
– Мой агент разбирается с вашей информацией. Я отправил ему фотографию. Скоро у нас будет подтверждение. И тогда мы сможем поговорить.
– Отлично.
– Merci.
– Поторопитесь, – сказала Рут с дивана. – Я просохла.
– Ты не просыхаешь с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, – заметил Габри, наливая ей виски в чашку костяного фарфора.
– Выборы Никсона, – вспомнила Рут. – Действует очень отрезвляюще.
– Вы заметили, что вокруг этого существа повсюду птицы? – спросила Клара.
– Он похож на статую, – сказала Рейн-Мари.
– Надеюсь, они обгадят его, – заявил Матео.
Теперь, когда птицы стали садиться на голову и плечи человека в мантии, он должен был бы казаться комичным, но воробьи только усиливали ощущение чего-то жуткого. Он походил на черную мраморную статую на кладбище.
– С тобой все хорошо? – спросила Рейн-Мари.
Арман, как и все остальные, смотрел на фигуру на лугу. Он словно вошел в транс.
– У меня какое-то странное ощущение, – прошептал он. – На мгновение я подумал: что, если мы все понимаем неправильно и он пришел сюда не со злом, а с добром?
– Вы не первый, кто приписывает кобрадорам героические качества, – сказал Матео. Он стоял рядом и слышал их разговор. – Этакий Робин Гуд. Восстанавливает справедливость. Но тут, – он наклонил голову к окну, – тут что-то другое. Почти ощущается запах гниения.
– Это запах навоза, – пояснил Габри, подливая Матео вина. – Месье Лего удобряет свои поля. – Он глубоко и удовлетворенно вдохнул и выдохнул. – А-а-а. Запах дерьма. Как вы его называете – кобрадор?
– Это всего лишь слово, – ответил Матео. – Прозвище.
Он поскорее отошел, прежде чем Габри начал задавать вопросы.
– Он дал этому существу прозвище? – спросил Габри у Гамашей.
Арман пожал плечами и посмотрел на Матео, болтающего с Кларой. И подумал, случайно ли Матео упомянул о кобрадоре именно в присутствии Габри. Как раз после того, как Гамаш попросил его не распространять слухи.
Случайная оговорка? Намеренная? Стратегическая?
– А где Кэти? – спросила Мирна.
– Несколько минут назад была здесь, – ответил Патрик, оглядываясь.
– Она сказала, что съездит в микропивоварню в Саттоне и привезет еще пива, – сообщила Леа, поднимая свой стакан. – Доказательство того, что Господь любит нас и хочет, чтобы мы были счастливы. Бенджамин Франклин.
Гамаш посмотрел на Леа Ру, думая, не настанет ли в недалеком будущем день, когда он будет работать на нее. На следующего премьер-министра Квебека.
Габри, следуя за Рут с бутылкой виски, словно преданный викторианский слуга, сказал:
– Ненавижу пиво. Никогда его у нас не будет. Оно плохо влияет на атмосферу.
– А утка – нет? – спросил Патрик, уставившись на Розу.
– Мы делаем исключения, – сказал Габри. – Утка и прибаутка – одна семья.
– Вообще-то, мы любим, когда Рут и Роза поблизости. На их фоне остальные не кажутся сумасшедшими, – добавила Клара.
– Что ж… – протянула Леа.
– Стеклянные дома, – сказала Рут, прижимая к себе Розу и недовольно глядя на Леа.
Она рассеянно положила руку с выступающими венами на крылья Розы, крепко прижатые к спине. Как у очень маленького архангела. Роза и впрямь была настоящий архангел.
Леа вздохнула и улыбнулась:
– Вы совершенно правы. Мои извинения.
– Кстати, ты ошибаешься.
– В чем?
– Бенджамин Франклин не говорил этого о пиве, – сказала Рут.
– А кто это говорил? – спросила Мирна.
– Франклин, – ответила Рут.
– Но вы только что… – начал было Патрик.
– Он говорил это не о пиве, – пояснила Рут. – Он писал другу о вине. Цитату похитили люди, которые считали, будто интеллектуала и дипломата лучше подавать как человека из народа. Предпочитающего пиво вину. Такова политика, non? – Она снова повернулась к Леа. – Иллюзия.
– Вы правы, – сказала Леа и подняла стакан с пивом за пожилую женщину.
Но ее глаза больше не светились весельем.
«Да, – подумал Гамаш, держа в руке стакан виски, которое налил ему Габри, но не притрагиваясь к напитку, – здесь явно происходит нечто большее, чем заметно глазу».
– Он не выглядит знакомым? – спросила Рейн-Мари.
Никому не нужно было спрашивать, кого она имеет в виду.
– Ну, если учесть, что он стоит там уже больше суток, то да, кажется, – ответила Клара.
– Нет, взгляни еще раз.
Они молча уставились на фигуру в мантии, стоящую в одиночестве на деревенском лугу в хмурый ноябрьский день.
Тишина, казалось, простерлась за стены комнаты. За стены гостиницы. Проникла во всю деревню. Стеклянный купол словно увеличивался в размерах. Накрывал все больше и больше пространства Трех Сосен.
Два дня назад дети на лугу играли, смеялись и кричали. Теперь ничего этого не было. Ни потасовок. Ни беготни. Даже птицы на его плечах замерли, словно окаменели от соприкосновения с ним.
– Он похож на святого Франциска Ассизского, – заметила Клара.
– Я тоже так подумала, – кивнула Рейн-Мари. – Со всеми этими птицами.[15]
– Не обманывайте себя, – сказала Леа. – Это никакой не святой.
– Вы не спрашивали архангела Михаила о нашем госте? – спросил Гамаш.
Рейн-Мари повернулась к нему, удивленная вопросом. Но ей тоже было любопытно услышать ответ.
Никто из них не верил, что архангел Михаил действительно приходит к старой чокнутой поэтессе. Они даже не верили, что она сама в это верит. По-настоящему.
Но всем было любопытно.
– Спрашивала.
– И?..
На вершине холма появилась машина, едущая в деревню.
– Наверно, Кэти, – сказал Патрик. – Нет. Это не наше авто.
Машина остановилась напротив существа. Птицы взмыли в воздух, но фигура в мантии осталась стоять.
Наконец машина двинулась дальше.
Приехал Жан Ги с новостями.
* * *
– Что же выяснил инспектор Бовуар? – спросил прокурор.
Заседание подходило к концу, и он нажимал, поторапливал старшего суперинтенданта. Хотел, чтобы тот выдал еще крупицу информации, прежде чем судья прервет заседание до завтра.
Хотел, чтобы в голове у присяжных застряло то последнее, что они услышат сегодня, прежде чем разойдутся по уличным кафе или пивным выпить холодненького в этот жаркий день.
Прокурор кивнул секретарю:
– Еще раз вещественное доказательство «А», s’il vous plaît.[16]
И опять появилась деревня с темным пятном посредине. На этот раз вместо молчания или долгого вздоха среди зрителей пробежал шепоток узнавания, даже возбуждения.
Их потрясение обернулось привыканием, легким щекотанием нервов. Тревога прошла. Они чувствовали себя почти спокойно и были горды тем, что сумели так быстро приспособиться к столь странному зрелищу.
Конечно, то было всего лишь изображение. Ненастоящее.
И их бравада была обманчивой. Ненастоящей.
Гамаш знал (и подозревал, что они тоже знают), что это большая ошибка – чувствовать себя спокойно рядом с таким существом. Даже рядом с его фотографией.
– Итак? – поторопил его прокурор.
Хотя Гамаш согласился со стратегией спешки, но по своему многолетнему опыту дачи показаний в этом высоком суде он знал, что ни в коем случае нельзя из-за спешки оставлять вопросы без ответа. Оставлять лазейки для защиты, которые она попытается расширить и через которые виновный сможет уйти от наказания.
И теперь Арман Гамаш должен был проявить чудеса ловкости и проворства, подобно канатоходцу, выступающему под куполом цирка.
К тому же были кое-какие обстоятельства, которых не знал даже прокурор. И не должен был знать.
– Инспектор Бовуар всю субботу исследовал историю сборщика долгов во фраке. Когда он счел, что собрал достаточно информации, он приехал в Три Сосны.
– Но зачем ехать? Почему нельзя сообщить по телефону или отправить по электронной почте?
– Он хотел своими глазами увидеть это существо. Чтобы убедиться. До этого он опирался только на фотографию, которую я ему прислал. Ему нужно было увидеть это существо воочию.
Гамаш не сказал, что Жан Ги также чувствовал необходимость передать ему информацию при личной встрече. Чтобы видеть реакцию.
– И?..
* * *
– Что вам известно, patron? – спросил Бовуар.
Они сидели в гостиной дома Гамашей в Трех Соснах. Жан Ги, Рейн-Мари и сам Гамаш.
– Лишь то, что рассказал нам Биссонетт, а я переслал тебе, – ответил Арман. – Это сборщик долгов во фраке.
– Кобрадор, – кивнул Бовуар. – Oui. Но только не настоящий.
Он отставил в сторону чашку с горячим шоколадом и вытащил из сумки папку. Из папки извлек несколько листов, в основном фотографий, разложил их на кофейном столе и слегка перемешал, как наперсточник на улице.
Когда он закончил, на столе перед Гамашем лежал веер из фотографий.
– Вот это, – Бовуар взял фотографию, лежащую в стороне, – сборщик долгов во фраке.
Он показал знакомую уже фотографию человека в цилиндре и фраке. В белых перчатках. С портфелем. На котором крупными буквами было написано «Cobrador del Frac».
– А вот то, что я хочу вам показать, – продолжил Жан Ги.
Он переместил первую фотографию из разложенных веером поближе к Гамашу.
– Тысяча восемьсот сорок первый год. Деревня в Пиренеях. Одна из первых сохранившихся фотографий. Дагеротип.
Изображение было серым, расплывчатым. Узкая, мощенная брусчаткой улица, петляющая между прочными каменными домами. Вдали можно было различить горы.
– Люди и животные не видны, – пояснил Бовуар. – Пленку нужно было экспонировать десять минут. Все находящееся в движении не проявлялось.
Арман надел очки и наклонился над фотографией. Если бы месье Дагер фотографировал его, то Арман бы точно проявился.
Наконец он посмотрел поверх очков на Жана Ги.
И тот кивнул.
– Это кобрадор, – сказал Жан Ги чуть ли не шепотом. – Фрак добавил гораздо позднее какой-то умный маркетолог. Но этот – настоящий. Подлинный.
Рейн-Мари наклонилась над фотографией. Она видела здания, улицы, ландшафт вдали. И больше ничего. Ее глаза быстро скользили по фотографии.
И только перестав шарить глазами по снимку, она увидела.
Оно возникало из снимка. Медленно. Обретало четкость. Становилось все яснее и яснее.
Темнее и темнее.
И наконец ошибиться стало невозможно.
У стены стоял человек. Стоял так неподвижно, что даже десятиминутная экспозиция зафиксировала его. И только его.
Все остальное, что было живым, – лошади, собаки, кошки, люди – исчезло, словно все покинули деревню. Осталось лишь существо в темной накидке и в капюшоне, с черным бесстрастным лицом.
Это напоминало одну из фотографий, снятых после атомной бомбардировки в Хиросиме, где от людей остались отпечатки на стене, а сами они были уничтожены. Вечная тень. И ничего живого.
Здесь, в этой испанской деревне, тень осталась. В ней не было ни гнева, ни печали, ни радости, ни жалости, ни торжества. Ни осуждения. Осуждение уже состоялось.
Коллектор. Пришел за долгом.
– Лишь недавно, когда в Париже готовили выставку работ Луи Дагера, кто-то заметил этот снимок, – сказал Бовуар. – Вот этот, – он показал на следующую фотографию, немного четче, – сделан в тысяча девятьсот двадцатых годах, а этот, – он взял следующую, – в тысяча девятьсот сорок пятом. Через неделю после окончания войны в Европе.
На фотографии фигура в мантии стояла перед мужчиной средних лет, который отчаянно протестовал, а другие люди смотрели на них.
– Этого человека уволокли и повесили как коллаборациониста, – сказал Жан Ги. – Он доносил на друзей и соседей, предлагал укрытие евреям, а затем сдавал их, получая подачки от нацистов.
Глядя на этого человека – ужас на лице, впалые небритые щеки, умоляющий взгляд, растрепанные волосы, помятая одежда, – трудно было не проникнуться к нему сочувствием. Пока ты не начинал задумываться о его жертвах. Мужчинах и женщинах, мальчиках и девочках, которые погибли. Из-за него.
Кобрадор нашел его и преследовал. Как зверя. До самой смерти.
– Его повесил кобрадор? – спросила Рейн-Мари.
– Нет. Только указал на него пальцем, – ответил Жан Ги. – Остальное сделали другие.
Кривым пальцем, подумал Гамаш. Возможно, Рут была права.
– В первые послевоенные годы кобрадоров видели в Испании гораздо чаще, – сказал Жан Ги. – А потом долгое время – ничего.
– Матео говорил, что не смог найти никого, кто бы видел настоящего кобрадора, – припомнил Арман. – Кстати, эти фотографии он тоже не нашел.
– Или искал не слишком тщательно, – заметила Рейн-Мари. – По моему опыту работы в Национальном архиве я знаю, что журналисты-фрилансеры сосредоточены на конкретной теме и работают в плотном графике. Он писал статью о современных кобрадорах. Не о старых.
– Наверное, так и было, – согласился Арман.
– Но кобрадоров несколько раз видели в последнее время. Настоящих кобрадоров, – сказал Бовуар.
– Вроде нашего, – подхватила Рейн-Мари.
Кобрадор из Старого Света переместился в Новый. В их свет. И они почти чувствовали разложение. Гниение. Хотя Гамаш уже начинал сомневаться, от кобрадора ли исходит этот запах. Скорее, от кого-то другого. Поблизости. От того, за кем пришло существо.
– Значит, все это началось в девятнадцатом веке, – сказала Рейн-Мари, снова устремив взгляд на дагеротип. – Интересно почему.
– Non, – возразил Бовуар. – Non, non, non. Не в девятнадцатом, а в четырнадцатом.
– Семьсот лет назад? – удивилась Рейн-Мари.
– Да. У вас где-то был атлас.
Арман подошел к одной из полок в гостиной и достал большой том.
– У побережья Испании, между Испанией и Марокко, есть остров, – сказал Бовуар, листая страницы, пока не нашел нужную. – Он назывался Кобрадор.
Гамаш склонился над атласом:
– Но тут нет такого названия.
– Верно, название изменили. Но в прежние времена его называли именно так. Сюда отправляли жертв чумы. А также прокаженных, сумасшедших, детей, родившихся с отклонениями. Инквизиция высылала сюда подозреваемых в колдовстве. Оказаться на острове Кобрадор считалось страшнее сожжения на костре. По крайней мере, на костре умирали через несколько минут. А этих людей церковь приговаривала к вечным мукам. И здесь, – Жан Ги ткнул пальцем в остров на карте, – был ад.
Гамаш нахмурил брови:
– Но?..
Жан Ги кивнул:
– Но не каждый читает мелкий шрифт. Как это ни прискорбно для некоторых, не все высланные на остров умирали. Церковь и власти считали, что их убьет болезнь либо они сами перебьют друг друга. Такое, конечно, тоже случалось. Но потом наступили перемены. Все началось с женщин. Некоторые из них начали заботиться о детях. Выхаживать их. Растить.
– Колдуньи совершали мицву,[17] – сказал Арман.
– Это должно было озлобить инквизицию, – заметила Рейн-Мари.
– Борьба между своими закончилась, они стали помогать друг другу, – продолжил Жан Ги. – Построили дома, стали сеять зерно. Вдали от грязных городов многие больные чумой выздоровели.
– Замечательно, – сказал Гамаш. – В самом деле красивая история. На свой манер. Но какое это имеет отношение к кобрадору?
Он показал рукой на окно.
Существо простояло там почти сорок восемь часов, и жители деревни, так и не сумев привыкнуть к нему, ощущали все большее напряжение. У некоторых начали сдавать нервы. Начались споры. В бистро вспыхивали перепалки между закадычными друзьями. Из-за пустяков.
Раздражение можно было объяснить тем, что уже несколько дней в деревне не видели солнца. А казалось, будто несколько недель. Или даже целую вечность. Ноябрьское небо заволокли тучи. Время от времени шел дождь, снег с дождем. Влага проникала под одежду, под кожу, скапливалась в костях.
Но главная проблема была здесь – на увядающей траве деревенского луга.
Очень, очень далеко от испанского острова четырнадцатого века. Далеко от дома.
Стеклянный купол еще больше увеличился, мир кобрадора все рос, его территория увеличивалась, а их – словно ужималась.
– Некоторые из тех, что посильнее, вернулись на материк, – сказал Жан Ги. – Но они были искалечены болезнью, поэтому носили маски и перчатки. И длинные плащи с капюшонами.
– А зачем возвращаться? – спросила Рейн-Мари.
– Ради мести, – ответил Гамаш.
Месть – мощный мотиватор. Нередко берущий верх над здравым смыслом.
– Я тоже так подумал, – сказал Жан Ги, посмотрев на Гамаша. – Но нет. Они стали искать людей, которые изгнали их и прокляли. В основном священников, старших церковных чиновников. Магистратов. Даже принцев. Но как это ни невероятно, найдя их, они им не мстили. Просто преследовали. И это, конечно, не осталось безнаказанным.
– Что произошло? – спросил Гамаш.
– Я думаю, вы знаете. Я думаю, они знали, – ответил Бовуар. Ему не нужно было заглядывать в привезенные им распечатки. Он сомневался, что когда-нибудь сможет забыть прочитанное. – Первых забила до смерти толпа, принявшая этих людей за воплощение черной смерти. Но после гибели одного появлялся другой. Понемногу толпа стала замечать, что люди в черных мантиях и масках никому не приносят вреда. В них даже чувствовалось какое-то достоинство. Они не сопротивлялись. Они просто не сводили глаз с человека, которого преследовали, до тех пор, пока их не убивали.
Гамаш передвинулся в кресле и оглянулся через плечо на деревенский луг.
Такая преданность делу вызывала восхищение. Однако в ней чувствовалось какое-то безумие.
– Священники и власти не могли допустить, чтобы это продолжалось, – добавил Бовуар. – Они догадались, кто эти люди и откуда они появились. На остров Кобрадор отправили солдат, которые убили всех, кого там нашли.
Гамаш сделал резкий вдох. Даже через такое пространство и время он чувствовал их гнев и боль.
– Когда население узнало об этом, обрушился настоящий шквал дерьма, – сказал Бовуар.
Гамаш посмотрел на распечатки, совершенно уверенный, что там это описывается как-то по-другому.
– Фигуры в мантиях стали частью мифологии, – сказал Жан Ги. – Их назвали кобрадорами по названию острова. Но на фоне всего того безобразия, какое тогда творилось в Европе, история с кобрадорами была лишь интермедией. О них вскоре забыли.
– Однако полностью они не исчезли, – заметила Рейн-Мари.
– Non. Похоже, не все выходцы с Кобрадора были убиты. Некоторые избежали смерти. Говорят, что им помогли солдаты, которые не смогли заставить себя подчиниться приказу. Время от времени кобрадоры попадались на глаза людям, в основном в горных деревнях.
– И продолжали преследовать тех, кто совершил что-то ужасное, но остался безнаказанным? – спросил Гамаш.
– Похоже на то.
– И таким образом кобрадоры стали сборщиками долгов.
– Нет, это только современная интерпретация. «Кобрадор» буквально означает «коллектор». Этим они и занимаются. Взысканием долгов. Однако в деревнях они считаются чем-то иным. Воплощенной Совестью.
* * *
Часы в зале суда показывали начало шестого.
Все другие слушания этого дня уже закончились. Из коридора доносились звуки шагов, гул голосов, иногда окрики. Адвокаты, которые только что вели словесные баталии друг с другом, теперь приглашали коллегу выпить за уличным столиком в ближайшей пивной.
Атмосфера в зале, где вела процесс судья Корриво, была тяжелая. Удушающая. Все жаждали поскорее оказаться на свежем воздухе и под солнцем. Вырваться из этих стен, забыть об истории, которая становилась все более пугающей.
Оставалось только задать последний вопрос и выслушать ответ.
– Старший суперинтендант Гамаш, – сказал прокурор. На сей раз в его голосе не слышалось ни напыщенности, ни помпезности. Впервые за весь день он не хорохорился и не актерствовал. Голос его звучал тихо, мрачно. – Вы пришли к какому-нибудь заключению на основании тех данных, которые вам предоставил о кобрадорах инспектор Бовуар?
– Пришел.
– К какому конкретно?
– Кто-то в деревне совершил нечто столь ужасное, что пришлось взывать к совести.
Глава седьмая
– Ты сегодня не вернешься? – спросила Рейн-Мари, когда Арман позвонил ей вечером.
– Боюсь, что да. Переночую в монреальской квартире. Тут много дел, а заседание завтра начнется рано.
– Хочешь, чтобы я приехала? Могу привезти что-нибудь из бистро.
– Нет, спасибо. Боюсь, из меня сегодня плохой собеседник. И мне нужно поработать.
– По процессу?
– Oui.
– Дела идут так, как тебе нужно?
Он потер лоб, взвешивая ответ:
– Трудно сказать. Столько всего должно сойтись. Похоже, между «все идет как надо» и «все идет наперекосяк» очень тонкая грань.
Рейн-Мари и прежде видела, как беспокоится Гамаш по поводу судебных слушаний, в особенности о показаниях некоторых свидетелей. Но в данном случае он был пока единственным свидетелем. Что же обеспокоило его так скоро?
– Ты добьешься приговора?
– Да.
Но ответ был слишком поспешным, слишком уверенным для человека, обычно весьма неторопливого и вдумчивого.
– А как у тебя с обедом? – спросила она.
– Перехвачу что-нибудь здесь, на работе.
– Один?
Арман через приоткрытую дверь заглянул в конференц-зал, где, склонившись над картами Квебека, сидели Жан-Ги, Изабель и другие офицеры. Кружки кофе и тарелки с сэндвичами из кафе по соседству стояли на длинном столе между графинами с водой, ноутбуками и бумагами. А за всем этим виднелись огни Монреаля.
– Oui.
* * *
Старший суперинтендант Гамаш вернулся к своей команде и, надев очки, склонился над большой картой Квебека.
На карте лежали прозрачные пленки. Каждая со своим рисунком, со своими красками.
Яркие всплески. Красного. Синего. Зеленого. Черного.
Сами по себе яркие линии, проведенные фломастерами на прозрачных пленках, не имели никакого смысла. Но если наложить их друг на друга, а потом на карту Квебека, линии соединялись. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что это схема метро. Очень большой сети метро и чрезвычайно загруженной.
И он был бы недалек от истины.
По сути, это была карта подземного мира. Карта организованной преступности.
Одни линии проходили вдоль реки Святого Лаврентия. Другие шли с севера. Многие – из Монреаля и Квебек-Сити. Но все они устремлялись к границе с Соединенными Штатами.
Суперинтендант Туссен, недавно возглавившая отдел по расследованию особо тяжких преступлений, взяла синий фломастер из чашечки на столе.
Для некоторых более молодых членов внутреннего круга Квебекской полиции это было все равно что взять молоток и долото, настолько примитивным был подобный метод картографии. Они привыкли к компьютерам и более точным, более мощным инструментам.
Но карта и прозрачные пленки имели большое преимущество перед компьютером, который можно взломать. А когда они хранились по отдельности, никто не мог разгадать их скрытый смысл.
И это было крайне важно.
– Вот последняя информация, – сказала Мадлен Туссен. – Наш информатор с островов Мадлен сообщает, что груз прибыл два дня назад на борту судна из Китая.
– Два дня назад? – переспросил один из агентов. – Почему потребовалось столько времени на получение информации?
– Еще хорошо, что мы ее вообще получили, – отрезала Туссен. – Мы все знаем, что случится, если они найдут нашего информатора. И он тоже знает.
Она провела фломастером синюю линию от островов Мадлен к заливу Святого Лаврентия.
– Нам известно сколько? – спросил Бовуар.
– Восемьдесят килограммов.
Они молча посмотрели на нее.
– Это фентанил? – спросила Изабель Лакост.
– Oui.
Туссен подняла фломастер. Синий для фентанила.
Все переглянулись. Восемьдесят килограммов.
Самая крупная поставка в Северной Америке. Почти в два раза больше обычного. Определенно самая крупная из тех, о которых им известно.
Картели наглели с каждым днем.
А почему нет? Ведь им никто особо и не мешал.
Все находившиеся в зале повернулись к старшему суперинтенданту Гамашу, который смотрел на крохотную группу островов. Они словно покачивались в морской воде между Гаспе и Ньюфаундлендом. Красивее места не найдешь. Или идеальнее места для наркотрафика.
Земля, обдуваемая ветрами, изолированная, почти необитаемая. И в то же время на торговом пути грузовых судов со всего мира.
Это были ворота Квебека. Канады. Что-то вроде задней двери. Вращающейся двери. Обделенной вниманием властей, которые наблюдали за главными портами, воздушными и морскими.
Но маленькие, невыразимо прекрасные острова Мадлен были оптимальным вариантом.
А оттуда?
Гамаш охватил взглядом четкие линии, проведенные фломастерами разного цвета. Они начинались в разных концах Квебека, но шли в одном направлении.
К границе. La frontière.
К Соединенным Штатам.
Почти все линии, все цвета сливались и проходили через маленькую деревню, даже не отмеченную на карте. Гамашу пришлось обозначить ее.
Три Сосны.
Теперь она исчезла под цветными линиями, идущими к границе.
Наркотики текли в Штаты через эту дыру в границе, а назад через нее текли деньги.
Тонны кокаина, метамфетаминов, героина пересекали здесь границу. На протяжении многих лет.
Когда Гамаш встал во главе Квебекской полиции и оценил масштабы проблемы с наркотиками в самом Квебеке и за его пределами, он понял кое-что еще. Только часть грузов могла перемещаться по традиционным маршрутам.
Как же проходило остальное?
Арман Гамаш, новый старший суперинтендант Квебекской полиции, собрал несколько команд, чтобы выявить наркотики, изготовляемые в самом Квебеке и импортируемые, потребляемые здесь или предназначенные для более емкого рынка.
Он организовал ряд команд. В них вошли ученые, хакеры, бывшие преступники, информаторы, морские и авиационные эксперты, люди, внедренные в банды байкеров, докеры, представители профсоюзов, упаковщики и даже маркетологи. Большинство понятия не имели о конечной цели или даже о том, на кого они работают. Каждому поручались маленький сектор и решение одной задачи.
Если наркотики сходились в одной точке, то и информация тоже.
Она поступала к старшему суперинтенданту Гамашу.
Готовился решительный удар. Не серия мелких уколов, а сильный, быстрый, эффективный удар. В самое сердце.
По прошествии почти года тщательных расследований появились линии на прозрачных пленках. Они пересекались. Переплетались. Так была выявлена система.
Но старший суперинтендант Гамаш бездействовал.
Невзирая на уговоры старших офицеров, Арман Гамаш выжидал. Терпел удары критики от отдельных людей, профессионалов, политиков, общества и коллег, которые видели только рост преступности и бездействие со стороны Квебекской полиции.
Наконец команда нашла то, что искала. Человека, стоявшего во главе всего этого.
Прорыв произошел благодаря сотрудничеству, разведке, мужеству агентов, работавших под прикрытием, и информаторов.
И появлению темной фигуры на исхлестанном дождем деревенском лугу.
Хотя немногие знали, что это и есть поворотный момент, а Гамаш делал все возможное, чтобы сохранить это в тайне.
Офицеры смотрели на старшего суперинтенданта Гамаша. Ждали, когда он скажет что-нибудь. Скажет, что делать.
Суперинтендант Туссен опустила ярко-синий фломастер и провела на пленке линию от гавани на островах Мадлен через кривую полуострова Гаспе. Фломастер скрипел, неторопливо двигаясь вдоль реки Святого Лаврентия. Наконец повернул вглубь континента. И вниз, вниз.
Пока синяя линия не уперлась в границу.
Здесь Туссен остановилась.
Она взглянула на Гамаша, который глядел на карту. На эту линию.
Потом он поднял голову и посмотрел поверх очков. На стену. И на схему, висевшую на ней.
Это была карта другого рода. На ней были показаны не потоки наркотиков, денег и насилия, а распределение власти.
К схеме прилагались фотографии. Полицейские фотографии анфас и в профиль, большинство – снимки, сделанные с большим увеличением.
На них были изображены мужчины и женщины, занятые своими делами. Внешне вполне нормальные. Но только внешне. Кожа, натянутая на пустой барабан.
А наверху, где сходились все линии, оставался темный силуэт. Без фотографии.
Без лица. Без выражения. Не совсем человек.
Арман Гамаш знал, кто это. Мог поместить туда фотографию. Но предпочитал не делать этого. На всякий случай. Он несколько мгновений смотрел на темное пустое изображение, потом перевел взгляд на суперинтенданта Туссен. И кивнул.
Она помедлила, возможно давая ему время передумать.
В зале стояла абсолютная тишина.
– Это невозможно, – тихо произнесла Туссен. – Восемьдесят килограммов. Скорее всего, груз уже в пути. Наш информатор пока не ответил. По крайней мере, давайте расставим людей по местам.
Старший суперинтендант Гамаш взял фломастер из ее руки и без колебаний провел последнюю линию.
Черту, пересекающую границу, место, где наркотики из Квебека попадали в Соединенные Штаты.
Арман Гамаш со звучным щелчком надел колпачок на фломастер, обвел взглядом своих доверенных офицеров и увидел на их лицах одинаковое выражение.
Они были потрясены.
– Вы должны остановить это, – сказала Туссен. У нее сорвался голос, но она овладела собой. – Вы не можете позволить грузу пересечь границу. Восемьдесят килограммов, – повторила она, еле сдерживая ярость. – Если вы не…
Гамаш выпрямился:
– Продолжайте.
Но она замолчала.
Он обвел взглядом остальных, и ему не потребовалось спрашивать, кто с ней согласен. Очевидно, таково было мнение большинства.
Однако большинство не всегда право.
– Мы держимся избранного курса, – сказал Гамаш. – Когда мы приступали к данной операции почти год назад, я ясно дал это понять. У нас есть план, и мы должны придерживаться его.
– Независимо от последствий? – спросил один из офицеров. – Да, у нас есть план, но мы должны проявлять гибкость. Обстоятельства меняются. Это безумие – придерживаться плана только потому, что он у нас есть.
Гамаш поднял брови, но ничего не сказал.
– Прошу прощения, patron, – добавил офицер. – Я не хотел сказать, что это безумие.
– Я знаю, что вы имели в виду, – хмыкнул Гамаш. – План был составлен до того, как у нас появилась вся имеющаяся теперь информация.
Офицер кивнул.
– План был составлен разумно, логично, в спокойной обстановке.
Новые кивки.
Другой офицер показал на карту:
– Зачем мы рискуем жизнью людей, которые собирают информацию, если не планируем действовать на основании полученных сведений?
– Мы действуем, – возразил Гамаш. – Только не так, как ждет от нас картель. Поверьте мне, я хочу остановить эту поставку. Но вся наша операция составлена с дальним прицелом. Мы не сворачиваем с пути. D’accord?[18]
Он обвел их взглядом, останавливаясь на каждом. Увидел, как они поднимают руки. Не потому, что он сломил их волю, а потому, что они были умные, опытные, находчивые и изобретательные. И достаточно мужественные, чтобы высказывать свое мнение.
И они высказались. А теперь настала его очередь.
Прежде чем заговорить, Гамаш обдумал свои доводы.
