Deni Vrai
Доппель. Афганец

Полная версия

Глава 1

Три воспоминания

Очень интересная штука, человеческая память. Кто-то, когда-то сказал, что хорошо человек помнит то, к чему часто возвращается в своих мыслях. Самые важные события, мы помним не потому, что они важные, а потому, что часто к ним возвращаемся. Оцениваем, размышляем и даем им оценку, анализ. Мы сами их шлифуем и подкрашиваем. Незаметно для себя вносим изменения.

Парадокс в том, что в результате, то, что мы помним лучше всего, являет собой наиболее далекий от действительности вариант. Павел подумал об этой странной особенности человеческой памяти…

В жизни Павла, как и любого другого человека, были события, о которых он думал, которые вспоминал. Те самые события, к которым он возвращался в своей памяти. Это не было ностальгией или склонностью романтизировать куски своей жизни. К романтике он вообще не был склонен. Он это делал скорее по привычке. Он думал и оценивал произошедшее, это помогало яснее понять будущее.

Не исключено, что он кривил душой, воспринимая себя лишь как холодного аналитика. Ведь при воспоминании некоторых вещей, в его душе появлялось волнение. Не всегда сильное, но всегда появлялось.

Первое яркое воспоминание, было еще из детства. Если не считать воспоминаний рваных, касающихся самых ранних лет, то наиболее ярким, стало в его жизни то, как он первый раз подрался. Подрался по-настоящему, до крови, до боли в кулаках. И до того самого, важного, запомнившегося сильнее всего, ликования от своей победы.

Это произошло в школе. Небольшая трехэтажка, не в самом благополучном районе города. Так случилось, что Павел, тогда еще просто Пашка, рос мальчиком хоть и общительным, но в общении разборчивым. Он не старался стать своим среди самых известных мальчишек, только потому, что они известные. Пашке хотелось быть среди самых смелых и оторванных, но он понимал, что просто так, туда не попасть. Или, вернее, так можно попасть лишь в самые ничтожные подпевалы. Просто балагур – клоун. Грош цена такому хулигану, такие даже девочкам не нравятся. Девочки любят тех, кого все слушают, а не тех, кто слушает.

Самой дерзкой хулиганской компанией в школьном дворе считалась компания Макса «Болото». Прозвище появилось от фамилии Болотин. Высокий, крепкий парнишка, на год старше Пашки. «Болото» Пашке нравился. Всегда спокойный, умел говорить, на пустом месте ни к кому никогда не задирался, но драться умел. Его дружком был, спортсмен, дзюдоист Вадик. Вадика уважали все. Буквально вся школа. Даже учителя. Вадик Газарян был высок, плечист, с крепкими мышцами, ходили легенды, как он запросто подбрасывал себя на уроке физкультуры тридцать раз на турнике, а потом спрашивал физрука, надо ли еще. Еще, конечно, было не надо, так как для пятерки хватало десяти раз. Но Вадик висел на полусогнутых руках и спрашивал, а физрук в ответ разводил руками, а мальчишки, открыв рты, сбивались со счета, а девочки, делали вид, что у них есть о чем поговорить, но все, кто прямо, кто искоса, смотрели на этого улыбающегося атлета и не могли отвести глаз.

Вадик и Макс были разными, но они дружили. Вадик никогда не торчал у школы, не ходил пить кагор на железку, но с Максом они иногда стояли вместе, болтали, даже смеялись. Это было Пашке непонятно. Макс дрался часто, и все знали его напористый и решительный характер, Вадик же подрался в школе только один раз. Подрался тихо, почти незаметно, вежливо попросил прогуляться с ним в туалет самого страшного и сильного в школе верзилу Зубарева, по прозвищу «Зуб». «Зуб» учился в классе вместе с Вадиком, и однажды, прямо на уроке в какой-то рядовой перепалке послал Вадика на три буквы. Вадик не разозлился, не стал произносить обидных слов в ответ, он просто предложил пойти поговорить. Зубарев был уникальным мальчишкой. На голову выше всех в классе, и на пол головы выше Вадика. Огромный, с широкой костью, с ладонями размером с учебник, даже лицо крупное и шишкастое, шишка нос, шишка подбородок, скулы торчащие шишками, маленькие глазки. Зубарев был страшен. Никто и никогда не смел с ним ссориться. Надо отдать должное он и не искал ссор. «Зуб» был одиночкой. Как и все, отстающие в развитии. Зубарев отставал в развитии заметно. Он был глуп феноменально. Наверное, он и ненавидеть никого не был способен именно из-за своей глупости. Зубарев жил в своем слабоумном мире. И в этом мире ему виделось, что он самый сильный и все его боятся. В целом это так и было. До того момента, пока он не оскорбил Вадика. На призыв пойти поговорить, Зубарев легко согласился и, полностью закрывая своими могучими плечами спортивную, изящную фигуру Вадика, побрел следом. Вернулся в класс Зубарев весь в слезах. Драку удалось подсмотреть паре первоклашек, от которых все и узнали, что Зубарев летал по туалету, от стены к стене, вытирая кафель своей школьной формой. Интересно было поведение Вадика. Он ни разу не заговорил ни с кем, об этой драке. Расспрашивать его никто не решался, а сам он не говорил. К Зубареву с расспросами не лезли тем более.

У Пашки были друзья. Они и на железку ходили и лазали на закрытую территорию военного полигона воровать гильзы. Курили, обсуждали девочек. С Болотиным Пашка общался редко, если это вообще можно было назвать общением. Просто если долго не виделись, то здоровались. Могли и перекинуться парой слов, или поделиться новостью. Пашка не был белой вороной, он рос вполне нормальным мальчиком. Хоть он и не был полноценной частью Болотинской компании, и в глубине души хотел бы болтаться по округе со старшеками, смотреть и говорить с развязными девахами, с которыми говорил Макс, но в целом, это его не раздражало и не печалило. У него была своя компания. И эта компания взрослела и со временем заняла бы место Болотинской. Но жизнь распорядилась иначе.

Сильнее всего к компании старшеклассников тянуло по причине присутствия там Катьки Завьяловой. Девочки спокойной, не хулиганки, даже тихой. Очень красивой, и воспитанной. Пашку удивляло, что она трется с «Болотинскими». Невысокая, темноволосая с тонким, задиристо вздернутым носиком, темными глазами. Она часто смеялась, держалась всегда уверено, но не надменно. Однажды, на выходе из школы, Пашку окликнули. Вероятно, была причина, какая-то мелочь, но Пашка оклика не услышал. Он смотрел на Катьку. Она стояла рядом с компанией ребят, «болотинской» шпаны, задумчиво слушала, о чем те говорят. А Пашка смотрел на нее и шел, не разбирая дороги.

С Катькой Пашка учился в одном классе. Нельзя сказать, что она всегда ему нравилась. Всегда тихая и незаметная, она не задерживала на себе внимания. Пашка ее знал, но, как и всех остальных. Только в этом году она почему-то стала часто попадаться ему на глаза. Почему-то он стал иногда задерживать на ней взгляд. Почему-то заметил ее. Заметил и подумал, что у нее красивый взгляд, и забавный, очень смешной нос. Все эти мысли лишь начинались в голове Пашки, они еще ни во что путное не выросли. Он вдруг понял, что Катька ничего себе так девчонка. Первый раз он о ней задумался, когда столкнувшись на рынке, где был с родителями, вдруг ощутил ее руку на своем плече. Затем широкую улыбку. Она сказала: – «Привет». Он тоже поздоровался, и две семьи разошлись. Разошлись Пашка с Катькой. Но, после этого, он в мыслях иногда возвращался к той встрече. Ничего не произошло, но она влезла в голову. Он и до того дня миллион раз с ней здоровался, а вот этот привет застрял в голове. Вместе с самой Катькой. И не желал из головы улетучиваться. Чем чаще и дольше думал Пашка о Катьке, тем для него отчетливее становилось, что она красивая. Красивее многих девочек в классе. Что она никогда не матерится. Во всяком случае, Пашка этого не помнил. Она ни разу его не обижала, не проявляла излишнего внимания, но и никогда не отшивала его, ничем не обижала. Странно хорошая девочка была эта Катька.

Пашка шел от дверей школы, мимо скамейки, на которой валялись ранцы девчонок малолеток, игравших рядом в классики. Шел и смотрел на Катьку. Ему казалось странным и то, что она общается с «Болотинскими», и что она так поразительно не вписывается в компанию, рядом с которой стоит. Там все шутят, гогочут, пытаются поразить друг друга шуткой или лихим сарказмом, поддакивают Болотину, обнимают своих одноклассниц. И рядом с этим гомоном и шумом, с этой пустой и гулкой тупостью, стоит тихая, молчаливая, в коричневом школьном сарафанчике милая и опрятная девочка. Умница и хорошистка. Странно.

– Ты глухой, что ли?!

Пашку резко и бесцеремонно схватили за рукав, повернули. Перед его глазами возник крепкий, коренастый парень. Пашка хорошо его знал. Его все хорошо знали. Легенда побоищ. Вечно битый и бьющий. Постоянно ко всем цепляющийся. Трясущий из карманов школьников мелочь, выданную родителями на обед. Такой никого не пропускает, нападает, если ему этого просто хочется.

Сашок был легендой района. С самого раннего детства стоящий на учете в местном отделении милиции. Много пьющий и курящий, в тоже время занимавшийся силовыми упражнениями. Мышцы чувствовались под легкой рубахой, плечи его округлые и постоянно напряженные. Сашок был не фривольным, размашистым хулиганом, как тот же Болотин, он был бойцовой породы. Такие не отступают, и не прощают отступления. Такого надо побеждать. Отбрехаться не получится, если уж дошло до конфликта. В самом лучшем случае станет унижать и издеваться, но быстро, точно не отстанет. «И какого лешего он вообще тут постоянно болтается, если даже не учится в нашей школе», – подумал Пашка, а вслух сказал:

– Привет, извини, я тебя не заметил.

– А чего ты такой борзый? – В ответ поинтересовался Сашок.

Сашок был ниже Пашки. Он был крепок, но однозначного физического превосходства не имел. И тем не менее, Пашка стоял и думал, как бы поудачнее вывернуться из неприятной ситуации. Рядом, в десяти метрах стояла Катька, такая милая и ладная, а он должен смотреть на эту круглую, злую рожу, и искать подходящие слова, чтобы замять конфликт.

– Че не так? – Тихо, почти трусливо, спросил Пашка.

– «Че не так», – Передразнил Сашок, – а сам не понимаешь, че не так?

– Я тебя вообще не трогал…

– А ты попробуй, тронь.

Страшно нервировало, что в то время как Пашка говорил тихо, почти шепотом, чтобы постараться вести этот позорный для себя разговор, незаметно для Катьки, Сашок говорил в полный голос. Даже громче, чем это требовалось.

– Давай с локтя, Сашок! – Послышалось со стороны «Болотинских». – Долго будешь лясы точить? Или зассал?

Пашку не задело, что Сашка подзуживают к битве. Его сознание ужалило понимание, что теперь Катька точно смотрит сюда. И теперь его ждет позор. Теперь все узнают, что на самом деле он трус. Сам он сейчас ясно понял, что он трус, но через несколько секунд об этом узнаю все.

Пашка видел, как Сашок чуть отстранился, его круглые плечи напряглись. Глаза прищурились. Он прицеливался. До удара оставалось одно мгновение. И именно в это мгновение ему послышалось, а может он действительно это услышал, а скорее всего от страха начался звон в ушах. Но он ясно разобрал голос Катьки. Тихий и ровный, плавный и мелодичный, не напористый, но полный собственного достоинства, уверенный в результате. Голос, который сказал ему… сказал именно ему, Пашке, наперекор общему мнению и настроению, он сказал:

– Давай Паш.

И в следующий миг Пашке прилетело. Удар пришелся в скулу. Затем еще один в правый висок, затем подбородок. Сашок шел напористо, как локомотив, но Пашка вдруг понял, что удары у того слабые и неточные. По-видимому, у Сашка была такая манера, он бил не столько сильно, сколько часто. Одновременно наступая на противника. Принуждая того, отходить. Сашок ускорил движения, наступление его стало еще активней. Дистанция сократилась и он уже не бил, а давил, стараясь уронить Пашку на землю. Что произошло дальше, Пашка сам не понял. Только что шедший вперед, подобно танку, опустив голову, рыча в остервенелой радости от очередной победы, Сашок вдруг вскинул голову, и округлил глаза. Он смотрел на Пашку, словно увидел призрака. Долго, ошарашено. Затем из носа его, сразу из обеих ноздрей хлынула кровь. А Сашок ее даже не замечал, он просто стоял и тупо пялился на Пашку. В туже секунду, когда верхняя губа Сашка стала темно бардовой от бегущей по ней крови, Пашка ощутил, как загудела его правая рука. И только сейчас осознал, что стоит он набычившись, руки его сжаты в кулаки, и это именно он ударил Сашка. Сашка, на которого раньше старался не смотреть, чтобы тот не привязался, не стал цыганить мелочь, или унижать. Сашка, который был самым страшным кошмаром всех местных мальчишек. Никого и никогда не пропускал Сашок. Не пропускал ничьих ударов. Гроза района, отъявленный хулиган стоящий на учете в милиции, знающийся с такими хулиганами, в сравнении с которыми Болотин это просто домашний ребенок. Сашок, вечно искавший приключений и побед, стоял перед Пашкой, широко распахнув удивленные глаза, заливающий свою рубаху, своей же кровью. И в глазах противника Пашка отчетливо прочел не только удивление. Он прочел там испуг. Настоящий, искренний, животный и не управляемый. Сильней чем тот, который еще миг назад испытывал сам Пашка.

Пашка не имел цели никого никуда ронять и унижать. Ему не нужны были победы. Он хотел только одного, расплющить эту поганую рожу в лепешку. И поэтому его удары не были частыми, но они были со всей силы. От всей души. И хотя Сашок быстро взял себя в руки и не сдался легко, перелом в сражении уже произошел. Инициатива была у Пашки. Сашок отбивался, даже нанес пару ответных ударов, но, в конце концов, он стал явственно отступать. Позже Пашка думая об этом случае, пришел к выводу, что Сашок бы отыграл потерянную инициативу. Это было видно, он не был готов сдаваться. Страх из глаза прошел быстро. И драка эта не переросла в кровавое побоище только потому, что в какой-то момент, когда сам Пашка уже терял силы и удары его стали размашистыми и не точными, замахнувшись в очередной раз, вдруг понял, что Сашка перед ним больше нет. А еще миг спустя, сам он приподнялся над землей…

Физрук сделал свою работу четко. Он взял Сашка. Пашка оказался в плену у НВПшника. Оба молча переставили фигуры бойцов подальше, не спеша и ловко прицелились, накрутили уши раскрасневшихся мальчишек на пальцы и так же, не сговариваясь, потащили обоих к школе. От боли орали и Сашок и Пашка.

На допросе у директора Пашка не стал выдавать Сашка, что тот первый пристал. Сказал, что решили устроить спарринг. Сашок эту версию поддержал. Когда шли по школьному коридору Сашок поблагодарил и сказал, что и так проблемы одни от этого учета ментовского. После этого случая Сашок никогда не задирался к Пашке. Если встречались, то просто здоровались и шли каждый в свою сторону.

Шло время и спустя много лет, Павел хорошо помнил ту драку. Помнил, как все это произошло. Помнил, как засмотревшись на Катю, он толкнул Сашка, особенно четко врезалась кровь, текущая из носа мальчишки. Жизнь сложилась так, что в дальнейшем кровь Павлу приходилось видеть не единожды. Но та драка все же не стерлась, не истрепалась. Он хорошо помнил и боль в руке и ошарашенное лицо Сашка, когда в него летели кулаки, и спокойное лицо физрука. Помнил даже еще пару дней, которые органично срослись с самой дракой. Очень ясно запомнился гипс на руке, которую, как позже оказалось, Павел сломал. Сломал мизинец. Боли не было. Рука просто гудела и немела. Только дома, когда сел за стол, вдруг понял, что не может держать ложку. Ложка, как-то странно выпрыгивала из руки и летела на пол. После второго раза, отстучав по углу стола, мать всплеснула руками. Отец разозлился. Разорванная рубашка уже была приобщена к делу, требующему высшей меры наказания – ремня, ложка же усугубляла вину настолько, что казнь обещала стать неотвратимой. Пашка втянул голову в плечи, взял ложку, и та тут же выпрыгнула из пальцев, сделала изящный пируэт над столом и, нервно дернувшись, вновь замерла на полу. Мать опешила. Отец свел брови, взял Пашку за руку, внимательно осмотрел опухлость у ребра ладони. Спросил:

– Болит?

– Нет, – тоскливо ответил Пашка.

Отец отвел Пашку в травмпункт, где опытный хирург, лишь кинув короткий взгляд на руку, стал накладывать гипс. Пашка спросил, что с рукой, а тот коротко ответил, что сломал.

Хорошо запали в память лица одноклассников, которые подходили посмотреть на загипсованную руку, что-то шутили, это уже помнилось не так хорошо, кривили рты, вытягивая губы в гримасы уважения и преклонения. Они шутили, но жизнь тогда у Павла поменялась. И кто знает. Может именно эта первая серьезная стычка, до боли, до травмы, до крови, именно она первый раз открыла глаза на что-то важное, что-то значительное в людях, и в себе.

Павел прошел долгий путь. Событий на его век досталось много. Так много, что он с радостью отдал бы кому-нибудь половину. Но, те, кто смог бы унести эту половину, уже тащили свои скрипучие, неподъемные, кресты воспоминаний. И в дополнительных нагрузках не нуждались.

После школы была армия. К тому моменту, Пашка уже превратился в Паху «Ракиту». Однажды поспорил с кем-то о вариантах названия ветвистого кустарника, у самой реки. Отстаивал свою точку зрения сильнее, чем это требовалось, и, как результат, сам стал «Ракитой».

Так и не попав в компанию «Болотинских», хотя после драки с Сашком, ему давали понять, что ему там рады, Пашка остался верен своим собственным интересам и друзьям. Он поболтался с Болотинскими, походил даже в секцию дзюдо, задружившись вдруг с Газаряном, который так же видел его драку, Пашка не заинтересовался ни танцами со старшеками, ни борьбой. Он около года гулял с Катькой, но и это увлечение само собой растаяло. Как именно он даже и не помнил.

Однажды в классе появилась новенькая. Наташа. Смуглая, немного крупная, но с удивительно подвижным и самое главное, практически никогда не закрывающимся ртом. Благодаря ей, Пашка вдруг понял, как могут действовать женщины на мужчин. Это было подобно вспышке, горению и одновременно затмевающему все мысли холоду. Он цепенел, когда ее видел. Не мог произнести ни слова. Впрочем, при ней это и не представлялось возможным. Она тарахтела постоянно. Запальчиво, обрывая одни фразы следующими. Матерные слова в ее лексиконе присутствовали, но их присутствие не было тяжеловесным, а только усиливало всю фразу. По большей части фраза и состояла из этих тяжких вкраплений, изредка разбавляемых связующими словами, несущими хрупкий смысл ее повествований. Но слова этой девочке и не требовались. Ее эмоции завораживали, ее страсть и напор делали все, что у других делают слова. Пашка понял, что он влюбился.

Именно лицо Наташи и было вторым воспоминанием Павла, отчетливо сохранившимся. Он помнил это лицо до мельчайших деталей. Каждую ресничку, каждую складочку на щеках, каждый поворот и изгиб ее губ. Первых губ, к которым он прикоснулся своими. Сейчас он уже ничего не чувствовал к той девочке Наташе. Дело не только во времени и в возрасте. Просто с тех пор Павел сильно изменился. Но лицо так и сидело среди других далеких и не очень воспоминаний.

Известность на районе к Пахе «Раките», пришла сама собой. Как это, видимо, и должно было произойти. Паха не боялся ни драк ни конфликтов, его уважали и даже, в отличие от других таких же, кто был раньше или приходили позже, именно Паху считали мудрым. А это дорогого стоит. Когда такое отношение рождено среди равных, таких же амбициозных, готовых в любой момент забрать у тебя этот титул. Подобное отношение особенно весомо. И оно особенно сладко. Победа над одним хулиганом, ничто, в сравнении с победой над общественным мнением. Паху могли пригласить для решения спора, урегулировать конфликт. Свой статус Паха осознал в полной мере, когда к нему домой среди ночи прибежала соседка, тетя Лида, мамина подруга и запричитала, что ее сорви голова куда-то намылился среди ночи, что недоглядела, что беда, и что все…. Все плохо. И разревелась. Мать глянула на Паху, затем на Лиду, потом перевела взгляд на отца, снова на подругу, опять на отца, тихо спросила:

– Сходите?

Отец лишь повернул голову к сыну и коротко отрезал:

– Сгоняй.

И Паха сгонял.

Это было третье крупное воспоминание его молодости.

Он понял, что взрослые уже знают о его авторитете среди молодежи. Он был горд необыкновенно. Отцовское – «сгоняй», гудело и перекатывалось в голове, как музыка, как торжественный набат. Он знал, верил, что когда-нибудь так же скажет и своему сыну. Ликовала душа в тот душный летний вечер у Пахи «Ракиты». Усилия воли требовалось, чтобы вернуть мысли на землю грешную и подумать о том, что происходит. Трезво оценить ситуацию. У Тети Лиды на ночь глядя свалил сын. Малой дерзкий, но не настолько, чтобы впутаться во что-то особенно прискорбное. Надо было решить, что с ним делать, когда получится найти. Дать тумака? Но, с какой бы стати, он Паху не звал, ему зла не делал. Сказать что-то мудрое и нравоучительное? Так он и об этом не просил. Получалось, что его надо найти, а там уж по месту сориентироваться. Как оказалось, найти его было непросто.

Крупные события на районе не могли произойти так, чтобы Паха о них не узнал. Хоть как, но слух всегда подтянет попутным ветром. А раз Лида в истерике, значит, поняла, что сынок задумал что-то опасное. Но что это могло быть? Тут варианта два. Или пошел магазин грабить. Или драка. Магазин, это вряд ли, малой не из тех, кто бы стал это делать. Оставалась драка, но что за драка, если Паха о ней не знает. Один на один? Много шума…

Ответ на все вопросы пришел сам собой. Подвыпившая компания у Универмага, привлекла внимание Пахи и он, сменив направление, двинулся прямо к покачивающейся троице. На улице людей было мало, единственный фонарь светил слабо, и как-то в сторону. Но Паху заметили. Замахали руками, подзывая подойти, хотя он и так шел навстречу.

– Слыш, мужик, – сказали ему, но Паха, поняв, что его не узнали, сразу представился:

– Это я, «Ракита».

– А, Пашут, ты что ли, – мужик отшатнулся, – а че, батя дома?

– Дома.

– А ты че шаришься?

– Малой у Лиды слинял, она вайдосит. Не слыхал, дядь Гриш, куда мог мелкий намылиться?

– Я че, в яслях работаю? – удивился дядя Гриша, даже руки развел в стороны, отчего едва не потерял равновесие.

– В яслях, не в яслях, мож видел че? Мелочь нигде горку красную праздновать не собиралась?

– Ту, – задумчиво вывел звук скрученными губами дядя Гриша, вдруг лицо его озарилось светлой мыслью, он обернулся и спросил своих товарищей: – слышь, мужики, дети нигде седня хлестаться не собирались?

– Че? – послышалось в ответ и набор ярких междометий.

– Мой на реку утек, еще с вечера, – послышался другой голос.

Дальше Паха не слушал. Речка излюбленное место для официальных баталий. Пологий берег, прогалина между прибрежными деревьями метров сто. Тут и разборки и переговоры устраивались. Место тихое, отдаленное, никто не помешает.

Ночь выдалась лунная, видимость хорошая. Странно, что про эту встречу ничего не было слышно. Хотя с другой стороны, это понятно. Ведь, если собираются малолетки, это мало кого беспокоит. У мелюзги свары, обычное дело. Паха там даже выглядеть будет странно. Но раз уж взялся надо делать.

Чем ближе была река, тем Пахе было тоскливее туда идти. Будь этот малой хоть братом его двоюродным, еще понятно, а так… глупая ситуация получалась. Он придет, его заметят. Надо будет что-то объяснять. А что можно объяснить? Сказать, мать волнуется, меня за тобой послала? Отличный повод стать посмешищем. Паха сбавил шаг, достал пачку космоса, чиркнул спичкой, пустил дым. Тряхнул пачку, всматриваясь, сколько сигарет осталось. Вокруг ни души, тихо, ночь. Огромная луна нависла над лесистым пригородом, воздух стал остывать, со стороны реки тянуло свежестью. Паха сделал еще пару затяжек и вновь двинулся к реке. В крайнем случае, можно сделать вид, что случайно тут оказался. А можно и вообще ничего не объяснять, сказать: – «пошли, дело есть», и пойдет как миленький. А когда сообразит, куда идут, то уже будет поздно. Паха не мать, с ним не забалуешь, раз пришел за тобой, придется идти. Малец еще гордиться будет, что взросляк за ним сам пришел. Вроде как друг получается.

За насыпью блеснул далекий правый берег. Своего берега еще не было видно. От мыслей Пахе уже стало скучно. Надо было заканчивать весь этот цирк и идти домой. Забравшись на холм, посмотрел вниз. У ног его простирался широкий пляж. Излюбленное место молодежи. Затянувшись сигаретой, Паха оценивал увиденное. Сначала оно его озадачило, но постепенно картина стала наполняться смыслом. Не хорошим смыслом. Зловещим.

Малец действительно оказался на реке. Паха нашел его глазами. Обычно, если уж загуляли допоздна, жгут костры, но тут костров не было. Была стайка местной молодежи. Человек семь, десять. Это все Паха стал оценивать уже после того, как выполнил первую, основную задачу – нашел искомого потеряшку. Затем, начав знакомиться с ситуацией, нахмурился. Это был не простой загул, не песни под гитару в обнимку с девчонками. Парни пришли что-то решать с заречными. Обе компании держались отстраненно. Паха сразу понял, что еще не все собрались. Кого-то ждут. Значит, не обманули предчувствия тетю Лиду. На войну малец утек. Вот только присутствие здесь Пахи, в этом случае выглядело самым худшим образом. Если старших не позвали, значит им тут делать нечего. Не их это дело. Старших подтягивают, когда вопрос серьезный, когда или уж очень серьезный конфликт, или изначально какой-то взрослый участвует. Например, старший брат качает за брата, или старшека где-то уронили по запаре. Одним словом, старшие присутствуют в том случае, если их это касается. Если же вмешаться без повода, то будешь потом самым бедным. А скорее всего придется потом самому решать спор со старшими. Одним словом, оказаться в разборке малолеток, это очень плохо. Это провокация в чистом виде. Все потом скажут, что привели старшека. И какая бы изначально ни была причина, этого косяка уже ничто не перекроет.

Ночь выдалась светлая, но разобрать лица собравшихся было трудно. Те, кто стояли у самой реки, полностью сливались в единые, бесформенные перетекающие островки. Местные стояли ближе. Среди них, Паха некоторых узнал. Самого крупного, которого звали «Слон» – долговязый детина, с круглым лицом, размашистыми движениями. Он был медлительным, но движения широкие, грузные. Среди сверстников он слыл самым сильным. Однако парень, вроде не нервный, не буйный. Увалень, одним словом. Но смелый, за своих горой. Паха его знал шапочно, они здоровались и только. Было еще несколько знакомых, были и боевые парнишки.

Паха вновь перевел взгляд ближе к реке. Он не сразу понял, что его заинтересовало. Еще в первый раз что-то насторожило. Сейчас понял, что именно. Среди гостей из-за реки выделялись пара высоких фигур. Поначалу, не придав этому значения, все ведь растут не одинаково, ему показалось, что одну фигуру он узнал. Не по лицу, которого не видел, а по движениям. По форме поведения. По часто уроненной голове набок. Этот человек, двигался мало, но был суетлив. Он постоянно сплевывал и, это уже дорисовал Паха в своем воображении, – сплюнув, бросал быстрый взгляд, будто исподтишка, из-под бровей. Быстрый, внимательный, оценивающий. При суетливости коротких движений, в целом он не быстрый, вальяжный, спокойно высокомерный. Не надо было всматриваться сильней, чтобы понять, что это не только не малолетка, это взрослый мужик. И Паха знал этого мужика…

Паха перестал напрягать зрение, поняв, что его окружили. К нему подтянулись трое парней. «Слон», и еще двое, Киря, как припомнил Паха, юркий паренек, всегда вежливый, румяный, часто болтающий то со старухами у подъезда, то с девчонками на качелях. Беззастенчивый, веселый, словоохотливый. Таких называют – душа компании. Третьего Паха знал совсем плохо. Хоть и невысокий, но плечистый, голова немного опущена. Лицо мягкое, без резких черт, без мужского профиля. Но такие часто оказываются сильными, хотя от них и не ждут.

– Здорова, Пах, – сказал «Слон», – ты чего тут?

– Покурить вышел, перед сном, – кинул, как сплюнул, через губу Паха. Достал пачку космоса, выудил сигарету. Неторопливо стал убирать пачку.

– О, Пах, угости сигареткой, – подался вперед Киря.

Плечистый, было тоже подался вперед, но нерешительно, и просить не стал. Паха провел пачкой, давая каждому угоститься. Закурили.

– А вы че тут? – Спросил Паха, затягиваясь дымом, и ощущая, что накурился еще прошлой сигаретой. Он вновь всмотрелся в силуэты у воды.

– Да опять заводские, – протянул «Слон», качнул головой в сторону реки, – Надо тут немного порулевать.

– Че хотят?

– Парнягу нашего.

– А че он?

– Да, ну, типа их пацанов он там чет пооскорблял. Типа сбежал.

– А-а-а, – понимающе промычал Паха.

Заводские, промышленные районы вообще славились. И для того был повод. Всегда слаженные. Всегда дерзкие и уверенные. Крепкие, дружные. Все в них было, чем не могли похвастаться городские. Городские держались малыми группами. По интересам или по дворам, районам. При этом и дворы и районы могли спокойно враждовать друг с другом. Могли враждовать непримиримо. Живешь ты на Литейке, и враждуешь с Трубой. Но стоит переехать твоей семье на Трубопроводную улицу и вот ты уже в противоположном окопе. Да и вражда такая, то вражда, то нет. То идешь по чужому району и ладно, а то, может оказаться, что не ладно. В городе все больше от настроения. Есть настроение, все общаются. Нет настроения, молчат. Зашел в дом, поднялся в свою квартиру, замок запер, и тебя нет. Ни на Трубе, ни на Литейке, ни даже на Центре. И искать никто не пойдет. Ну, если уж только из самых близких друзей, кто-то в дверь позвонит.

У заводских все было не так. У них все было совершенно наоборот. Ушел, заперся, и нет меня, в их понимании могло быть только в одном случае, если твою дверь забили гвоздями и опустили на два метра в землю. Во всех остальных случаях, ты есть, о тебе знают, тебя имеют в виду, тебя помнят, и к тебе придут. Кто угодно. Кого ты может и имя забыл. Если ты нужен, за тобой зайдут. А не нужных среди заводских нет. Все, кто свои – нужны.

У заводских не было отдельных компаний, отдельных интересов, маленьких группировок. Конечно, кто-то общался с одними, кто-то с другими, у всех свои пристрастия и предпочтения. Одному нравится одна девочка, другому другая, а третьему и четвертому третья. Естественно, третий и четвертый подерутся. Без этого никак. Но все менялось в один миг, если хоть первая, хоть третья, хоть сто какая девочка понравилась городскому. И не приведи городскому судьбы, чтобы в него влюбилась заводская. Тут больше не будет ничьих отдельных интересов, тут будет аврал, тут они пойдут все вместе, как их отцы каждый день толпой валят в проходную завода. Надо будет, возьмут приступом город. Но уж если городской попался на территории заводских, это все. В этой истории открытого финала не будет. Судьба мальца прописана по пунктам. От первого – пункта оказания помощи в местном травматологическом кабинете и до отдельной кровати в хирургическом отделении районной больницы.