Марио Варгас Льоса
Литума в Андах
Тогда я была молодой, и шахта в Наккосе еще не была заброшена, в ней работали шахтеры со всей округи и даже из отдаленных мест – из Пампаса, Акобамбы, Искучаки, Лиркая. Открывали все больше новых забоев, чтобы извлекать все больше серебра и цинка. Вербовщики должны были уходить все дальше от Наккоса в поисках рабочих для шахты, для Санта-Риты. Чтобы разместить их, тут строили бараки и ставили палатки по всем склонам этой горы; многие, завернувшись в пончо, спали прямо на земле, в выемках под нависшими каменными глыбами. Пока в один прекрасный день инженеры не сказали, что богатая металлическая руда кончилась, остался мусор, не имеющий коммерческой ценности. Когда начали увольнять шахтеров, и Санта-Рита уже дышала на ладан, и люди стали уходить из Наккоса, начали происходить странные вещи, которые никто не мог объяснить. Жителей охватил страх, поползли слухи, такие же, как ходят сейчас среди строителей дороги. Один толстяк, он приехал из Уасиканчи и работал подручным на складе, стал вдруг слабеть, жаловаться на непонятную хворь, ему казалось, что он как бы пустеет изнутри, что он стал вроде воздушного шара и может лопнуть в любой момент, стоит лишь ткнуть в него чем-нибудь острым, и голова его тоже пустеет – исчезают мысли и воспоминания. А когда недели через две он умер, его было не узнать: он весь словно опал, скукожился, стал похож на тощего десятилетнего ребенка. Перед смертью он уже не помнил, откуда пришел, как его зовут, на вопросы отвечал невпопад тоненьким голоском не то человека, не то животного, потому что уже не знал, кто он. Все это я знаю не по рассказам – видела собственными глазами.
Звали того подсобника Хуан Апаса. И только после того, как Хуана Апасу похоронили на дне ущелья, шахтеры Санта-Риты и его родственники стали догадываться, что причиной его таинственной болезни был пиштако, повстречавшийся ему однажды на дороге. И так же, как теперь, нервы у жителей Наккоса были напряжены до предела. «Как защититься от пиштако? Есть ли какое-нибудь средство против них?» – спрашивали люди. Приходили советоваться со мной, потому что про меня рассказывали, что я знаю, какие горы – самцы, а какие – самки, и знаю, как родятся камни. Ну средства-то, конечно, есть, кое-что сделать можно. Главное, надо быть осторожным и принимать необходимые меры. Хорошо поставить у входа в дом бадью с водой, чтобы лишить силы заколдованный порошок, которым пиштако осыпает свои жертвы. Еще помогает помочиться немного на рубашку или свитер, прежде чем надевать их. Всегда носить на себе что-нибудь шерстяное, женщины должны надевать пояс, иметь при себе ножницы, кусочек мыла, дольку чеснока и щепотку соли. Они ничего этого не стали делать, вот и получили то, что получили. Не хотели посмотреть правде в лицо. Сегодняшние-то уже начинают признавать эту правду. Слишком много было доказательств, чтобы по-прежнему не верить. Ведь так?
Когда до жителей Наккоса дошло наконец, что происходит, пиштако, убивший Хуана Апасу, успел выпотрошить уже нескольких человек. Тогда из человеческого жира готовили мазь и потом подмешивали ее в металл для колоколов, они от этого лучше звенят. А теперь, после того как пиштако появились в Аякучо, многие уверены, что жир отправляется за границу или в Лиму, где есть фабрики, которые работают только на смазке, полученной из человеческого жира.
Того пиштако из Санта-Риты я знала довольно хорошо. После того как он выпотрошил Хуана Апасу, он принялся за Себастьяна, друга Тимотео. Эта история облетела весь Наккос, потому что сам Себастьян начал рассказывать ее шахтерам, как только почувствовал неладное. То есть сразу же после той ночи, когда он, возвращаясь в поселок со стадом лам, неожиданно повстречался со знакомым вербовщиком из Санта-Риты. Тот курил, привалившись к камню. На нем было пончо и огромное сомбреро, надвинутое глубоко на уши. Но Себастьян узнал его с первого взгляда, так как не раз встречался с ним в селеньях округи, где тот вербовал крестьян на работу в Наккосе и для большей убедительности давал каждому по нескольку солей.
Себастьян подошел к нему поздороваться, и тот угостил его сигаретой. Был он такой белесый, бородка тараканьего цвета, глаза светлые, в Наккосе его прозвали Жеребцом, потому что он постоянно пялился на женщин. Он и ко мне подкатывался не раз. Тимотео, ясно, не знал об этом. Они курили и разговаривали о том, что Санта-Рите пришел конец, металл-то ведь совсем иссяк, как вдруг Жеребец пустил клуб дыма в лицо Себастьяну, и тот расчихался. Расчихался и почувствовал, что у него кружится голова, одолевает сон. Конечно, это был не табачный дым, а особый порошок, которым пиштако одурманивают своих жертв, и те не чувствуют, что из них извлекают жир. Что это за порошок? Почти всегда из толченых костей ламы или альпаки. Кто его вдохнет, ничего не чувствует, ничего не замечает вокруг. Пиштако из него вынимает внутренности, а ему даже не больно. Вот таким порошком Жеребец одурманил Себастьяна, и стал он с той ночи, худеть, усыхать и забывать все, что знал раньше. Точно так же, как Хуан Апаса. И так же умер.
Все это случилось в те времена, когда Наккос жил за счет Санта-Риты, и то же самое происходит теперь, когда он живет за счет строительства дороги. Наши беды не от терруков, которые одних казнят, а других забирают в свою милицию. И не от пиштако, что обретаются в округе. Ведь они приходят только в трудные времена, как было в Аякучо. И здесь, в горных пещерах, пиштако накапливают запасы человеческого жира. Наверно, его уже ждут в Лиме или в Соединенных Штатах для смазки новых механизмов, может быть, даже ракет, которые запускают на Луну. Говорят, ни бензин, ни машинное масло не идут ни в какое сравнение со смазкой, полученной из жира индейцев, особенно когда дело касается новых научных приборов. Думаю, поэтому на нас и насылают головорезов, вооруженных мачете с изогнутым лезвием, куда так удобно умещается человеческая шея. От них, от этих головорезов, тоже много вреда, кто спорит.
Но все-таки самые страшные беды приходят не от них, а от духов, которых нам не дано видеть. От тех, что просят больше, чем люди могут дать. Они везде, тут и там подкарауливают придавленных горем пеонов. Когда я объясняю это, люди начинают злиться. Зачем же тогда спрашивают, если потом затыкают уши и не хотят ничего понимать? Зато они охотно слушают советы моего мужа: пьют, пока, не напьются, а пьяным, известно, и море по колено: забывают про терруков, про пиштако, про все, что их пугает и приводит в бешенство.
* * *
– Но почему меня? – спросила Мерседес.
– Извини, что прерываю, Томасито, – раздался в темноте голос Литумы. – Не идет у меня из головы эта заметка в газете о людях, которые крадут у детей глаза. Сегодня ночью не смогу слушать о твоих любовных делах. Давай лучше поговорим о глазокрадах. Или о Дионисио и ведьме – еще одна моя заноза.
– Ни за что, господин капрал! – откликнулся со своей раскладушки Томас. – Ночи принадлежат Мерседес, и больше никому, если, конечно, служба не помешает. У меня достаточно времени днем, чтобы переживать то, что происходит вокруг. Вы можете оставаться с этими пиштако, а меня оставьте с моей девушкой.
– Почему они не задержали тебя или нас обоих? – Мерседес не могла успокоиться.
Этот вопрос то и дело срывался с ее губ после того, как они избавились от полицейских. Карреньо дал уже все мыслимые объяснения: может быть, ее имя зарегистрировано у них, поскольку она была связана с Боровом, находившимся под наблюдением полиции; не исключено, что они обнаружили какие-нибудь неточности или подозрительное пятно на ее избирательском удостоверении; или ее просто позвали наугад, как могли бы позвать любого пассажира, чтобы попытаться под любым предлогом вытянуть из нее немного денег. Зачем снова и снова возвращаться к этому? Разве они не свободны? Не пересекли спокойно уже половину сьерры? Через пару часов они будут в Лиме. И как бы в подтверждение его слов машинист включил сирену, ее пронзительный звук долго блуждал среди окрестных гор.
– В газете не пишут о пиштако, только о похитителях глаз – глазокрадах. Но ты прав, Томасито. Они похожи на пиштако, о которых рассказывают горцы. У меня не укладывается в голове, что в Лиме люди тоже начинают верить в подобные вещи. В столице Перу! Подумать только.
– Вы думаете, что я вас слушаю. Но я уже не здесь, – шепотом сказал Томас. – Я обнимаю свою любимую в поезде, который спускается все ниже и ниже с гор на своем пути к вокзалу Десампарадос.
– Ну убеди меня, заставь поверить, что меня задержали по чистой случайности, – просила Мерседес, тесно прижавшись к нему. – Я не хочу в тюрьму. Одна моя знакомая сидела в тюрьме, в Чоррильос, я ее там навещала. Я лучше убью себя, чем позволю засадить в каталажку.
Карреньо крепче прижал ее к себе, гладил ей волосы, плечи. Они примостились вдвоем на месте, рассчитанном на одного человека. Вагон был переполнен, люди стояли в проходах, заставленных чемоданами и узлами. Кто-то вез кур. На каждой станции входили новые пассажиры, и вскоре стало нечем дышать. Хорошо, что уже доехали до Матуканы. Томас прижался губами к густым волосам Мерседес.
– Клянусь, с тобой ничего не случится. А если случится, я тебя выручу. Как вчера.
Он поцеловал ее, она закрыла глаза. За окном на вершинах и склонах гор время от времени проплывали деревни, среди камней уже мелькали яркие рекламные щиты. День был серый, по небу ползли низкие тучи, казалось, вот-вот пойдет дождь, но он все не шел. Словом, типичная погода Лимы.
– Что-то неладное происходит со страной, Томасито, – снова прервал его Литума. – Как могло случиться, что целый район Лимы поверил подобной чепухе? Какие-то гринго хватают пятилетних детей, увозят в шикарных лимузинах, чтобы потом ультрасовременными ланцетами вырезать им глаза. Бред сумасшедшего. Должно быть, в Лиме есть свои доньи Адрианы. Но чтобы в такое поверил целый район, чтобы родители бросились забирать детей из школ, искать иностранцев и линчевать их – это уже выше моего понимания.
– Да, глаза, – пробормотал его помощник. – Глаза Мерседес. Сияющие как звезды. Медового цвета.
Он больше не испытывал страха. Страшно было, когда они, освободившись от полиции, катили по Андам на машине и Карреньо то и дело показывал пистолет шоферу, чтобы тот не вздумал их обмануть. Впрочем, дорога их сблизила. Шофер поверил или сделал вид, что поверил, будто Карреньо и Мерседес бегут от ее ревнивого мужа, который уже сделал заявление в полицию. Два раза шофер выходил из машины, чтобы купить еду и напитки, он же посоветовал им сесть на поезд в Серро-де-Паско. Карреньо оставил ему за услуги оба автомата.
– Хочешь, верни их, как законопослушный гражданин, а хочешь – продай, получишь кучу денег за пару таких игрушек.
– Брошу монету, чтобы решить, – сказал шофер и пожелал им счастливого медового месяца. – Выжду немного, а потом поеду в полицию.
– В газете пишут, что в Чиклайо было то же самое, и в Ферреньяфе тоже, еще в прошлом месяце, – продолжал Литума. – Какая-то женщина видела четырех гринго в белых халатах, которые тащили ребенка. А в оросительной канаве якобы нашли труп другого ребенка, без глаз, глазокрады положили ему в карман пятьдесят долларов. Там тоже организовали дружины, как в Аякучо, когда пошли слухи о пиштако. В Лиме, Чиклайо и Ферреньяфе те же суеверия, что и у горцев. Все это похоже на эпидемию, ты не думаешь?
– Сказать по правде, мне до этого нет никакого дела, господин капрал. Потому что сейчас я чувствую себя счастливым.
Поезд подошел к вокзалу Десампарадос около шести вечера. Уже темнело, но свет еще не зажигали, так что Карреньо и Мерседес пересекли просторный вестибюль в полумраке. Ни у входа, ни у выхода полицейских не было, только у ограды Дома правительства стояла охрана.
– Лучше, если мы сейчас разойдемся в разные стороны, – сказала на улице Мерседес.
– Ты хочешь вернуться домой? Но за твоим домом, наверно, наблюдают, и за моим тоже. Давай укроемся на несколько дней у моей мамы.
Они взяли такси. Томас назвал адрес в районе Бренья, наклонился к Мерседес и прошептал ей на ухо:
– А может, ты хочешь отделаться от меня?
– Я хочу кое-что сказать тебе, пусть все будет ясно между нами. – Она говорила вполголоса, чтобы не услышал таксист. – Что было, то было, ладно? Но я всегда хотела быть независимой. Поэтому не обманывай себя. Я вовсе не собираюсь стать подружкой полицейского.
– Бывшего полицейского, – поправил ее юноша.
– Мы можем остаться вместе, пока не выпутаемся из этой истории. О'кей, Карреньито?
– Как только начинаю думать о наших делах, сразу вспоминаю Дионисио и его ведьму, ничего не могу с этим поделать, – сказал Литума. – Все выглядит так, будто эта пара дикарей права, а все остальные не правы. Уметь читать и писать, ходить в пиджаке и носить галстук, окончить колледж и жить в городе – этого еще недостаточно, чтобы понимать, что происходит. А вот ведьмы и колдуны – те все понимают. Знаешь, что сказал сегодня днем Дионисио в своем кабаке? Что умные рождаются от кровосмешения. Всякий раз, как эта жаба открывает рот, во мне все напрягается. У тебя тоже?
– У меня тоже все напрягается, господин капрал, но по другой причине. Я как раз сейчас вспоминаю, какими приключениями начался наш медовый месяц.
Когда они уже ехали по проспекту Арика в Бренье, зажглись неяркие уличные фонари. Таксист обогнул колледж Ла-Салье, проехал узкой улочкой и начал было подруливать к дому, но Карреньо вдруг изменил свой план.
– Езжайте дальше. Я передумал. Едем в Барриос Альтос.
Мерседес с удивлением взглянула на Карреньо и увидела в его руке револьвер.
– В Перу хозяйничает дьявол, повсюду какое-то помрачение умов, а у тебя в голове только твоя пьюранка. Правду говорят, Томасито: нет большего эгоиста, чем бабник.
– Там под фонарем, прямо против дома, торчал какой-то тип, – пояснил ей парень. – Он мне не понравился. Конечно, у страха глаза велики, но лучше не рисковать.
В Барриос Альтос он остановил такси у дома престарелых, подождал, пока машина скроется из виду, взял Мерседес под руку. Они прошли два квартала и остановились у невзрачного трехэтажного дома. Все окна и двери первого этажа были забраны решетками. Дверь открыли сразу же. Женщина в халате и тапочках, с повязанной косынкой головой неприветливо смотрела на них.
– Значит, у тебя опять неприятности, раз ты появился здесь, – сказала она Карреньо вместо приветствия. – Сто лет не показывался.
– Что правда, то правда, тетя Алисия, дела идут не слишком хорошо, – признался Карреньо, целуя женщину в лоб. – Комната, которую ты сдаешь с пансионом, сейчас свободна?
Женщина оглядела Мерседес с головы до ног и неохотно кивнула.
– Можешь сдать мне ее на несколько дней, тетя Алисия?
Она посторонилась, пропуская их в дом.
– Как раз вчера освободилась.
– Добрый вечер, – тихо сказала Мерседес, проходя мимо нее. Женщина в ответ только хмыкнула.
Она провела их по длинному, увешанному фотографиями коридору, открыла дверь, щелкнула выключателем. Лампочка осветила комнату, в которой стояли только кровать под розовым покрывалом и сундук, занимавший добрую половину пространства. Еще было деревянное распятие в изголовьи кровати и маленькое окошко без занавески.
– Ужин я сегодня не готовила, а идти покупать что-нибудь уже поздно, – предупредила женщина. – Завтра могу приготовить вам обед. Да только вот комната-то на одного, а вас двое.
– Я заплачу за двоих, – согласился Томас. – Что справедливо, то справедливо.
Женщина кивнула и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
– А что касается твоей невинности, похоже, ты рассказываешь мне сказки, – заметила Мерседес. – Ты ведь водил сюда женщин, правда? Эта злюка нисколько не удивилась, когда увидела меня.
– Ого, да ты никак ревнуешь? – присвистнул он.
– Ревную?
– Я знаю, что нет, – улыбнулся Карреньо. – Я просто пошутил, увидев твое испуганное лицо. Я никогда никого сюда не приводил. А Алисия мне вовсе не тетка. Здесь ее все так зовут. Одно время я жил в этом квартале. Давай-ка умоемся и пойдем поищем, где можно поесть.
– Так, стало быть, если послушать эту жабу, получается, что умные люди – дети от брата и сестры или от отца и дочери. – Литуму заклинило на этой идее. – Здесь, в Наккосе, я слышу такие вещи, которые никогда не слышал в Пьюре. Сам-то Дионисио наверняка плод кровосмесительной связи. Не знаю, почему он и его ведьма так меня интересуют. Наверное, потому, что именно они здесь всем заправляют. Мы с тобой даже представить себе всего не можем. Сколько я ни пытался разузнать что-нибудь у пеонов, у шахтеров и даже у индейцев-общинников, все будто язык проглотили. А если что и скажут, я не уверен, что меня не водят за нос. Знаешь, что говорил мне один трамвайщик из Уанкайо? Что у Дионисио есть прозвище на кечуа…
– Пожиратель сырого мяса, – перебил его помощник. – А еще, господин капрал, вы мне сейчас расскажете, что его мать ударило молнией. Угадал?
– Это всё важные вещи, – назидательно изрек Литума. – Они помогут лучше понять его менталитет.
Мерседес сидела на кровати и жалостливо – так понял ее взгляд Карреньо – смотрела на него.
– Не хочу тебя обманывать, – повторила она мягко, стараясь не обидеть. – Я не чувствую к тебе того, что ты чувствуешь ко мне. Ведь лучше, чтобы я тебе об этом сказала, правда? Я не собираюсь жить с тобой, не хочу быть твоей женщиной. Пойми же наконец. Я с тобой только до тех пор, пока мы не выпутаемся из этой истории.
– Мы уже столько времени вместе, ты вполне могла бы полюбить меня, – сказал он срывающимся голосом и погладил ее по волосам. – А кроме того, ты не можешь оставить меня, даже если бы захотела. Кто, кроме меня, вытащит тебя из этого дела? А точнее сказать, кто, кроме моего крестного, может нас спасти?
Они умылись в крохотной туалетной комнате, похожей на игрушечную, и вышли из дома. Карреньо твердым шагом повел Мерседес по улицам мимо подростков, стоявших кучками у перекрестков с дымящимися сигаретами в руках, в шумную забегаловку, разгороженную засаленными ширмами на клетушки-кабинетики. В ней пахло жареным мясом, над столиками плавал дым, из включенного на всю мощь радио гремел рок. Они сели у двери, Карреньо заказал несколько блюд и холодного пива для себя. Сквозь музыку до них доносились ругательства, кто-то отбивал ритм на ящике.
– Меня однажды проиграли в кости, чтобы ты знал, Карреньито. – Мерседес смотрела на него без улыбки. Глаза ее запали и больше не блестели, как в Тинго-Марии и Уанкайо, лицо осунулось. – Такая уж у меня судьба: несчастья преследуют меня с самого рождения.
– Ее проиграли в кости? – Литума в первый раз за эту ночь проявил интерес. Расскажи, как это было, Томасито.
– Так, как ты слышал, – невесело ответила она. – Пьянчуги, бродяги. В кости. Вот откуда я выбралась. Я поднялась сама, никто мне не помогал. И поднималась бы и дальше, если бы не встретилась с тобой. А ты опять столкнул меня в яму, Карреньито.
– Ага, наконец-то, господин капрал, я вас заставил забыть о пиштако, о глазокрадах, о донье Адриане и Дионисио.
– Дело в том, что я знаю такую же историю, она произошла несколько лет назад, – сказал Литума. – Ее проиграли в кости в Пьюре, так?
– Она мне не рассказывала, где и как. Сказала только, что это с ней было. Но у меня все будто оборвалось внутри. Проиграли в кости, как какую-нибудь вещь, подумать только!
– Она не сказала, что это случилось в паршивеньком баре недалеко от стадиона? Его держала женщина по прозвищу Чунга.
– Она ничего больше не хотела мне рассказывать. Только это, чтобы я понял, с какого дна она поднялась к своей теперешней жизни, с чего начинала и куда я ее снова отбросил, когда убил Борова.
– Как странно, – сказал Литума. – В этом баре я видел, как один мой знакомый, из непобедимых, продал Чунге свою бабу, чтобы продолжить играть в покер. А что, если это и была твоя пьюранка? Ты уверен, что твою любимую женщину зовут Мерседес, а не Мече?
– Вообще-то, господин капрал, Мече – уменьшительная форма от Мерседес.
– Из-за всего этого я решила, что мне надо скрыться, пожить одной, – сказала она. – Все, что было, для меня уже прошло. Я хочу домой, к себе. Хочу искупаться в моей ванне, такой чистой. Смыть с себя эту пятидневную грязь, переодеться.
Она хотела сказать что-то еще, но в эту минуту подошел официант с тарелками, и она замолчала. Официант спросил, чем они будут есть – вилками или палочками. Карреньо ответил – палочками.
– Я научу тебя есть, как тибетцы, любимая. Это совсем просто. Когда научишься, будешь управляться с ними так же легко, как с ножом и вилкой.
– Все у меня складывалось так хорошо, – продолжала она за едой. – Я копила деньги на поездку в Соединенные Штаты. Моя подруга в Майами должна была найти мне там работу. А теперь все пошло прахом.
– Мече, Мерседес, может быть, случайное совпадение, – сказал Томас. – А может быть, это она и есть, почему бы и нет? Из-за такого совпадения можно поверить в чудеса. Или в пиштако. Только теперь вы должны сказать мне одну вещь…
– Успокойся, Томасито, я никогда не спал с этой Мече. К сожалению. Она была самая красивая девчонка в Пьюре, клянусь тебе.
– Если ты хочешь ехать в Соединенные Штаты – поедем, – пообещал ей Томас. – Я знаю, как туда можно проникнуть без визы: через Мексику. Один мой знакомый стал миллионером на этом бизнесе.
– А можно узнать, какая зарплата у полицейского? – спросила она сочувственно. – Вряд ли намного больше того, что я плачу своей прислуге.
– Возможно, и меньше, – засмеялся он. – А иначе зачем бы я стал подрабатывать, сторожить разных там Боровов, пока они ведут сладкую жизнь со своими дамами в Тинго-Марии?
Она не ответила, и они ели молча. Томас допил пиво, заказал мороженое, закурил. Дым, медленно рассеиваясь, поднимался колечками к потолку.
– Самое смешное во всем этом, что ты выглядишь таким довольным, – сказала она.
– Я и впрямь доволен. – Он послал ей воздушный поцелуй. – Хочешь узнать, почему?
Мерседес через силу улыбнулась.
– Я знала, что ты это скажешь. – Она посмотрела на Карреньо долгим взглядом – он не мог определить, чего в нем больше: сожаления или отчаянья – и добавила: – Хотя ты поломал мне жизнь, я не держу на тебя зла.
– И на том спасибо, – обрадовался он. – Значит, ты понемногу смягчаешься.
Она улыбнулась веселее.
– Ты раньше влюблялся?
– Как сейчас – никогда. – Он посерьезнел. – Как в тебя – никогда ни в кого. Да по правде говоря, я до сих пор и не встречал такой красивой женщины, как ты.
– А что, если это и на самом деле Мече? Каких только совпадений не бывает в жизни. У тебя нет ее фотографии?
– Мы познакомились несколько недель назад в одной компании в Барранке. Он пришел посмотреть меня в шоу. И увез к себе домой, в Чакарилья-дель-Эстанке. Если бы ты видел, какой у него дом! Он делал мне подарки. Обещал купить квартиру. Сулил золотые горы. Если только я буду с ним одним. А потом эта проклятая поездка в Пукальпу. Поедем да поедем со мной на выходные, увидишь сельву. Ну я и поехала. И в довершение на свою голову согласилась поехать и в Тинго-Марию.
Томас слушал ее все с тем же серьезным видом.
– А Боров бил тебя с самого начала, с первого раза, как ты легла с ним?
Он тут же испугался, что заговорил об этом.
– У тебя ко мне претензии? – В ее голосе прозвучало раздражение. – Не слишком ли серьезно ты относишься к тому, что стал моим любовником или, как ты говоришь, мужем?
– Похоже, начинается наша первая ссора. – Он старался уладить размолвку. – Такое случается с каждой парой. Ладно, не будем больше касаться этого. Ты успокоилась?
Они помолчали. Карреньо заказал чай. Мерседес снова заговорила, без злости, но твердо:
– Хотя ты и убил на моих глазах человека, мне кажется, ты неплохой парень. Поэтому говорю тебе в последний раз. Я чувствую, что ты полюбил меня. Но я не могу ответить тебе тем же. Я такая, какая есть. Я давно решила не связывать свою жизнь ни с кем. Почему, ты думаешь, я до сих пор не замужем? Именно поэтому. У меня были только друзья, без всяких обязательств, как Боров. И все мои связи были такими. И такими будут и впредь…
– До тех пор, пока мы не уедем в Соединенные Штаты, – вставил Карреньо.
Мерседес не могла удержаться от улыбки:
– Ты когда-нибудь сердишься?
– На тебя я никогда не буду сердиться. Можешь спокойно говорить мне самые ужасные вещи.
– Что правда, то правда. Со мной ты умеешь сдерживаться, – признала она.
Томас расплатился. Когда они выходили, Мерседес решила позвонить домой.
– Я одолжила квартиру подруге на время, пока меня не будет.
– Не говори ей, откуда звонишь и когда думаешь вернуться.
Телефон находился рядом с кассой. Мерседес пришлось пройти вдоль стойки. Карреньо не слышал, что она говорила, но по лицу понял, что новости плохие. Когда она подошла к нему, подбородок у нее дрожал, лицо покрывала смертельная бледность.
– Приходили двое, расспрашивали подругу обо мне, требовали, чтобы она сказала, где я сейчас. Из полиции, показали ей свои удостоверения.
– Что ты ей сказала?
– Что звоню из Тинго-Марии, что потом все объясню. Что же нам теперь делать, Боже мой?
– А что было дальше с этой Мече, которую ваш друг проиграл в покер? – спросил Томас.
– Покрыто мраком. Она как сквозь землю провалилась, – ответил Литума. – Одно время эта тайна занимала всю Пьюру.
– Теперь тебе надо уснуть и забыть обо всем, – сказал Томас. – Никто не будет тебя искать у тети Алисии. Успокойся, любимая.
– И Чунга никогда ни словом не обмолвилась о том, что стало потом с Мече.
– Вам, кажется, на роду написано все время сталкиваться с пропажей людей, господин капрал. Так что не вините ни Дионисио, ни донью Адриану, ни терруков и пиштако. Как я вижу, все дело в вас, вы-то и виновны во всех исчезновениях.
