Луиджи Джуссани
Прочертить след в истории мира. Новые пути христианского опыта

Полная версия

Luigi Giussani, Stefano Alberto, Javier Prades

Generare tracce nella storia del mondo

© Fraternità di Comunione e Liberazione, перевод, 2019

© Культурный центр «Духовная библиотека», русское издание, 2019

© Издательство «Новое Небо», оформление, 2019

К читателю

Настоящий сборник содержит основные положения тех размышлений о христианском опыте, которым отец Луджи Джуссани предавался в последние годы.

Эти тексты, различные по характеру и стилю, расположены и отредактированы авторами так, чтобы создать органичное, написанное в единой манере целое.

Книга, таким образом, представляет собой важный, завершающий этап проделанного пути и, в то же время, дает читателю возможность узнать и глубже понять содержание и особенности христианского предложения, обращенного к человеку нашего времени.

Введение

«В простоте сердца моего я с радостью отдал Тебе все»^[1]

Попытаюсь рассказать, как возникло во мне то расположение души – Бог, наверно, благословил, раз Он его пожелал, – какого я не мог ни предвидеть, ни захотеть.

1. «Чтó есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?»^[2]. Ни один вопрос в жизни не поразил меня так, как этот. Был только один Человек в мире, который мог мне ответить, задав новый вопрос: «Какая польза человеку, если он приобретает весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?»^[3].

Ни один вопрос не потряс меня так – просто перехватило дыхание – как этот вопрос Христа!

Ни одна женщина не слышала иного голоса, который говорил бы о ее сыне с такой неподдельной нежностью и безусловным уважением к плоду чрева ее, с такой абсолютно позитивной оценкой его судьбы – только голос еврея Иисуса из Назарета. Но, более того, ни один человек не мог слышать утверждения его самого как абсолютной ценности, вне зависимости от его успехов. Никто в мире не мог говорить так!

Только Христос принимает к сердцу всю мою человеческую сущность. Этому изумлялся Дионисий Ареопагит (V в.): «Кто может сказать о человеколюбии Христа миротворящего?»^[4]. Я повторяю эти слова вот уже более пятидесяти лет!

Поэтому энциклика «Искупитель человека» появилась на нашем горизонте как вспышка света в полном мраке, окутавшем темную землю современного человека со всеми его смутными вопросами.

Благодарим, Ваше Святейшество.

Это простота сердца заставила меня почувствовать и признать исключительность Христа с той непосредственной уверенностью, которая приходит при неоспоримой и несокрушимой очевидности обстоятельств и моментов действительности, которые, возникая в поле зрения нашей личности, приникают в самое сердце.

Признание того, чтó же такое есть Христос в нашей жизни, пронизывает тогда наше мироощущение: «Я есмь путь и истина и жизнь»^[5].

«Domine Deus, in simplicitate cordis mei laetus obtuli universa»^[6] («Господи Боже мой, в простоте сердца моего я с радостью отдал Тебе все»), – говорится в молитве амвросианской Литургии. Истинность подобного признания доказывается тем, что жизнь, тем самым, обретает окончательную, упорную способность радоваться.

2. Как эта радость, которая есть человеческая слава Христа и которая в определенные моменты переполняет мое сердце и мой голос, может показаться истинной и разумной современному человеку?

Причина тут в том, что этот Человек, еврей Иисус из Назарета, умер за нас и воскрес. Этот восставший из мертвых Человек есть Реальность, от которой зависит вся положительность существования каждого человека.

Всякий земной опыт, пережитый в Духе Иисуса, Воскресшего из мертвых, цветет в Вечности. Этот цветок распускается не только к концу времен; он уже набухает в предрассветных сумерках Пасхи. Пасха – начало пути к вечной Истине всего, того пути, который уже существует в истории человека.

Христос как воплощенное Слово Божие действительно присутствует в качестве Воскресшего во всех временах, на протяжении всей истории, проходит от утра Пасхи до конца сего времени, сего мира.

Дух Иисуса, то есть Слова, сделавшегося плотью, становится доступен опыту обычного человека в Его искупительной силе, действующей для всего существования отдельной личности и человеческой истории, в глубинном изменении, которое производит в тех, кто встречается с Ним и, подобно Иоанну и Андрею, за Ним следует.

Поэтому для меня благодать Иисусова, в той мере, в какой я смог воспринять встречу с Ним и передать Его братьям по Церкви Божией, стала опытом веры, который в Святой Церкви, то есть в народе христианском, открывается как призыв и воля взращивать новый Израиль Божий: «Populum Tuum vidi, cum ingenti gaudio, Tibi offerre donaria» («Увидел, как народ Твой, с величайшей радостью, приносит жизнь свою в дар Тебе»), – продолжает литургическая молитва^[7].

Я видел, как затем образовался народ во имя Христа. Все во мне стало поистине более религиозным, и, наконец, пришло осознание того, что Бог есть «все во всем»^[8]. В этом народе радость стала «ingenti gaudio», величайшей радостью, то есть решающим фактором собственной истории как окончательной положительности и, следовательно, как радости.

То, что могло показаться в лучшем случае частным опытом, стало главным действующим лицом в истории, а поэтому – орудием миссии единственного Народа Божия.

Это закладывает основу для поисков нашего очевидного единства.

3. Чудесный текст амвросианской Литургии заключает: «Domine Deus, custodi hanc voluntatem cordis eorum»^[9] («Господи Боже, храни сие расположение их сердец»).

Неверность всегда восстает в нашем сердце даже перед лицом вещей самых прекрасных и самых истинных; в этом человек может изменить человечности Бога и изначальной простоте человека, по слабости и светским предрассудкам, подобно Иуде и Петру. Но личный опыт неизменно случающейся неверности, открывая несовершенство всякого человеческого поступка, требует постоянно помнить о Христе.

Отчаянному возгласу пастора Бранда из одноименной драмы Ибсена («Ответь мне, Боже, в час, когда смерть готова меня поглотить: неужто всей человеческой воли недостаточно, чтобы получить частичку спасения?») отвечает смиренное утверждение святой Терезы Младенца Иисуса, писавшей: «Когда я милосердна, один лишь Иисус действует во мне»^[10].

Все это означает, что свобода человека, всегда подразумеваемая Тайной, своим высшим, безусловным выражением имеет молитву. Поэтому свобода, по самой своей истиной природе, полагается как просьба о воссоединении с Бытием, то есть со Христом. Даже в бессилии, даже в великой слабости человека его любви ко Христу предназначено длиться.

В этом смысле Христос, Свет и Сила для каждого, кто следует за ним, есть точное отражение того слова, с которым Тайна является в своих отношениях с тварью как милосердие: DivesinMisericordia, исполненный милосердия. Тайна милосердия разбивает любое человеческое представление о покое или об отчаянии; и чувство прощения – тоже внутри этой тайны Христа.

Этому последнему объятию Тайны человек – даже самый далекий и самый извращенный, самый темный и мрачный – не может противопоставить ничего, никакого возражения; он может бежать от него, но тем самым он убегает от себя самого и своего блага. Тайна как милосердие является также последним словом перед лицом всех жестоких превратностей истории.

Поэтому жизнь своим высшим идеалом имеет нищенствование. Подлинным главным героем истории является просящий: Христос, просящий сердца человека, и сердце человека, просящее Христа.

Луиджи Джуссани

Глава первая
Событие христианства как встреча

1. Андрей и Иоанн

Христианство – это весть о том, что Бог стал человеком, родившимся от женщины, в определенном месте и в определенное время. Тайна, лежащая в основе всего сущего, пожелала открыться человеку.^[11] Это Событие, случившееся в истории – вторжение исключительного человеческого Присутствия в пространство и время. Бог дал Себя познать, обнаружив Себя, проявив инициативу, явившись как обстоятельство человеческого опыта в решающий для жизни мира момент.

«Через сорок дней поста и созерцания Он вернулся на место Крещения. Он знал заранее, какая предстоит встреча: „Агнец Божий!“, – сказал пророк, завидя Его (конечно, вполголоса…). На сей раз с ним было двое учеников его. Они взглянули на Иисуса, и этого взгляда было достаточно, чтобы они пошли за Ним туда, где Он жил. Один из этих двоих был Андрей, брат Симона; другой – Иоанн, сын Зеведеев: „Иисус, увидев, полюбил его…“. Здесь подразумевается то, что написано о богатом юноше, которому пришлось отойти с печалью. Что сделал Иисус, чтобы удержать их? „Увидев их идущих, говорит им: что вам надобно? Они сказали Ему: Равви, где живешь? Говорит им: пойдите и увидите. Они пошли и увидели, где Он живет; и пробыли у него день тот. Было около десятого часа“»^[12].

Так Франсуа Мориак в своей «Жизни Иисуса» воспроизводит первое появление этого Присутствия как «проблему», которая решительно сотрясает историю.

Первая глава Евангелия от Иоанна – первая книжная страница, которая об этом говорит. Кроме прямой вести – «Слово стало плотию»^[13], Сотворивший все сделался человеком, – она содержит и воспоминание о тех двух, что первыми последовали за Ним. Один из них спустя годы записал впечатления и подробности того первого момента, когда событие произошло. Он читает в своей памяти сохранившиеся заметки.^[14]Вся глава из Евангелия от Иоанна, после Пролога (стихи 1-18), – это череда фраз, представляющих собой именно памятные заметки. Ведь память устроена не по закону непрерывной длительности, как, к примеру, творения фантазии; память буквально «делает заметки»: зацепка, черточка, точка, так что каждая фраза заключает в себе множество вещей, а следующая отталкивается от множества вещей, подразумеваемых предыдущей. Эти вещи, действительно, скорее подразумеваются, чем проговариваются, и лишь некоторые из них высказаны напрямую, как ориентиры.

«На другой день опять стоял Иоанн и двое из учеников его. И, увидев идущего Иисуса, сказал…»^[15]. Представим себе эту сцену. После полутора веков ожидания у еврейского народа, который всегда, на протяжении всей своей тысячелетней истории, имел пророков, наконец-то появился новый пророк: Иоанн Креститель. Об этом говорят и другие древние тексты, это засвидетельствовано исторически. Итак, наконец-то пришел Иоанн, названный «крестителем». Он жил так, что весь народ был этим поражен, и все, от фарисея до последнего крестьянина, покидали свои дома и отправлялись его послушать хоть один раз. Все – богатые и бедные, мытари и фарисеи, друзья и противники, из Галилеи и из Иудеи – шли послушать его^[16] и посмотреть, как он живет за Иорданом, в пустыне, питаясь акридами и диким медом. При Иоанне всегда был кружок людей. Из этих людей в тот день двое оказались там в первый раз. Они пришли с озера, которое было довольно далеко, вне области развитых городов. Это были два рыбака из Галилеи. Они там себя чувствовали неуютно, как двое крестьян, попавших в город, глазели на все вокруг и, прежде всего, на него широко раскрытыми глазами и с разинутым ртом и жадно его слушали. Вдруг один из этой группы, молодой человек, также пришедший послушать пророка, отделяется от остальных и идет по тропинке над рекой на север. И Иоанн Креститель, взглянув на него, немедля воскликнул: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира!»^[17]. Люди не двинулись с места: они привыкли к тому, что пророк то и дело бросает какие-то странные, непонятные фразы, без связи, ни к чему не относящиеся, и поэтому бóльшая часть присутствовавших не обратила на эти слова внимания. Но эти двое, бывшие там в первый раз, которые не спускали глаз с его губ и следили за его взглядом, заметили, что, произнося эти слова, он всматривался в того уходящего человека, и вот они пошли за ним. Они следовали за ним, из робости и смущения держась на расстоянии, но странно, глубоко, непостижимо и многозначительно охваченные любопытством. «Услышав от него сии слова, оба ученика пошли за Иисусом. Иисус же, обратившись и увидев их идущих, говорит им: что вам надобно? Они сказали Ему: Равви, – что значит: учитель, – где живешь? Говорит им: „Пойдите и увидите.“»^[18] «Пойди и увидишь» – это и есть формула христианства, метод христианства. «Они пошли и увидели, где Он живет; и пробыли у него день тот. Было около десятого часа.»^[19]

Других подробностей повествование не дает; вся глава, а также последующая, как уже говорилось, изложена пунктиром; фразы кончаются на том месте, которое словно оставляет за скобками множество уже известных вещей. Здесь обозначен час – десятый, – но не сказано ни когда они пришли, ни когда ушли. Дальше говорится: «Один из двух, слышавших от Иоанна эти слова, был Андрей, брат Симона Петра. Он первым встречает брата своего Симона», который вернулся с озера, после того как ловил рыбу или расставлял сети, «и говорит ему: мы нашли Мессию».^[20] Ничего не добавляется, ничего не называется, ничего не доказывается; это все знают, это вещи всем известные! Немногие страницы читаются так, как эти; они так реалистично и просто достоверны, в них ни слова не прибавлено к сути дела, запечатленной в памяти.

Как Андрей сказал брату: «Мы нашли Мессию»? Должно быть, Иисус, говоря с ними, произнес это слово, которое, впрочем, уже было в их лексиконе; иначе было бы невозможно это сказать, так вдруг заявить, что это был Мессия. Очевидно, после того как они пробыли там несколько часов, послушали этого человека, видели его говорящим (кто был тот, что так говорил? кто другой мог так говорить? кто другой мог сказать такие вещи? такого человека никогда не слыхали и не видали!), в их душах постепенно укреплялось отчетливое чувство: «Если не поверю этому человеку, не поверю больше никому, даже глазам своим». Они этого не сказали, быть может, даже не подумали, но, несомненно, это почувствовали. Итак, этот человек утверждал, среди прочего, что он – Мессия, Тот, Кто должен прийти. Но при всей исключительности такого заявления Он был так естественен, что они восприняли это как вещь самую простую, легкую для понимания. Это и была простая вещь!

«И (Андрей) привел его к Иисусу. Иисус же, взглянув на него, сказал: ты Симон, сын Ионин; ты наречешься Кифа, что значит: камень (Петр)»^[21]. У евреев был обычай менять имена – для того, чтобы указать на какую-то черту, либо из-за какого-то события, случившегося с человеком. На минуту представим себе Симона, исполненного любопытства и немного робеющего, идущего вместе с братом и глядящего прямо на человека, к которому его привели. Тот смотрит на него издали. Подумаем, как смотрел на него Иисус – взглядом, проникающим до мозга костей, подумаем, как понял Он его душу: «Ты наречешься Камень». Что он должен был испытывать, когда другой, совершенно незнакомый ему человек, так глядел на него и касался самой глубины его сердца?

«На другой день Иисус восхотел идти в Галилею…»^[22]

Вся эта страница выстроена из таких кратких заметок и упоминаний, в которых случившееся словно прочерчено пунктиром и полагается самоочевидным и всем известным.

Исключительность и глубокая человеческая привязанность

Но каким образом первые двое, Иоанн и Андрей (Андрей мог быть женат и иметь детей), были так внезапно покорены и признали Его («Мы нашли Мессию»)? Тут есть кажущаяся диспропорция между величайшей простотой случившегося и уверенностью тех двоих. Если такое событие произошло, значит, признать этого человека, понять, что это за человек – не до конца и в подробностях, но по сути – единственной и несравненной («божественной») – было легко. Почему было легко Его признать? Благодаря Его беспримерной исключительности. Они видели беспримерную исключительность своими глазами; они соприкоснулись с человеком исключительным, совершенно особенным, не поддающимся никаким оценкам.

Что значит «исключительный»? В каких случаях можно назвать нечто «исключительным»? Когда оно отвечает изначальным ожиданиям души, сколь бы смутным и размытым ни было осознание этого. Исключительность – это, парадоксальным образом, проявление того, что для нас наиболее «естественно». А что для нас «естественно»? Чтобы явилось то, чего мы желаем. Ведь нет ничего более естественного, чем исполнение главного и глубочайшего желания нашего сердца, ответа на потребности, лежащие в основе нашего существа, ради которых мы живем и двигаемся. В нашем сердце живет конечная, настоятельная, глубокая потребность в завершенности, в истине, в красоте, в доброте, в любви, в окончательной уверенности, в счастье; поэтому получение ответа на эти требования должно было бы стать вещью самой очевидной и нормальной. Наоборот, подобное соответствие, которое должно быть наивысшей нормой, становится для нас наивысшей исключительностью. Поэтому встреча с чем-то абсолютно и глубоко естественным, то есть отвечающим требованиям сердца, заложенным в него природой, есть вещь совершенно исключительная. Тут какое-то странное противоречие: то, что обычно случается, никогда не бывает по-настоящему исключительным, ибо не может адекватно ответить на требования сердца.

Что позволило с такой легкостью признать Христа? Исключительность Его появления. Для Иоанна и Андрея этот человек непостижимым образом отвечал неодолимым и безусловным потребностям их сердец. Не было никого, подобного этому человеку: во встрече с ним сердцу был дан невообразимый, небывалый ответ. Какое непередаваемое изумление должно было охватить тех двоих, кто первым Его узнал, а затем и Симона, Филиппа, Нафанаила!

Его было не только легко признать; рядом с Ним было необычайно легко жить. Достаточно было поддаться привязанности, которая рождалась к Нему, глубокой привязанности, подобной той поразительной, плотской привязанности, что соединяет ребенка с матерью, привязанности в самом прямом смысле слова. Ребенок может тысячу раз на дню ослушаться матери, но плачет, если его с ней разлучить! Если бы он мог понять вопрос: «Ты любишь эту женщину?» и ответить на него, только представьте себе, как он закричал бы: «Да!». Чем больше бы он ошибался, тем громче бы он кричал «Да, я ее люблю», чтобы это подтвердить. Такова логика познания и морали, которую жизнь рядом с этим человеком делала неизбежной: глубокая привязанность. Познание Его исключительности и было выражением глубочайшей привязанности.