Лора Себастьян
Магия в сердце

3

Всё было именно так, как должно быть, – Ларкин позаботилась об этом. Её магия не проявилась сама по себе, поэтому она должна была помочь ей. Если для этого нужно в точности воссоздать обстоятельства из рассказа её матери, то так тому и быть. И вот наступила эта ночь: Зимнее Солнцестояние и полнолуние вдобавок. Именно та ночь, когда Ларкин обретёт свою магию: она была уверена в этом. В кармане у неё даже лежала чешуйка дракодила – талисман на удачу. Всё было именно так, как должно быть.

– Ладно, – бросила Корделия через плечо, деловито пробираясь сквозь толпу, – она, как обычно, шла впереди. – Как ты хочешь это сделать, Ларк?

Ларкин казалось, что её тело пронизывает странный гул. Именно так это и описывала её мать, верно? Когда к Минерве пришла магия, она тоже чувствовала это гудение во всём теле. Значит, всё вот-вот получится! Может быть, это нервная дрожь, но, возможно, именно так и должна чувствоваться магия.

– Нам нужна прогалина, – сказала Ларкин, её голос звучал ровно и уверенно. – Там, где видна луна. Это будет лучшее место.

Она не знала, почему так считает. Не было никаких свидетельств в пользу этого, никаких историй об этом, не было даже внутреннего чувства. Но хотя бы над таким мелким обстоятельством у неё была власть, поэтому Ларкин ухватилась за эту мысль. – Да, прогалина, – повторила она. – Определённо.

Корделия кивнула, как будто это имело некий глубокий смысл, и они продолжили пробираться сквозь толпу, пока не нашли идеальное место. Деревья были усеяны огоньками жар-мошек, а под ними стояли два больших банкетных стола, один из них был уставлен бокалами с вином и клубничным соком, другой – блюдами с рыбным филе, жареными лягушачьими лапками, запечённой морковью и апельсиновыми пирогами. Здесь тоже толпились люди, но над головой не было покрова древесных ветвей. С вечернего неба струился мягкий свет, в его глубокой синеве только-только начали зажигаться звёзды, но полная луна практически затмевала их мерцающие огоньки.

Ларкин подумала и захотела выбрать более уединённое место, подальше от свидетелей – на случай, если она снова потерпит неудачу, – но быстро отогнала эту мысль. Она не собиралась терпеть неудачу. Она собиралась заполучить магию и хотела, чтобы это увидели все – хотела показать всем Топям, на что она способна.

– Ты готова? – спросила Корделия.

«Нет, – хотела сказать Ларкин. – Нет, я совсем не готова. Я никогда не буду готова. Моя магия никогда не придёт. Я всегда буду совершенно обычной, недостаточно умной, недостаточно весёлой и недостаточно храброй».

Но перспектива этого ужасала Ларкин куда больше, чем вероятность снова потерпеть неудачу. Она твердила себе, что на этот раз всё получится. Она не может потерпеть неудачу. Только не в ночь Зимнего Солнцестояния, с полной луной над головой и чешуйкой дракодила в кармане. Неудача была невозможна. Ларкин была дочерью своей матери, Ведьмы Топей, и сегодня ночью она должна была получить то, что принадлежало ей по праву рождения. Она знала это всей своей сущностью и не позволяла себе предполагать иное.

– Я готова, – ответила она Корделии, потому что просто должна быть готова, независимо от того, чувствовала она эту готовность или нет.

– Хорошо, – сказала Корделия, улыбнувшись. – Значит, сделай это.

Ларкин закрыла глаза, сосредоточившись на нервном напряжении, гудящем в ней… на магии, гудящей в ней, поправила она себя. Она подумала о том, что было дальше в рассказе её матери: как та описывала магию, рвущуюся наружу. Ларкин определённо чувствовала то же самое, хотя и не так, как представляла себе ранее. И ещё мама говорила, что издала пронзительный крик… И Ларкин закричала – пронзительно, вкладывая все силы. Она открыла рот и закричала так громко, как только могла. Так громко, что стаи зимородков и серых и белых цапель, собравшиеся в ветвях Лабиринтового Дерева, взлетели, издавая возмущённые вопли. Так громко, что у Корделии по рукам побежали мурашки. И так громко, что несколько взрослых вокруг них уронили бокалы, разбив их о каменистую землю.

Когда крик Ларкин наконец затих, все Топи, казалось, затаили дыхание. Никто не произнёс ни слова, никто не двигался, даже ветер, казалось, стих.

Ничего не произошло. Вообще ничего.

А потом Топи перевели дыхание, и жизнь возобновилась – как прежде, без магии, без шелеста чар. Только недоумённые разговоры и взгляды, направленные на Ларкин. Кто-то нахмурился, кто-то забеспокоился, но все быстро решили, что просто дикое дитя дикой ведьмы устроило очередную сцену, чтобы привлечь к себе внимание. Никто больше не обращал внимания на Ларкин.

Никто, кроме её матери, которая стояла в центре толпы и в то же время отдельно от всех, взирая на Ларкин с пониманием и жалостью в глазах.

Эта жалость была невыносимой. Ларкин почувствовала, как у неё сжалось горло: все рухнувшие надежды, потери и отчаяние наконец прорвались наружу. Из её глаз хлынули горячие бурные слёзы, и когда мать сделала шаг в её сторону, Ларкин повернулась и побежала – и в кои-то веки Корделия бежала не впереди, а позади неё.

4

Ларкин убежала с праздника, и Корделия последовала за ней; они вдвоём направились в глубь Лабиринтового Дерева. Корделия следовала за подругой, не зная, что сказать. Через несколько минут Ларкин остановилась, у неё сбилось дыхание, она согнулась вдвое и упёрлась руками в колени. Она не поднимала глаз, но по тому, как дрожали её плечи, Корделия поняла, что она плачет. Корделия осторожно положила руку на спину подруги – у неё по-прежнему не находилось нужных слов, но она хотела сделать хоть что-то, чтобы Ларкин стало легче.

Ларкин выпрямилась, вытерла глаза рукой и всхлипнула в последний раз. Жар-мошка порхала у её лица, брюшко мошки горело мягким золотистым светом, а затем она с горестным жужжанием упала на землю рядом с девочкой, и свет её угас – печальный спектакль, который всегда разыгрывали жар-мошки во время своей временной смерти. И конечно же, через несколько ударов сердца свет жар-мошки вспыхнул снова, и она поднялась в воздух, пролетев прямо перед лицом Корделии, а затем скрылась под сенью Лабиринтового Дерева.

Обычно Ларкин нравилось наблюдать, как жар-мошки проходят через цикл жизни и смерти, она говорила, что это поэтично, хотя Корделии никогда не хватало терпения на это зрелище, поэтичное оно там или нет. Но сейчас Ларкин даже не моргнула.

– Мы попробуем ещё раз, – произнесла Корделия, когда молчание стало слишком тягостным.

Ларкин рассмеялась, но смех её звучал горько.

– Чтобы я снова опозорилась? – спросила она. – Я знаю, что они обо мне думают. Бессильная дочь Минервы из Топей, с причудами, но без магии.

Корделия открыла рот, чтобы сказать ей, что это неправда, но сразу же закрыла. Никто не посмел бы сказать при Ларкин или Корделии ничего подобного, но это не означало, что люди не говорили так между собой. Жители Топей нуждались в магии, которую обеспечивала им мать Ларкин: в зельях, поддерживающих здоровье, в чарах, заставляющих посевы расти пышнее, а ремёсла процветать, в заклинаниях, облегчающих жизнь. Отец Корделии не раз говорил, что, хотя он первым поселился в Топях, без тётушки Минервы и её магии они бы никогда не достигли такого уровня жизни. Но, помимо этого, он говорил, что людям свойственно бояться того, чего они не понимают, а поскольку никто по-настоящему не понимал магии, жители деревни побаивались тётушку Минерву и её семью.

Корделии этот страх казался нелепым. В тётушке Минерве не было ничего пугающего. Даже когда Корделия, Ларкин и их братья играли в доме в пятнашки, и Корделия опрокинула вазу, Минерва даже не повысила голос, не говоря уж о том, чтобы разбрасываться заклинаниями. Она просто попросила Корделию убрать осколки, а потом отправила их всех играть на улицу.

– Нет у тебя никаких причуд, – возразила Корделия. – По крайней мере, не больше, чем у всех остальных.

На лице Ларкин мелькнула улыбка, но исчезла быстрее, чем вспышка жар-мошки.

– А что, если моя магия никогда не проявится? – спросила она спустя мгновение. – У меня нет сильных сторон, Кор… в отличие от тебя. Ты лучше учишься, ты сильнее и быстрее, и во всём остальном тоже…

– Я не… – начала было Корделия, но Ларкин прервала её:

– Нет, это именно так, – настойчиво сказала она, и Корделия услышала в её голосе резкие нотки, подобные осколкам стекла. – Помнишь, как на днях на уроке музыки мистер Долован учил нас играть на волынке? Ты оказалась лучшей в классе, и тебе даже не пришлось стараться! У тебя всё получается, поэтому ты сможешь делать всё, что захочешь, когда вырастешь. Я не умею ничего вообще.

И снова Корделия не могла найти слов от потрясения. Ей действительно оказалось проще научиться играть на волынке, чем другим детям в их классе.

И она регулярно получала высшие баллы за контрольные и сочинения. Каждый раз, когда её родители возвращались со школьных собраний, они прямо светились от гордости, говоря, что она преуспела во всех дисциплинах.

Но Корделия ни к чему не питала такой любви, как Ларкин – к магии, пусть даже магия не отвечала ей взаимностью. В иные моменты Корделия задумывалась, что будет, если у Ларкин всё же проявится сила – не займёт ли учение всё её свободное время? Будет ли у неё время на игры? Будет ли у неё вообще время для Корделии? Мысль была неприятной, но она засела в голове и не желала уходить. У них с Ларкин всё всегда было общее – игрушки, увлечения, даже, можно сказать, семьи. А вот магию они разделить не могли. Магия могла принадлежать только Ларкин, и поэтому какая-то часть существа Корделии испытывала облегчение каждый раз, когда подруге не удавалось обрести силу. Эта часть её души надеялась, что этого никогда не произойдёт.

Корделия не могла сказать Ларкин всё это. Вместо этого она обняла подругу за плечи и прижала её голову к своему плечу.

– Ты много чего умеешь, – заверила Корделия. – Даже если твоя магия никогда не проявится, Ларк, у тебя всё будет хорошо. У нас всё будет хорошо, пока мы есть друг у друга.

Корделия надеялась, что эти слова успокоят Ларкин, но та совершенно не выглядела спокойной. Вместо этого она выпрямилась, отстранилась от Корделии и скрестила руки на груди.

– Я не хочу возвращаться на праздник, – сказала она. – Это невыносимо – все будут таращиться на меня.

– Всё равно там было скучно, – поддакнула ей Корделия, хотя ей отчаянно хотелось вернуться и попробовать один из тех манговых пирогов. – Давай просто останемся здесь.

5

Праздник в честь Зимнего Солнцестояния закончился за полночь, поэтому Ларкин и Зефир остались ночевать у Корделии и Дэша. Час был поздний, обычно они ложились намного раньше, и все четверо уснули, едва забравшись в свои кровати.

Корделии показалось, будто прошло всего несколько мгновений, прежде чем она пробудилась от того, что на её плечо мягко легла чья-то рука. Она открыла глаза и заморгала, пытаясь различить что-нибудь в кромешной темноте спальни. Ей удалось рассмотреть, что Ларкин сидит на узком ложе, выдвигавшемся из-под кровати Корделии во время ночёвок; вид у подруги был озадаченный. В дверях стояли Дэш и Зефир в пижамах, набросив на плечи одеяла, точно плащи. Над Корделией, положив руку ей на плечо, склонился её отец.

– Посреди ночи… – простонала она, поворачиваясь на другой бок и зарываясь лицом в подушку.

– Знаю, знаю, – отозвался отец, его мягкий, низкий голос едва доносился до ушей Корделии сквозь подушку. – Но я хочу показать вам кое-что. Обещаю, что оно того стоит.

Корделия снова застонала и перевернулась на спину, чтобы посмотреть на отца. Больше всего ей хотелось сказать ему, чтобы он ушёл – вряд ли то, что он хочет ей показать, может перевесить её желание поспать. Но что-то остановило её. Возможно, любопытство. В конце концов, её отец не давал пустых обещаний, а поскольку Ларкин уже слезла с кровати и направилась к двери, где стояли их братья, Корделия не хотела быть единственной, кто пропустил какое-то событие. Она с преувеличенной выразительностью вздохнула и откинула одеяло, вложив в это движение чуть больше силы, чем требовалось.

– А я-то думал, что у меня есть ещё год или около того, прежде чем ты превратишься в невыносимого подростка, – прокомментировал её отец, подавая ей и Ларкин по одеялу. Хотя в Топях никогда не бывало так холодно, как, по словам взрослых, было на севере, зимой по ночам становилось немного прохладно.

Корделия поплотнее запахнулась в одеяло и закатила глаза.

– Я просто хочу спать, – сказала она.

– Невыносимые подростки так и говорят, – подтвердил отец, мрачно кивнув. – Насколько я могу предвидеть, дальше ты начнёшь хлопать дверьми, ходить на свидания и говорить мне, что я просто не понимаю, как тебе тяжело живётся на свете.

Корделия не считала, что быть подростком это смешно, но она не собиралась говорить об этом отцу.

– Может быть, я потренируюсь хлопать дверью прямо сейчас, – сказала она ему вместо этого. – Просто чтобы убедиться, что я понимаю, как это делается.

Отец рассмеялся и подтолкнул дочь к остальным.

– Только не взрослей слишком быстро, Кор, – шутливо попросил он, потом перевёл взгляд на других детей. – Готовы к сюрпризу?

Все четверо недоумённо переглянулись, но Озирис уже не в первый раз вёл их навстречу каким-то приключениям, и они ещё ни разу не пожалели, что пошли за ним. Поэтому они отреагировали единственно возможным образом – кивнули и поплелись за Озирисом прочь из комнаты, по извилистому коридору.

Закутавшись в одеяла, они поднялись вслед за ним по лестнице, затем по другой, ведущей на плоскую крышу дома.

Дети бывали на крыше много раз – всего за неделю до этого мама Корделии приводила их сюда на пикник, чтобы пообедать на солнышке, – но они никогда не были здесь ночью. Дом был довольно высоким, и его крыша поднималась над макушками деревьев – наверху не было ничего, кроме ночного неба. Когда Корделия запрокинула голову, она увидела лишь иссиня-чёрную глубину, яркую полную луну и огромное количество звёзд – столько, что в жизни не сосчитать.

А потом… ох.

– Ты это видела? – спросил отец, взглянув на неё сверху вниз, но Корделия продолжала смотреть на небо.

– Упала звезда, – произнесла она, чувствуя, как от волнения перехватывает дыхание. – Она была там, наверху, а потом упала и исчезла.

– Не может быть, – возразил Дэш, тоже глядя вверх. Зефир и Ларкин быстро последовали их примеру, их взгляды устремились в небо. Они все наблюдали, как по небу к земле пронеслась ещё одна звезда, потом ещё одна…

– Сегодня не только Зимнее Солнцестояние, не только полнолуние… ещё и звездопад. Такая ночь, как эта, может не повториться за всю вашу жизнь, – сказал отец Корделии. – Я хотел, чтобы вы все это увидели.

Они вчетвером расстелили одеяла на крыше и легли рядом друг с другом, чтобы наблюдать падение звёзд.

– Куда они летят? – спросил Зефир спустя минуту потрясённого молчания.

Озирис ответил не сразу.

– Не знаю, – произнёс он наконец. – И не знаю также, откуда они прилетают, но мне нравится думать, что это одно и то же место. Я знаю только то, что, глядя на них, можно загадывать желания.

Корделия посмотрела на отца, скептически подняв бровь.

– Желания? – переспросила она. – Как со свечами на день рождения? Я просила пони шесть лет подряд, но так и не получила.

Он засмеялся, покачав головой.

– Свечи и звёзды – это разные вещи. В звёздах есть настоящая магия – все это знают.

При упоминании о магии Корделия покосилась на Ларкин, которая не вымолвила почти ни слова с тех пор, как они покинули Лабиринтовое Дерево. Лицо подруги было обращено к небу, но Корделия заметила, как та едва заметно вздрогнула.

– Магия не нужна никому, – резко ответила Корделия отцу. – Её переоценивают, и от неё больше проблем, чем пользы. Спроси у Зефа.

Зефир посмотрел на неё, удивлённый тем, что его упомянули в разговоре, но через секунду медленно кивнул.

– От неё полным-полно неприятностей, – согласился он.

Озирис испустил протяжный вздох.

– Магия повсюду, – сказал он, подумав пару секунд. – Она в звёздах, да, и в соплях Зефира… – При этих слова Зефир и Дэш рассмеялись, – …но она есть и в нас с тобой. Она в болоте, в воде, деревьях и всех существах, которые называют это место домом. Магия витает в воздухе. Она есть во всех нас.

– А во мне нет, – возразила Ларкин так тихо, что Корделия едва расслышала её, хотя их разделяло всего несколько дюймов. Однако Озирис услышал её. Он ободряюще улыбнулся Ларкин, но та не смогла заставить себя улыбнуться в ответ.

– Я когда-нибудь рассказывал вам о болотнице, которая не умела петь? – спросил он.

Корделия и остальные покачали головами. Озирис рассказывал им бесчисленное множество историй, но именно эту они не помнили.

– Так вот, – начал Озирис, его голос слегка изменился, стал чуть более глубоким и мелодичным, не похожим на тот, которым он обычно говорил. – Жила-была болотница, которая не умела петь. Каждый раз, когда она открывала рот, из него не доносилось ни звука. Вы знаете, что болотницы больше всего на свете любят петь, поэтому многие из её сородичей относились к ней плохо. Они не хотели играть с ней или плавать рядом, обзывали её ужасными словами.

– Какими словами? – спросил Дэш.

– Боюсь, эти слова не очень хорошо переводятся на человеческие языки, – отозвался Озирис, протягивая руку, чтобы взъерошить волосы Дэша. – Но ты можешь придумать сам. – Дэш хитро улыбнулся, и Озирис рассмеялся. – Если только в них не будет слов, которые мама запретила тебе произносить. – Улыбку Дэша сменила обиженная гримаса.

– Но, как я уже говорил, – продолжил Озирис, – болотницу высмеивали, дразнили, и ей было одиноко, потому что никто не хотел дружить с болотницей, которая не умела петь. И ей было очень грустно, потому что она чувствовала себя бесполезной – в конце концов, какой смысл в болотнице, которая не умеет петь?

Рядом с Корделией Ларкин ещё глубже зарылась под одеяло, из-под него выглядывало только её лицо. Она хмуро смотрела на звёзды, но Корделия знала, что она внимает каждому слову Озириса.

– Однажды другие болотницы отдыхали на мелководье реки и пели в лучах полуденного солнца, а безголосая болотница наблюдала за ними из тени, отчаянно желая присоединиться к ним; но всякий раз, когда она открывала рот, чтобы запеть, ничего не получалось. Но их песня проникла ей в сердце, и вся печаль, одиночество и гнев, которые она держала в себе, вырвались на поверхность, и она больше не могла сдерживать себя.

– Она наконец запела? – тихо спросила Ларкин.

Озирис улыбнулся ей.

– Нет, Ларкин. Она начала танцевать. Сначала в тени мангровых зарослей, но вскоре она выплыла на солнце, где её могли видеть другие болотницы. Они пели, она танцевала, и от этого песня становилась ещё прекраснее. С того дня болотница больше не была изгоем среди своих подружек.

– Даже несмотря на то, что они раньше смеялись над ней? – спросил Зефир, нахмурившись.

– Ну, болотницы в чём-то похожи на людей – они совершают ошибки. Они извинились и исправились, и со временем танцующая болотница простила их. И с того дня, когда болотницы пели, она танцевала, и вместе они создавали прекрасное.

После того как Озирис закончил рассказ, Ларкин некоторое время молчала.

– Ей повезло, что она умела танцевать, – пробормотала она спустя пару минут. – Некоторые из нас не умеют ничего.

– Ты много чего умеешь, – возразил ей Озирис. – Кроме того, твоя магия всё равно может проявиться, даже если это будет не так, как ты ожидаешь.

– А если нет? – спросила Ларкин.

– В каждом человеке есть магия, Ларк. Если она не поднимается на поверхность, это не значит, что её нет внутри тебя. Как песня болотницы – она не могла её спеть, но она могла её станцевать. У меня нет никаких способностей. Как и у тёти Талии. У Корделии и Дэша, скорее всего, тоже никогда не будет. Ты считаешь, кто-то из нас от этого стал хуже? – спросил он.

– Конечно нет! – воскликнула Ларкин, резко вскочив.

Озирис мягко улыбнулся.

– Тогда почему это делает хуже тебя? – спросил он.

Ларкин несколько раз открыла и закрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова.

– Иногда, – продолжал Озирис, – гораздо легче быть добрым по отношению к другим, но не к себе. Но доброта – это своего рода магия. И это та магия, которую ты можешь выбрать.

Ларкин прикусила губу, её плечи поникли, но через секунду она снова легла, опять устремив взгляд в небо, на звёзды, которые теперь проносились по нему непрерывным потоком.

– Готовы загадывать желания? – спросил Озирис. – Помните: их нельзя произносить вслух.

Корделия на мгновение закрыла глаза, полностью отгородившись от звёзд, а затем снова открыла их. Она не была уверена, что верит в исполнение желаний: что бы ни говорил её отец, загадывать желания на звёзды казалось ей ребячеством. Но в этот момент, глядя в невероятно широкое небо, окружённая людьми, которые любили её, Корделия чувствовала себя одновременно маленькой и большой, ничтожной и значительной. Ей казалось, что всё возможно, что всё может случиться. Эта мысль приводила её в ужас.

Она следила за звездой, наблюдая, как та падает, оставляя за собой ослепительно-белый росчерк.

«Я бы хотела, чтобы всё было так, как сейчас».

Когда её веки отяжелели от сна, а мысли затуманились, она поняла, что это, пожалуй, единственное по-настоящему невыполнимое желание.