Лизелотта Вельскопф-Генрих
Токей Ито
– Лучше бы сняли с него рубаху, – посетовал Тео, – по голому-то телу будет чувствительнее. Только наш Адамс, которому поручили его наказать, не очень-то хочет брать на себя роль истязателя.
– А кто это – Адамс? – поинтересовалась девушка.
– Белобрысый, тот, что встретил нас у ворот. Простите, мисс Кейт, мне надо показаться во дворе!
Тео ушел. Кейт отставила тарелку с супом и вернулась к своим наблюдениям за происходящим во дворе.
В это время там как раз появился ее отец. По-видимому, он еще раз сам обозревал окрестности с вершины сторожевой башни, ведь он вышел из башни через дверь, ведущую непосредственно во двор. Быстрыми шагами прошел он к драгунам и вскочил на свою рыжую кобылу. Для всех это послужило сигналом к выступлению.
Привратник широко распахнул большие створки ворот.
В эту минуту со сторожевой башни вновь раздался предупредительный свист. Кейт узнала этот резкий звук. Несколько часов тому назад он возвестил гарнизону и их собственное приближение. Она смотрела на Адамса, который не сел на лошадь, а значит, вместе с еще одиннадцатью гарнизонными солдатами должен был остаться в форте. Светловолосый вольный всадник, задрав голову, крикнул дозорному:
– Эй, Джим! Что там?
– Прямо к нам скачет краснокожий! – прозвучало в ответ.
– Просто так скачет – как ни в чем не бывало?
– Да, как ни в чем не бывало, вроде как в мирное время или как парламентер.
– А он точно один?
– Совершенно точно.
Кейт увидела, как Адамс бросился к ее отцу. Майор, не спешиваясь, выслушал рапорт Адамса и его личные предложения по этому поводу с явным нетерпением.
Вольный всадник Адамс
– Предлагаю, – сказал Адамс, обращаясь к коменданту, осадившему лошадь у ворот, – предлагаю лично выехать навстречу этому краснокожему, прежде чем тот приблизится к форту.
Именно в эту минуту майор Смит предпочел бы, чтобы его не задерживали, однако согласился на предложение подчиненного.
– Хорошо, поезжай. Делай что хочешь, лишь бы мы не теряли времени и этот индеец не заметил, как нас мало и какие у нас планы. Смотри, выведай у него что-нибудь и, если сможешь, пристрели прямо в прерии. Да берегись, все эти дакота очень коварны.
Выслушав этот приказ, Адамс сделал кислое лицо, но не стал перечить, а тотчас же вывел из конюшни своего гнедого и выехал за ворота. Он пересек реку вброд и рысью проскакал небольшой отрезок долины, знакомой ему вот уже два года, с того самого дня, как он впервые проехал верхом по этой местности. Вскоре он завидел всадника, о котором сообщил дозорный на башне: тот скакал ему навстречу размеренным галопом. Вот индеец пустил коня шагом. Адамс остановился и стал ждать. Внимательно, с затаенным напряжением, оглядел он противника. Конь у индейца был буланый, с темной гривой и темным хвостом. Сам он, несмотря на весенний холод, был почти наг. За поясом у него виднелись нож и револьвер. Винтовку он вез в ярко расшитом кожаном чехле, словно и не ожидал никакой схватки. Черные волосы его были разделены на пробор и заплетены в косы. Повязка из змеиной кожи удерживала на затылке три орлиных пера. Индеец был высок ростом и строен, как и все представители его народа. Во всем его облике ощущалась скрытность и холодность, нежелание общаться с бледнолицым и надменность.
Адамс вздрогнул от удивления. Он узнал своего противника.
Если бы в это мгновение вольного всадника спросили, что он чувствует, тот затруднился бы ответить. За прошедшие два года он нередко вспоминал индейца, который сейчас осадил коня рядом с ним. Харри Токей Ито был опасным врагом. Он сражался за свою землю, за свой народ и стремился отомстить за убийство своего отца. Адамс не сомневался, что и он сам запечатлелся в памяти дакота как бывший пособник Красного Лиса.
Индеец спешился, и Адамс последовал его примеру. Дакота достал из-за пояса трубку, выбил искру и затянулся. Адамс закурил сигарету. Хотя майор велел ему не задерживаться, он не мог знать, что замеченный со сторожевой башни индеец – не кто иной, как вождь наводящего страх Медвежьего племени. Чтобы хоть что-нибудь выведать и хоть чего-нибудь добиться, Адамсу надлежало вести себя спокойно и вежливо.
Адамс молчал. Поскольку это индеец прибыл на переговоры, нарушить молчание первым полагалось ему.
– Приветствую белого человека, – начал вождь. – Я приехал спросить, почему белые люди селятся здесь, на землях дакота, и привозят сюда ружья, из которых будут в нас стрелять.
Адамс провел рукой по белокурым волосам.
– Черт побери, что мне ответить на это? Так уж получилось, что мы сюда переселились. Нас так много, а дома нам, беднякам, места нет. Мы голодаем и бедствуем, а потом садимся на большой корабль и плывем в свободную страну Америку. И думаем, что там нас ждет лучшая жизнь.
Дакота курил, лицо его оставалось непроницаемым.
– Вы не давали нам никакой земли, так почему хотите отобрать у нас нашу?
– Потому что вы со своей землей ничего не делаете. – Тут Адамс, фермерский сын, оседлал любимого конька. – Как поступаете вы с прериями и лесами? Да никак. Вы охотитесь, может быть, иногда сажаете кукурузу, там, где она хорошо приживается, да выращиваете рис, там, где бог пошлет, а в целом у вас все остается по-старому, глушь да дичь, заросли да чащобы. Но так не годится. Нужно взять в руки плуг, и возделывать землю, и выращивать скот.
Вождь опустил глаза.
– А ты так поступаешь?
Адамс покраснел.
– Мне пришлось уехать, – выдавил из себя он.
– И кто тебя прогнал?
– Компании, скупающие земельные участки… Они ничуть не лучше компаний, скупающих пушнину, которые ты знаешь по фронтиру. И те и другие только знай обманывают маленького человека.
– А откуда тут взялись эти торговые компании? Они что, тоже бедняки, которым дома нечего есть?
– Нет. Ты же сам знаешь, не напрасно же ты много лет жил среди нас. Торговые компании создают богачи, и они привозят деньги с собой. И тогда могут нас проглотить, как огромные акулы – крохотных рыбок.
– А это справедливо?
– Нет. Но что с этим поделаешь? Я хочу найти золото, чтобы заплатить за свою землю.
Последняя фраза вырвалась у Адамса помимо воли. Он тотчас же раскаялся в том, что ее произнес, но было уже поздно.
Лицо дакота в тот же миг ожесточилось и помрачнело, все черты его словно высекла из камня ненависть.
– Золотоискатели и захватчики земли!
Он затушил трубку, но не убрал ее и встал на ноги. Адамс тоже поднялся и тоже без лишних слов, потому что почувствовал, что любые объяснения и извинения теперь бессмысленны.
– Я хочу видеть майора Смита, – холодным и горделивым тоном продолжил дакота. – Я могу рассказать ему кое-что о колонне, которую мы победили и уничтожили.
– Ты хочешь вести переговоры с майором Смитом, вождь? – Адамс тщетно пытался разгадать непроницаемый взгляд своего противника.
– Я хочу видеть майора Смита, – повторил тот.
– Ты даешь честное слово, что приехал один и не станешь затягивать переговоры, чтобы дать своим людям время напасть на нас?
– Заверяю вас в этом.
– Хорошо. Тогда поедем вместе со мной в форт.
– Ты обещаешь, что меня потом не задержат?
– Да.
Адамс давно знал, что слову свободного индейца можно верить безоговорочно и что слово, данное индейцу, тоже надлежит держать. Поэтому сейчас он развернул коня и первым поскакал назад к пограничному посту; индеец последовал за ним. Майор наверняка уже устал ждать. Адамс и его спутник вновь пересекли реку вброд. Ворота были широко распахнуты. Когда оба они проскакали во двор, привратник не мог решить, как быть – оставить ворота открытыми или запереть. В конце концов он выбрал нечто среднее и полуприкрыл створки ворот.
Адамс соскочил с коня, чтобы подать рапорт коменданту. Смит спешился и стал рядом со своей золотисто-рыжей кобылой. Он перебил молодого вольного всадника на первом же слове:
– Адамс, где ты столько пропадал с этим краснокожим? Ты, верно, никогда не научишься выполнять приказы. Ты как был, так и остался батраком, а солдат из тебя никудышный. А еще пропустил краснокожего в форт, не завязав ему глаза? Ты что, хочешь, чтобы он все здесь разведал и передал своим собратьям?
Вольного всадника не смутили упреки.
– Господин майор! Все, что дакота может здесь увидеть, ему и без того уже года два как известно. Поэтому глаза ему можно не завязывать. Вы будете говорить с ним или мне увести его назад?
К Смиту и Адамсу подошел лейтенант Роуч.
– Это еще что за краснокожий пес? – шепотом спросил он. – У индейца отличный жеребец! Мне кажется, будто я его уже видел! Адамс наверняка знает, кого к нам сюда притащил.
Во время этого разговора индеец сидел верхом, неподвижный как статуя. Вокруг него образовалась пустота. Любопытные рядовые обступили его кругом, но близко подходить не отваживались.
Адамс испытывал глубокое отвращение к лейтенанту Роучу, хотя в этот день увидел его впервые.
– А как же, – отвечал Адамс непочтительно и нелюбезно, – еще бы мне не знать, кого я привел в форт.
– И кого же?..
– Вождя Медвежьего племени.
Смит и Роуч так и подскочили от негодования, а вместе с ними и обступившие индейца рядовые. К ним проник предводитель врагов!
– Адамс! – крикнул Смит. – Это же краснокожий бандит, тот самый, что убил уже многих наших людей, а сегодня ночью напал на колонну!
– Он самый, майор. Он хочет с вами поговорить. Думаю, он приехал на переговоры.
– Адамс, такого своеволия и глупости я от тебя все-таки не ожидал. Что значит «на переговоры»! Этот мерзавец уже предательски убил не одного нашего, похитил наше оружие и уничтожил наш конвой…
Смит повернулся к индейцу:
– Дакота! Ты напал на нашу колонну и вырезал наших офицеров и рядовых. Для нас ты бесчестный разбойник и убийца! И сейчас ты приезжаешь сюда с незавязанными глазами? Ты не воин, ты шпион! По нашим законам… шпионов ждет виселица.
Адамс мрачно посмотрел на майора. Как он мог такое сказать? Майор плохо представлял себе нрав и обычаи индейцев. Любой дакота ценил слово мужчины и никогда не нарушал его. Смерть на виселице считалась у индейцев ужасным позором. Даже угрожать повешением молодому военному вождю означало нанести ему оскорбление, которое не могло не привести его в ярость.
Глаза дакота угрожающе сверкнули.
– Майор Смит! Я приехал сюда открыто. В форт меня привел один из ваших людей. Я свободно уеду отсюда, как прибыл сюда, иначе вы негодяй, а не мужчина!
Кровь бросилась Смиту в лицо, на висках выступили жилы.
– Краснокожий пес! Ты не достоин того, чтобы с тобой обходились, как требует офицерская честь! Однако я поступлю так, как обязывает меня не данное тебе слово, а мои представления о долге. Если Адамс обещал тебе неприкосновенность… Адамс! Ты же обещал?..
– Да, разумеется, – упрямо отвечал тот.
– Что ж, значит, мы позволим тебе уйти, краснокожий. Я не терплю лжи и обмана. Уходи… Но в тот миг, когда выйдешь за ворота, мы объявим тебя вне закона и твоя жизнь будет в наших руках.
Вождь огляделся, как будто что-то соображая.
– Хорошо, – сказал он потом, – будь по-вашему. Я уеду отсюда свободно, как приехал сюда. В тот миг, когда я буду за воротами, поступайте со мной, как вам вздумается, и попытайтесь меня убить. Я сказал, хау!
Столпившиеся вокруг гарнизонные солдаты выразили свое согласие с решением коменданта и вождя. С их точки зрения, оно означало для индейца смертный приговор. Он просто выбрал пулю вместо веревки.
Адамс подошел к коменданту.
– Господин майор, – произнес он, – я совершил ошибку. Но то, что сейчас произойдет, уже настоящее убийство.
– Замолчи, вольный всадник Адамс. У краснокожего хватит мужества распорядиться собственной жизнью. Он сделал свой выбор, и баста!
Вольный всадник бросил взгляд на индейца, на лице которого промелькнуло насмешливое выражение. На миг дакота встретился глазами с белокурым Адамсом, и веки его едва заметно дрогнули, он чуть прикрыл глаза, словно говоря: «Предоставь это дело мне».
Адамс отошел в сторону.
В это мгновение раздались два выстрела. Адамс стремительно повернулся. Он еще успел заметить струйку дыма над дулом пистолета, который сжимал в руке майор. В нескольких метрах от майора замер с окровавленной рукой лейтенант Роуч. Его пистолет упал на землю, один солдат подобрал оружие.
– Я не дал совершиться клятвопреступлению, – произнес седовласый майор. – Лейтенант Роуч, вы же знали, что краснокожему обещана неприкосновенность, пока он не вышел за ворота!
Поднялся ропот, судя по которому, никто не стал на сторону лейтенанта. Роуч в ярости растолкал толпу и исчез в комендатуре. Задним числом Адамс восстановил для себя всю последовательность событий. Роуч коварно прицелился в индейца, но в тот миг, как он нажал на курок, Смит своим выстрелом выбил у него из руки оружие, поскольку иным способом не мог предотвратить нападение. Адамс возликовал. Все-таки майор был честный солдат, пускай даже и чудак с весьма странными взглядами.
Смит приказал открыть ворота. Часовой медленно распахнул створки, отведя их наружу. У ворот или тотчас за ними столпилось немало вольных всадников и солдат. Некоторые вскочили на коней, которых до сих пор держали под уздцы, и выехали за ворота, чтобы наверняка преградить путь индейцу. Несколько человек подались к бойницам, прорезанным в палисаде, но сделали это неохотно, только повинуясь особому приказу майора, так как полагали, что не смогут вести огонь из этих сторожевых постов, если случится перестрелка. По их мнению, краснокожий, если захочет уйти из форта живым, будет прорываться через ворота.
Вождь тем временем готовился к отступлению, однако смысл его манипуляций никто понять не мог. Винтовку в кожаном чехле он попытался привязать к волосяной петле, висящей на загривке у жеребца. Коню не пришлись по вкусу действия наездника. Он беспокойно вскинул голову, заплясал на месте, забил оземь неподкованными копытами и наконец попробовал укусить винтовку. Однако жеребцу это не удалось, повод не дал ему приблизить к винтовке голову, и потому он стал на дыбы и свечой замер на задних ногах. Всадник и конь явили собою зрелище, заставлявшее быстрее биться сердце всякого наездника. Мустанг закатил глаза, показав белки, и прижал уши. Он явно задумал недоброе.
Эту желанную, волнующую сцену гарнизон сопровождал криками «вот это да!», «смотрите!», «черт побери!». Все солдаты были недурными всадниками, а в мирное время многие из них подвизались ковбоями и умели объезжать диких лошадей. Когда они увидели, как мастерски управляет вождь конем, в душе их вместе со спортивным интересом пробудилось некое чувство товарищества, объединявшее всех наездников прерий. Без стремян, направляя мустанга одними ногами, как влитой сидел индеец на своем скакуне, который и становился на дыбы, и брыкался, и подпрыгивал, отрывая от земли все четыре ноги одновременно, и кусался, словно свирепый тигр.
Наконец, буланый бросился на землю и принялся кататься у больших ворот. Вождь вовремя успел спрыгнуть. Напружинив колени, ждал он того момента, когда жеребец, которому привязанная на загривке винтовка мешала кататься по земле, поднимется снова. И вот неукротимый дьявол вновь вскочил на ноги. Но в ту же секунду и наездник запрыгнул ему на спину.
Солдаты и вольные всадники ожидали, что теперь индеец попробует прорваться за ворота крепости. Все они прицелились. Однако мустанг помчался в заднюю часть двора. Выхода он там не нашел. Несколько раз он пролетел по кругу мимо сторожевой башни и блокгаузов. Казалось, конь более не подчиняется всаднику. Конь понес, и никто уже не сомневался, что он наконец попытается бежать через распахнутые ворота в прерию. Верховые вольные всадники, которые заняли позицию за воротами, сомкнули ряды, образовав тесную цепь, чтобы тем вернее задержать беглеца. Адамса также посетила мысль, не дававшая покоя всем остальным: а что, если вся эта только что разыгравшаяся у них на глазах сцена со становящимся на дыбы конем и усмиряющим его всадником на самом деле не что иное, как спектакль, который индеец замыслил только для того, чтобы неожиданно безумным галопом вылететь за ворота?
Солдаты прищурились, сузив глаза и держа пальцы на спусковом крючке винтовок.
Сверху, с башни, донесся крик, скорее смятенный возглас, чем членораздельный сигнал. Что прозвучало в нем: удивление, испуг, торжество или предупреждение? Вероятно, на заднем дворе что-то случилось. Стук копыт стих, возможно, и конь, и всадник упали на землю. У тех часовых, что, стоя у палисада, могли разглядеть задний двор, вырвался громкий крик, и одновременно за комендатурой снова послышался бешеный галоп. Жеребец вылетел из-за дома без седока! Как ветер пронесся он мимо гарнизонных солдат за ворота. Необузданный конь вытянулся всем своим сильным телом, оттолкнулся от земли и одним прыжком прорвал заградительную цепь вольных всадников. Те тотчас же развернули коней и бросились в погоню за буланым. В неистовой скачке, под несмолкаемый топот копыт, с лассо наготове мчались они за ним по пятам. Но ни одному лассо не под силу было поймать коня, превосходившего всех остальных быстротой. Не чувствуя на спине веса всадника, мустанг играл со своими преследователями и дерзко насмехался над ними, то замедляя бег, то снова бросаясь вскачь.
– Ослы, – проскрипел кто-то над ухом у Адамса, и тот, обернувшись, узнал близнецов Томаса и Тео.
С башни вновь донесся крик, тут же послышался выстрел и снова крик. Джим высунулся из своей бойницы, перевесившись так, что, казалось, вот-вот упадет.
– Берегитесь! – завопил он. – Индеец перемахнул через палисад и нырнул в воду!
Солдаты и вольные всадники, по-прежнему теснившиеся во дворе, взревели от ярости. Немногие часовые, расставленные у палисада, прицелились и принялись палить по реке, давая один залп за другим. По приказу майора те, кто преследовал мустанга в прерии, вернулись и стали искать индейца в реке. Адамс бросился по лестнице на башню к Джиму.
– Эй! – крикнул он. – Да что случилось? Как краснокожий вообще смог перебраться через наши колья?
Джим, паля по реке, в промежутках между выстрелами кратко, отрывисто стал докладывать:
– Вот ведь краснокожая бестия! Можешь поверить? Рухнул на заднем дворе вместе со своим чертовым конем, – я уж было подумал, сломал себе шею, и кричу, чтобы вы не выпускали коня, но вы же не слышите, – краснокожий одну минуту пролежал на земле как мертвый, – и тут вдруг вскакивает, разбегается, запрыгивает на колья, уж и не знаю, как пантера, обхватывает руками острия и перекидывается на обратную сторону, – стрелять мне еще нельзя, и все из-за майора с его чудными капризами, – а краснокожий бросается в воду за палисадом, – тут ему посчастливилось, что вода доходит до самых кольев. Но там неглубоко, – я сразу же выстрелил…
– И не попал?!
– Да как мне было попасть, приятель, если краснокожий все рассчитал и бросается в воду вплотную к кольям, так что мне его отсюда и не разглядеть? Винтовку-то, у которой ствол за угол загибается, еще не изобрели! Но, может быть, пуля оцарапала ему ступню или икру. Ну, мне так кажется.
Адамс окинул взглядом реку. В это время года она была холодна как лед, потому что пополнялась еще и талыми водами, и долго в ее волнах не мог выдержать никто, даже у дакота разорвалось бы сердце. Волей-неволей индейцу пришлось бы выбраться из реки, и вот в это-то мгновение его и надо было подстеречь. Но далеко ли уплыл он вверх или вниз по течению? Этого никто не знал. Индейцы славились как отличные пловцы и ныряльщики. Адамсу показалось, что дозор выставлен на слишком коротком участке берегов; надо было занять и прочесать куда более длинную прибрежную полосу вверх и вниз по течению реки. Впрочем, Адамсу не хотелось давать майору такие советы. Он был доволен уже тем, что комендант поставил на место лейтенанта Роуча, выстрелив ему в руку, и все же он втайне сердился и на Смита тоже. Старик по натуре был человеком незлым, однако его сковывала броня отживших взглядов. В последние два года Адамс снова и снова наталкивался на них, как на стену, снова и снова его отношение к майору менялось, переходя от симпатии к неприятию и наоборот. Сегодня Смит со своими представлениями о чести опять оказался между двух стульев, напрасно еще более ожесточив и без того ожесточившегося врага, но не сумев его обезвредить.
Пусть бы краснокожий спасся! Адамсу это пришлось бы по душе. Хотя и он вынужден был опасаться этого противника, именно он привел его в форт и потому ощущал свою ответственность за то, чтобы вождь не заплатил жизнью за доверие, которым проникся к белому человеку.
– Недурно краснокожий обвел нас вокруг пальца, и мы это заслужили! – заключил Адамс, выслушав рассказ Джима и вынеся приговор себе, своим однополчанам и командиру.
Потом он снова спустился по лестнице. По ней можно было выйти не только прямо во двор, но и в кабинет коменданта.
Войдя, Адамс застал там дочь майора, Кейт. Она по-прежнему сидела на скамейке у окна. «Жаль девушку! – подумал Адамс. – Если бы она только знала, какое это жалкое зрелище – в прерии в длинной юбке!» Он не собирался здесь задерживаться, но девушка сама с ним заговорила. Разумеется, она хотела узнать, что произошло.
– Краснокожий от нас сбежал, да и конь его тоже, – коротко ответил Адамс.
– Не понимаю, – откликнулась Кейт. – Неужели индейцы способны на большее, чем мы?
– Временами кажется, что так и есть.
– Я недавно присутствовала при разговоре моих друзей с генералом Бентином, – продолжала девушка, и у Адамса возникло чувство, что, упомянув о знакомстве с генералом, она хотела придать себе вес в его глазах. – Он назвал сиу величайшими воинами на земле.
– Что ж, значит, наверняка так и есть, и Бентин может в этом убедиться на собственном опыте. Насколько мне известно, он тоже поведет войска на земли дакота.
– Да, я слышала, он будет командовать одним отрядом.
– Да, командовать отрядом. Я тоже не имел в виду, что он станет сражаться сам, как рядовой. Хотя в прерии никогда не знаешь заранее, чем для тебя все обернется. Вот и бывает, что молодая дама в длинной юбке вдруг попадает к краснокожим охотникам за скальпами…
Кейт вымученно улыбнулась:
– Это моя длинная юбка вам так досадила? Это вы из-за нее так раздражаетесь? Мне она тоже не нравится. Но я не могла вызвать подозрения тети Бетти. Она не должна была догадаться, что я хочу поехать сюда вместе с колонной. Поэтому я не могла выйти в амазонке, чтобы не привлечь ее внимание, вот и сижу здесь сейчас в длинной юбке.
– Какая вы безрассудная, ваша тетя Бетти куда рассудительнее, – вынес приговор Адамс.
Еще не хватало ему развлекать избалованных молодых дам!
Кейт испытующе посмотрела на него:
– Я понимаю, что задерживаю вас, но, пожалуйста, ответьте еще на один мой вопрос. Вы сказали, «молодая дама в длинной юбке вдруг попадает к краснокожим охотникам за скальпами»… Индейцы снимают скальп и с женщин?
Адамс несколько минут мучился, не зная, сказать правду или нет, но в конце концов решил сказать. Так он мог дать волю своему раздражению.
– Женщин и детей краснокожие не скальпируют. Если вы им попадетесь, они вас скорее всего прикончат, но того, что с вас снимут скальп, можете не бояться. Кстати, это безболезненная процедура. Ведь кожу сдирают уже с мертвого. А если захотите когда-нибудь взглянуть на скальп, попросите вашего отца показать. Он собирает скальпы и продает за немалые деньги.
Кейт вскочила на ноги.
– Кто вы?
– Моя фамилия Адамс.
Девушка мучительно пыталась подобрать слова.
– Адамс… это неправда, такого не может быть. Мой отец – христианин.
– Отцы-основатели тоже были христианами, но тем не менее зарабатывали на скальпах. Индейцы скальпируют только мужчин ради славы. Мы скальпируем все живое ради денег. Неофициально, но частным образом, по своему усмотрению. Ваш отец ненавидит краснокожих, он говорит, что они убили его мать во время великой резни, учиненной дакота четырнадцать лет тому назад, в тысяча восемьсот шестьдесят втором в Миннесоте. С тех пор он мстит и никак не может утолить жажду мести. Потому-то и платит, когда ему приносят скальпы. Что ж, теперь вы знаете. Кстати, вы не доели гороховый суп. Приятного аппетита.
Адамс вышел из комнаты, предварительно вежливо попрощавшись. В конце концов, эта девица не виновата в том, что она такая дура. Ее неправильно воспитали.
Во дворе раздался новый сигнал строиться. Все вольные всадники и солдаты снова поспешили в форт. Майор Смит хотел выполнить свое первоначальное решение и выступить в поход со всем своим гарнизоном вдогонку похитителям оружия. Однако драгоценное время уже было потеряно. Сначала отряд надолго задержало в форте появление Томаса, Тео и Кейт, которых дакота намеренно не стал преследовать и отпустил на свободу, потом выступление в поход пришлось отложить из-за безрассудно-смелого вмешательства молодого вождя. Адамсу по-прежнему велели вместе с одиннадцатью рядовыми остаться на пограничном посту. О лейтенанте Роуче больше не упоминали. Черт его знает, куда он вообще запропастился. Адамс подозревал, что Роуч прокрался в спальню коменданта и улегся на единственную хоть сколько-нибудь удобную кровать, которая вообще существовала в форте.
Когда отряд под предводительством майора выехал за ворота и исчез за рекой в ложбинах прерии, Адамс сделал обход всего форта. Он расставил часовых возле бойниц палисада и на башне, сменил Джима и приказал Томасу и Тео сварить большой котел супа, разложив костер возле насоса. Дав необходимые распоряжения и все осмотрев, он сам направился к близнецам, которые уже налили воды в котел и принесли щепки для костра.
– Мяса нет? – недовольно спросил Томас, когда подошел Адамс.
– А солонина что, не мясо?
– Мы бы лучше сочных бизоньих ребрышек отведали!
– Бизоньи ребрышки вы уж себе сами добывайте, как только бизоны покажутся. Мы тут уже много месяцев ни одного бизона не видели. Не иначе как строители железной дороги перестреляли все стада бизонов.
Адамс закурил трубочку, наступило долгое молчание. Ни один из троих не хотел заводить разговор о том, что волновало их больше всего, даже больше, чем опасность, угрожавшая форту, который остался с таким малым гарнизоном.
– У тебя теперь хватит денег? – наконец напрямик спросил Томас.
– Нет, – опустил глаза Адамс.
– Выходит, уже поздно и твоему отцу придется уходить с фермы.
– Знаю. Это он вас ко мне послал?
– Нет, мы ушли сами, потому что жить стало не на что. Мы повстречали Красного Лиса, и он сказал, что ты застрял здесь.
– Ах вот, значит, кого вы повстречали. А он где обретается?
– Да везде и нигде. Но сюда он больше не сунется… так он сказал.
– Понимаю.
– У твоего отца точно рассудок помутился. Сказал, если заявятся к нему землемеры, начнет стрелять. Почему ты не вернешься домой, Адам Адамсон?
– К чему это обсуждать?
– Если дакота выстоят, то твой отец сможет сохранить ферму. Они не лишат его земли, ведь он им заплатил.
– Но им не выстоять, а если их изгонят из Черных холмов, то я, может быть, смогу найти там золото. До какого срока надо внести оплату?
– До осени семьдесят процентов. Но цена еще выросла, потому что власти окончательно решили строить железную дорогу Норзерн-Пасифик.
Адамс потушил трубку.
– Я должен раздать патроны.
Он достал большой ключ и направился к старому блокгаузу.
Пока Адамс разговаривал с двумя ковбоями и вольными всадниками у котла, где варился обед, Кейт сидела в одиночестве в кабинете коменданта. Сначала она послушно доела остывший гороховый суп. Потом прислонилась к стене и стала смотреть из окна на двор. Тем временем до нее донеслись какие-то звуки из соседней комнаты, спальни майора. Лейтенант Роуч, по-видимому, лежал на походной койке коменданта, и его осматривал фельдшер. Судя по долетавшим оттуда возмущенным возгласам лейтенанта, лечением он был недоволен.
Однако фельдшера, кажется, не очень-то беспокоила критика, которой подверг его чувствительный пациент. Напротив, он грубовато объяснил, что повязка держится прекрасно, и удалился. При этом он прошел через кабинет коменданта и поздоровался с Кейт.
– Не тревожьтесь, мисс! Через день-другой все заживет.
Кейт залилась краской. У нее на глазах ее отец прострелил руку лейтенанту Роучу, чтобы воспрепятствовать нарушению клятвы, и ей стало стыдно за жениха.
Может быть, лейтенант различил обращенные к Кейт слова фельдшера. Как только фельдшер вышел из кабинета, Роуч, постанывая, встал с койки и направился к Кейт. Рука его, замотанная бинтами, висела на перевязи.
– Как ты себя чувствуешь, Кейт? – осведомился он скорее вежливо, чем участливо, и уселся напротив невесты. – Кажется, ты уже пришла в себя.
Девушка отвечала не тотчас же. Она пыталась дать себе отчет в том, что испытывает к Энтони Роучу. Он был очень бледен, в чертах его читалась грусть и горечь. Еще вчера сердце Кейт переполняло бы сострадание и нежность. Но после всего, что произошло за последние полдня, Роуч стал внушать ей отвращение. Он бросил свою невесту в беде, он отрекся от нее, когда ей грозила смертельная опасность, а ее отцу пришлось выстрелить в Роуча, чтобы не дать совершиться предательству!
– Энтони! – Кейт задыхалась. От волнения у нее перехватило горло, и она с трудом могла произнести хоть слово. – Энтони!
– Что «Энтони – Энтони»! – повторил он, словно передразнивая ее. – Твой батюшка, Кейт, явно был не в себе, когда выстрелил в меня и тем самым позволил уйти коварному краснокожему убийце и преступнику!
– Энтони! Я запрещаю вам в моем присутствии говорить о моем отце подобным тоном! – отрезала Кейт, поднимаясь со скамьи.
– А, гляди-ка! Уж не хотите ли вы защищать честь своего отца со шпагой в руках? Для этого у вас достаточно задора.
– Своими насмешками вы меня не оскорбите, лейтенант Роуч.
– Настоящая майорская дочка! Ты больше меня не любишь, Кейт?
Девушка потупилась, но горделиво выпрямилась.
– Не знаю, Энтони. Я этого больше не знаю. Пожалуйста, дайте мне время подумать!
– Еще два года, как предложила тетя Бетти?
– Вы не понимаете меня, лейтенант Роуч.
– Да, недоразумений сегодня было довольно! Я дам вам время подумать, Кейт. Но ваш отец, который сегодня выстрелил в меня, будет настаивать, чтобы вы вышли за меня, несмотря ни на что. Вы же приехали сюда вместе со мной.
– Тьфу, лейтенант Роуч, вы мне отвратительны.
– Буду очень рад, если вы сумеете преодолеть свое отвращение у алтаря!
Кейт пошла к двери, не быстро, не поспешно, а медленно.
– Лейтенант Роуч, – произнесла она, – вижу, что не понимала себя саму, когда заключила с вами помолвку.
Девушка отвела глаза и медленно, так же как встала, вышла из кабинета во двор.
Выйдя на яркий свет, она остановилась. Она вполне отдавала себе отчет в том, что приняла решение, которое никогда не изменит. Кейт Смит не станет женой Энтони Роуча. Она почувствовала, как от столкновения с неизмеримой подлостью, которой были исполнены слова Роуча, в ее душе пробудилась какая-то спокойная, тайная сила, и положилась на саму себя. Даже хаос мыслей и чувств, лихорадочно, сумбурно сменявшихся в ее сознании, не мог лишить ее этой новой, только что обретенной уверенности в себе.
