Луиза Мэй Олкотт
Маленькие мужчины
Глава вторая
Мальчики
Пока Нат отсыпается, немного расскажу читателям про мальчиков, в компании которых он окажется, когда проснется.
Начну со старых знакомцев. Франц был высоким пареньком шестнадцати лет, крупным, светловолосым и, конечно, чрезвычайно хозяйственным, дружелюбным и музыкальным, как истинный немец. Дядя Фриц готовил его к поступлению в колледж, тетя Джо – к счастливой семейной жизни, прививая хорошие манеры, любовь к детям, уважение к женщинам (и молодым, и старым), а также навыки ведения хозяйства. Надежный, добрый и терпеливый Франц был ее правой рукой и, в свою очередь, любил веселую тетушку, как мать, коей она и старалась для него быть.
Эмиль разительно отличался от Франца – вспыльчивый, неугомонный и предприимчивый, он твердо вознамерился стать мореплавателем, ибо в его жилах текла кровь неукротимых викингов. Дядя Эмиля пообещал отправить племянника в море, когда тому исполнится шестнадцать. В ожидании мальчик изучал навигацию и штудировал книги о знаменитых адмиралах и героях, а свободное от занятий время, будто лягушонок, проводил в реках, прудах и ручейках. Его комната, заваленная оружием, кораблями и разными мореходными атрибутами, походила на каюту морского волка. Капитан Кидд[1] был его кумиром, его любимым развлечением было наряжаться в этого джентльмена-пирата и горланить кровожадные пиратские песни. Он танцевал исключительно матросский танец, ходил вразвалку и говорил о море при любом удобном случае. Мальчишки называли Эмиля Коммодором и гордились его бумажной флотилией, белеющей на пруду. Корабли регулярно терпели бедствие, отчего любой другой главнокомандующий пал бы духом, но только не одержимый морем Эмиль.
Деми, развитый и физически, и духовно, являл пример того, на что способно гармоничное воспитание, основанное на любви и заботе. Утонченный по натуре и впитавший семейные ценности, он был прост и мил в общении. Мать взращивала чистое и любящее сердце, отец следил за физическим развитием, поддерживая тело сына стройным и сильным с помощью здоровой пищи, движения и сна, а дедушка Марч занимался юным умом с мудростью, достойной Пифагора, не нагружая ученика скучными уроками и зубрежкой, а ненавязчиво помогая развиваться, как расцветают розы от росы и солнечного света. Деми не был лишен маленьких слабостей, однако рано научился владеть собой и избежал незавидной участи иных смертных, которые отдаются на милость страстям и не умеют противостоять искушениям, чем обрекают себя на страдания. Деми был тихим и необычным мальчиком, серьезным, но веселым. Обладая исключительным умом и красотой, он совершенно этого не осознавал, однако быстро подмечал и ценил красоту и ум в других. Он обожал книги, его голова была полна причудливых фантазий, был наделен хорошим воображением и стремлением к духовности, и родители стремились уравновесить эти черты практическими знаниями и правильной компанией, чтобы их сын, как это порою бывает, не превратился в развитого не по годам бледного гения, который, порадовав семью академическими успехами, увянет вне домашних стен, подобно тепличному цветку, слишком нежному для реального мира.
Поэтому Деми пересадили в Пламфилд, и он так хорошо прижился в местной почве, что Мэг, Джон и дедушка не пожалели о своем решении. Общение с другими мальчиками сделало его более приземленным и укрепило дух, смахнув замысловатые паутины воображения, оплетающие детский ум. Приехав на каникулы домой, Деми уже вовсю хлопал дверьми, к ужасу мамы то и дело восклицал «черт побери», а также потребовал высокие сапоги, чтобы «топали, как папины». Джон остался доволен сыном, посмеялся над темпераментными возгласами, купил сапоги и с удовлетворением произнес: «Пусть себе топает, это правильно! Я хочу, чтобы мой мальчик рос мужественным, и, если он побудет грубоватым какое-то время, – ничего страшного. Это мы потихоньку исправим, а знания он хватает на лету. Дайте ему время!»
Дейзи расцветала, оставаясь столь же солнечным и очаровательным созданием, она все больше походила на свою ласковую мать и любила домашние дела. Ее кукольные дочки были безупречно воспитаны, она не расставалась с корзинкой для рукоделия, Деми частенько вытаскивал носовой платок, искусно вышитый сестрой, чтобы похвастаться, а у малышки Джози появилось новое вязаное платьице. Дейзи увлеченно переставляла посуду в серванте, наполняла солонки, ровно раскладывала приборы на столе и ежедневно обходила гостиную с метелкой, сметая пыль со стульев и столов. Деми, хоть и поддразнивал сестру, был рад, когда она приводила в порядок его вещи, что-то мастерила для него своими ловкими пальчиками, а также помогала с уроками – в вопросах учебы они держались вместе и даже не думали соперничать.
Любовь между близнецами не ослабевала, и Деми проявлял ее, несмотря на насмешки товарищей. Он отважно кидался на защиту Дейзи и недоумевал, почему некоторые ребята стесняются водиться с сестрами. Дейзи обожала брата, считая его лучшим мальчиком на свете, и каждое утро в ночном халатике спешила к его двери с заботливым приветствием: «Вставай! Скоро завтрак! Я принесла свежий воротник!»
Роб был активным малым, казалось, он открыл секрет вечного двигателя, поскольку не сидел на месте ни секунды. К счастью для всех, он был довольно послушным и не слишком отчаянным ребенком и целыми днями бегал от отца к матери, подобно ласковому маятнику, издающему бодрое тиканье: дело в том, что Роб был еще и болтунишкой.
Тедди, еще слишком маленький, чтобы играть важную роль в жизни школы, имел, однако, свою нишу, которую уверенно занимал. Он был всеобщим любимцем, охотно позволяя себя обнимать и зацеловывать всем желающим. Миссис Джо повсюду брала сынишку с собой, поэтому ни одно дело не обходилось без его участия, и домочадцы считали такой порядок вещей единственно правильным, потому что в Пламфилде умели по достоинству ценить малышей.
Дику Брауну и Адольфусу, или Долли Петтингилу, недавно исполнилось восемь лет. Долли сильно заикался, однако постепенно справлялся с недугом. Ребятам строго запретили над ним смеяться, и мистер Баэр считал, что, если говорить медленно, заикание пройдет. Долли был славным мальчишкой, ничем особо не отличался и не блистал талантами, однако ему чудесно жилось в Пламфилде, он старался по мере сил и радовался жизни.
Маленький горбун Дик Браун сносил недуг столь жизнерадостно, что Демми со свойственной ему откровенностью однажды спросил:
– Горбуны всегда такие добродушные? Если да, то я тоже хочу горб!
Дик всегда был весел и пытался не отставать от товарищей, поскольку в его хилом теле обитал сильный дух. В первое время после приезда в Пламфилд он очень стеснялся своего изъяна, однако вскоре и вовсе о нем позабыл, поскольку никто и не думал издеваться над ним с тех самых пор, как мистер Баэр наказал одного мальчика за насмешки.
Дик тогда сказал своему обидчику сквозь рыдания:
– Пусть спина у меня скрючена, зато душа без кривизны, а Богу она важнее!
Баэры, вдохновившись этой мыслью, быстро убедили мальчика, что его любят за прекрасную душу, невзирая на физический недостаток – хотя всегда готовы помочь с ним справиться.
Однажды во время игры в зоопарк кто-то спросил:
– Дик, а ты кем будешь?
– О, разумеется верблюдом – неужели не видно? – рассмеялся в ответ Дик.
– Точно, ты мой любимый верблюд, но не тот, что носит грузы, а тот, что идет во главе процессии вместе со слоном! – заявил Деми, который организовывал шествие.
– Надеюсь, что большой мир будет так же добр к бедняжке, как наши мальчики! – сказала миссис Джо, довольная плодами своего воспитания, когда Дик степенно прошел мимо, похожий на довольного жизнью, но слабенького верблюжонка подле тучного Пышки, который с необычайной достоверностью изображал слона.
Джек Форд был хитрым, весьма пронырливым мальчишкой, в Пламфилд его послали из-за доступной цены за обучение. Многие сочли бы Джека смышленым, однако мистер Баэр, не разделяя характерного для многих янки уважения к предприимчивости, не одобрял недетскую проницательность и любовь к деньгам, считая их недостатками наравне с заиканием Долли и горбом Дика.
Нед Баркер, как тысяча других четырнадцатилетних мальчиков, был ходячим ураганом. Дома его называли «бедствием», и он оправдывал прозвище, сшибая стулья, врезаясь в столы и роняя все, до чего дотягивался. Нед любил прихвастнуть, однако крайне редко подтверждал слова делом, не отличался храбростью и имел склонность к сплетням, обижал младших и заискивал перед старшими. Нед не был злым по натуре, однако принадлежал к людям, которых легко подбить на недобрые поступки.
Джорджа Коула сильно избаловала мать. Добрая женщина до тошноты пичкала сынка сладостями, а после утверждала, что он слаб здоровьем и не может учиться. Двенадцатилетний Джордж был бледным, толстым, вялым, трусоватым и ленивым. Подруга убедила его мать отправить ребенка в Пламфилд, где тот заметно взбодрился. В школе сладости давали редко, физические упражнения считались обязательными, а учиться было настолько приятно, что Пышка незаметно втянулся и, к изумлению обеспокоенной родительницы, очень окреп, что она списала на свежий воздух поместья.
Билли Уорд был из тех, кого шотландцы ласково называют «дурачком» – ему уже исполнилось тринадцать, но вел он себя как шестилетний. В детстве Билли отличался незаурядным умом, и отец слишком торопил его развитие, нагружая сына сложными науками, заставляя просиживать над книгами по шесть часов в день, полагая, что можно напичкать ребенка знаниями, как гуся едой. Считая, что исполняет родительский долг, он чуть не угробил малыша, поскольку у того поднялась температура, избавив беднягу от занятий, а затем перенапряженный мозг дал сбой, и знания стерлись, будто мел с доски.
Это послужило горьким уроком для тщеславного отца; не в силах видеть некогда многообещающего сына в столь жалком виде, он отослал ребенка в Пламфилд, особо не надеясь на излечение, но уверенный, что там его не обидят. Жалко было смотреть, как послушный и совершенно безобидный Билли пытается учиться, будто вслепую нащупывая путь к утраченным знаниям, которые так дорого ему стоили.
День за днем корпел он над алфавитом, с гордостью называл «А» и «Б», думая, что знает эти буквы, однако назавтра они улетучивались из памяти, и приходилось начинать сначала. Мистер Баэр с неиссякаемым терпением продолжал обучение, несмотря на кажущуюся безнадежность, ставя главной целью не освоить материал, а немного рассеять мрак, окутывающий сознание, чтобы вернуть мальчику самостоятельность.
Миссис Баэр укрепляла здоровье воспитанника всеми известными ей способами, мальчики жалели его и никогда не обижали. Билли не любил подвижных игр, он мог часами наблюдать за голубями или копать ямки для Тедди, или же ходил по пятам за Сайласом и смотрел, как тот работает. Билли, хоть и забывал буквы, хорошо помнил лица людей, которые проявляли к нему доброту.
Томми Бэнгс считался главным школьным хулиганом – он слыл проказником, каких свет не видывал, – озорным, как мартышка, и крайне рассеянным (в одно ухо влетит, в другое вылетит). Однако сердиться на добродушного Тома не представлялось возможным, особенно когда он торжественно клялся исправиться и предлагал понести самые изощренные наказания за проступки. Мистер и миссис Баэр были готовы ко всему, ожидая, что Томми или свернет себе шею, или взорвет дом вместе со всеми обитателями; Нянюшка завела отдельный ящик с бинтами, пластырем и целебными мазями, потому что его часто приводили полуживым. Том же, едва оправившись, с удвоенной энергией принимался проказничать.
В первый же день пребывания в школе он срезал кончик пальца косой, в первую неделю свалился с крыши сарая. Однажды разозлил курицу, рассматривая ее цыплят, и еле спасся бегством от ее клюва; Азия надрала ему уши, потому что застала его, когда он с наслаждением снимал сливки с молока половинкой украденного пирога. Однако же, несломленный провалами и поражениями, неукротимый юноша продолжал выдумывать различные проделки к беспокойству всех домочадцев. Если он забывал выучить урок, то изобретал смешные отговорки, и, будучи способным, схватывал на лету и отвечал сходу, не зная материала, таким образом неплохо справлялся на уроках. Но в свободное от уроков время… О, святые угодники! Как только Томми ни бедокурил!
Как-то утром в понедельник, когда дел невпроворот, он примотал толстушку Азию бельевыми веревками к столбу, где она целых полчаса дымилась от ярости, осыпая Тома ругательствами. Хорошенькой горничной Мэри-Энн во время ужина с гостями бросил за шиворот раскаленную монетку, отчего бедняжка опрокинула супницу и выбежала прочь, заставив домочадцев забеспокоиться – уж не лишилась ли она рассудка. Закрепив на дереве ведро с водой, привязал к ручке ленту, и, когда Дейзи, привлеченная яркой полоской ткани, дернула – она получила холодный душ, который испортил девочке и чистенькое платье, и настроение. Когда в гости приехала бабушка Томми, он подложил в сахарницу белых камушков, и бедная старушка недоумевала – отчего сахар не растворяется, однако из вежливости ничего не сказала. Однажды во время службы Том раздал мальчикам нюхательный табак, и все пятеро так расчихались, что им даже пришлось уйти. В зимнее время он протаптывал тропинки и тайком поливал их водой, чтобы все поскальзывались. Доводил бедного Сайласа, вывешивая повсюду его сапожищи, – у Сайласа был огромный размер ноги, и он этого стеснялся. Простодушного Долли он уговорил привязать к расшатавшемуся зубу веревку, чтобы Томми дернул за нее, пока тот спит, – мол, не бойся, ты ничего не почувствуешь. Однако с первого раза зуб не вырвался, и несчастный Долли проснулся в страхе, с того дня потеряв всякое доверие к Томми.
Недавно накормил кур хлебом, пропитанным ромом, отчего те опьянели и опозорились на весь птичий двор. Почтенные наседки спотыкались, клевали друг друга и кудахтали самым недостойным образом на потеху всем домашним, наконец Дейзи пожалела птиц и заперла их в курятнике, пока не проспятся и не протрезвеют.
Таковы были мальчики, и жили они дружно (насколько могут жить дружно двенадцать мальчишек), учились и играли, работали и ссорились, искореняли недостатки и взращивали достоинства. Дети в других школах, возможно, получали больше книжных знаний, но меньше житейской мудрости, необходимой для формирования достойного мужчины. Профессор Баэр считал, что латинский, греческий и математика, бесспорно, полезны, однако самопознание, умение справляться со своими проблемами и самоконтроль – важнее, и именно этому он старательно учил воспитанников. Люди порой качали головой, слыша о его идеях, но даже недоброжелателям приходилось признавать явные успехи в воспитании – как умственном, так и духовном. Тем не менее, как уже сообщила Нату миссис Джо, школа у них действительно была «скорее странная».
Глава третья
Воскресенье
На следующее утро, едва заслышав звон колокольчика, Нат выпрыгнул из постели и с большим удовольствием оделся в комплект, оставленный для него на стуле. Одежда не была новой, должно быть, раньше она принадлежала какому-то состоятельному мальчику – миссис Баэр никогда не выбрасывала ненужные прежнему хозяину перышки, оставляя их для новых птенчиков, нашедших пристанище в ее гнезде. Не успел Нат облачиться, как явился Томми в чистом воротничке, чтобы сопроводить Ната на завтрак.
Солнце заглядывало в окна и освещало накрытый стол и обладателей здорового аппетита, собравшихся вокруг. Нат заметил, что мальчики ведут себя гораздо спокойней, чем накануне, – все молча встали позади своих стульев, а маленький Роб находился подле отца во главе стола, он сложил руки и, почтительно склонив кудрявую голову, повторил короткую молитву с присущей немцам набожностью, которую привил ему мистер Баэр. Затем все расселись и с удовольствием принялись за воскресный завтрак, состоящий из кофе, жареного мяса и печеной картошки (вместо молока и хлеба, которыми они обычно удовлетворяли по утрам юный аппетит). Мальчики оживленно болтали под веселое лязганье ножей и вилок: обсуждали воскресные дела и предстоящую прогулку, строили планы на следующую неделю. Из разговора Нату показалось, что день намечается весьма приятный – он любил тишину, и атмосфера того утра была наполнена покоем и радостью, что очень нравилось мальчику, поскольку, несмотря на тяжелую жизнь, он обладал хрупкой натурой, свойственной ценителям музыки.
– Что ж, ребятки, покончите с утренними делами, чтобы, когда приедет омнибус, вы уже были готовы отправиться на службу! – сказал мистер Баэр и, подавая пример, поспешил в классную комнату готовить учебные задания на завтра.
Все разбежались – у каждого в доме были ежедневные обязанности, которые выполнялись неукоснительно. Кто-то ходил за водой и дровами, кто-то подметал лестницы, кто-то выполнял поручения миссис Баэр. Кто-то кормил кур, кто-то ухаживал за скотом или помогал Францу в амбаре. Близнецы любили работать вместе: Дейзи мыла чашки, а Деми их вытирал, поскольку родители приучили его помогать по хозяйству на кухне. Даже малышу Тедди нашлось задание – он топотал туда-сюда, собирая салфетки и задвигая стулья. С полчаса мальчики носились по дому и жужжали, как трудолюбивые пчелки, а потом папа Баэр, Франц и восемь старших мальчиков, усевшись в подъехавший омнибус, отправились в городскую церковь, расположенную в трех милях от школы.
Ната мучал кашель, поэтому он предпочел остаться дома с четырьмя младшими мальчиками и прекрасно провел утро в комнате миссис Баэр, она читала им рассказы и разучивала вместе с ними псалмы, а затем, сидя в тишине, он вклеивал картинки в старую амбарную книгу.
– Это мой воскресный шкафчик, – сказала миссис Джо, указывая на полку, где лежали краски, книги с картинками, кубики, дневники и писчие принадлежности. – Я хочу, чтобы мои дети полюбили спокойные воскресные дни, когда можно отдохнуть от учебы и привычных игр, насладиться тихими занятиями и научиться чему-то более важному, чего не проходят в школе. Понимаешь, о чем я? – спросила она, встретив внимательный взгляд Ната.
– Научиться быть хорошим? – переспросил тот после минутного колебания.
– Да. Быть хорошим и находить в этом радость. Нелегкая задача – мне ли не знать! – однако мы все помогаем друг другу идти к цели. Я, например, вот таким способом помогаю моим мальчикам. – Она достала наполовину исписанный толстый альбом и открыла на пустой странице, где наверху было написано одно лишь слово.
– Это же мое имя! – воскликнул Нат с удивлением и интересом.
– Да, у каждого мальчика – своя страничка. Я делаю заметки в течение недели, а в воскресенье мы смотрим на результат. Если он плох, я грущу и сожалею, если хорош – радуюсь и горжусь, но в любом случае мальчики знают, что я хочу помочь, и стараются изо всех сил из любви ко мне и папе Баэру.
– Так и есть! – сказал Нат, краем глаза увидев имя Томми на соседней странице и гадая, что под ним написано.
Миссис Баэр, проследив взгляд, перевернула лист со словами:
– Нет, я показываю заметки только тому, кому они адресованы. Я называю ее «Книгой Совести», никто, кроме нас с тобой, не узнает, что написано под твоим именем. От тебя зависит, будешь ли ты гордиться или испытывать стыд в следующее воскресенье. Лично я уверена, что ты меня порадуешь, а я помогу тебе освоиться на новом месте: пока от тебя требуется лишь соблюдать несколько простых правил, знакомиться с мальчиками и понемногу учиться.
– Я постараюсь, мэм! – Бледное личико Ната даже раскраснелось – так он захотел, чтобы миссис Баэр «радовалась и гордилась», а не «грустила и сожалела». – Вам, наверное, трудно писать про стольких мальчиков одновременно! – добавил он, когда она закрыла альбом, ободряюще похлопав его по плечу.
– Вовсе нет! Я не знаю, что люблю больше: писать или мальчиков, – призналась миссис Джо; увидев удивление на лице Ната, женщина рассмеялась и добавила: – Да, знаю, многие считают, что от мальчишек одни хлопоты, но эти люди просто не понимают их. А я понимаю. С любым я могу поладить, главное – найти подход. Да что греха таить, я просто жить не могу без оравы шумных непослушных маленьких сорванцов, правда, Тедди? – Миссис Баэр сжала в объятиях юного проказника и как раз вовремя – тот едва не стянул со стола большую чернильницу.
Нат ничего подобного раньше не слышал и подумал про себя, что миссис Баэр или самая прекрасная женщина в мире… или она немного не в себе. Впрочем, он склонялся к первому варианту: пусть хозяйка Пламфилда говорила странные вещи, зато она умудрялась незаметно подложить добавку прежде, чем он об этом попросит, смеялась над его шутками, иногда ласково щипала за ухо и хлопала по плечу – все это Нат нашел чрезвычайно приятным.
– Не хочешь пойти в классную комнату и разучить псалмы, которые мы будем петь вечером? – предложила миссис Джо, вновь угадав его желание.
На пару часов Нат остался наедине с любимым инструментом, разложил ноты на залитом солнцем подоконнике; за окном цвела весна, в доме царил воскресный покой, мальчик разучивал старые милые мелодии и был по-настоящему счастлив, позабыв о пережитых невзгодах.
Когда мальчики вернулись из церкви и с обедом было покончено, все разбрелись читать письма из дома, писать ответы, учить воскресные уроки или тихонько болтать. В три часа семейство в полном составе собралось на прогулку, ведь активным юным созданиям необходимо движение; а наблюдая прекрасные чудеса Природы, они учились любить и видеть во всем промысел Господень. Заботливый мистер Баэр всегда сопровождал ребят, отыскивая для них «в деревьях – речь, в ручье текучем – книгу, и проповедь – в камнях»[2].
Миссис Баэр с Дейзи и двумя сыновьями поехала в город навестить бабушку – вечно занятая хозяйка Пламфилда обожала эти поездки и радовалась редкой возможности передохнуть от домашних дел. Нат, еще недостаточно окрепший для долгой прогулки, попросил разрешения остаться дома с Томми, который великодушно предложил показать ему поместье.
– Дом ты уже видел, пойдем смотреть сад, амбар и зверинец! – заявил Томми, едва они остались вдвоем (не считая Азии, которой поручено было на всякий случай присмотреть за Томми, ибо этот достойнейший потомок голландских поселенцев вечно вляпывался в неимоверные истории, несмотря на благость намерений).
– Что за зверинец? – спросил Нат, пока они шли по дорожке, огибающей дом.
– У каждого из нас есть питомец, мы держим их в амбаре, это и называется «зверинец». Ну вот, пришли! Разве не красавица? – Томми с гордостью продемонстрировал свою морскую свинку (Нат и подумать не мог, что представительницы данного вида бывают настолько страшненькими).
– Я знаю мальчика, у которого целая дюжина свинок, он даже хотел подарить мне одну, но мне негде было ее держать, и я отказался. Белая с черными пятнышками, шустрая такая… Давай я возьму ее для тебя? – спросил Нат – ему хотелось отплатить Томми за заботу.
– Очень хочу! Я тогда подарю тебе эту, и мы можем поселить их вместе, если они не будут драться! – обрадовался Томми и продолжил экскурсию: – Белые мыши – Роба, Франц ему подарил. Кролики – Неда, а петушки на улице – Пышки. Эта коробка для черепах Деми, но он их пока не завел. В прошлом году у него было шестьдесят две штуки, некоторые такие огромные! Деми их отпустил на волю, накарябав на панцире год и свое имя. Надеется, что когда-нибудь их встретит. Он читал, как нашлась черепаха с датой на панцире, ей было несколько сотен лет! Деми смешной!
– А там что? – спросил Нат, останавливаясь у большого ящика, до середины заполненного землей.
– О, это магазин червей Джека Форда. Он выкапывает целую уйму и держит в ящике, и, когда мы идем удить рыбу, покупаем наживку у него. Так, конечно, удобней, только вот он задрал цену… Представляешь, в прошлый раз взял два цента за дюжину, а черви-то мелкие! Джек иногда ужасно вредный! Следующий раз сам накопаю, если он не снизит, я его предупредил! У меня, к примеру, две курицы – вон те серые с хохолками (превосходные, между прочим, курицы!), и я продаю миссис Баэр яйца, и никогда – никогда! – не беру больше двадцати пяти центов за дюжину! Мне было бы стыдно! – воскликнул Томми, презрительно взглянув на магазин червей.
– А собаки чьи? – Нат с интересом вникал, заинтересовавшись коммерческими сделками, решив для себя, что Т. Бэнгс – человек, чье покровительство может считаться и привилегией, и удовольствием.
– Большая собака – Эмиля. Зовут Христофор Колумб. Миссис Баэр так назвала, потому что это ее любимая присказка, а если обращаться к собаке, можно сколько угодно его говорить, – продолжал Томми тоном экскурсовода. – Белый щенок – Роба, рыжий – Тедди. Какой-то человек собирался утопить щенков в пруду – папа Баэр их спас. Лично я не в восторге, но для щенков они вполне сносные. Их зовут Кастор и Полидевк[3].
– Если бы мне предложили кого-то из этих животных, то я бы выбрал ослика Тоби – на нем так здорово кататься, он маленький и хорошенький! – сказал Нат, вспоминая о долгих и трудных переходах, которые совершали по улицам его уставшие ноги.
– Мистер Лори прислал его для миссис Баэр, чтобы ей не приходилось носить Тедди на спине, когда мы гуляем. Мы все любим Тоби, он первоклассный осел, скажу вам, сэр! Голуби общие, у каждого из нас – по своему питомцу, а за птенцами, когда они появляются, следим все вместе. Неоперившиеся птенцы очень забавные, правда их сейчас нет, но ты слазай посмотри на взрослых, а я проверю – не отложили ли яйца мои Хохлатка и Мамушка.
Нат, вскарабкавшись по приставной лестнице, просунул голову в люк и долго разглядывал милых голубков, которые ворковали на просторном чердаке. Одни сидели в гнездах, другие порхали под крышей или вылетали из залитого солнцем чердака на устланный соломой двор, где шесть холеных коров невозмутимо жевали жвачку.
«У всех, кроме меня, есть питомец. Вот бы мне тоже голубя, курицу или хотя бы черепаху!» – При виде чужих сокровищ Нат вдруг осознал собственную бедноту.
– Откуда у вас эти животные? – спросил он, спустившись к Томми.
– Нашли, купили или кто-то подарил. Куриц прислал мне отец, но, как только я накоплю достаточно денег с продажи яиц, заведу себе пару уток. За утиные яйца платят хорошие деньги, а за амбаром есть маленький пруд, будет весело наблюдать, как они плавают! – с видом миллионера поведал Томми.
Нат вздохнул, потому что у него не было ни отца, ни денег, и вообще ничего и никого на всем белом свете, кроме пустого кошелька и мастерства, спрятанного в кончиках десяти пальцев. Томми, казалось, понял, почему Нат задал свой вопрос и чем вызван вздох, который последовал за ответом, и, подумав немного, выпалил:
– Давай так! Ты будешь собирать яйца и забирать себе одно из дюжины. Когда накопишь двенадцать, миссис Баэр даст тебе двадцать пять центов, и ты купишь что захочешь. Правда здорово я придумал?
– Договорились! Какой же ты добрый, Томми! – воскликнул Нат, пораженный щедрым предложением.
– Брось! Ерунда… Начнем прямо сейчас, обшарь птичник, я подожду тут. Мамушка квохчет, наверняка снесла яичко! – Томми растянулся на соломе с довольным видом человека, который и другу помог, и сам в обиде не остался.
Нат с радостью приступил к поискам и, шурша соломой, проверял отсек за отсеком, пока не нашел два больших яйца: одно за балкой, а другое – в старой кормушке, которую облюбовала миссис Хохлатка.
– Одно тебе, второе мне – как раз не хватает до дюжины! Завтра начнем новый отсчет. Вот, держи мел, веди учет рядом с моим, чтобы не запутаться, – сказал Томми, показывая на столбик загадочных цифр на боку старой веялки.
Наслаждаясь собственной значимостью, гордый обладатель одного яйца завел собственный счет рядом с другом, который, смеясь, написал над цифрами солидный заголовок: «Т. Бэнгс и Ко».
Нат был очень горд своим начальным капиталом и с большой неохотой согласился оставить яйцо на хранение Азии. Они продолжили осмотр, познакомившись с двумя лошадьми, шестью коровами, тремя свиньями и теленком олдернейской породы, а затем Томми отвел Ната к старой иве, нависающей над шумным ручейком. С забора можно было легко поставить ногу в широкий проем между тремя большими ветвями – его вырубили, чтобы год за годом появлялось все больше новых побегов, пока над головой не зашелестел зеленый купол. В середине приколотили несколько досок, которые служили сиденьями, а в дупле был сделан шкаф, где хранились пара книжек, поломанный кораблик и несколько недоделанных свистков.
– Это наш с Деми домик, и никому нельзя сюда залезать без разрешения, кроме Дейзи! – сказал Томми, пока Нат с восхищением переводил глаза с бурлящей бурой воды внизу на зеленый свод наверху, где мелодично гудели пчелы, пируя на длинных желтых соцветиях, наполнявших воздух сладким ароматом.
– О, как красиво! – воскликнул Нат. – Надеюсь, что ты иногда будешь меня сюда приглашать. Лучший домик на свете! Вот бы стать птицей и жить тут всегда!
– Да, тут неплохо. Ты можешь приходить, если Деми не будет возражать, а он наверняка не против – вчера говорил, что ты ему нравишься.
– Правда? – Нат просиял от удовольствия, поскольку мнение Деми, кажется, ценилось среди мальчиков, отчасти потому, что он был племянником папы Баэра, отчасти благодаря его серьезности и сознательности.
– Да, Деми любит тихонь, думаю, вы с ним поладите, если ты тоже любишь читать.
У бедного Ната счастливый румянец сменился пунцовой краской стыда, и он, запинаясь, признался:
– Я… не очень хорошо читаю… времени не было… я… на скрипке играл…
– Я тоже не любитель, но читаю вполне сносно, когда захочу, – утешил Томми, покосившись на Ната, однако его удивленный взгляд красноречиво говорил: «Двенадцать лет, а читать не умеешь?»
– Зато я читаю по нотам, – добавил Нат, уязвленный тем, что пришлось признаться в невежестве.
– Это я не могу, – уважительно протянул Томми, отчего Нат осмелел и твердо заявил:
– Теперь, когда появилась возможность, буду прилежно учиться! Сложные уроки у мистера Баэра?
– Нет, он совсем не строгий, всегда объяснит, поможет, если трудно. Не то что некоторые!.. Мой прошлый учитель не помогал! А ошибешься – мигом получишь подзатыльник! – Томми потер макушку, будто она еще болела от щедро наносимых ударов, память о которых – единственное, что осталось после года занятий с «прошлым учителем».
– Кажется, я мог бы это прочитать, – заметил Нат, изучая книжки.
– Тогда почитай немного, я подскажу! – предложил Томми с покровительственным видом.
Нат старался изо всех сил и с подсказками Томми осилил целую страницу, и Томми заявил, что Нат скоро будет читать «как полагается». Затем они сидели и болтали обо всем на свете, в том числе об огородничестве, ибо Нат разглядел с высоты многочисленные грядки на другой стороне ручья и расспрашивал, что на них растет.
