Лиз Ньюджент
Странная Салли Даймонд
Глава 15
Я знала этого медведя. Его звали Тоби. Может, его подарила мама? У меня превосходная память. Почему я не могу вспомнить? Он пах пылью и плесенью, но еще и чем-то знакомым. Меня переполняли эмоции, которых я не понимала. Я возбужденно и восторженно смеялась. Я должна была найти «С» и заставить его или ее объясниться. Мне ужасно хотелось позвонить Анджеле, но я держала в голове предостережение отца. С кем еще я могла поговорить об этом? Отец сказал, что объяснит больше в следующем письме, но мне нельзя читать его до четверга. Это одна из тех ситуаций, когда я нуждалась в руководстве. Было поздно. Отец всегда говорил, что неприлично звонить по телефону после девяти вечера.
Я встала и пошла в свою комнату. У меня как будто чуть-чуть подкашивались ноги, но это было приятно. Я подготовилась ко сну, не выпуская Тоби из рук. Я разговаривала с ним, объясняла, что делаю, и приветствовала его в новом доме. Я надеялась, ему будет здесь хорошо. Я представляла, как он отвечает. Я сжала его в объятиях, и у меня слегка закружилась голова – так что не знаю, потеряла ли я сознание или просто заснула.
Той ночью мне приснился сон про худую женщину с длинными волосами. Я сидела у нее на коленях. Это было странно, потому что я никогда не сидела ни у кого на коленях. Еще это было странно, потому что мне никогда раньше не снились сны.
На следующий день я позвонила своей тете Кристин.
– О, дорогая, – вскрикнула она, – какая радость тебя услышать! Мы так беспокоились за тебя.
– У вас до сих пор есть то красное пальто?
– Что? О… это было так давно. Потрясающе, что ты помнишь. Прошло, наверное, лет двадцать с тех пор, как мы с тобой виделись.
– Вы выглядели как кинозвезда. Мне нравилось это пальто. Тетя Кристин, вы помните что-нибудь до того, как вам исполнилось семь лет?
Повисла пауза.
– Ну, да, у меня есть несколько воспоминаний – как мне покупает мороженое в рожке папа – твой дедушка…
– Сколько вам было лет?
– Наверное, три или четыре…
– Я думала, у людей начинают появляться воспоминания только после семи.
– Ну, у всех по-разному.
– Мне кажется, со мной что-то случилось, когда я была младше семи.
Повисла еще одна пауза.
– Салли, могу я приехать повидать тебя?
– Зачем?
– Думаю, будет лучше, если я смогу поговорить с тобой лично.
Меня согрела мысль о том, что я встречу ее снова.
– Могу быть у тебя сегодня к обеду.
– Вы хотите пообедать?
– Нет, просто чашка чая…
– Я могу сделать сэндвичи с ветчиной.
– Это было бы замечательно.
– Не берите с собой Дональда, хорошо?
– Ну ладно, он пока восстанавливается после операции, но почему ты не хочешь его видеть?
– Отец говорил, что он ленивый болван, который женился на вас ради денег.
Тетя рассмеялась.
– Почему вы смеетесь?
– Ох, твой отец. Еще сам говорит о проецировании…
– Я не понимаю. Мне не нравится, когда надо мной смеются.
– О боже, я смеюсь не над тобой! Слушай, не переживай. Я не буду брать Дональда.
Я повесила трубку сразу после того, как мы разделались с прощаниями, которые всегда страшно раздражают: «До свидания», «Пока», «До свидания», «До скорого», «Да, пока», «Тогда до свидания»… Это так утомительно.
Через два часа я пошла на кухню делать сэндвичи. Я смастерила слинг из отцовского шарфа, чтобы держать Тоби как можно ближе к сердцу. Я рассказала ему о нашей сегодняшней гостье. Снова спросила про «C». Я не ждала ответа, но мне было приятно с ним разговаривать. Я не чувствовала себя одинокой.
Когда я открыла дверь, за ней стояла тетя Кристин с огромным букетом цветов.
– Дорогая! Боже, сколько лет прошло! Ты такая высокая! И красивая!
Тетя Кристин всегда выглядела как модная копия мамы. Но сейчас она разочаровывающе постарела. Я чуть не сказала это. Кожа на ее лице обвисла, хотя глаза под золотыми тенями и пышными черными ресницами были по-прежнему яркими. Ну, логично. Мама умерла уже очень давно. Я чувствовала себя рядом с тетей вполне спокойно, пока она не попыталась дотронуться на меня, и я отшатнулась.
– Извини, – она подняла руки вверх, как при аресте. – Помнишь, раньше ты разрешала мне подержать тебя за руку?
Это правда, но мы давно не практиковались.
Мы пошли на кухню, и я поставила воду и начала заниматься чаем. Я наблюдала за ней. Тетя Кристин посмотрела на меня и улыбнулась.
– Как твои дела? Я смотрю, ты еще не повесила никаких украшений?
– Нет, мы с отцом решили, что это для детей.
Тетя Кристин нахмурилась.
– Я сейчас получаю разные письма, – начала я. – Некоторые люди хотят подружиться со мной. Некоторые меня ненавидят. Мне написали, что я дьявольское отродье.
– Можно посмотреть?
Я показала ей разобранную почту.
– Так, ну это можно отправлять прямо в мусор, – заявила она, взяв в руки злые записки и письма от журналистов. Я согласилась. Мне не хотелось ничего этого хранить, только письмо от моей одноклассницы Стеллы и записку от «С».
– Как ты себя чувствуешь?
– Все в порядке. Отец написал, что мне нужно переехать в деревню. Он говорит, мне вредно жить здесь совсем одной.
– Тебе тут не одиноко?
– У меня есть Тоби, – я показала ей своего медведя.
– Тоби не человек, милая.
– Я знаю. Я не идиотка.
Она ничего не ответила. Мы посмотрели друг на друга. Тетя наклонила голову, и ее глаза смягчились.
– Что со мной случилось до того, как меня удочерили?
Сначала она отвела взгляд, посмотрела в окно, затем в пол, но потом снова мне в лицо. Тетя Кристин осторожно спросила:
– Можно я возьму тебя за руку?
– Зачем?
– Знаешь, прикосновения могут действовать успокаивающе. И это неприятная история.
Я позволила ей взять свою руку и положить ее между ладонями.
– Джин говорила, что ты… была под лекарствами, что, ты ничего не помнишь?
Я кивнула головой.
– Твоя мать – твоя настоящая мать, я имею в виду, она… умерла.
– От чего она умерла?
– Ее похитил мужчина, когда она была совсем молодой, когда она была… ребенком.
Я смотрела передачи и фильмы про мужчин, которые похищают молодых женщин.
– Он запер ее в подвале?
– Да, вернее, нет, это была задняя пристройка к его дому. Он жил в огромном доме на участке в пару тысяч метров в Южном Дублине. Он держал ее там четырнадцать лет.
У меня в голове загудело.
– Пожалуйста, остановитесь.
Тетя погладила мою руку.
Я отвернулась, чтобы наполнить чайник. Взяла сэндвич и съела его. Тетя Кристин сидела молча.
– Хотите?
– Что, извини?
– Хотите сэндвич?
– Нет. Милая, мне так жаль. Это ужасная история. У тебя есть друг, которому я могу позвонить? Что насчет Анджелы?
– Да, я сейчас ей позвоню.
Мы с Тоби вышли в коридор, и я взяла телефон. Анджела не работала по выходным, так что я решила, что не побеспокою ее.
– Анджела? Тут моя тетя Кристин. Она сказала, что мою настоящую мать похитили…
– Черт.
– Что?
– Я хотела быть рядом, когда ты откроешь последнее письмо отца. Оно все объясняет… ну, почти все. Могу я поговорить с Кристин?
Я позвала тетю к телефону и вернулась на кухню. Я не могла расслышать, что именно она говорила, но слышала ее срывающийся голос. А потом услышала, как она повесила трубку. Когда тетя вернулась за кухонный стол, ее глаза были мокрыми от слез.
– Салли, похоже, я все испортила. Анджела уже едет. Давай поговорим о чем-нибудь другом, пока она в пути?
– Вы думаете, она любила меня? Моя настоящая мать?
Тетя Кристин взяла сэндвич.
– О, я думаю, она любила тебя всем сердцем.
– Откуда вы знаете?
– Сэндвичи просто потрясающие. Давай дождемся Анджелу, ладно?
– Мне сделать еще сэндвичей, для нее?
– Я сделаю. Хорошо, что Тоби не ест, а то у нас бы кончился хлеб.
– Сколько тебе сейчас лет, Салли?
– Сорок три. А вам сколько?
– Шестьдесят семь.
– А моя настоящая мама вышла замуж?
– Нет… Давай дождемся Анджелы.
– Хорошо. Хотите подержать Тоби?
Она не рассмотрела его как следует, а я хотела показать его.
– Боже, какой он перепачканный.
– Да, сегодня мы с ним примем ванну.
– Хм, не думаю, что макать его в воду хорошая идея. Это может плохо кончиться. Он совсем старый. Может, попробуем его немного почистить? Очень осторожно, пока ждем Анджелу?
Тетя Кристин наполнила раковину мыльной водой и стала чистить Тоби маленькой щеткой с мягкой щетиной, пока я держала его за лапы. В воду закапала коричневая пена.
– Не понимаю, где он побывал?
– Я не знаю. Он вчера пришел по почте с запиской, подписанной «С». Но я сразу поняла, что он мой и что его зовут Тоби. Но я не знаю, откуда он у меня взялся. Может, мне подарила его мама, но я такого не помню, а память у меня обычно превосходная.
– «C»? – переспросила она. Я повернулась, чтобы еще раз показать ей записку.
– Вы знаете, кто этот «C»?
Тетя Кристин чуть не уронила Тоби в воду, и я едва успела поймать его.
– О господи, нам нельзя было его трогать и мыть!
– Почему? Он грязный. Это надо сделать. – Теперь уже я стала аккуратно его мыть, вытирая маленький носик и мягкую коричневую морду тряпкой из микрофибры. Тетя Кристин начала шагать по комнате, крепко сцепив руки.
Когда снова раздался звонок в дверь, тетя Кристин резко подскочила и побежала открывать. Я слышала, как женщины перешептывались в коридоре, пока Анджела обнимала тетю. Они так запросто обнимались, хотя виделись, наверное, много лет назад!
Анджела быстрым шагом вошла в комнату.
– Салли, я думаю, тебе не стоит трогать этого медведя.
– Почему?
– Положи его, пожалуйста, – голос у нее звучал твердо.
– Он мой. Его зовут Тоби.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, откуда. Просто знаю. Я люблю его.
Я сама испугалась силе своих слов. Я чувствовала острую необходимость защищать эту игрушку и держать ее как можно ближе к себе. Я видела, что Анджела удивилась.
– Тебе не стоило прикасаться к нему. – Она посмотрела на взъерошенного медведя. – Полагаю, теперь слишком поздно. Его трогали и мыли.
Голос тети Кристин становился все выше:
– Прости, я ничего не знала до того момента, как мы уже начали его мыть. Я не видела Салли двадцать лет. Я думала, он ее.
Я начала нервничать.
– Он мой. Я… чувствую это. Я оставлю его. – Я прижала его мокрое туловище к себе и почувствовала, как у меня намокает грудь.
– Это может быть уликой, – объяснила Анджела. – У тебя осталась упаковка, в которой он пришел?
– Я не понимаю! – закричала я. – Ты говоришь какую-то ерунду!
Я совершенно растерялась, и гул в голове уже не прекращался. Я начала дергать себя за волосы, когда Анджела мягко спросила меня, когда его доставили.
– Могу я обнять тебя рукой за плечи, Салли?
Я кивнула, и только крепче прижимая к себе Тоби, почувствовала теплоту и естественность объятий. Какое-то время мы стояли неподвижно, пока моя ярость не улеглась.
– Нужно сесть в гостиной и немножко успокоиться. Это настоящий шок, но нам нужно тебе еще кое-что рассказать, – сказала тетя Кристин.
– Во-первых, мне нужна упаковка, – попросила Анджела.
– Там была коробка, – сказала я.
Я нашла коробку и бумагу.
– Марки новозеландские. Доставлено экспресс-почтой. Коробка из обувного магазина. У полиции наконец появятся зацепки, – выдохнула Анджела.
– О чем вы говорите?
– Думаю, тебе нужно прочитать последнее письмо отца, а потом я отвечу на все вопросы, на которые смогу, хорошо?
Мы вместе прошли в гостиную. У меня ужасно кружилась голова. Тетя Кристин спросила Анджелу, нет ли у нее таблеток, чтобы привести меня в норму.
– Салли должна быть в состоянии четко воспринимать новости.
Я принесла письмо отца из его кабинета.
– Я должна дождаться чет…
– Твой отец не стал бы возражать, правда, – заверила тетя Кристин.
Они подвели меня к дивану и сели по обе стороны. Я попросила их пересесть на стулья.
Часть вторая
Глава 16
Питер, 1974
Я помню себя маленьким в большой комнате с видом на море. За мной – стена из книг, и я сижу за длинным обеденным столом напротив отца. Прежде чем уйти на работу, каждый будний день он завтракал со мной, и мы вместе слушали радио. Потом отец угощал меня печеньями и фруктами и оставлял раскраску с карандашами. Он диктовал мне домашнее задание на день и запирал в моей белой спальне в пристройке. Там было огромное окно во всю стену, выходившее в сад, горшок под кроватью, полка с четырьмя книгами и шкаф с одеждой.
Дни тянулись бесконечно, но когда отец возвращался домой, он отпирал дверь, хватал меня на руки и нес обратно в главный дом. Готовил мне горячий ужин и проверял домашнее задание: читал, писал и исправлял, а потом мы вместе смотрели телевизор до вечера, хотя отец никогда не мог объяснить, как эти крошечные люди попадают в коробку телевизора. Я часто слышал, как отец играет на пианино, и иногда просыпался по ночам, когда он отпирал соседнюю дверь.
По субботам и воскресеньям, если погода стояла хорошая, мне разрешалось выходить в сад, и я помогал ему с огородом. Я собирал в маленькие кучки скошенную траву или птичьи гнезда, и он делал из них костры.
Пристройка находилась в смешном здании сбоку от дома. Туда вела дверь из кладовки на первом этаже. Рядом с моей спальней была еще одна комната. Время от времени я слышал шум, доносящийся из-за другой двери. Чаще всего плач и вой. Отец говорил, что там он держит призрака, но я мог не волноваться, потому что он никогда оттуда не выберется. И отец был прав – он никогда не выбирался. Но иногда звуки были очень страшные. Когда становилось совсем жутко, отец говорил мне лечь под одеяло и зажать руками уши и, наверное, шел в другую комнату, чтобы сказать призраку вести себя потише, потому что после этого оттуда еще несколько дней не было слышно ни писка.
Перед сном отец читал мне сказку, целовал в лоб, и мы вместе произносили молитву, а потом он снова запирал дверь, чтобы до утра со мной ничего не случилось.
Каждый год, в мой день рождения, 7 августа, у нас был Особый День. Отец не шел на работу. В первый раз, который я помню, отец принес домой палатку, и мы разбили ее в саду. Он развел костер, и мы жарили на нем сосиски. Мы спали в спальных мешках прямо в палатке. А потом, попозже, отец разбудил меня, когда было уже совсем темно. Он вытащил меня на улицу и запустил фейерверки, так что чернильное летнее небо разорвали взрывы света и грохота, и это была самая потрясающая картина в моей жизни.
Следующий день рождения был страшный. Мне исполнилось семь лет, кажется. Я испугался, когда мы на отцовской машине выехали из ворот в дальнем конце сада и свернули на дорогу. Меня затошнило. Я раньше никогда не сидел у него в машине, хотя помогал мыть ее по воскресеньям. Он положил подушку на переднее сиденье, чтобы я мог все видеть в окно. А еще дал мне пакет на тот случай, если меня вырвет. Но это быстро прошло. За воротами стояли люди – такого же размера, что и мы с отцом, и женщина. Я раньше видел их только по телевизору и в книгах, но эта была обычного размера.
Мы долго ехали на машине в зоопарк. Я боялся, что мы потом не найдем дорогу домой, но отец заверил, что он всегда сможет найти дом.
Я был в ужасе, когда отпустил отцовскую руку. Люди заинтересовали меня больше, чем животные. Они прогуливались целыми группами – матери с детьми и младенцами в колясках, мамы и папы, держащиеся за руки. Группки детей – мальчиков и девочек, – бегающие друг за другом. Отец пытался заставить меня смотреть на шимпанзе и слонов, но я слушал, как люди разговаривают друг с другом. Отец купил мне фруктовый лед и велел не смотреть на других людей, но я ничего не мог с собой поделать. Отца остановил какой-то мужчина и начал с ним разговаривать. Я спрятался за отцовской ногой. Отец сказал, что я его крестный сын. Я видел, что он не хочет разговаривать с тем другим мужчиной, так что мы быстро ушли, и отец заявил, что нам пора домой. Я был рад.
У меня появилось много вопросов. Я спросил его, какая разница между обычным сыном и крестным сыном, и он ответил, что крестный сын – это ребенок, который верит в Бога на кресте. А я, определенно, верил.
Я спросил отца, все ли женщины плохие. Он объяснил, что большинство. Я сказал, что в телевизоре и в моих книжках есть очень милые, но, по его словам, телевизор и сказки – это выдумка. Я спросил, была ли у меня мама, и он ответил, что да, но сейчас она превратилась в призрака. На двери по соседству от моей спальни в пристройке висел большой навесной замок. Я спросил, превратилась ли моя мама в того самого призрака, который живет в той комнате и постоянно плачет и воет. Отец сказал – так и есть, но я мог не волноваться, потому что я никогда ее не увижу.
Глава 17
Салли
Я открывала конверт трясущимися руками.
Дорогая Салли!
Я надеюсь, к этому времени ты уже немного оправилась после моей смерти.
Есть то, о чем мне нужно было постепенно начать тебе рассказывать уже очень давно. Я не хочу, чтобы эти новости тебя потрясли. Все уже в прошлом, и для тебя это ничего не изменит, если только ты сама не захочешь, но мне кажется, ты – человек привычки и оставишь все как есть.
Твое имя при рождении: Мэри Нортон. Нортон – фамилия твоей матери. Полагаю, она не выбрала бы для тебя фамилию отца. Все оригиналы медицинских отчетов и несколько газетных вырезок лежат в коробке у меня под столом с надписью «ЛИЧНОЕ». Когда ты оказалась у нас, мы решили, что теперь ты новый человек. Ты стала нашей Салли Даймонд.
Ты немного странная совсем не потому, что у тебя что-то не так с мозгами, а потому, что ты росла в жутких и противоестественных условиях, прежде чем тебя обнаружили.
В возрасте двенадцати лет, в 1966 году, твою мать, Дениз Нортон, похитил Конор Гири. Он подвергал ее психологическому и сексуальному насилию на протяжении следующих четырнадцати лет. Насколько мы можем судить, ты родилась через восемь лет после похищения. Твоя родная мать не была уверена насчет точной даты или даже года, но ее предположения и расчеты моих коллег-врачей сошлись на том, что ты должна была родиться, вероятно, где-то во второй половине 1974 года. Твое рождение, по очевидным причинам, не зарегистрировали, так что дата рождения на твоем свидетельстве об удочерении может быть неточной. Мне неприятно тебе это говорить, но Конор Гири, похититель, – твой родной отец.
Семья Дениз Нортон искала ее годами. Ее нашли только в марте 1980 года, благодаря анонимному сообщению в полицию. Тебя и твою родную мать нашли за несколько дней. Вас обнаружили в чудовищном состоянии, в индивидуальной пристройке к дому Конора Гири в Киллини, в Дублине. Окна в комнате твоей матери были заколочены. Там было темно и сыро. Имелась электрическая плитка и холодильник. На полу лежал матрас, а за стенкой располагались туалет и раковина. Твоя спальня по соседству оказалась светлой и просторной, с огромным окном, выходящим в сад. Вы обе были страшно истощены, но если ты не произносила практически ни звука и была, очевидно, перепугана внезапным освобождением, то Дениз страдала от серьезных психических расстройств. Не думаю, что стоит даже пытаться представить, что у нее тогда творилось в голове. Сначала она буквально озверела и пыталась наброситься на любого, кто к ней подходил. Вас обеих пришлось анестезировать, чтобы провести медицинский осмотр. Обычные седативные оказались недостаточно сильны. Изначально никто не предполагал, что вас с ней придется разлучить насовсем.
Джин была отлично квалифицирована. Она прошла дополнительную специальную стажировку в детской и подростковой психиатрии, прежде чем получить диплом терапевта, еще до твоего обнаружения. Тебя и твою мать направили в психиатрическую больницу Сент-Мэри, где я тогда работал старшим врачом. Было сформировано специальное отделение, и я набрал туда группу энтузиастов, которые должны были присматривать за вами обеими. Поскольку существовали определенные опасения в связи с твоим развитием и психическим здоровьем, я попросил, чтобы Джин стала моей помощницей в Сент-Мэри. Мы уже были женаты, так что проблем не возникло. Мы сутками работали как одна команда и практически жили вместе с тобой в отделении, как и весь остальной персонал.
Мне так и не удалось заслужить доверие Дениз, но в свое оправдание скажу, что я старался изо всех сил, и, если б у меня было больше времени, я бы сумел помочь ей адаптироваться. Не думаю, что она когда-нибудь смогла бы жить «нормальной» жизнью после всех ужасов, которые перенесла. Изначально моей целью было найти для нее какое-нибудь учреждение открытого типа, где у нее будет доступ к внешнему миру и круглосуточная психологическая и медицинская помощь. Но тебе для длительного проживания такое место не подходило, и я решительно настаивал на том, что вас нужно разделить на определенном этапе – когда Дениз будет готова. Она до сих пор кормила тебя грудью. Неслыханно для пятилетнего ребенка. Джин показала Дениз, как кормить тебя из бутылочки, но твоя мать яростно воспротивилась. У нас ничего не получилось, ты кричала и рвала на себе волосы, и в какой-то момент мы вынуждены были прийти к радикальному решению. Я всегда буду о нем сожалеть, хотя и не до конца.
Сейчас я понимаю, это было слишком резко и, наверное, даже жестоко, но мы беспокоились о твоем будущем. Я был убежден, что в таком юном возрасте тебя еще можно полностью перевоспитать – и это оказалось правдой – и что у тебя есть шанс на нормальную жизнь. Вы с матерью находились в отделении четырнадцать месяцев, и за все это время нам ни разу не удалось разлучить тебя с Дениз. Это было очень тяжелое время, которое оставило глубокий отпечаток на всех, кто наблюдал за кем-то из вас.
Я видел тебя с твоей родной матерью почти каждый день. Она отказывалась говорить о Коноре Гири, но при этом упорно отрицала, что он когда-либо сексуально домогался тебя или что ты была свидетельницей насилия по отношению к ней. Во время изнасилований тебя запирали в ванной. Медицинский осмотр также подтвердил, что он никогда не применял к тебе сексуальное насилие, и это, вероятно, многое объясняет. Однако мы не можем быть уверены, что он не нанес тебе психологических травм, потому что твою мать он оставил и психологически, и эмоционально сломленной. Он удалял ей зубы в качестве наказания. Конор Гири был дантистом.
Твоя мать добровольно рассталась с жизнью в мае 1981 года, в первую же ночь, которую ты провела в отдельной комнате вместе с Джин. Мы совершали ошибки, но мы не хотели причинить вреда никому из вас. До самой моей смерти, которая уже очень скоро наступит, я буду чувствовать ответственность за смерть твоей матери. Было проведено короткое внутреннее расследование, и с меня сразу сняли обвинения в медицинской халатности, но я действительно ощущаю себя виноватым, Салли. Я должен был найти другой способ.
Мы с Джин обратились одновременно в Совет по усыновлению и в Министерство здравоохранения. Нам не повезло иметь собственных детей. Все согласились, что семья психиатра и квалифицированного терапевта, которая собирается в ближайшее время покинуть Дублин, – это лучший выбор. Мы чувствовали, что сможем обеспечить тебе безопасность и стабильность, и я надеюсь, нам это удалось и ты чувствовала себя рядом с нами спокойно. Потерять Джин так рано было трагедией, но мы неплохо справились – я и ты, – как думаешь?
Только из-за этого очень раннего опыта ты бываешь социально и эмоционально выключена. Твоя склонность воспринимать все буквально – отголосок долгих лет социальной изоляции в заточении. Это невероятное везение, что у тебя не осталось никаких воспоминаний о том времени, когда мы еще не привезли тебя домой. Я настойчиво рекомендую тебе не предпринимать никаких попыток воскресить эти воспоминания, потому что знаю – они лишь травмируют.
Итак, теперь ты знаешь. Для меня писать это письмо было очень тяжело. Не знаю, может, лучше бы тебе было никогда не узнать всех подробностей этой истории. Никто в Каррикшиди не знает твою полную биографию, даже Анджела. Джин рассказала своей семье, но взяла с них клятву держать все в строжайшем секрете. Когда в 1980-м тебя нашли, как ты понимаешь, в СМИ поднялся жуткий шум, и мы сделали все возможное, чтобы уберечь тебя от прессы.
Слава богу, мое имя в новостях не фигурировало. Полиция согласилась выпустить пресс-релиз и заявить, что тебя удочерила семья из Великобритании. Я перевез нас из Дублина сразу же, как только ты смогла покинуть отделение.
А теперь я наконец говорю тебе до свидания, моя милая, и оставляю тебе массу поводов для размышлений. Ты совершенно не обязана ничего предпринимать в связи с этой информацией. Но если тебе нужно с кем-то поговорить, покажи это письмо Анджеле. Она будет шокирована, но сможет оказать практическую и эмоциональную поддержку, если понадобится.
Я желаю тебе здоровья, счастья и спокойной жизни.
Твой любящий отец
Когда я наконец прекратила чтение, то заметила, что Анджела и тетя Кристин о чем-то перешептываются.
– У тебя есть какие-нибудь вопросы к нам?
У меня было столько вопросов, что я не знала, с чего начать.
– Можно мне немного виски, пожалуйста?
Тетя Кристин взглянула на Анджелу, и та кивнула.
– Думаю, нам всем не помешает виски.
– Это та травма, которую имел в виду отец, когда говорил про ПТСР.
– Салли, что ты думаешь насчет того, чтобы я осталась на ночь? Ты не будешь против? – уточнила тетя Кристин.
– Мне кажется, это хорошая идея, тебе нужно налаживать отношения с семьей, которая у тебя осталась, – сказала Анджела. – Кристин может переночевать в комнате твоего отца. Я пойду наверх и застелю постель.
Я совершила некоторые мысленные подсчеты.
– Если моей родной матери было девятнадцать, когда я родилась, что насчет ее отца и матери, моих дедушки и бабушки? Они живы? И есть ли у меня настоящие дядя или тетя? И как насчет других родственников?
Анджела посмотрела на тетю Кристин.
– Мне бы тоже хотелось знать ответы на эти вопросы. Я не могу поверить, что проработала вместе с Джин восемь лет, а она ни разу мне ничего об этом не рассказывала. Она говорила, что занималась детской психиатрией в рамках обучения на врача, но никогда – что была задействована в деле Дениз Нортон. Я знала, что Том был психиатром, но больше не практиковал. Я думала, он пишет научные работы и статьи в медицинские журналы. Время от времени Джин просила его побеседовать с пациентами, но только чтобы вызов остался зарегистрированным. – Анджела вздохнула, прежде чем продолжить. – Салли, я ничего об этом не знала, пока не прочла письма в тот день… когда приехала полиция. Мне пришлось их отксерить и отдать им. В свое время дело Дениз Нортон гремело на всю страну, но твою личность держали в секрете. Полиция прочла письма твоего отца, и у них есть копии всех его документов, так что кто-то, видимо, слил информацию, что ты – Мэри Нортон. Вот почему пресса и фотографы объявились на похоронах, и вот как у них оказались твой адрес и телефон. Кристин сказала мне, что они тебе писали.
– В газетах появились твои фотографии, Салли, на похоронах. Поэтому мы за тебя так волновались, – объяснила тетя Кристин. – Я всегда знала правду. Но Джин и Том так отчаянно боролись за твою тайну! Джин хотела рассказать все, как только тебе исполнится восемнадцать, но Том… он не соглашался. И вскоре после этого она умерла.
– Вы не ответили на мой вопрос по поводу других родственников. – Я взглянула на тетю Кристин, отхлебнув виски, и она залпом опрокинула свой стакан.
– Родители Дениз отчаянно желали воссоединиться с ней. Но, как мне рассказывала Джин, встреча произошла не очень хорошо. Когда твои настоящие дедушка и бабушка, Сэм и Жаклин Нортон, впервые снова увиделись с Дениз, она напала на них с кулаками, особенно на отца. Ярость, накопленная за четырнадцать лет, выплеснулась в форме ненависти к людям, которые любили ее больше всего. Есть еще кое-что, и это может тебя расстроить. Они были полностью уверены, что заберут Дениз домой после ее лечения, но они не допускали даже мысли взять тебя. Ты была его ребенком. Ты должна попытаться посмотреть на это их глазами. Если б они привели тебя в свой дом, они привели бы и частичку Конора Гири.
Я вспомнила злое письмо, где меня называли дьявольским отродьем.
– После смерти Дениз в психиатрическом отделении они были уже сломленными людьми. Они переехали во Францию.
– Они никогда не выходили на связь, чтобы выяснить, что стало со мной? Тетя Кристин?
– Полагаю, они много раз об этом задумывались, но, боюсь, ты могла быть лишь печальным напоминанием о дочери, которую они потеряли. Салли, ты абсолютно уверена, что узнаешь этого медведя, он совершенно точно твой?
– Он мой, – заявила я, еще крепче прижав его к себе.
Они продолжали менять темы, перескакивая с одного на другое. Я налила себе еще виски. Тетя Кристин тоже. Она предложила и Анджеле, но та покачала головой.
– Дорогая, – начала тетя Кристин мягким голосом, – твой родной отец сбежал за несколько дней до того, как тебя с Дениз обнаружили. Он опустошил свой банковский счет и бросил машину на Восточной пристани в Дун-Лэаре. Он мог утопиться, но тела не нашли. Похоже, он сел на паром до Холихеда. Конор точно покинул страну. У него не было паспорта – в те времена, чтобы попасть в Великобританию, он не требовался, – но у него имелись деньги. Зачем ему снимать все деньги со счета, если он планировал покончить с собой? Никто не знает, куда он отправился. Его так и не поймали.
– Я думаю, это он послал тебе медведя, – выдохнула Анджела.
Мои руки машинально потянулись к волосам, но потом снова схватили Тоби. Я не могла его отпустить.