bannerbannerbanner
Похитители бриллиантов

Луи Буссенар
Похитители бриллиантов

Полная версия

Глава 3

Под баобабом в ожидании завтрака. – В жизни всякое случается. – Альбер начитался романов о путешествиях. – А вот Александр – путешественник не по призванию. – Прожекты будущих миллионеров. – Как каталонцы произносят «б» и «в». – Музыкальный шквал. – Виртуозы, которые сеют ветер, а пожинают бурю. – Проповедник или канцелярист. – Оригинальная форма изгнания. – Воспоминания о пожарных маршала Лобо. – Наивные хитрости детей природы. – Тайна.

Четверо суток прошло после того ознаменовавшегося кровавым событием дня, когда в Нельсонс-Фонтейн приезжал Альбер де Вильрож.

Сейчас мы видим его и Александра Шони расположившимися под огромным баобабом[1]. Дерево имеет чуть ли не двадцать пять метров в обхвате и на высоте пары метров от почвы делится на четыре громадных разветвления, прикрывающих своей листвой довольно просторную площадку. Над жаровней шипит продетая на ветку какого-то душистого дерева туша животного средней величины, в котором естествоиспытатель с первого взгляда узнал бы капского дикого (Sus pacocherus) или тупорылого кабана. Это был еще всего лишь поросенок, но клыки у него были длинней, чем у старого европейского вепря.

Жозеф, который заведует всеми делами де Вильрожа, чистит ружье и одновременно присматривает за жарки́м, аппетитный вид и запах которого приводят в явное восхищение двух негров, чье своеобразное одеяние мы описали выше. Их широкие лица, скорей темно-коричневые, чем черные, расплываются от удовольствия при виде этого зрелища, радующего вечно пустые желудки туземцев.

Оба кума расхваливают на своем языке вкусовые достоинства маленького слона – так зулусы зовут кабана из-за клыков, – но не помогают кулинару-европейцу, а только, застыв в позе ленивого блаженства и наслаждаясь бездельем, посматривают на усердствующего в своем непростом ремесле каталонца.

Расседланные лошади мирно пощипывают хилую желтоватую травку, покрывающую поверхность земли вне тени, отбрасываемой баобабом.

Альбер де Вильрож рассказывает кое-что, по-видимому, весьма интересное; Шони слушает своего друга внимательно и не перебивая, лишь время от времени улыбаясь его остротам, которые могли бы вывести из равновесия даже индийского факира.

– Видишь ли, дружище, – говорил де Вильрож, – в жизни всякое случается. Ты говоришь – роман. А роман – это та же правда. Самые, казалось бы, невероятные хитросплетения человеческой фантазии в конце концов воплощаются в действительность. Вот мы с тобой лежим под этим баобабом, который торчит здесь, вероятно, со времен Ветхого Завета. Разве одно это не подтверждает мои взгляды, которые ты назвал слишком смелыми?

– Ну, чисто формально – да.

– Не имеет значения. Повторяю тебе: все случается, даже невозможное.

– И особенно невозможное, – невозмутимо перебил его Александр Шони.

– Напрасно ты шутишь. До сегодняшнего дня события только подтверждали мою правоту.

– Разве что те, что случились с тобой…

– Пусть так. Что касается меня, то я рожден для всяческих приключений, не спорю. Ты помнишь, в какую лихорадку бросали меня романы Гюстава Эмара о приключениях, захватывающие драмы Габриэля Ферри, ожесточенные схватки Дюплесси, эпопеи Фенимора Купера?.. Я впивался в потрепанные страницы, сердце у меня билось, я бывал близок к обмороку, когда читал о подвигах великих искателей приключений… Эти люди казались мне не менее великими, чем великие завоеватели… Грозный Пендре, перед которым трепетали бандиты Соноры, отважный Рауссе-Бульбон, неустрашимый искатель славы, перед которым бессильна даже клевета… А скачка по Великому Западу рядом с этим канадцем Буа-Розе, истинным героем долга?.. Я так и видел выжженные солнцем долины, прииски, в которых золото сверкает, как молния, и которые находятся под охраной краснокожих демонов; безрадостные поля, на которых белеют кости воинов, погибших в пустыне, необозримые, но проклятые леса, завлекающие беспомощного человека! Всю мою молодость меня не покидали мечты об этом едва угадываемом рае, о захватывающих страстях, которые так превозносили мои любимые писатели…

– Браво, дорогой мой! Если бы ты говорил не в пустыне – ибо здесь мы в совершеннейшей пустыне, не так ли, – если бы ты выступал так красноречиво перед воспитанниками лицея, преподавая им основы риторики, ты бы сразу мог зажечь кучу юнцов… Но что касается меня, то я давно вышел из того счастливого возраста, когда люди протирают свои короткие штаны на школьных скамьях, и, скажу тебе откровенно, я не вижу ничего райского и захватывающего в том положении, в какое мы попали.

– Эх, прозаический ты человек!

– Ну давай попытаемся рассуждать, по возможности, здраво. Я всего-навсего обыкновенный уроженец Боса, и меня демон приключений никогда не искушал. Я прост, как земля, на которой впервые увидел свет божий. Если бы я родился в каком-нибудь портовом городе, у моря, где корабли все время приходят и уходят и пробуждают в ребенке мысли о незнакомых краях и потребность в передвижениях, было бы другое дело. Морские дали всегда имеют обаяние экзотики, и нельзя от этого отделаться. Но ведь я-то прожил всю жизнь в таких местах, где никто о путешествиях и не мечтает. Я преспокойно делил свое время между хлопотами по имению и парижской светской жизнью…

– И вот ты попал в Южную Африку, к бечуанам, ты сидишь под баобабами, ты жаришь тушу дикого кабана и сейчас будешь с аппетитом ее уплетать. Вот оно как! Теперь ты видишь, что всякое случается, что истина парадоксальна и противоположности сходятся? Ты разорился до нитки и решил, что надо поскорей и честно восстановить свое благосостояние. Но ты выбрал способ довольно-таки странный для человека заурядного, привязанного к своей босеронской земле. Говоря между нами, я вижу в нем ту же самую экзотику, о которой ты только что говорил.

– Пусть так. Но я руководствовался чисто практическими соображениями, не испытывая ни малейшего воодушевления. Прикинув, сколько стоит бриллиант и сколько камней в среднем находит здесь один искатель, я подсчитал, что мне хватило бы нескольких лет, чтоб восстановить свои полтора миллиона, унесенные крахом.

– Но так же верно и то, что по первому зову старого друга ты без колебаний оставил свой участок, возможно изобильный, и отправился к черту на куличики на поиски весьма сомнительного сокровища, в ходе которых ты можешь подвергнуться страшным опасностям, не получить и гроша ломаного, а только зря растратить и время, и здоровье.

– Но, дорогой Альбер, моя дружба обязывает меня сопровождать тебя.

– А! Вот к чему я тебя и вел. Твой прозаизм не существует даже для вида. Ведь ты сделан из того же теста, что и все искатели приключений – разумеется, в самом благородном смысле этого слова. Ибо что, в конце концов, отличает неисправимого охотника за приключениями, если не готовность пожертвовать собой ради чего-то, ради чувства, ради идеи. Ты уже дважды смело отправился в путь без малейших колебаний. Меня это не удивило, ибо я и не сомневался, что ты, с твоей напускной флегматичностью, рано или поздно пустишься в грандиозное приключение.

– Тоже заслуга, нечего сказать! В Париже, когда я обеднел, мои знакомые чувствовали себя неловко, встречаясь со мной. Они точно боялись, что я утащу у них бумажник! А что касается моего алмазного участка, который я бросил, то я хотел бы знать, что более достойно сумасшедшего: отправиться с тобой на поиски этой грандиозной кубышки или копаться в грязной яме, в которой можно каждую минуту погибнуть?

– Упрямый ты человек! Ну ладно, поедим жарко́е и двинемся дальше, в страну миллионов.

– Почему не миллиардов?

– Пожалуйста, пускай в страну миллиардов. От миллиардов тоже не откажусь! Когда я отстрою Вильрож, и прикуплю соседние каштановые рощи, и подарю моей Анне бриллиантовый гарнитур, я заживу роскошно, как легендарный Потемкин: я буду сорить алмазами, я буду их раздавать направо и налево. Конечно, некрасиво, когда мужчина увешивает себя этими сверкающими кусочками булыжника. Это могут делать только бразильцы. Им очень нравится быть похожими на ювелирную витрину Пале-Рояля. А я украшу бриллиантами упряжь моих лошадей, ошейники моих собак… не знаю, что еще. Мои лакеи облачатся в ливреи с булавками за сто тысяч франков. Они будут перед всеми выставлять мою безумную роскошь, мой дурной вкус. И, однако, далеко не всякий сможет похвастаться таким дурным вкусом.


– Ты сошел с ума!

– Пожалуйте кушать, – прервал его Жозеф, нарезавший на ломтики хорошо прожаренное кабанье мясо, поворачивая его на вертеле.

– Не хватает разве что столовой посуды, – заметил Альбер, – ну да ладно!.. На войне как на войне.

– Если бы нас видели наши бывшие парижские друзья, которые, поди, прогуливаются сейчас между «Тортони» и улицей Друо, вырядившись в свои нелепые рединготы! Воображаю, какие шуточки посыпались бы по нашему адресу!.. – заметил Александр.

– Мы еще больше могли бы посмеяться над ними… Они едут в какой-нибудь модный кабачок и вяло жуют кусочек мяса, обработанного тонким кулинаром. Они выпивают стакан кислого вина, которое потом не могут переварить, а вечером они будут сидеть неподвижно в каком-нибудь большом зале, разделенном на тесные и неудобные уголки. Там они будут сидеть, как некие Будды, и смотреть, как накрашенные мужчины и дамы встречаются под газовым фонарем и рассказывают друг другу нелепые и вымышленные истории, и наконец, как в песне про Мальбрука, собравшегося в поход, потихоньку поедут домой спать. В то время как мы созерцаем эту пышную природу…

 

– …И едим жарко́е без хлеба!..

– Здесь чистый воздух! Свобода…

– Мы ее запиваем простой водой…

– Какие великолепные деревья!..

– В их тени мы спим под открытым небом…

– Какие ослепительные цветы!..

– Они кишат скорпионами и тысяченожками…

– Какие птицы в ярких перьях!..

– Какие ленивые, зловонные и грязные негры!..

– Сколько насекомых! Они более разнообразны, чем украшения султанши.

– В том числе комары и муравьи.

– Избольте идти кушать, – повторил Жозеф, прерывая таким образом беседу, которая развлекала двух взрослых, как двух детей.

Обычно, когда мысли Жозефа не бывали заняты ничем особенным, он выговаривал «б» и «в» почти как все. Но когда что-нибудь его беспокоило и он начинал говорить со всей своей каталонской словоохотливостью, то, как это почти всегда бывает с испанцами, эти две буквы менялись у него местами, и речь его порой звучала довольно странно.

– Позбольте, месье Альвер и месье Александр, – сказал он. – Мясо вудет холодное. Его не стали вы есть даже жители Валь-д’Арана… а они не неженки.

Затем он обратился к обоим неграм:

– Эй, бы! Вудете кушать? Ну конечно! Тогда завирайте свою порцию…

Негры ели с жадностью, кости так трещали у них в зубах, что крокодил и тот мог бы позавидовать. Европейцы, подивившись этой изумительной способностью поглощения пищи, с которой они раньше не сталкивались, тоже собрались поесть. Но в этом важном деле им помешал невообразимый шум и гам, поднявшийся на другом конце полянки и причину которого от них скрывала густая трава.

Это была какая-то какофония без ритма, лада и названия. Ее производил целый оркестр. Музыканты дули в туземные флейты, в дудки, выдолбленные из слоновых бивней, они били в барабаны и тренькали на струнных инструментах, виртуозы играли изо всех сил, инструменты едва не разрывались. К этим звукам примешивались свирепые вопли, которые, казалось, не могли исходить из человеческого горла.

Трое белых были захвачены врасплох этим шквалом. Всегда готовые к тому, что придется столкнуться с опасностью, они мгновенно схватились за оружие и расположились в трех точках, спиной друг к другу, с карабинами в руках.

Но их опасения были непродолжительны. Все трое разразились громким смехом, когда перед ними предстало зрелище, какого они еще никогда в жизни не видели. Чернокожие, производившие этот шум, шли полукругом и одной только своей бешеной музыкой гнали впереди себя какое-то существо, одетое по-европейски. Оно было похоже на зверя, которого травит разъяренная свора, и пыталось вырваться, но тщетно.

Грохот барабанов, пронзительный визг флейт, рычание струнных, рев духовых приводили его в такую ярость, что он раскачивался от этого незримого смерча, как будто его пытали орудиями для мучений или окатывали водой из пожарных насосов.

Александр, Альбер и Жозеф, сотрясаясь от непреодолимого смеха, были не в силах сохранить свое воинственное настроение – слишком уж необычной была такая форма преследования. Впрочем, сама внешность жертвы могла бы вызвать улыбку у наиболее невозмутимого из граждан Соединенного Королевства. Вообразите себе редко уже встречающийся в Париже тип мелкого канцеляриста лет пятидесяти, с обветренным и загорелым лицом, на котором облупилась кожа; вообразите его в высоком цилиндре, в длинном черном сюртуке с засаленным воротником и лоснящимися рукавами, в брюках орехового цвета недостаточной длины, чтобы доходить до ботинок, которые были совершенно стоптаны. Представьте себе этого человека жадно глотающим вместе с воздухом пыль и грязь. Телосложением он весьма напоминал ящик от стенных часов; посадите на этот ящик плешивую голову с морщинистым лицом и с испуганными глазами; забросьте такого субъекта куда-нибудь к туземцам Южной Африки – и вы получите некоторое представление о человеке, который, опустив голову, изгибаясь и размахивая руками, спасался от бури, поднятой неумолимыми виртуозами.

Наконец он заметил трех европейцев, подскочил от удивления и направился прямо к ним, больше не обращая внимания на своих преследователей.

– Мир вам, братья мои!

– И вам того желаю, – ответил Александр, который покусывал усы, чтобы сдержать смех.

– О неверные! О проклятые! Амалекитяне! – вопил незнакомец.

Теперь он показывал своим преследователям кулак.

Но те, увидев европейцев, и сами перестали шуметь.

– Ладно, сударь, успокойтесь! – в свою очередь сказал Альбер де Вильрож. – По-моему, эти добрые малые не питают к вам особенно враждебных чувств. Единственное, что вам грозит, – это либо оглохнуть, либо на всю жизнь возненавидеть музыку.

– Ах, брат мой, что бы для меня значила пытка, даже сама смерть, если бы мне только удалось пролить свет Евангелия на эти заблудшие души, погрязшие во тьме варварства! Но они упорствуют!..

Эти слова были сказаны по-английски.

Тогда де Вильрож шепнул своему другу:

– Да это никак проповедник! Знаю-знаю, мы от него еще и не такое услышим. Я едва устоял под напором священной диалектики отца Смитсона. Веселого в этом мало, уверяю тебя. Сейчас он вручит нам маленькие Библии…

– Однако скажите, пожалуйста, каковы их намерения? Чего они хотят? Почему обратили против вас эти варварские орудия, как когда-то пожарные, которых маршал де Лобо отправил усмирять бунтовщиков на площади Шато-д’О? – спросил Александр.

– Они хотят изгнать меня со своей территории, брат мой. Меня, мирного человека, который принес им свет истинной веры…

– Изгнать вас?

– Да! Хотя они и считаются подданными ее величества, но живут по своим законам. И если вы пришли к ним с пустыми руками, то есть если у вас нет фургона, нагруженного товарами для обмена, они вас вежливо выпроваживают вон – до самой границы. В этом я убедился на собственном опыте. Я прибыл только сегодня утром, и уже мне приходится убираться.

– К счастью, они не сделали над вами никакого насилия, – сказал Александр. Он уже пожалел, что смеялся над этим беднягой. Узнав о цели его приезда к аборигенам, француз больше не находил его внешность странной.

– Они бы не посмели. Довольно близко отсюда имеются цивилизованные учреждения. Но что я теперь буду делать один и без средств?

– Успокойтесь. Мы вас не оставим. Хотите делить с нами наш скромный стол и сопровождать нас в нашей экскурсии? С нами вы можете не бояться никакой музыки.

– Увы, братья мои, если у вас нет никаких предметов, которые могут утолить их жадность, вы здесь передвигаться не сможете.

– Ну, на сей счет не беспокойтесь. Мы еще и не такое видели. Не правда ли, Александр?

– Еще бы! – ответил Александр Шони со своим великолепным хладнокровием. – Впрочем, мне кажется, что этот маскарад не больше чем шутка. Просто милые чудаки захотели повеселиться.

Во время этого короткого разговора оркестранты подошли к баобабу совсем близко, так что могли бы рукой дотронуться до белых, которых рассматривали с почтительным любопытством. Затем тот, кто, по-видимому, был их вождем, повернулся к Александру Шони, которого он по солидному виду принял за предводителя маленького отряда, и заговорил с ним на ломаном английском языке.

Внушительный арсенал трех европейцев и запасное оружие, которое держали их слуги, видимо, подействовали на черного вождя. Он подал знак, и из густых зарослей мгновенно выскочила целая регулярная рота, вооруженная копьями и старыми ружьями.

Одежда – верней, неописуемые лохмотья, которые висели на этих людях, – придавала им вид одновременно и комичный и свирепый. Это была живая иллюстрация того, как чернокожие, сохраняющие в дикой наготе своей особые черты, полные своеобразия, становятся действительно смешны, стоит им одеться на европейский манер. Вождь был в серой фетровой шляпе с белым пером, в изодранной куртке, в коротких штанах из светлой кротовой кожи, в сапогах с отворотами; он представлял собой законченный пример того, как сын природы превращается в безобразную карикатуру. К воротнику его, по туземному обычаю, были подвешены коробочка, ожерелье, нож, табакерка и хвост шакала, который служит носовым платком.

– Мой белый брат знает, конечно, что за переход через землю бечуанов надо заплатить?

– С удовольствием. Но кому?

– Мне.

– Кто вы?

– Я вождь. Меня послал царь Сикомо.

– Знаете, любезный, уж я лучше заплачу самому господину Сикомо.



Посланец казался несколько растерянным, но скоро освоился и сказал:

– Мой брат даст мне синий фрак, красную рубашку и шляпу с пером.

– У меня нет никакого старья, милый вы мой. Зайдите как-нибудь в другой раз.

– Мой брат даст мне ружье и порох…

– Ваш брат – раз уж на то пошло – даст вам монету в сто су и благословение, если вы хотите. Что касается всего остального, то мы поговорим с Сикомо.

– Но чтобы проводить вас к Сикомо, мне нужен синий фрак.

– Мы это знаем: рубашка, шляпа с пером и так далее. Но мы надеемся обойтись без ваших услуг, так что я не вижу, почему я должен дать вам все эти вещи. Наконец, есть еще одна важная причина, заставляющая меня отказать вам: у меня попросту нет этих вещей.

– То есть как это? – воскликнул вождь с раздражением балованного ребенка. – Белый путешествует без фургона?

– Совершенно верно.

– И белый не имеет вещей, которые он мог бы обменять на слоновую кость?

– Как видите.

– Однако зачем же вы сюда приехали?

– А мы просто прогуливаемся. Для укрепления здоровья.

– У всех белых есть фургоны, и все белые покупают слоновую кость. Почему вы этого не делаете? Кто вы?

– Ну, знаете, любезный, вы мне странным образом напоминаете сельского полицейского. Уж не собираетесь ли вы потребовать у меня документы? Я вам буду благодарен, если вы прекратите этот допрос. Он уже начинает мне надоедать. И еще: раньше вы еле лопотали на каком-то почти непонятном английском языке, а теперь вы вдруг заговорили слишком правильно для жителя этой дикой страны. Вы, быть может, умеете также читать? Тогда я вам сообщаю, что мое имя записано у меня в паспорте, а этот важный документ служит мне в настоящий момент пыжом и лежит у меня в ружье. Если вам угодно его прочитать, я к вашим услугам.

Посланец царя Сикомо опустил голову, получив столь яростный отпор. Он был совершенно сбит с толку.

– Я и мои воины, мы проводим наших белых братьев к Сикомо.

– Ваши белые братья обойдутся без вас и пойдут, куда им заблагорассудится.

Тем временем Альбер де Вильрож знаком велел Жозефу оседлать и взнуздать лошадей. Тот ушел и через минуту вернулся, ведя трех коней под уздцы.

Европейцы вскочили в седла и приказали черным слугам следовать за ними.

– Мои братья не найдут ни чем питаться, ни на чем переправляться через реки, – все еще настаивал вождь.

И так как круг сужался, то Александр, Альбер и Жозеф быстро зарядили свои карабины на случай неожиданного нападения, тактику которого часто применяют аборигены. Щелканье затворов и решительный вид трех европейцев подействовали мгновенно. Ряды сразу разомкнулись, копья и ружья опустились.

Александр, уже готовый дать шпоры своему коню, стал искать глазами проповедника, чтобы попрощаться с ним, но его преподобие исчез.

– Вперед! – зычным голосом скомандовал Шони.

И трое всадников, сопровождаемые двумя слугами, скакавшими, как антилопы, тронулись в путь, и совершенно беспрепятственно: никто им не помешал.

– Или я сильно ошибаюсь, – сказал Альбер де Вильрож, – или вся эта орда не больше чем сброд самых отъявленных грабителей пустыни. Во всяком случае, раз мы отказались от их услуг, они объявят нам настоящую войну. Довольно скверно для начала. Как по-твоему?

– Ну вот еще! – возразил Александр с поистине галльской беззаботностью. – Если они начнут на нас наседать, мы их перещелкаем одного за другим, вот и все… А что касается проповедника, пусть сам устраивается как умеет.

А проповедник устроился очень хорошо. Почтительно окруженный своими недавними преследователями, он с великолепным аппетитом уписывал недоеденную кабанью тушу и, оказывая честь жарко́му, завел с вождем оживленный разговор, свидетельствовавший об их довольно-таки странной близости.

Его преподобие явно пользовался влиянием среди недавних преследователей, что не совсем обычно для жертвы.

Не была ли вся эта комедия лишь прологом кровавой трагедии?

1Баобаб (Adansonia digitata) – дерево или, вернее, целый растительный агрегат, обладающий необычайной живучестью; его ствол можно выдолбить, рубить, жечь, а дерево будет продолжать расти; доктор Ливингстон описывает случаи, когда баобаб рос после того, как дерево было срублено, а также установил, что некоторые ветки выросли еще на английский дюйм после того, как ствол был срублен. (Прим. автора.)
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46 
Рейтинг@Mail.ru