Лион Измайлов
Моя лучшая книга
Канадец в колхозе
Когда канадский фермер Сэм Воткинс приехал в Советский Союз, кто-то сказал ему, что здесь успехам в сельском хозяйстве мешают всего лишь четыре объективные причины. Этими причинами оказались: осень, зима, лето и весна. Канадец вежливо посмеялся, думая, что это шутка, но когда он приехал в колхоз, то понял, что в этой шутке есть доля правды.
На площади возле правления стояло много народу. По всей видимости, они ждали приезда дорогого гостя и готовились к встрече основательно. Некоторых уже держали под руки.
Фермер до этого изучал русский язык, знал его не очень хорошо, но все же понял, что многие из собравшихся вспоминали его родную маму, а некоторые еще и бабушку. Мужики клялись, что лично знали родственников фермера по женской линии, хотя предки его приехали в Канаду не из России.
Затем все пошли в правление, и там началось общее собрание. На сцену вышел человек в пальто и стал говорить о сокращении ракет средней и ближней дальности. Этот человек был из райисполкома, и фермер понял, что они там, в исполкоме, производят ракеты, а теперь в связи с приездом фермера хотят прекратить этим заниматься.
Потом на трибуну вышла женщина, которую фермер никогда раньше не видел, и стала кричать, что, хотя фермер из Америки, он тоже человек, ударник капиталистического труда, но, если американцы не уберут свои руки от Никарагуа, она лично сделает фермеру козью морду. Фермер не понял, зачем ему лицо козла, но почувствовал, что Никарагуа надо оставить в покое.
На следующее утро Сэм Воткинс пошел в правление. В комнате сидели шестеро мужчин и что-то мерили линейкой на карте района, потом что-то считали на калькуляторе, потом проверяли на счетах, потом снова мерили. Они были очень увлечены своим делом, но все же один из них объяснил, что в деревне запретили продавать водку и они теперь рассчитывают, куда ближе за ней ездить.
Затем Сэма повезли на ферму крупного рогатого скота. Так у нас называют обычных деревенских коров. Когда фермер и сопровождающие его лица подошли к ферме, стало ясно, что через ворота они внутрь не попадут, потому что ворота лежали перед фермой вместе с забором.
Навстречу им не то бежал, не то плыл человек в резиновых сапогах, сатиновых джинсах, телогрейке и галстуке на голое тело. Фермер подумал, что галстук в его костюме предмет лишний, но, когда человек высморкался в этот галстук, стало ясно, что галстук ему просто необходим. Это был зоотехник Коля. Он сказал: «Все путем», – и этим самым одному ему известным путем провел всех на ферму.
Скот был действительно рогатым, но совсем не крупным.
Фермер спросил:
– А где же крупный?
Коля ответил:
– Был, да весь вышел.
Фермер не понял идиомы и спросил, куда вышел скот и когда вернется. Но Коля не объяснил. Видно, сам не знал.
Тогда фермер спросил:
– А почему коровы лежат?
Коля быстро нашелся и ответил:
– А это порода такая, всегда после обеда лежат.
Фермер спросил:
– А когда был обед?
Коля почесал в затылке и ответил, что последний раз обед был осенью.
Фермер спросил:
– А не пробовали кормить чаще?
– Пробовали, – сказал Коля, – но тогда самим жрать нечего.
После этого фермер потребовал, чтобы собрали животноводов. Пришла одна пожилая женщина в платке.
Фермер спросил:
– А где остальные?
Женщина сказала, что остальные в составе городского десанта. Фермер насторожился. Он, конечно, и раньше слышал о советской военной угрозе, поэтому поинтересовался, на какие объекты будет сброшен десант.
– На колбасу, – ответила женщина.
На следующий день фермер с главным инженером пошли проверять трактор и механизмы. Половина из них не работала, потому что не было запчастей.
Фермер спросил механика:
– Где можно взять запчасти?
– Где-где? – сказал механик и дальше объяснил «где» буквально одним словом, но переводчик переводил это слово почему-то очень долго, а в конце сказал, что по этому адресу найти запчасти совершенно невозможно.
Фермер сказал, что надо начинать сев, иначе не успеть. На что механик почему-то посоветовал ему пройтись пешком и посмотреть, как растет на полях русская огородная культура – хрен.
Загадочная русская душа. Сэм Воткинс не понимал ничего. Он не понимал, почему эти люди все время друг друга куда-то и зачем-то посылают. Но никто никуда и ни за чем не идет. Он не понимал, почему вдруг в самую жару во всех избах сразу начинают дымить трубы, а агроном говорит: «Все, завтра все будут в лежку».
Он не понимал выражения: «взять то, что плохо лежит». Стоило что-нибудь положить, как кто-то решал, что лежит плохо, и брал домой, чтобы лежало хорошо.
Еще он не понимал, почему колхозники столько пьют. Ему объяснили, что пьют здесь всего лишь по двум причинам: с горя или на радостях. Он наблюдал одного человека, который на радостях выпил столько, что ему стало плохо, тогда он с горя выпил еще больше.
Однажды Сэм шел по улице и увидел, как один человек копал ямки, а другой шел за ним следом и эти ямки закапывал. Сэм удивился и спросил:
– Почему первый копает, а второй закапывает?
Ему ответили, что копает действительно первый, а закапывает третий, а не второй. Второй должен был сажать деревья, но не вышел на работу.
И этого Сэм Воткинс тоже понять не мог. Зато он понял, что это великий народ.
– Если вы, – сказал он, уезжая, – в этих невероятных условиях, которые сами же себе и создаете, все-таки собираете урожай, который, правда, потом негде хранить, и при этом сыты и здоровы, значит, ваш народ непобедим. И это мы у вас должны учиться!
Объезд по кривой
Председатель сельсовета колхоза имени 8 Марта Ступкин положил трубку и сказал председателю колхоза Будашкину:
– Ну что ты будешь делать, что ни день, то нелегкая.
– Что еще? – равнодушно спросил Будашкин.
– Американцы к нам приезжают.
– Ну и что? – сказал Будашкин. – Есть что показать. Работаем не хуже других.
– Это верно, – сказал Ступкин, – да по сегодняшнему дню мало. Сейчас, вишь, время гласности, долой, так сказать, лакировку действительности. Надо вскрывать теневые стороны жизни.
– Вскроем, – сказал Будашкин. – И на солнце есть пятна. Самсониху недавно поймали: самогон гнала. Сенькин прогулял неделю.
– Эх, друг мой Будашкин, мелко ты мыслишь. Тут ведь не какие-нибудь итальянцы приезжают, которым макароны на уши навешать можно. Американцы! У них там наркомания, гангстеры, СПИД, а мы все по мелочам – самогонщики да прогульщики.
– Да где ж мы этих гангстеров возьмем?
Правда, у нас вон в прошлом месяце Колька Дерябов коромыслом инженеру голову пробил.
– Ну и что?
– Может, за гангстера сойдет?
– Нуты, Будашкин, даешь, – усмехнулся Ступкин. – Начальство требует показать недостатки на уровне мировых стандартов. Время сейчас, Будашкин, такое – критиковать надо все по-черному.
– Ну вот Степанькина на прошлой неделе баклажанной икры съела две банки, отравилась вдрызг, так фельдшер ей на три литра клистир поставил. Она так орала, что в соседних домах люди спать не могли.
Ступкин уставился на Будашкина:
– Ты хоть понимаешь, что ты несешь? Какой клистир, какая икра? Это что ж, нам идти вперед мешает?
– Ну не спали же люди всю ночь. Работать на другой день не могли.
– Да ты рехнулся, что ли? Ты почитай газеты, что в стране творится! В Сочи, в Туапсе проститутки гуляют. В Москве в обществе «Память» антисемиты завелись, молодежь на голову целлофановые мешки надевает, дезинсекталем для кайфа дышит, а ты – клистир. Ты что, газет, что ли, не читаешь?
– Я вкалываю, – сказал Будашкин, – мне разлагаться некогда.
– Ты это брось, – сказал Ступкин, – мы с тобой одно общее дело делаем. Все самокритикой занялись. Неужели мы с тобой в хвосте плестись будем? Давай готовься, газеты почитай и собирай общее собрание.
Вечером в правлении колхоза собрали общее собрание.
– Товарищи, – сказал Будашкин, – завтра к нам приезжает американская делегация. Вы, конечно, знаете, народ грамотный, у нас сейчас линия взята на вскрытие недостатков. Сейчас в печати правильно пишут про всех, кто мешает нам жить, – это, значит, бюрократы, пьяницы, хулиганы. Кое-где нет-нет да еще встречаются наркоманы.
– Это где же они встречаются? – спросил конюх Митрич. – Чтой-то я их давно не встречал?
– Кого? – спросил Ступкин. – Кого ты не встречал?
– Ну, этих, наркоманов. У нас вроде наркоманы до войны были, а уж после войны министры повелись.
– Вот чучело, – сказал Ступкин. – Не наркоманы, а наркоманы. Это люди, которые курят марихуану. Понял?
– А-а-а, – почесал в затылке Митрич, – марихуану – это тогда конечно.
– Есть еще в зале кто, которые не знают, кто такие наркоманы? – спросил Ступкин, пристально вглядываясь в зал.
Все молчали. По всей видимости, знали или, во всяком случае, догадывались.
Ступкин все равно объяснил:
– Марихуану делают из конопли.
Народ зашумел облегченно. Коноплю знали. Эвон на пустыре травка растет.
– Вот из этой конопли и делают такое зелье, которое дурманит почище водки, ясно?
– Эхма! – сказал слесарь Артемкин. – Кабы раньше-то знать!
– А как зелье-то делать? – спросили из зала.
– Это кто спросил? – стал всматриваться в зал Ступкин. – Я тебе сделаю зелье!
– Значит, продолжаю, – сказал Будашкин, – наркоманы есть, значит, антисемиты.
– А это что ж за пугала такие? – спросила доярка Свиридова.
– Антисемиты, – сказал Ступкин, – это такие шовинисты, которые не любят семитов.
– А это кто ж такие? – спросила Свиридова.
Народ ее поддержал. Всем было интересно, кто это такие.
– Это нация такая, – сказал Ступкин, – маленькая, но шустрая. Помните, в прошлую осень к нам из института приехали инженеры картошку копать? Рабинович у них был, помните? Так вот этот еврей и есть семит.
– Хороший мужик, – сказала Семеновна, – моего оболтуса по арифметике на четверку натянул, а у него сплошные двойки были.
– А я что говорю? Люди как люди. А эти антисемиты их не любят. Одни негров не любят, другие семитов.
– Так это что ж, – закричал конюх Митрич, – вот эти антисемиты к нам из Америки и приезжают, что ли, наших семитов бить?! Дождутся, мы к ним попадем – всех ихних семитов перебьем!
– Ну вот что, – сказал Ступкин, – хватит дебатов. Дело такое, приезжает к нам американская делегация фермеров. Приличные, можно сказать, люди, то есть классовые враги. Одним словом, представители рабочего класса трудовой Америки, другими словами, агрессоры. Поступило указание показать им наши недостатки во всей ихней красе. Значит, я так понимаю, чтобы были у нас и наркоманы, и проститутки, которых называют почему-то путанками, и антисемиты – в общем, чтобы был процент морального разложения. В небольшом, конечно, количестве. Какие будут предложения?
Зал долго молчал. Потом поднялась почтальонша Нюра и сказала:
– Я, может, чего не поняла, но вот эти путанки – это что ж, которые с разными мужчинами за деньги или так?
– Как это – так? – спросил Ступкин.
– Ну, так, – зарделась Нюра, – ну, с разными, и все за так.
– С нашими – за так, с иностранцами – за деньги, – сказал Ступкин. – Прессу читать надо.
Тут вскочила Мария Дмитриевна, завмаг, и закричала:
– Что же это такое?! Мы тоже молодыми были, но чтоб за деньги – никогда в жизни! Это же разврат получается! И кто же призывает нас к разврату – сам председатель!
– Вот что, граждане, – сказал Ступкин, – никто вас к разврату не призывает. Речь идет о том, чтобы показать американцам, что у нас есть то, чего у нас на самом деле нет.
– Ну давайте, – предложил кто-то, – покажем им, как крыша на скотном дворе прохудилась.
– Залатали уже, – сказал председатель.
– Ну самогонщицу покажем.
– Ее уже в район увезли.
– Ну хорошо, – предложил кто-то, – давайте Васька Ежов напьется и обматерит их так, что они всю жизнь вспоминать будут.
– Товарищи, – сказал Ступкин, – ну что это за распад?! «Крыша протекла», «пьяный обматерит». Это же прямо по-нищенски, когда в мире СПИД, мы с вами будем ерундой заниматься.
– Эвон, – задумались мужики, – ты что предлагаешь-то?
– Я предлагаю, – сказал Ступкин, – назначить на завтра, на один день, кто у нас будет антисемитом, кто проституткой, кто наркоманом, кто голубым.
– Кем-кем? – спросили с первой лавки. – Белых помним, а голубые – это кто?
– Голубые – это когда мужик встречается с мужиком.
– И тоже за деньги? – спросил слесарь Артемкин.
– За еду! Как получится, – сказал Ступкин. – Вот через них и получается этот СПИД.
– Это кто же из них спит? – закричал кто-то.
– СПИД – это болезнь, которой болеют в Америке из-за этих голубых, чтоб им всем пусто было. Одним словом, давайте предложения. Кто сам добровольно на завтра пойдет в путанки?
Желающих не было.
– Давай ты, Глаша, – сказал Ступкин секретарю комсомольской организации. – Ты у нас человек проверенный.
– Ни за что! – Глаша пошла пятнами. – Мне замуж выходить, а я в путанки пойду.
– А валюту дадите? – спросила вдруг продавщица сельпо.
– Два отгула дам, – сказал председатель.
– Годится, – сказала продавщица. – Но только на один день. Послезавтра – никто не подходи!
В антисемиты выбрали самого скандального и злющего человека в деревне – счетовода Микиткина.
Наркоманами согласились за две машины навоза стать Свеколкин и Базаров.
Голубым долго никто становиться не соглашался. Нашли одного командированного, которого до этого не отпускали домой, пока он не наладит сепаратор. Вместо сепаратора он обещал отработать один день голубым. Ну и по мелочам уговорили кое-кого.
На другой день делегация американских фермеров прибыла в колхоз имени 8 Марта. Фермеры были загорелые, крепкие, некоторые с женами. Встретили их хлебом-солью. Долго водили по полям, показывали сад, ферму, комбайны. Днем угощали обедом, а уже во второй половине дня повели по злачным местам.
Первым злачным местом была изба счетовода Микиткина. Семен Макарович сидел на лавке под кумачовым лозунгом, где черной краской было выведено: «Бей жидов – спасай Россию!» Переводчик перевел лозунг фермерам. Они насторожились и стали задавать вопросы.
– За что же вы их так не любите? – спросил один из фермеров.
– А как же их любить, – отвечал счетовод, – ведь они же все как один – семиты. Вот, к примеру, первый из них семит Егоров Ерофей Кузьмич или этот – яблоки на базар вез. «Возьми, – говорю, – моих полпуда». Где там! Жадные, одно слово – жады! Весь колхоз как один – семиты! Только в прошлую осень один приличный человек был, да и тот Рабинович.
Американцы вышли несколько озадаченные. Следующей была изба продавщицы нашей, Клавдии Ивановны. Председатель, входя, сказал:
– Вот, познакомьтесь, это наша передовая проститутка, так сказать, валютная путанка.
А путанка Клавдия Ивановна, пятипудовая женщина, сидела у самовара, распаренная, в тренировочных штанах, грудь колесом, размалеванная и в бигуди.
Председатель Будашкин сказал:
– Работает уже в счет будущей пятилетки. Производительность нашей путанки неуклонно растет.
Клавдия Ивановна томно посмотрела на фермеров, вытерла пот со лба и сказала:
– Желающие есть?
Желающих не оказалось. Один из фермеров спросил:
– А какие у вас условия работы?
– Оплата у нас, проституток, сдельная, – отвечала Клавдия Ивановна. – Сколько заработаешь, столько и получишь. Клиент всегда прав. Бывает, правда, машина подъедет, а грузчиков нет, сама, как проститутка, мешки на себе таскаешь. Подсобник запил, товаров с базы не дождешься. Всему начальству давать приходится на лапу. Ой, батюшки, трудно нам, колхозным путанкам, ой трудно!
Американцы уходили довольные. А один фермер, маленький такой, даже норовил остаться, объясняя, что он желающий. Но Клавдия Ивановна, пользуясь тем, что вся делегация ушла, поднесла к носу фермера свой кулачище величиной с его голову, и фермера как ветром сдуло.
В следующей избе разместился целый вертеп: в сенях Федька Базаров курил кальян, сидя по-турецки, в валенках и телогрейке, в комнате передовик Костя Свеколкин, нанюхавшись вместо героина сахарной пудры, орал не своим голосом, что видит светлое будущее, а в углу Костя Баранов с оглоблей в руках предложил американцам «рашн балдеж», а Ступкин пояснил:
– Тем, кто хочет побалдеть, Костя сильно бьет оглоблей по балде, и клиент балдеет до тех пор, пока не вынесет свою балду из реанимации.
Голубой, которому не нашли пары, грустно сидел в углу и, обливаясь слезами, демонстрировал свой любимый сепаратор. Американцы радовались как дети. Они долго хлопали по плечу председателя и говорили, что у себя в Америке они такого разврата никогда в жизни не встречали. Когда американцы уехали, председатель Будашкин сказал:
– Хотели по мясу обогнать, обогнали по разврату.
– Ничего, – сказал Ступкин, – мы их раньше по вранью обгоняли, а теперь по правде уделали.
Председатель Будашкин грустно посмотрел на Ступкина и сказал:
– Дурью маемся, а надо бы делом заниматься.
Сложный случай
– Доктор, болит голова. Температура небольшая, но противная. И ломит в суставах перед непогодой.
– Спите нормально?
– Не очень.
– А бывает так, что кофе выпьете и заснуть не можете?
– Да, точно бывает.
– Особенно от бразильского кофе?
– Да от любого.
– Нет, не скажите, бразильский самый лучший. Я лично пью бразильский, когда достаю. Сейчас трудно с бразильским, а другой я не пью.
– Доктор, температура небольшая, но противная.
– А позавчера в магазине за чаем стояла. Индийский давали. Передо мной кончился, а я другой вообще не пью. Только индийский. Но где его теперь взять, ума не приложу!
– Доктор, и суставы ломит. Если перед плохой погодой. Отчего это?
– Это от погоды. Если погода меняется, у вас суставы ломит, верно?
– Точно.
– Это от погоды. Это бывает. Погода меняется, суставы болят. Это от погоды.
– И температура небольшая, но противная. От нее чувствую себя плохо.
– Крабы пропали. Раньше один больной доставал. Потом сам пропал. Либо вылечился, либо перешел к другому врачу. Нет, он вылечиться не должен был так быстро. Он секцией в продуктовом заведовал, такие болеют подолгу, если попадут к хорошему врачу. Значит, перешел к другому. Или переехал. Но только не вылечился.
– И болит, доктор, голова.
– А не подташнивает?
– Тошнит.
– А отчего?
– Даже не знаю.
– От икры?
– Нет, от икры не тошнит, это я точно знаю.
– Вот и меня тоже. От икры не тошнит, особенно от черной не тошнит. От красной тоже не тошнит, но уже не так сильно. Воту меня один больной был…
– А что у него было?
– Он икру доставал.
– Я говорю, у него что было-то?
– Так я вам говорю: икра у него была. Он мне ее доставал. Потом перестал. И все. Пропал.
– Уехал?
– Да, насовсем.
– За границу?
– Еще дальше.
– Это куда же дальше?
– Туда, где нет ни икры, ни крабов.
И где бюллетени не нужны.
– Мне бюллетень не нужен. Мне главное – чувствовать себя хорошо.
– Как же чувствовать себя хорошо? Голова болит, температура противная, суставы ломит…
– Доктор, а это вылечивается?
– Ну, конечно, а кем вы работаете?
– Инженером.
– А-а-а. У инженеров это все плохо лечится. Тем более все это без крабов, без игры, без кофе и чая.
– Да я могу безо всего этого обойтись.
– Вы-то можете, а другие никак.
– Но меня другие не интересуют. Ведь болит-то у меня. И здесь болит, и здесь…
– У вас, видно, и с головой не все в порядке.
– Вы так думаете, доктор?
– Убеждена. Надо голову проверить, и в первую очередь. К невропатологу вам надо, дорогой, к невропатологу. А как только головку наладите, так сразу ко мне. И все тут же пройдет.
– Ладно, доктор, я пойду. Значит, все, что у меня в портфеле, – икру, крабов, кофе, – все это к невропатологу нести? Счастливо, доктор.
Инициатива масс
Секретарь парткома НИИ машиностроения зашел в кабинет директора и сказал:
– Иваныч, отстаем мы от народа.
Семен Иваныч от испуга стал таращить глаза так, будто хотел увидеть тот самый народ, от которого отставал.
– Так ведь же повесили в цехах лозунги: «Даешь гласность!», «Берешь демократию!».
– Мало, – сказал Селезнев.
– Вахтеру выговор объявили за отсутствие самокритики.
– За что, за что?
– Ну, в его дежурство, пока он спал, из столовой два мешка сахара вынесли, с него кепку сняли и штаны.
– Ерунда это все. Демократия – это инициатива масс. Посмотри, на соседнем заводе люди сами директора выбрали.
У Семена Иваныча глаза снова полезли на лоб.
– Ты что же, от меня избавиться хочешь?
– Я хочу, чтобы люди пар выпустили, кипят люди-то. Вон позавчера скандал устроили, кричали, почему столовая в обед не работает, – обнаглели вконец. Короче, – сказал Селезнев, – надо нам кого-нибудь из завотделами переизбрать. Ну, к примеру, Ивана Сергеевича Загоруйко.
– Да ты что, – возмутился директор, – он же приличный человек, не пьет, знания, опыт…
– Вот и хорошо, – сказал Селезнев. – Головой работать надо, а не другим местом. Пораскинешь мозгами, поговори с Загоруйко, потом позвони в отдел, намекни: мол, молодым дорогу, пора развивать инициативу масс.
Директор набрал номер отдела. К телефону подошел Поляков, инженер довольно склочный. «Как раз то, что надо», – подумал директор и стал намекать со свойственной ему изобретательностью:
– Слышь, Поляков, ты завотделом хочешь стать?
– Ну, – сказал Поляков.
– Баранки гну, – остроумно ответил директор. – Это тебе не при старом прижиме. Сейчас народ сам тебя выбрать должен. Бери народ и дуй к секретарю парткома. Так, мол, и так, хотим выбрать нового завотделом.
Через десять минут в кабинет секретаря парткома ворвались пятеро под предводительством Полякова. Это были Тимофеев Сергей Васильевич, человек скромный, неразговорчивый. Тамара Степановна, женщина полная и болтливая, Аркашка, так его все называют – Аркашка, есть такие люди, им уже под пятьдесят, а они все Аркашка да Аркашка, Галька Зеленова – наша отечественная секс-бомба. Вот уже сколько лет не может найти себе бомбоубежище, и Поляков.
Вот он, Поляков, и начал:
– Всюду люди перестраиваются, начальников себе выбирают, а мы что, космополиты, что ли, какие?
Секретарь парткома Селезнев говорит:
– Вот они, первые ростки нашей демократии. Давайте собирать собрание.
На следующий день собрались. Директор пришел, председатель месткома.
Селезнев говорит:
– Мы собрались сегодня здесь по просьбе трудящихся. Иван Сергеевич Загоруйко, который успешно руководил отделом, оказался неперспективным работником. Как считаешь, Иван Сергеевич?
Загоруйко говорит:
– Я давно уже за собой стал замечать, что я неперспективный. Чувствовал, что надо меня переизбрать, а сказать стеснялся.
– Вот, – сказал Селезнев, – Иван Сергеевич это вовремя понял, с первого раза. Два раза объяснять не пришлось. Так что давайте выбирать. Какие будут предложения?
Тимофеев тихо так, скромно встает и говорит:
– Я предлагаю Тимофеева. У него опыт, связи, трезвый взгляд на дело.
Народ заволновался. Все думали, что он Полякова выдвинет. А тут он сам выдвинулся.
Тогда Мария Степановна говорит:
– А я чем хуже? Я себя тоже предлагаю. У меня тоже связи. Два раза замужем была.
Галька Зеленова вскочила, кричит:
– Как вам не стыдно? Это нескромно. Я тоже в начальники хочу. Я молодая, активная.
Аркашка говорит:
– А я что, рыжий, что ли?
Поляков, который всю эту кашу заварил, кричит:
– Товарищи, что же это такое?! Что же вы все без очереди лезете? Каждый себя предлагает, а меня кто же предложит? Я должен быть начальником. У меня и поддержка сверху.
Он посмотрел на директора, но тот сделал вид, что в первый раз его видит.
Селезнев говорит:
– Молодцы, дружно взялись за дело. Смелее, товарищи, резче. Давайте обсуждать кандидатуры. Кто предложил Тимофеева?
Сергей Васильевич говорит:
– Я предложил Тимофеева. Он человек непьющий, негулящий. Знания его вам известны. Да чего там, вы меня все знаете.
Тамара Степановна говорит:
– Знаем, знаем, снега зимой не допросишься.
Галька Зеленова говорит:
– А позавчера в лифте ехали. Народу много было. Он ко мне прижался так, будто холостой. Я ему на пятом этаже говорю: «Сергей Васильевич, что же вы ко мне прижались-то так, ведь мы с вами в лифте уже одни остались», а он мне говорит: «Ой, извините, я вас не заметил».
Поляков говорит:
– А чего его в начальники выбирать, его, того и гляди, ногами вперед понесут, а туда же – в начальники.
В общем, четверо проголосовали против одного.
Мария Степановна встает и говорит:
– Голубчики вы мои, всем за свой счет давать буду, отпуск всем летом дам, тебе, Аркаша, безвозмездную ссуду выбью, вам, товарищ Поляков, квартиру будем хлопотать.
Сергей Васильевич говорит:
– А мне чего?
– А вас в начальники выберем, но в следующий раз.
Сергей Васильевич говорит:
– И вас в следующий раз. А сейчас я против. Она два часа по телефону треплется, в обед по магазинам бегает, а потом ест два часа и чавкает, как устрица.
Мария Степановна покраснела и говорит:
– А устрица, между прочим, не чавкает.
Сергей Васильевич говорит:
– Вот видите, даже устрицы не чавкают, а вы чавкаете.
Галька Зеленова говорит:
– Да, Мария Степановна, вы столько едите, что у вас вся кровь к желудку приливает, голове ничего не остается, поэтому вы ничего не соображаете.
Четверо проголосовали против, одна воздержалась.
Аркашка стал говорить:
– Ребята, вы меня знаете, за отдел буду глотку драть. В обиду вас не дам.
– Ты сначала мне десятку отдай, – сказал Сергей Васильевич.
– Да возьмите вы свою десятку, – говорит Аркашка и сует Сергею Васильевичу в руку трешку.
Пока тот бумажку рассматривал, Галька Зеленова опять вскочила:
– А что ты мне говорил?
– А что? – побледнел Аркашка.
– Жить, – говорит, – без тебя не могу. Потом пожил и говорит: «Жить с тобой не могу». Так можешь или не можешь? Скажи при всех.
Аркашка говорит:
– Да что же это такое? Я с женой еле-еле живу, а тут еще одна пристает.
Мария Степановна опомнилась и говорит:
– Аркаша, как же вы можете быть начальником отдела, если вы постоянно портите в комнате воздух… Своим гнусным одеколоном по шестьдесят копеек литр. Я вас все спросить хотела: вы им брызгаетесь или внутрь употребляете?
Судьба Аркашки была решена. Видно, он настолько сам себе стал противен, что все пятеро проголосовали против.
– Вот это активность масс, – сказал, потирая руки, секретарь парткома. – Смелее, товарищи, жестче. Всю правду в глаза. Это по-нашему, по-советски.
Тут Гальки Зеленовой очередь подошла. Она говорит:
– Товарищи, сегодня, когда весь наш советский народ в едином порыве сплотился для великих свершений, я, как и весь наш народ…
Сергей Васильевич говорит:
– Какой «наш народ», если у нее по первому мужу фамилия Цукерман?
Галька так и села с открытым ртом.
Мария Степановна говорит:
– Да уж, Галочка, какой уж тут народ, если вы, извиняюсь, с Аркашкой жили. А чтобы с Аркашкой жить, это вообще надо веру в коммунизм потерять.
Аркашка вскочил:
– Какое вы имеете право оскорблять светлое будущее всего человечества! Я здесь вообще ни при чем. Это она со мной жила, а я об этом понятия не имею. Я женатый человек.
Короче, против Гальки проголосовали.
Полякова очередь настала. Все приготовились. Поляков встает ни жив ни мертв.
– Я, – говорит, – свою кандидатуру снимаю. Лучше жить рядовым, чем облитым грязью.
Все говорят:
– Нет уж, извините, всем так всем.
Сергей Васильевич говорит:
– Стукач вы, вот вы кто.
Поляков говорит:
– Почему стукач?
– А потому что, когда вы после обеда спите, все время головой об стол стучите.
Секретарь парткома говорит:
– Ну что ж, я считаю, что выборы проходят в поистине демократической атмосфере. Активность масс достигла предела. И поскольку других кандидатур нет, я предлагаю на пост начальника отдела Ивана Сергеевича Загоруйко. А что, он человек надежный: с Галькой Зеленовой не жил, ест мало, головой не стучит. Думаю, с отделом справится. Одним словом, кто за то, чтобы начальником был он?
Все подняли руки. На том собрание и кончилось. Уходя, Селезнев сказал директору:
– Вот так надо с народом работать.
А на другой день в газете появилась заметка, в которой сообщалось, что в институте в обстановке принципиального обсуждения и инициативы масс единогласно был выбран новый завотделом Иван Сергеевич Загоруйко.
