Лора Таласса
Голод
Глава 11
– Просыпайся.
Я вздрагиваю от голоса Голода и открываю глаза.
Он смотрит на меня сверху вниз – хмуро, так, словно его злит само мое присутствие.
Я ошарашенно моргаю, осматриваюсь вокруг, а затем снова перевожу взгляд на всадника.
– Ты не слышал, что принято стучать? – говорю я, подавляя зевок.
– Ты моя пленница. Предупреждения тебе не по чину.
– М-м-м…
Глаза у меня закрываются.
– Просыпайся.
– Только если ты намерен перерезать эти веревки, а так нет, – отвечаю я, не открывая глаз.
Это уже не первый раз, когда мне приходится спать со связанными руками. Однако определенно самый дерьмовый из всех. Раньше мне за такое хотя бы платили.
Миг – и Голод срывает одеяло с кровати. Но если он хотел меня припугнуть, то у него не получилось. Я привыкла ожидать какой угодно сумасшедшей херни, когда я в постели. А куда денешься? Издержки профессии.
Я слышу металлический звон вынимаемого из ножен клинка.
– Похоже, у тебя на редкость плохо с чувством самосохранения, – говорит он.
Я снова открываю глаза, стряхивая остатки сна, чтобы внимательно следить за кинжалом в руке у всадника.
– Ты просто злишься, что я не больно-то испугалась.
На самом деле ночью я пришла к выводу, что Голод не собирается меня убивать. Так мне кажется. По крайней мере, пока. Это сильно придало мне храбрости. Остальное же – просто бравада. Еще одно умение, которое я приобрела с тех пор, как стала женщиной легкого поведения.
Голод грубо хватает меня за руки и перепиливает веревку.
Я смотрю на него. Сегодня он при полном параде, бронзовые доспехи начищены до блеска.
– От тебя пахнет свиным дерьмом и кровью, – замечает он.
Я изгибаю бровь.
– Очень меня волнует твое мнение.
Если быть до конца честной, мне как раз нравится, что я ни видом, ни запахом не похожа на мужскую влажную мечту. Отрадная перемена. И расходов меньше.
– Продолжай в том же духе, цветочек. Ты напоминаешь мне о том, почему я презираю людей.
– Во-первых, меня зовут Ана, – говорю я, слегка приподнимаясь на локтях. – Во-вторых, всадник, ты ненавидишь людей потому, что когда-то давно мы ужасно обошлись с тобой, а вовсе не из-за моего длинного языка.
На самом деле я знаю, что язык у меня как раз ничего себе. Иногда злой – смотря с кем говорю, но, как бы то ни было, он многих привлекает.
Всадник смотрит на меня, и мне приходится сделать усилие, чтобы не подпасть под действие его красоты.
Голод освобождает мои руки, а затем отходит в другой конец комнаты и открывает шкаф, где висит несколько платьев. Размеры и фасоны наводят на мысль, что здесь когда-то жила девочка-подросток. Я стараюсь не думать о том, что с ней, скорее всего, случилось.
– Так что, – говорю я, разминая запястья, – ты уже решил, жить мне или умереть?
Не могу же я об этом не спросить.
– Неужели ты думаешь, что, если бы я хотел, чтобы ты умерла, мы бы с тобой сейчас разговаривали? – говорит Голод, снимая с вешалки одно из платьев.
Я хмуро смотрю этот наряд, догадываясь, что он предназначен мне.
Голод направляется к двери.
– Иди за мной, – бросает он, не оглядываясь.
Несколько секунд я смотрю ему вслед, не зная, что делать в такой ситуации. Но, кажется, он не намерен меня убивать, а мне нужно еще немного прийти в себя, чтобы начать обдумывать дальнейшие действия, поэтому я неохотно плетусь за ним.
Голод ведет меня в другую спальню. Там на матрасе лежит коса всадника и, как я уже поняла, его весы. Остальная комната завалена чужими вещами.
Жнец проходит через всю спальню, направляясь в смежную с ней ванную, и я иду следом. Там стоит причудливого вида ванна на когтистых лапах и унитаз, причем и к тому и к другому, судя по всему, подведен водопровод. У ванны даже рычаг есть, чтобы качать воду. Кто бы ни были эти богатые сволочи, я им почти завидую.
Они наверняка мертвы.
М-да, пожалуй, не позавидуешь…
Перед ванной в неглубоком тазике стоит кувшин с водой. На краю таза лежит мочалка. Ванна ванной, а всадник предпочитает мыться в тазике с кувшином. Казалось бы, такой самонадеянный ублюдок, как Голод, мог бы хотя бы попытаться наполнить ванну.
– Роскошно живем, значит? – говорю я.
– Это для тебя, – отвечает он.
А-а. Теперь я понимаю, почему не ванна. Станет он баловать такой роскошью кого-то, кроме себя.
– Потому что от тебя воняет, – добавляет он.
– Тронута до слез твоим гостеприимством, – говорю я, подходя к кувшину.
Я ни слова не говорю о другом: о том, что все это, вообще-то, странно. Очень, очень странно! Голод до сих пор не убил меня, а теперь ждет, что я буду тут мыться? В его собственной ванной?
Он что, смотреть на это собирается?
Всадник бросает платье на ближайшую стойку и тут же прислоняется к шкафчику. Да, он не уходит, и я с изумлением понимаю, что он и правда намерен торчать здесь.
Свинство какое!
Не глядя на кувшин с водой, я подхожу к ванне и испытываю рычаг. Нажимаю разок для пробы. Тут же из носика с шипением льется вода.
Работает!
К черту этот тазик с губкой.
Повернувшись спиной к всаднику, я начинаю наполнять ванну. Голод не останавливает меня, хотя от такого гаденыша можно было этого ожидать.
Времени на то, чтобы набрать достаточно воды для купания, уходит немало, да и сама водичка холодновата, но в конце концов ванна наполняется.
Когда я снова оборачиваюсь, Голод все еще стоит без движения.
Не знаю, что и думать.
Я снимаю рубашку, затем тонкий бюстгальтер, не заботясь о том, что Голод будет любоваться обнаженной женской грудью. Для меня это дело обычное.
Взгляд всадника падает на раны, украшающие мое тело. Я слышу, как он резко втягивает воздух.
И теперь, кажется, понимаю, почему он не уходил: хотел увидеть мои раны.
Он встает со шкафчика, не сводя взгляда с рубцов.
– Они тебя всю искромсали.
Я опускаю взгляд, и воспоминания снова всплывают в голове. Я чувствую на себе руки этих людей, слышу плотоядно чавкающий звук, с которым их ножи вонзаются в меня раз за разом.
– Одиннадцать разных шрамов.
Не знаю, зачем говорю ему это.
– Представляю, как долго ты лежала и корчилась от боли – одинокая, напуганная.
Мой стальной взгляд устремляется на него.
– Не только напуганная.
Я была в ярости.
Кажется, он видит эту ярость в моих глазах и сейчас, когда я на него смотрю.
– Да, – говорит он, – мне хорошо знаком этот взгляд.
Усилием воли я подавляю эмоции.
Мгновение – и Голод снова усаживается на шкафчик на некотором расстоянии от меня.
– Эти раны не похожи на те, после которых можно выжить, – говорит он небрежным тоном.
Я не утруждаю себя ответом. Вместо этого вышагиваю из штанов, затем снимаю трусики и отбрасываю их в сторону.
Если я думала, что нагота отпугнет всадника, то я ошибалась.
Хм…
Я забираюсь в ванну, сажусь, царственно откинувшись назад, и вздыхаю, прислоняясь к бортику.
– Как там твоя рана на животе? – спрашиваю я, перекидывая руки через края ванны. Моя грудь беззастенчиво обнажена, что мне откровенно и до чертиков нравится. Надеюсь, всадник обалдел.
Голод щурит на меня глаза.
– Исчезла.
– Очень жаль.
– И яйца уже не болят… спасибо, что спросила, – добавляет он.
– Твои яйца меня не волнуют. Ты ими, похоже, все равно не пользуешься.
Криво усмехаюсь. Я очень довольна собой.
Жнец скрещивает руки на груди, и в глазах у него появляется злобный блеск.
– Скажи мне, Ана, – произносит он, и звук моего имени из его уст заставляет живот сжаться, – что ты будешь делать, если я тебя отпущу?
Устремляю на него пристальный взгляд.
Я могла бы солгать. Но эти змеиные глаза… мне кажется, они все равно разглядят правду.
– Не знаю, – признаюсь я. – Наверное, снова постаралась бы отыскать тебя и отомстить.
Потому что больше у меня в этой жизни ничего не осталось. Ни дома, ни работы, ни друзей, ни родных. Только эта вендетта.
Всадник издает тихий грудной звук.
– Я так и думал.
Наверное, в этот момент мне следовало бы забеспокоиться. Но если честно, где я, а где беспокойство? Давным-давно пора об этом забыть.
– Я все равно буду пытаться тебе отомстить, – добавляю я. – Если ты будешь держать меня у себя под боком, то мне же проще.
Теперь всадник улыбается, и, бог ты мой, жестокость и правда приносит ему наслаждение.
– На твоем месте я бы не стал этого делать, – мягко отвечает он.
Больше он ничего не говорит, но это и не нужно. В его словах звучит скрытая угроза: если я попытаюсь причинить боль ему, он покажет мне, что такое настоящая боль.
Жнец шагает к двери.
– Завтра мы отправляемся. Если ты попытаешься сбежать, я не стану тебя кормить.
Похоже, такая перспектива его как-то слишком радует.
Чертов Голод.
Выходит, всадник действительно не намерен меня убивать. По какой-то причине он хочет, чтобы я была рядом. Настолько, что собирается наказывать за попытки сбежать.
Я вглядываюсь в него. Он ненавидит людей, но не хочет меня убивать, и он ненавидит человеческую плоть, но при этом остался посмотреть на меня в ванне. Я не могу понять, что на уме у этого парня, и это будет грызть меня изнутри. Если можно так выразиться. Кстати, насчет погрызть…
– Давай-ка проясним, – говорю я. – Если я останусь в этом охренительном доме, ты будешь меня кормить?
Где здесь подвох?
Всадник снова щурит глаза.
– Голодать ты не будешь.
Бесплатное жилье и питание? Просто восхитительно. У меня даже пальцы на ногах подгибаются.
– Ладно, по рукам. У тебя теперь есть новая пленница, которая ничего против плена не имеет.
Глава 12
Вопреки сказанному, я все же пытаюсь бежать из комнаты, куда меня возвращают после ванны. Даже несколько раз пытаюсь. Главным образом из-за своего вечного непобедимого любопытства. К тому же мне скучно. В чужой комнате не так-то просто найти себе занятие. Ну и, ко всему прочему, перспектива остаться голодной меня не так уж сильно пугает.
Нет нужды говорить, что я каждый раз попадаюсь. Я даже не планирую всерьез бежать отсюда – я еще не отказалась от намерения отомстить, – но надеюсь отыскать какой-нибудь острый предмет, которым можно проткнуть всадника.
Враги мы или не враги, в конце концов?
К сожалению, если тут где-то и валяется оружие, то я его не нахожу.
После четвертой попытки всадник просто говорит:
– Еще раз сбежишь, и я пущу в ход растения.
Вот это уже действенная угроза. Удивительно, что он сразу не припугнул меня по-настоящему. Все-таки мой похититель – не кто-нибудь, а печально известный Голод.
Поэтому я смиряюсь с реальностью своего положения. Сидеть мне теперь в этой комнате до тех пор, пока Голод не решит, что нам пора уходить.
Снова оставшись в одиночестве, я от скуки исследую шкаф, чтобы переодеться во что-нибудь более подходящее. Ситцевое платье, на котором я останавливаюсь в конце концов, привлекает ярким узором и облегающим кроем. А вот сапоги я решаю оставить старые: размер ноги у меня больше, чем у прежней хозяйки этой комнаты.
Я осматриваю еще кое-какие вещи этой девушки, перелистываю несколько книг в ее шкафу, а затем перехожу к дневникам, занимающим целую полку. Можно только предполагать, что их писала та самая девушка, которая жила здесь. Записи в них именно такие – заносчивые и пустые, каких можно ожидать от богатой, окруженной заботой девочки-подростка, и под каждой стоит подпись: «Вечно твоя, Андресса».
Мне в жизни сильно не хватает подобных драм. Увы, даже во времена апокалипсиса на мою долю их не досталось.
Что оказывается неожиданным, так это пикантные любовные письма, которые я нахожу под матрасом. Все они от некой Марии, таинственной корреспондентки, которая, судя по всему, знала толк в вагинальных ласках. Хочу сказать – здорово знала толк.
Мне бы такую Марию.
Эти письма развлекают меня на какое-то время. Но их не так уж много.
А потом… скука. Часы за часами сплошной скуки. Такой, что я наконец засыпаю, раскинувшись на кровати Андрессы, среди самых сокровенных ее писем и дневников, разбросанных вокруг.
Просыпаюсь от урчания в животе. За окном первые лучи солнца уже осветили небо. Я слышу негромкие голоса, и на секунду все кажется таким обыденным, и я почти забываю, что заперта в доме со всадником апокалипсиса, и голоса за дверью принадлежат одним из последних живых людей в этом городе.
В желудке снова урчит. Отказ кормить меня был, безусловно, мощной угрозой со стороны Голода, будь он проклят.
Проходит еще час, и наконец я слышу решительные шаги – это могут быть только шаги Жнеца. Больше никто здесь не осмеливается ступать с такой хозяйской уверенностью. Звуки приближаются к моей комнате и стихают у самой двери.
Откашлявшись, я говорю:
– Если ты не принес кофе или еды, то я не хочу с тобой разговаривать.
Мгновение – и ручка двери поворачивается. В комнату входит Голод со стаканом воды и ломтиком какого-то фрукта в руках.
Он протягивает их мне.
– За то, что целых двенадцать часов не пыталась бежать, – говорит он.
Кажется, он ждет от меня благодарности.
Но в гробу я все это видела, как сказал бы поэт.
– Папайя? – говорю я, узнав фрукт. Это даже не целая папайя – всего лишь малюсенький кусочек. – Я взрослая женщина, а не птичка.
– Вероятно, ты забыла, что имеешь дело с Голодом, – с нажимом говорит он. – Радуйся, что я тебя вообще кормлю.
– Я хочу кофе. Вот тогда порадуюсь. Может быть. А какой-нибудь тортик наверняка пробудит во мне чувство благодарности.
– Ты ходячая головная боль, – бурчит он.
– Какой комплимент головной боли.
– Ты когда-нибудь перестаешь болтать?
– Только если мне положат что-нибудь в рот. Желательно еду, но член тоже годится.
Жнец закатывает глаза.
О, восхитительная реакция.
– Больше ты ничего не получишь, Ана, – говорит он и ставит принесенное на пол. – Или ешь это, или оставайся голодной. Мне все равно. – Он с хмурым видом пятится из комнаты. – Жду тебя в конюшне. У тебя пять минут.
______
Я использую эти пять минут для того, чтобы совершить набег на домашнюю кладовую. Мне удается отыскать торт и еще несколько лакомств. Сваренного кофе, к сожалению, нет. Нахожу я и нож, но его буквально негде хранить во время путешествия, разве что в сапоге. Но опять же – с моим счастьем я, чего доброго, сама на него напорюсь. Так что нож я не беру.
Когда я наконец встречаюсь с Голодом возле конюшни, он опять хмурится, глядя на меня. Кажется, это входит у него в привычку.
Его свирепый черный конь уже оседлан и ждет, а люди неподалеку готовят своих лошадей.
Уже не в первый раз мое положение кажется мне фантастически невероятным. Даже если забыть о том, что я пережила падение двух городов, или о том, что я живу в библейские времена. Просто сам факт, что я прошла путь от выхаживания этого человека до нападения на него и нынешнего полудобровольного плена, уже достаточно странен.
Я вытираю пальцы, уничтожая последние остатки крема от торта.
Голод замечает это, и его взгляд становится еще более хмурым.
– Ты опоздала.
Ошибка, которую я намерена повторять до тех пор, пока мы вместе.
– Радуйся, что я не сбежала снова, – говорю я. Нельзя сказать, что я и правда всерьез собиралась бежать. Чтобы ударить его ножом, нужно быть рядом.
Какое-то время он изучающе смотрит на меня своими пугающими глазами.
Затем уголок его рта кривится.
Ой-ой-ой.
– Если ты так решительно настроена сбежать от меня, – говорит всадник, – может быть, пора обращаться с тобой как с настоящей пленницей.
Я бросаю на Жнеца непонимающий взгляд, а он отходит к своему коню.
– Ты и так обращался со мной как с пленницей.
А как еще, по его мнению, назвать то, что он делал последние двадцать четыре часа?
Голод запускает руку в одну из седельных сумок. Я слышу лязг чего-то тяжелого, и он достает пару железных кандалов.
Железных. Кандалов!
Ну конечно, такой псих не мог не приберечь пару на всякий случай.
Он снова подходит ко мне и хватает за запястье.
Я пытаюсь вырваться, но тщетно. Еще миг, и Голод начинает защелкивать тяжелые кандалы.
– Что ты делаешь?
В моем голосе слышатся нотки паники.
Покончив с одним запястьем, всадник берется за другое.
– Вот бы еще рот тебе чем-нибудь заткнуть…
Я делаю вдох, чтобы успокоиться.
– Тебе не кажется, что это уже перебор?
Я же не сбежала, в конце концов! Это была просто бравада.
Я чувствую на себе пристальные взгляды людей Голода.
Вместо ответа Жнец подводит меня к темно-гнедой лошади. Берет под мышки, поднимает и усаживает на нее.
– Ты серьезно? – возмущаюсь я, глядя на него сверху вниз. – Я должна верхом в наручниках ехать? Это уж точно перебор.
– Не моя забота, – отвечает Жнец, возвращаясь к своему коню.
Я хмуро гляжу на свою лошадь.
– Ты же понимаешь, что я могу просто… – Я хотела сказать «ускакать», но не успела закончить фразу: заметила, что у лошади нет поводьев. Она привязана веревкой к одному из конников Голода. – Значит, мы едем в другой город? – спрашиваю я Голода.
Он и ухом не ведет.
– Правда? – обращаюсь я к проходящему мимо мужчине.
Тот тоже ухом не ведет.
– Кто-нибудь? – говорю я. – Ну хоть кто-нибудь? Неужели никто из вас, бесполезных мешков с дерьмом, не знает, куда мы едем?
– Заткни пасть, – говорит кто-то.
– Не разговаривайте с ней, – предупреждает Голод.
Я не могу понять, что он имеет в виду: «как вы смеете так разговаривать с моей дамой?» или «не подначивайте ее». Скорее, последнее, чего еще ждать от такого ублюдка. Но кто знает.
Остальные еще какое-то время возятся со сбором припасов, и вскоре наша маленькая группа пускается в путь.
Как только Голод пришпоривает своего коня, эта зверюга летит вперед так, будто его с цепи спустили. Они скачут галопом впереди, удаляясь все дальше и дальше, а потом Жнец поворачивает назад и возвращается к нам.
На миг человек и конь кажутся такими свободными. Бронзовые доспехи всадника блестят на солнце. Солнце, кажется, любит его: лучи подсвечивают волосы цвета жженой карамели, и глаза цвета мха ярко сияют. Он похож на сказочного принца.
Поравнявшись с нами, Жнец останавливается, и его люди тоже придерживают своих коней. Безжалостный взгляд Голода окидывает их всех разом. Это те, кто помогал казнить невинных, те, кто пытался зарезать меня, те, кто убил мэра и его семью. Это они проделывали то же самое с жителями всех разрушенных городов, через которые прошли.
– Забыл что-то? – подает голос кто-то из них.
На мгновение взгляд Голода останавливается на спросившем, а затем он снова обращается ко всем сразу.
– Вы все мне очень помогли, – говорит Жнец.
Живот скручивает от беспокойства.
– Но, – продолжает всадник, в его глазах появляется нехороший блеск, – недолго цветам цвести, и вы недолго были полезны.
В мгновение ока растения пробиваются из-под земли, их стебли тянутся вверх с немыслимой скоростью.
Я ахаю, когда первое растение обвивается вокруг лодыжки одного из стражников. Другое ползет вверх по его ноге.
Люди в ужасе. Один из них тянется к оружию, висящему на боку. Другой пытается поджать ноги. Все без толку. Лианы тянутся к стражникам Голода, как руки, и стаскивают их с перепуганных коней.
– Пожалуйста! – молит один.
– О Господи!
И крики, крики, от которых кровь стынет в жилах.
Я сижу, замерев от страха.
Несколько лошадей в испуге становятся на дыбы. Голод шикает, и это, как ни странно, их успокаивает. Они стоят смирно, только едва заметно переступают ногами, когда растения хватают всадников.
Тот, кто первым потянулся за оружием, теперь лежит навзничь и пытается отбиться от ветвей, оплетающих его. Кажется, растение от этого двигается еще быстрее и неумолимее.
– За что? – задыхаясь, выдавливает из себя один из стражников, умоляюще глядя на Жнеца.
Лицо у всадника просто ледяное.
– Потому что вы люди и вам назначено умереть.
Я слышу хруст костей и сдавленные крики. Люди из последних сил пытаются глотнуть воздуха. Проходит, кажется, целая вечность, пока они не затихают. И, наверное, слава богу, что затихают. Могло быть хуже: они могли все еще цепляться за жизнь, как тот старик, которого я видела, когда въехала в Куритибу.
Я хватаю ртом воздух. Мертвецы окружают меня со всех сторон.
Тот всадник, к которому была привязана моя лошадь, лежит неподалеку, разинув рот в беззвучном крике.
Дрожа, я смотрю на Жнеца. Он наслаждался убийством этих людей. Я видела это своими глазами.
Голод спрыгивает с коня, подходит к другим лошадям и начинает методично снимать с них седла и уздечки, напевая себе под нос. Одну за другой он отпускает лошадей, и те бредут прочь по пустынным улицам.
Наконец, он приближается ко мне. Я все еще сижу не шевелясь, окруженная плотным кольцом мертвецов.
– Иди сюда, цветочек, – говорит Голод обманчиво мягким голосом. Он делает шаг в мою сторону и протягивает руку.
Волосы у меня на затылке встают дыбом. Я уже почти убедила себя в том, что этого человека легко обвести вокруг пальца, а таких ведь нечего бояться, правда?
Но, черт побери, похоже, он не так прост, и, как бы ни был он обезоруживающе приятен в общении, все эти мертвые тела вокруг – напоминание о том, что он отвратительный монстр.
Увидев выражение моего лица, Голод поднимает брови.
– Если тебя так корежит от убийств, тебе не стоило меня разыскивать.
Он, конечно, прав. Я могла бы держаться подальше. К тому же эти люди, которых он убил, наверное, из тех немногих, кто и правда заслуживал смерти.
И все же…
Я смотрю в обезоруживающее дьявольское лицо Голода.
Кто-то должен одолеть это создание.
– Либо ты поднимаешь руки и не сопротивляешься, либо я силой стаскиваю тебя с этой лошади, – говорит он. – Могу сразу сказать, какой вариант тебе понравится больше.
Нехотя я поднимаю скованные руки, и всадник снимает меня с лошади.
Он свистит, и его конь подходит к нам.
Я не могу смотреть на этого человека. Ни тогда, когда он усаживает меня на своего коня. Ни тогда, когда он снимает упряжь с моей лошади и освобождает ее, последнюю. Даже когда он вскакивает в седло и усаживается позади меня.
Бронзовые доспехи Голода давят в спину, когда он прижимается ко мне и небрежно перекидывает тяжелую руку через мое бедро. От его близости меня еще сильнее колотит дрожь.
Жнец цокает языком, и его конь трогается, огибая тела.
Мы проезжаем не больше квартала, когда всадник негромко говорит:
– Ты дрожишь как осиновый лист. – Его дыхание тепло щекочет мне ухо. – Я уже говорил тебе, меня бояться нечего – во всяком случае, пока.
Жнец говорит мягко, но от этого только хуже.
– Зачем ты это сделал?
Мой голос похож на карканье вороны.
Наступает долгая пауза, и мне всерьез кажется, что до Голода не сразу доходит, о чем речь.
Он постукивает пальцами по моему бедру.
– Они бы очень скоро повернулись против меня, – говорит он наконец.
– Ты дал им собрать вещи и оседлать коней, – шепчу я. – Ты велел им приготовить лошадь для меня. Зачем? – Голос у меня дрожит. – Зачем, если ты собирался просто убить их всех?
– Ты полагаешь, будто мой разум работает так же, как твой. Это не так.
Несколько секунд мы оба молчим. Слышна только поступь коня и легкое позвякивание моих кандалов. Мы проезжаем мимо нескольких разлагающихся тел, зажатых в ветвях деревьев и лианах растений.
– Есть ли на свете такой ужас, который ты не захотел бы сотворить? – спрашиваю я.
– Когда имею дело с такими существами, как вы? – отвечает он. – Нет.
Мысли мечутся у меня в голове. Я чувствую себя потерянной. Вся моя жизнь разрушена, и вот я сижу на коне перед всадником, вместо того чтобы мстить. Это… не то, что я представляла себе, думая о том, как будут развиваться события.
Я болтаю ногами в тяжелых сапогах. Стремян под ногами нет, и сила земного притяжения, кажется, пытается оставить меня босой. Я виляю лодыжками, стараясь натянуть сапоги поудобнее. Это срабатывает… на несколько минут. А потом снова становится неудобно.
Не проходит и получаса, как решаю, что с меня хватит. Толку-то от этих сапог.
– Придержи меня, – бросаю я через плечо.
Наступает тишина. А затем:
– Если это очередная твоя уловка, потому что ты изголодалась по сексу…
Прежде чем Жнец успевает закончить свою мысль, я поднимаю ногу в сапоге и закидываю ее на седло. Как я и думала, мое тело тут же теряет равновесие.
Голод рефлекторно подхватывает меня, его рука крепко обвивается вокруг моей талии.
– Что ты творишь, Ана, дьявол тебя возьми?
Звеня кандалами, я расшнуровываю кожаный сапог. Потом хватаюсь за толстый резиновый каблук и тяну вниз.
– Снимаю эти чертовы сапоги.
Я стягиваю сапог вместе с пропотевшим носком. Кладу его на колени и принимаюсь за второй. Жнец ничего не говорит, но я чувствую, что он сильно недоволен. Очень, очень недоволен. Похоже, любое мое решение его раздражает.
Когда оба сапога сняты, мне удается открыть одну из седельных сумок Голода, а это чертовски трудно сделать в наручниках. Но мне удается, ура!
Спиной я так и чувствую неодобрение Голода. Однако он не останавливает меня, и я продолжаю свое дело.
Пытаюсь засунуть оба сапога в сумку, но тут за каблук одного зацепляются наручники и тянут его за собой. Я пытаюсь поймать его на лету, но при этом роняю второй. Оба сапога бьются о бок лошади, прежде чем свалиться на землю.
Наступает тишина.
А затем…
– Не моя забота, – говорит Голод.
Я оглядываюсь через плечо.
– Ты шутишь, наверное.
– Разве я похож на шутника?
Не похож, черт бы его побрал.
– Мне нужны эти сапоги, – говорю я. Это моя единственная пара.
– Я не буду останавливаться.
– Офигеть. – Я поворачиваюсь в седле лицом вперед, спиной к нему. – Офигеть.
