Лиза Ангер
Экспресс на 19:45
Но нет. Она не могла. Не могла забыть то, что видела, что знала теперь о своем муже. Она не была похожа на свою мать. Не стала бы задвигать себя ради детей. Ведь не стала бы?
Наконец в вагоне зажегся свет. Поезд ожил и рванулся вперед. Селену мутило. Сердце бешено колотилось. Она начала собирать свои вещи.
– Да уж, – сказала Селена, выдавливая из себя смешок. – Не думаю, что мне так повезет.
– Никогда не знаешь наверняка. – Марта задумчиво накручивала на палец прядь своих темных шелковистых волос. – Плохие вещи происходят постоянно.
Селена пересела на место через проход.
– Думаю, можно рассредоточиться, – пояснила она Марте, наблюдающей за ней с вежливой улыбкой. – Немного пространства не помешает.
Кивнув, Марта подняла с пола сумку и вернула ее на место.
– Спасибо за выпивку, – добавила Селена, устроившись. – И за то, что выслушала.
– Тебе спасибо, – поблагодарила Марта в ответ. – Мне стало легче. Кажется, я даже знаю, что делать.
– Иногда людям нужно, чтобы их выслушали.
– И толкнули в нужном направлении.
Селена не горела желанием узнать, что она под этим подразумевала. Что-то в разговоре, в тоне собеседницы, а может быть, в водке, вызвало у нее странное чувство неловкости и желание поскорее закончить разговор. Зачем она вообще стала рассказывать этой незнакомке свою историю? Зачем выболтала такие личные подробности?
Она принялась листать глянцевые страницы журнала, пестрящие невероятно стройными телами, безупречными лицами и завидными чужими успехами. Некоторое время спустя она снова посмотрела на, казалось, успевшую задремать Марту. Женщина не пошевелилась, даже когда поезд начал притормаживать, подползая к конечной для Селены станции. Селена собрала вещи и ускользнула так тихо, как только могла, – не прощаясь, не оглядываясь, надеясь никогда больше ее не встретить.
Глава четвертая
Женева
Женева загрузила тарелки из «Крэйт энд Баррел»[5] в посудомоечную машину и протерла глянцевую кварцевую столешницу. Грэм был наверху – пытался читать на сон грядущий скачущим по комнате детям. Его монотонный бубнеж сопровождался тяжелым стуком от приземлений прыгающих с кроватей на пол мальчиков и вторящим им жалостливым дребезжанием стекол. Ни Селена, ни Женева этого бы не потерпели. Чтение было призвано успокаивать, а не раззадоривать детей.
Она выбросила остатки ужина и поставила в холодильник завернутую в пищевую пленку порцию Селены, хотя, вероятно, та успела перекусить в городе.
– Прости, – прошептала она, закрывая дверцу. Она действительно сожалела. Женеве нравилась Селена, она вызывала уважение. Меньше всего на свете она хотела причинить ей боль подобным предательством. Худшим из всех, какие может совершить женщина по отношению к другой женщине.
Она привыкла к нему – к этому жгучему чувству стыда. Настолько привыкла, что почти наслаждалась им. Его пламя расползалось от груди, облизывало щеки, охватывало низ живота, вместо сердца оставляя выжженное пепелище.
Почему? Зачем она так поступала? Раз за разом. Она ведь не хотела этого.
Причина у нее была – одна весомая причина. Но этот раз станет последним. Она откладывала деньги – и уже почти накопила на свою свободу.
Устроившись за столом, она принялась за записку Селене:
«Оливеру нужна новая рубашка для школьной формы, заказать ее можно в школьной канцелярии. Воспитательница Стивена… – которая казалась Женеве немного туповатой – …жалуется, что в последнее время он много болтает и отвлекает других детей от занятий, несмотря на замечания».
Стивен и правда был довольно неугомонным, но милым и обаятельным творческим ребенком. В любом случае разбираться с ним и его воспитательницей предстояло Селене. Женеве повезло с работой, которая заключалась всего лишь в выявлении проблем, а не в их устранении. С этой точки зрения няней быть куда лучше, чем мамой: после работы можно уйти домой.
Шариковая ручка казалась непривычно тяжелой.
Она все еще чувствовала вкус Грэма на своих губах.
Впервые она увидела его, когда пришла к Селене и мальчикам на собеседование. Женева приняла его за подрядчика, нанятого для выполнения дел по хозяйству, на которые у вечно занятого на престижной работе отца семейства не было времени. В тот день он разбирался с окружающим их просторный задний двор низеньким забором каменной кладки.
Она видела его на фотографиях в социальных сетях, когда разнюхивала информацию. Однажды столкнулась с ним в поезде. Чисто выбритый, сосредоточенный, в дорогом костюме и хороших ботинках, он возвращался домой с работы. Но мужчина, встреченный ею дома, настолько мало походил на знакомого ей мужа Селены, что она его не узнала.
– А вон Грэм, – кивнула в его сторону Селена, когда показывала Женеве огромную кухню. – Иногда ты будешь с ним пересекаться. Но в основном, надеюсь, он будет пропадать на собеседованиях. – Неправильно трактовав растерянное выражение лица Женевы, Селена пояснила: – Мой муж.
– Ах да, – спохватилась Женева. – Точно.
С минуту она смотрела, как он укладывает булыжники. Несмотря на то что он взмок от физического труда (а может быть, и вследствие этого), в нем чувствовалась некая мужественность. Одет он был в простые джинсы, футболку и рабочие ботинки. Он успел прибавить в весе с тех пор как она видела его в последний раз, но остался таким же широкоплечим. Руки бугрились рельефными мускулами. Он пробуждал влечение. А легкая небритость была ему даже к лицу.
И все же… Глядя на Селену, стройную, смуглую, с тонкими, благородными чертами лица и безупречной кожей, Женева не могла не задаваться вопросом: знала ли она, что мужу до нее – как до Луны? Почему столь многие женщины совершенно не умели себя ценить? Селена не только выглядела эффектно – она была умна, харизматична и показала себя отличной матерью. Казалась одной из тех Чудо-Женщин[6], которых штамповала современная культура.
А Грэм – чтобы раскусить его, хватало беглого взгляда. Возможно, одного только взгляда достало бы не всем. Возможно, только ей – она хорошо разбиралась в людях. Почти сверхъестественно хорошо. Он был большим ребенком. И погремушкой, которой он начинал колотить по полу, если не получал желаемого, ему служила окружающая действительность. Женева часто сталкивалась с подобными мужчинами – отцами доверенных ей детей. Слишком часто.
Она знала, что пришло время подумать о новой работе. Она не годилась для всех этих игр, и особенно – их последствий. И проблема была не в детях – их она любила. Проблема была во взрослых. В первую очередь, в мужчинах.
Женева закончила с запиской. Сверху вместо стука теперь доносились болтовня и смех Стивена и Оливера, сопровождаемые тем же монотонным бормотанием Грэма. Она подумала, что, вероятно, ей не стоит возвращаться в этот дом завтра. Она еще раз прошлась тряпкой по столешнице, отодвинув в сторону большого игрушечного робота – очень забавного, с шестеренками и огромными красными глазами.
– Опасность! Опасность! – провозгласил потревоженный робот среди прочего.
Это была одна из тех неуемных, раздражающих игрушек, которые дети обожают, а родители ненавидят. Мальчики затеяли из-за робота драку – и Женева на время забрала его. Теперь его следовало отнести в детскую комнату, но ей не хотелось возвращаться туда. На место преступления. Она решила оставить игрушку у плиты.
Женева покидала вещи в сумку, не забыв упаковать в герметичный контейнер порцию ужина, которую она приготовила для себя, – питание входило в ее контракт. Она тихо выскользнула из дома и заперла за собой дверь.
Не успела Женева проработать в семье Мерфи и недели, как Грэм начал обхаживать ее, вертеться рядом всю первую половину дня, пока Стивен был в детском саду, а уже первоклассник Оливер – в школе. Младшего она забирала в половине первого, старшего – в половине третьего. До этого времени она занималась домашним хозяйством и выполняла различные поручения Селены.
Грэм ни с того ни с сего объявлялся в прачечной и принимался болтать о том, как в колледже он играл в футбол, как мог бы стать профессиональным спортсменом, если бы не травма колена, – да уж, да уж. Рассказывал, как ему пришлось отклонить предложение по работе, но он не мог поступить иначе, ведь «почувствовал, что это не его». От него исходила фальшивая напыщенность, свойственная некоторым мужчинам, призванная скрыть загнанное поглубже чувство неполноценности. Она пыталась дать ему понять, что не заинтересована. Не смотрела в глаза. Отвечала вежливо, но односложно. Бросала:
– Ох, мне уже пора бежать – нужно успеть сделать кое-что до мальчиков.
«Твоих мальчиков, – добавляла она про себя. – Мать которых вас всех содержит. Пока ты занимаешься черт-те чем».
Она хотела уйти, пока не стало слишком поздно. Иногда подобные ситуации упорно не сходят на нет – и приходится вырывать заразу с корнем.
Но Селена рассыпалась в благодарностях и похвалах. Мальчики – обласканные, любимые – были милыми и послушными. Дом – стильным и уютным. Женеве нравилось оставаться одной на хозяйстве – никто не мешал притворяться, будто этот прекрасный коттедж принадлежал ей. Иногда она рылась в ящиках Селены – изучала ее косметику, духи, красивое нижнее белье. Она никогда ничего не трогала. Только рассматривала.
В первый раз он взял ее в прачечной, прямо на сушилке.
Буднично и естественно. Словно это было чем-то само собой разумеющимся.
Она знала, что не обделена внешностью. Возможно, секрет ее привлекательности заключался в чуткости – у нее был самый настоящий талант заботиться об окружающих. Она наслаждалась этим, хотела отдавать, хотела быть удобной. Детям. Старикам. Животным. Она любила проявлять доброту и помогать. Вероятно, именно поэтому она совершенно не умела говорить «нет» – даже когда хотела.
Она выскользнула в прохладную ночь. Перешла через дорогу, села в свою «Тойоту». В комнате мальчиков все еще горел свет. Грэм был не худшим отцом из тех, кого она встречала. И даже не худшим мужем. Этого звания мог бы удостоиться ее собственный родитель, с которым она и знакома-то не была. Едва ли она сумела бы опознать его, как опознают подозреваемых в полицейских участках.
Женева дрожала – было холодно выходить из тепла в ночь. Она нажала кнопку запуска своей новой машины – утешительного приза, доставшегося ей в результате последней трагедии. Двигатель ожил, приборная панель засветилась. Люди перестали говорить друг с другом – и ей это нравилось. Миром правил «Инстаграм». Пользователи транслировали вовне только лучшие моменты своих жизней, изрядно припудренные встроенными фильтрами, а все остальное старались похоронить подальше от чужих глаз. Все скучное, постыдное, порочное. Все неудачные предприятия и начинания. Все это было надежно спрятано. Но куда?
Она тронулась. Воздух в машине постепенно нагревался, напряжение уходило. Она не стала включать музыку, не стала доставать смартфон. До дома было рукой подать – она жила прямо за железнодорожными путями, поодаль от просторных коттеджей и ухоженных парков, за супермаркетом и кладбищем. Ее аккуратный низкий многоквартирный домишко примостился напротив искусственного озера с бьющим из центра фонтаном. Берега были облеплены деревьями и скамейками, поблизости пестрела детская площадка. Пруд облюбовало семейство уток – птицы возвращались сюда каждый год. Район не был фешенебельным, но в отличие от мест, где она жила раньше, не выглядел мрачным и заброшенным.
Она припарковалась на положенном ей месте, поднялась по наружной лестнице на второй этаж и двинулась по открытой площадке в сторону своей квартиры. Она шла, сбрасывая маску за маской, стягивая с себя образ улыбчивой няни, услужливой молодой женщины, прачки – все свои фальшивые личности.
Ее скромное жилище состояло из спальни, просторной кухни, совмещенной со столовой, и уютной гостиной. Квартира ей нравилась. Это был ее собственный уголок. Она закрывала за собой дверь – и оставалась одна. Могла выдохнуть. Она ни за что не смогла бы работать гувернанткой, обязанной проживать с нанявшей ее семьей. Она нуждалась в личном пространстве.
Телефон звякнул – она похолодела. Только бы не очередное сообщение…
Пожалуйста. Я в отчаянии.
Я не могу перестать думать о тебе.
Отвечать она не стала – только выключила уведомления о прочтении, чтобы он не знал, получила ли она сообщение. Самым разумным казалось заблокировать его.
Почему ты мне не отвечаешь?
Ради тебя я разрушил
свою жизнь.
Так все обычно и начиналось. Сперва пара ни к чему не обязывающих фраз – он уже писал ей сегодня: «Просто думаю о тебе. Надеюсь, у тебя все в порядке». Потом он переходил к мольбам. Становился все агрессивнее. Все отвратительнее.
Просто ответь – разве это так сложно?
Делать было нечего – приходилось его игнорировать.
Женева натянула домашние треники, подвязала волосы и, даже не потрудившись разогреть еду, принялась за ужин. Она сидела за кухонным столом, рассеянно наблюдая через окно за двумя устроившимися на парковой детской площадке худенькими девочками подросткового возраста. Не слишком ли поздно было детям гулять без присмотра взрослых? Вероятно, нет – несмотря на то, что за окном успело стемнеть, время едва перевалило за семь. Одна из девочек уткнулась в телефон. Другая лениво раскачивалась на качелях, прислонившись головой к цепи.
Телефон снова ожил:
Ладно, хорошо. Игнорируешь, значит?
Появляешься, рушишь чужие жизни —
и сваливаешь.
Две девочки на детской площадке напомнили ей о прежней себе, о другой жизни – давней, поблекшей, едва реальной, похожей на полузабытый сон, на серию дурацкого телевизионного сериала, которую она смотрела вполглаза.
Две девочки. Одна жаждала увидеть мир у своих ног. Другая больше всего на свете хотела исчезнуть. Женева задумалась, исполнит ли кто-нибудь из них свою мечту.
Экран телефона снова загорелся:
В один прекрасный день ты получишь
по заслугам.
Она уже собиралась заблокировать его номер, но контрольный выстрел он успел сделать раньше:
Шлюха.
Это слово прожгло ее до костей. Она выронила телефон, будто он внезапно раскалился. Внутренности скрутило узлом.
«Что посеешь, то и пожнешь», – говаривала ее мать.
Ее снова обдало волной стыда. Неужели это было правдой? Конечно, нет. Иногда плохое случается даже с хорошими людьми, а хорошее – с плохими. Ее сестра часто повторяла, что справедливость люди добывают себе сами.
Женева подошла к окну, но девочек не увидела. В сгущающемся мраке детская площадка выглядела заброшенной.
Зато она увидела его машину. Темные окна, выключенные фары. Он просто сидел в ней.
Видел ли он, как она возвращалась домой?
Женева позвонила бы в полицию – но имела ли она на это право?
Он ли был преступником? Его ли следовало бояться? Или ее?
Она стояла сбоку от окна и наблюдала за машиной, пока та наконец не ожила и не уехала.
Глава пятая
Перл
Перл слушала – такая у нее была суперспособность. Она умела становиться невидимой – настолько, что люди забывали о ее присутствии в комнате. Стройная и темноволосая, она одевалась просто и носила очки в толстой оправе, которые почти полностью скрывали ее лицо. Она старалась говорить мягко, а с губ ее не сходила легкая полуулыбка. Она сливалась с окружающим миром, и в большинстве своем люди не возражали против ее общества.
В школе над ней никто не издевался – но и близких друзей она не завела. Она всегда вела себя сдержанно и любезно.
– Перл трудно не любить: она умная, хорошо учится и всем помогает. Но она настолько тихая и застенчивая… Не слишком ли много времени она проводит в одиночестве? Она всегда готова ответить на уроке, но руку поднимает редко, – участливо написал в ее безупречном табеле учитель английского языка. На сами оценки мать едва взглянула: она знала, что ее дочь – круглая отличница.
– Застенчивая? – удивилась ее мать Стелла, сверля Перл водянисто-голубыми глазами. Сколько всего скрывалось за этим взглядом! Перл почти видела всех тех женщин, которыми ее мать была, прежде чем стать ее матерью. Перл видела никому не нужного ребенка, и учившуюся в техникуме стриптизершу, и трофейную жену, брошенную ради новой трофейной жены, и мать-одиночку, и алкоголичку, и владелицу загибающегося книжного магазина. Эти глаза заглядывали Перл в душу, насквозь видели каждую клеточку ее существа. Стелла, несмотря на все свои недостатки в роли матери, знала Перл лучше, чем кто-либо.
– Какой-какой, а застенчивой тебя уж точно не назовешь!
Верное замечание. Перл была какой угодно – но только не застенчивой.
Этим вечером пятнадцатилетняя Перл наблюдала за Чарли. Вот уже несколько недель он был объектом ее восхищения – с тех пор как появился в жизни ее матери. Чарли отличался от мужчин, которых обычно выбирала Стелла. Он был спокойным и увлекался литературой. Казался ничем не примечательным парнем. Но… Что-то мелькало, скользило, темнело в глубине его глаз. И еще в них виделась какая-то усмешка – не из приятных.
Не так давно он устроился на работу в книжный магазин ее матери: распаковывал коробки, расставлял товар по полкам, обзванивал покупателей. Перл не понимала, как Стелла смогла позволить себе нанять нового сотрудника. Магазин был на грани банкротства. Но она знала, что об этом лучше не спрашивать.
Через неделю Чарли уже подбрасывал мать домой после работы. Перл наблюдала за ними из окна: они все никак не выходили из черной машины, похожей на акулу, рычащей, сверкающей в свете уличных фонарей.
Этим вечером Чарли возился у них на кухне – готовил, напевая, наполняя комнату светом и чудесными ароматами.
Другие – а их было много – не были похожи на этого парня. Среди них преобладали крупные громкие мужчины. С татуировками, фальшивыми улыбками и пустыми глазами. Тупые. Как правило, они не дотягивали до матери по уровню интеллекта. Тем не менее поначалу Стелла теряла голову, едва не забывала дышать. Ее улыбка не угасала, а руки дрожали. Эти чувства быстро превращались в раздражение, злость, разочарование, скуку. Случались драки и скандалы. Кричала в основном мать – мужчины пугались и безвозвратно уходили. Некоторые просто исчезали – без всяких объяснений.
Перл научилась не обращать на них внимания. В ее памяти они давно слились в единое целое. Она думала о них как о разных версиях одного и того же человека. Безобидного, никогда ее не беспокоившего и бесполезного – последнее Стелла ставила им в вину особенно часто. Ни один из них не был достаточно хорош, в каждом чего-то не хватало. У Перл осталось множество подарков – бриллиантовый браслет от Тома, айпод от Кристиана, плюшевый единорог от… как его звали?
Ее мать была стройной крашеной блондинкой с глазами цвета морской волны. Льдом и пламенем. Один из ухажеров называл ее чаровницей.
– Твоя мать околдовывает мужчин, – говорил он. – И мы скачем перед ней на задних лапах.
Перл такого за ней не замечала.
Мать казалась ей разве что уставшей и подавленной последствиями собственных неверных решений.
«Если бы она умела колдовать, – думала Перл, – она бы сварганила себе что-нибудь получше книжного магазина, едва сводящего концы с концами, обветшалого двухкомнатного дома на ранчо, вереницы бойфрендов-неудачников и неблагодарной жизни работающей матери-одиночки».
Этим вечером сервировкой занималась Перл. Она наполнила кувшин фильтрованной водой и водрузила его на стол. Затем уселась в кресло и открыла блокнот.
Чарли сновал по кухне, будто провел на ней всю жизнь. Он не нуждался в указаниях – казалось, он прекрасно знал, где что находится. Даже мать не чувствовала себя на собственной кухне настолько «по-хозяйски». Перл не могла припомнить, когда Стелла в последний раз готовила что-нибудь, кроме воскресных завтраков в виде яичницы и тостов, если, по тем или иным причинам, была в настроении.
– Что ты сейчас читаешь, Перл? – поинтересовался Чарли. Погрузившаяся в раздумья Перл вздрогнула.
На плите в каком-то соусе шкворчала курица, в духовке пекся хлеб. В миске, о существовании которой она даже не подозревала, пестрел салат. У Перл заурчало в животе – она еще не ела сегодня.
– «Джейн Эйр», – ответила она.
Никто из бывших мужчин ее матери не задавал ей подобных вопросов.
– Проходите ее в школе?
– Нет. В школе мы читаем «Дающего»[7].
– Очень разные книги, – протянул он, гоняя курицу по сковороде. – По-твоему, их что-то объединяет?
Какой чудный вопрос! Перл почувствовала прилив радости – той, которую она всегда испытывала, размышляя о художественной литературе: о чужих рукописях или об историях, которые она сама выдумывала по ночам, лежа в кровати. Она сочиняла рассказы о себе, о том, кем она могла бы стать, об отце, которого не знала, о людях, с которыми она однажды встретится, о местах, куда она отправится.
Она задумалась, машинально черкая что-то в лежащем перед ней блокноте. Классическая литература против современной подростковой антиутопии. Ей и в голову не приходило сравнивать их. Но стоило копнуть чуть глубже – сходства обнаруживались. Она подняла глаза на Чарли. Линзы его очков были такими же толстыми, как у нее. Интересно, он тоже прятался за этими большими стеклами?
– Обоих персонажей пытаются заставить поверить в то, во что они не верят, – резюмировала она.
Он удивленно вскинул брови и, улыбнувшись, принялся перчить курицу.
– Объясни.
Она почувствовала странный трепет в глубине души. Страх быть замеченной. Страх открыться.
– Джейн была воспитана в убеждении, что она ничтожество, обуза, самая никчемная в семье, – начала она. – А Джонас из «Дающего» рос в обществе, которое изъяло из человеческой истории воспоминания о боли и войнах. Ни один из них не будет в ладу с собой, пока не вырвется из этих оков.
Чарли задумчиво кивнул. Его лицо было неподвижно, взгляд напряжен. Она, не осознавая, что делает, встала и подошла к столешнице – ближе к Чарли.
– Глубокое наблюдение, – ответил он. – Обе эти истории – о взрослении. В двух таких разных мирах, разделенных не одним веком. Вневременная история о юной душе, старающейся вырваться из рамок семьи и общества, чтобы проложить собственный путь. Как думаешь, почему она вневременная?
Он быстро глянул на нее и снова легко запорхал по кухне: достал из духовки хлеб, заправил салат. Как будто он жил с ними целую вечность.
– Потому что мы все должны найти его – собственный путь, – догадалась Перл.
– Именно, – кивнул он. – Общество не всегда знает, что правильно. Наши близкие пытаются вылепить из нас тех, кого они видят, но кем мы в действительности не являемся. Иногда нам стоит просто следовать зову сердца.
Он протянул ей салатницу, и она поставила ее на стол.
– Мама будет с минуты на минуту, – сказал он.
Мама. Не твоя мама. Что-то интимное, собственническое сквозило в этой формулировке. Он оказался прав – по стене расползлись отсветы фар.
– Стелла говорила, что ты умная, – добавил Чарли, протягивая ей теплую корзинку с хлебом. – Интересно, знает ли она, насколько ты умная. Иногда мы не замечаем того, что находится прямо перед нами.
Перл не нашлась что ответить и почувствовала, как ее щеки запылали. Она не привыкла вести подобные разговоры с кем-либо, кроме своего учителя английского.
В дом ворвалась мама и немедленно разразилась тирадой о магазине, в котором было «не протолкнуться!».
– Купоны, которые ты придумал, Чарли, просто изумительны. А на вечер открытого микрофона уже купили билеты двадцать пять человек. Ты гений.
– Это была твоя идея, Стелла, – скромно заметил он. – Я просто подтолкнул тебя в нужном направлении.
Она бросила свои многочисленные сумки, скинула пальто, дежурно приобняла Перл.
– Еще и ужин! – обрадовалась она. – Спасибо.
Стелла чмокнула его в щеку. Перл заметила, что его рука задержалась на маминой талии. И Перл снова стала невидимой. Стелла всегда заполняла пространство собой – своей красотой, ароматом.
Перл не возражала. Ей нравилось наблюдать из тени. Оттуда она видела все, что другие люди могли упустить.
За приготовленным Чарли ужином они обсуждали, как Стелла в век интернет-магазинов планировала поддерживать на плаву обыкновенную книжную лавку. Этим вечером мать была особенно энергичной – в таком настроении она всегда начинала трещать о своих наполеоновских планах. Она собиралась организовать клиентскую рассылку, начать онлайн-продажи, а книжным клубам при покупке предлагать магазин в качестве места для их собраний. Хотела посетить региональную книжную ярмарку, пригласить в гости местных авторов. Чарли проявлял необходимое внимание, кивал и подбадривал ее восторженными восклицаниями:
– Да! Отличная идея, Стелла!
Стелла сияла. Она широко улыбалась, доверительно сжимала руку Чарли, льнула к нему всем телом. Как правило, после ужина Перл поднималась к себе, делала уроки и читала до тех пор, пока ее не смаривал сон. Мать запиралась с Чарли в спальне. Вели они себя тихо – Перл вовсе не ощущала их присутствия. К тому времени, когда Перл вставала в школу, Чарли обычно уже уходил. Но сейчас они были вместе – и она наблюдала.
Чарли казался другим. Все остальные мужчины, сидевшие за этим столом, были пленены Стеллой, ловили каждое ее слово, восхищались ее… красотой? Красотой ли? Нет, их манила не обертка – нечто большее, нечто, лучившееся изнутри. Что-то похожее на магнетизм. Но Чарли смотрел на Стеллу, словно довольный зритель – на танцовщицу.
– Как сегодня в школе, Перл? – вдруг спросил Чарли.
Стелла казалась удивленной – как будто она и вовсе забыла о присутствии дочери. Перл тоже этого не ожидала.
– На уроке естествознания я препарировала лягушку, – поделилась она. – Мы учились удалять сердце.
Некоторое время все молчали, уставившись в тарелки.
– Больше ничего не могла рассказать, Перл? – с отвращением поинтересовалась Стелла.
– Ого! – отозвался Чарли. – Узнала что-нибудь новенькое?
– Ну, – протянула Перл. – Я была не в восторге от лабораторной. Но она оказалась не настолько отвратительной, насколько я думала. На самом деле довольно увлекательный процесс. Разбираться в механизме, скрытом под нашей кожей. Мы почти не задумываемся о том, как работают наши внутренние органы, понимаете?
Чарли одарил ее широкой понимающей улыбкой. Стелла откинулась на спинку кресла. Перл хотела посмотреть на ее реакцию – и она ее получила. От Чарли все это не укрылось.
– Ну вот, испортила мне аппетит, – скривилась Стелла, поднимаясь из-за стола.
– Сядь, – попросил Чарли.
Перл слегка вздрогнула и глянула на мать. Он произнес это нежно, умоляюще. Но Стелле не нравилось, когда внимание собеседника не было приковано к ней. И она терпеть не могла, когда ей указывали, что делать, – особенно когда ей указывали мужчины. Сейчас она взорвется? Начнет рвать и метать? Перл уже приготовилась к последствиям.
– По-моему, Перл просто пытается нас шокировать, – с ухмылкой объяснил ей Чарли. Повисшее в комнате напряжение схлынуло.
Перл не ожидала, что Стелла так легко сдастся и снова усядется за стол, бросив на нее только удивленно-раздраженный взгляд.
– Извини, – буркнула она, гоняя по тарелке кусок курицы.
– Сегодня я вынула из мышеловки в кладовке мертвую полевку, – процедила Стелла. – И это было ровно настолько отвратительно, насколько я и предполагала. Достаточно шокирующе?
Чарли накрыл руку Стеллы своей рукой.
– Тебе больше не придется заниматься ничем подобным, Стелла, – пообещал он. – Теперь это мои заботы.
– Спасибо, Чарли, – мурлыкнула она необычайно мягко и искренне. Он определенно был другим.
Перл помогла Чарли вымыть посуду, а Стелла занялась бухгалтерией. Все это время Перл чувствовала на себе его взгляд.
– Забавный ты ребенок, Перл, – усмехнулся он, перехватив ее взгляд, и, постучав пальцем по виску, добавил: – Умная.
Перл привыкла быть невидимкой. До этого момента она даже не подозревала, как это приятно – когда тебя замечают.