Лина Серебрякова
Избегнув чар Сократа…
– Вроде бы так.
– А из темных пятен на его поверхности кое-кто да и выглядывает, да и подсчитывает: сколько планет светит отраженным светом? Этот выглядывающий – "Я", да?
В-нс рассмеялся.
– Нет, "Я" – нечто иное.
Но даже и после столь мгновенного и путаного общения в душе "открылась бездна, звезд полна", – столь велико было излучение его духовной силы. Кто же он?!
В этот вечер говорили о полетах существ из далеких Цивилизаций, о равноправии всех представителей на Земле. Аннета слушала, напрягалась и вдруг мелкими рывочками, просветами, струйками поняла, что же произошло с нею самою.
Оказалось, что жизнь ее, свободная, неровная, свойственная лишь ей одной, как цвет глаз или биение сердца, была захвачена огромной энергетической массой В-нса, раз в триста превышающей ее собственную. Очарованная его неизъяснимыми беседами, Аннета постепенно превратилась в дурной спутник, виток за витком, в огне сопротивления теряющий и теряющий высоту. Еще немного, и она упала бы на его "землю", потеряла себя, превратилась бы в шнурки, в пряжки на его ботинках, в пыль и прах под его подошвами.
Избегнув чар Сократа… Не удалось избегнуть. Психическая сверх-звезда в недопустимом приближении, светящаяся, будто Крабовидная туманность, от которой, словно от линзы, скрещивало глаза, притянула и обожгла ее. И что? Писать, подобно Платону, девять тетралогий «Диалогов?», возвеличивать Учителя?
Да и не скоро спохватилась сама Аннета, но лишь когда последние страховочные механизмы сработали на высоте в два с половиной условных витка, больно ударив в душу и чуть не помутив разум. С этого места труден, но еще возможен, едва-едва, но вероятен старт на безопасный, допустим, девятый уровень, и далее на двенадцатый, за пределы притяжения В-нса, чтобы вновь обрести ощущение себя.
Насущной задачей стало набрать необходимую "космическую" скорость, спасти себя, стать свободной.
И в этом неожиданно для нее самой помогла Тина! Она, главный редактор Издательского треста, пришла к отрицанию В-нса с ясным пониманием его космической глубины и необъятности и, одновременно, с яростной кипящей злобой. Ее мироощущение влекло ее "за-бытие", к той границе, о которой писал Лев Шестов, и которую с риском испытывают современные юнцы, погружая товарища в клиническую смерть и через полминуты прижигая его ухо зажженной сигаретой. То, о чем рассказывают эти смельчаки, впечатляет, но "жить" там нельзя! Разоблачающие споры с Тиной и ее подругой, "почтальонкой", время от времени наведывавшейся в зал, отчетливое сопротивление обеим сторонам и вывели Аннету на стартовую скорость. Ею оказалось отвращение – пламенное, непереступимое отвращение. К В-нсу, к курсам, к залу, даже к освещенным окнам школы, особенно к обходу второго угла. Огромное, как Вселенная, от-вращ-е-ни-е! Воистину, все зиждительно для развития, как и боль, как и любое земное проявление.
– Что происходит в зале? – напрягалась она, стоя в сторонке, уже не садясь, и работала, работала. – Что происходит, когда что-то происходит? Ищу то, не знаю что.
И лишь дома, под головную боль, находила первые проблески движения. Работа не пропадает. Вперед, только вперед. Понемногу, едва-едва, обозначилась перевязочка, словно разделяя одну живую клетку на две. В-нс и она, Аннета. Становилось легче, веревка слабела. Покалывающий жгучий энергетический плазмоид плавно отделялся от ее существа. Аннета поднялась до шестого витка.
…В комнате было тихо и красиво. Ребенка увели в бассейн, можно было работать при дневной свете. Солнце веселило тонкие занавески, рисовало их узоры на белой стене.
…"Мысль о нем – блаженство, его сидение на своем месте – словно присутствие Божества, звук его голоса как несказанные волны упоения", –Аннета работала уже четыре часа. Дали и высоты, пространства и полеты, взрывы и легчайшие дуновения… а В-нс все открывал двери новых, все более тонких, едва уловимых на-слаж-дений. Вот увиделся только луч, блик, след блика, еще, еще… и голубизна. Всё, оргазмы отработаны. А В-нс? Нет. Значит, не в Эросе дело, вернее, не в нем одном, он лишь присадка… к чему? К высшим проблемам? Каким? Вопросы, вопросы.
– О, В-нс, В-нс, отпустите меня!
Зато – восьмой виток!
И тут наступило лето. Каникулы в школах, перерыв в занятиях до сентября.
Ах, лето красное!
В далеких волоколамских лесах жила-была дедушкина бабушка, пра-прабабушка Проши. Вот где они гостили все лето! Жил здесь и его троюродный брат Сеня. О, Сеня! С таким братаном нигде не пропадешь! Вот как повезло ему, Проше!
Так ликовал на крылечке мальчик, сияя счастьем и покачивая головой с ладошками на щеках.
– Весь в мать, – говорили старухи.
– А рост, а стать? – вступала прапрабабушка.
– В отца, в отца. Погоди, вымахает, еще и повыше будет.
Аннету она приняла, и, по просьбе молодой даже пела ей былины, которые «поняла» еще у своего прапрадеда в его чуть не девяносто лет. О богатырях, о битвах, о Святой Руси, о людях, живших по девятьсот лет.
– Как это может быть? – сомневалась невестка.
– Раньше-то люди разве такие были? – махала сухой ладонью.
– Какие?
– Помнили себя, род человеческий.
И что-то всходило в душе от её слов.
В низинке на окраине деревни лежал старый пруд, наполовину заросший болотной травой и камышами. Здесь, на мостках Проша и Сеня ловили карасей. У Сени то и дело клюет, а у Проши почти нет. У Сени вообще все получается легко и просто. И рыбу почистить, и пожарить, чтобы все ели.
– Как ты делаешь? Научи меня, – просил Проша.
– Учись, – небрежно отвечал Сеня и метко сплевывал на зеленый лист кувшинки. – Тебе только пиявок ловить.
Проша не обижался. Сеня – хороший друг, он никогда не даст Прошу в обиду.
Вот раз сидели они вечером с удочками на мостках. Солнце садилось, его косые лучи просвечивали насквозь камыши на дальней половине пруда. И тут, всмотревшись, Проша заметил в болотных зарослях что-то темное.
– Что там? – спросил он.
Сеня тоже увидел это "что-то". Вскочив, они помчались по берегу до болота. Взобравшись на большой камень, опять всмотрелись туда. Да, что-то есть.
– В болото, живо, – скомандовал Сеня, и первый зашел в заросли.
Они сделали шаг, другой и остановились. Жидкая грязь залила ноги.
– Назад, а то затянет. Тут сапоги нужны, без них не пройдешь.
– Сапоги нужны, – прошептал Проша.
Назавтра он встал раньше всех. Надел в чулане сапоги, красные с белой каймой, бейсболку с козырьком и побежал на пруд.
Теплое солнышко уже стояло над березами, по-доброму светился старый пруд. И лишь замшелый камень смотрел неодобрительно и строго. Уперев руки в коленки, Проша зорко всмотрелся в то место. И сквозь высокие болотные травы увидел… Не может быть! У него даже дух захватило!
– Я пойду, можно? – просительно взглянул он на глыбу камня. – Мне очень-очень нужно.
Но серый валун был неподвижен и нем. Зато осинка рядом с ним так и переливалась зелеными огоньками.
– Да-да, да-да, да-да, – кивал каждый ее листок, раскачиваясь на длинной ножке.
И Проша решился. Хватаясь руками за жесткую полосатую осоку, с кочки на кочку он стал пробираться к камышам.
– Ой! – и провалился по самое колено. – Ой! – и насилу вытащил сапог, полный грязи.
Вот кочки стали увертливее, заблестела вода. Он взобрался на травяной бугорок, встал, тесно сдвинув ноги. И отсюда ясно-ясно, близко-близко увидел…
– Плот!
О, это была обыкновенная дощатая дверь с прибитыми к ней обрезками бревен. Но это был плот!
Еще, ну хоть шажочек! Переминаясь, Проша достал носком воду. Глубоко. Топко. В нетерпении даже присел разок-другой. Ему надо, надо на плот! Две зеленые лягушки прыгнули в воду из-под самых его ног и вылезли сушиться на его плот!
И тогда Проша набрал воздуху… и сделал шаг вперед.
– Мама!!
Холодная вязкая трясина плотно обхватила его. В рывке он выскочил из сапог, толкнув их пятками в глубине болота, и схватился руками за край плота… И вот уже лежал на теплых досках, прижимаясь мокрой щекой. Дело сделано!
…Плот был, конечно, старый и трухлявый, весь забросанный пустыми ракушками и сухими камышовыми листьями. Но он легко и готовно качнулся на воде.
Подтягиваясь к толстым камышинам, Проша тихонько вывел его на чистую воду.
И тут увидел Сеню. Тот бежал по тропинке, опустив голову. Ясное дело, он бежал просто так, не видя, не зная, что происходит!
– Сенька! – заорал Проша. – Смотри, где я! Ого!
Сеня всплеснул руками и помчался во весь опор. На ходу схватил с земли длинную палку и в прыжке метнул ее Проше.
– Держи!
Подобно торпеде, она прочертила след через весь пруд. Теперь можно было пускаться в плаванье. Отталкиваясь палкой от мягкого дна, упираясь ногами, Проша повел судно к мосткам.
– Фи-фью, – присвистнул Сеня. – Вот это да! А меня выдержит?
Под новой тяжестью плот слегка погрузился, но не потонул. Они направили на середину. Первым делом надо вытащить старую корягу, обидчицу всех рыболовов. Сколько крючков зацепилось за нее, сколько сломано удочек!
Сеня поддел ее шестом, отчего плот еще ниже погрузился в воду. Заметив это, Сенька начал раскачивать его как в бурю.
– Мы тонем! На помощь!
Проше стало не по себе.
– Не надо, Сеня, не качай.
Сенька захохотал еще пуще.
– Прыгай в воду, Прошенька! Там пиявочки.
– Перестань!
– Они любят маленьких.
– Уходи! – закричал Проша. – Мой плот!
– Все, все. Мир, мир, – Сеня хлопнул его по спине. – Не обижайся.
Вторым делом надо набрать белых лилий, кувшинок и бархатных высоких камышей. Их длинные стебли крепки, как веревки, но у Сени в кармане, конечно же, болтался кусочек ножа. С букетами в руках они причалили к берегу. Плот с лежащей на нем палкой остался под мостками.
Через неделю, в самый дождь, мама хватилась сапог. Поискала в чулане, заглянула под лавочку, под крылечко.
– Не иначе, как сами ушли. А, Проша? Вспоминай скорее, где оставил?
И Проша вспомнил. Молча посмотрел на маму, махнул рукой и вышел. А мама… мама второй раз ни за что не спросит. А глядя на нее, и бабушка тоже.
– Мама, – как-то спросил Проша, – а почему у меня от Шарика ни одна слезинка не капает, не то, что от других?
Проша готовился идти в класс для шестилеток, немножко занимался с мамой картинками и счетом, но с Шариком возился с утра до вечера.
– Трудный вопрос, – вздохнула мама.
– А я знаю. Потому что он мой друг.
Мама засмеялась.
– Твой друг? Так думает Шарик, ему это лестно. Для собаки человек – преогромное счастье. Зато сам человек… ну-ка, с кем он может дружить?
– С великанами?
– Отлично сказано! Уважаю.
Мама обняла его. Проша посмотрел на нее серо-голубыми глазами.
– А как же Шарик! Он не обидится?
– Ты его любишь?
– Очень.
– Тогда не обидится.
Кир улетел в командировку сразу, как только отвез семью в деревню к бабушке. Он бы и сам, как в детстве, остался пожить в деревянном доме со старой своей бабушкой, но дела, дела.
Пожив недельки три в деревенском приволье, Аннета отправилась в Москву. Сначала автобусом, потом сто двадцать километров на электричке. Дивно ехать электричкой в дождливые сумерки! Леса, равнины, все купно, туманно, отбегающе. А дома всегда есть дела, особенно, если тебе никто не мешает. Она зашпаклевала ненужные дырочки в стенах, кое-что подкрасила красочкой, просушила и обезопасила от моли зимнюю одежду, вымыла отключенный холодильник и напоследок решила расправиться с тараканами, которыми, как и вся Москва, был заражен вентиляционный ход их дома.
Надо, надо!
Однако, все не просто! Как-то на занятиях был занимательный разговор о древних цивилизациях насекомых, тех же тараканах, которые старше человечества во много раз, прекрасно размножаются и ведут настолько независимое существование, что выдерживают условия даже ядерного реактора! Гонять их из квартир необходимо, как и всех чужаков, но есть некая тонкость. Перед тем, как начать, нужно выйти на "их старшего" и предупредить о своих намерениях, чтобы тот, в каком бы Астрале не находился, в свою очередь, спас "белых", лучших членов колонии.
Аннета уселась в кухне на табурет и тихонько произнесла.
– Многоуважаемый председатель тараканьей цивилизации! Через пятнадцать минут я намерена задействовать газовый распылитель, смертельный для особей вашей колонии в моей квартире. Пожалуйста, предупредите "своих".
И стала ждать означенное время.
Она не поверила своим глазам, когда из-за кухонного стола мелкими-мелкими шажками, вихляясь от спешки, выскочил на стену подросток-самец, перебежал метра два вверх и юркнул в вентиляционную решетку! Наверное, это был их святой, с наиболее чувствительной организацией.
– Если уж быть тараканом в следующем перерождении, то непременно таким, – улыбнулась она.
Прошло еще несколько и из другого угла выбежал чуть более крупный и темный таракан, тоже самец, направился было в ту же сторону, но ошибся, закосил правее, мимо выхода, сгинул где-то за газовой плитой. Больше не откликнулся никто, не услышали, блаженно занятые неотложными делами, а ведь сигнал от предводителя прозвучал для всех!
– Так и мы, – вздохнула Аннета, – нам сигналят, мы не внемлем, отмахиваемся, или делаем не то и не так, пока не получаем кирпич на голову. Другого шанса не будет, дважды никто не повторит.
Добавив для самых тупых еще десять минут, Аннета сделала все, что наметила, распахнула настежь дверцы и створки, затворила квартиру и спустилась вниз по лестнице.
День был приятный, летний, путь впереди неблизкий. В состоянии думания, по-обыкновению, о В-нсе, а уж на его фоне обо всем остальном, Аннета принялась делать покупки.
Гостинцы в деревню она покупала в одном и том же магазинчике, который уважала за свежие продукты и правдивость продавцов, когда пряники и йогурт, например, были только сегодняшние или никакие. О В-нсе же думалось постоянно, об его аркане на ее существе. Словно комар из янтаря, она силилась выпростать себя из В-нса, из кривизны тяготения к Учителю. И это так изнуряло, что сомнение брало ее – да права ли она в своей неотступности? Не много ли на себя берет? Но как иначе, если от рабства болит душа?.. Она быстрехонько обошла прилавки, набила сумку и стоп! – как вкопанная, остановилась у столика с лотереей-розыгрышем канцелярских мелочей. Обычно и запроса на эти пустяки не было, а тут нá тебе! преогромный!
– Неспроста, – подумалось ей. – Пусть лотерея рассудит. Да, нет?
Билетик стоил пять рублей, был их целый ворох. Опять же по-запросу, билетик должна была дать продавщица.
– Выберите, пожалуйста, сами, – попросила Аннета.
Та протянула ей заклеенную пачку. Аннете достались три цветные авторучки в клеенчатом голубом футлярчике ценой пять рублей. То-есть, не выиграла, и не проиграла, лишь получила подтверждение… чего? Того, что она свободна принимать свои решения сама? Пожалуй, так.
На поезд она опоздала. Он уходил в четырнадцать двадцать семь, а она была уверена, что в четырнадцать сорок, но и слабенько – что в двадцать семь. Как исчезающе-слабо свечение истины сквозь уверенную иллюзию! Иллюзия, струистое преломляющее образование, сквозь которое… что? А то: "как очарованные, они видят не то, что есть на самом деле". С этим тоже можно работать.
В дневной электричке было свободно и чисто. Деревянные лавки медово светились лаком, за окнами мелькали зеленые деревья, среди них любимые сосны. Она села одна на самую крайнюю скамеечку, ту, что всего на два сидения.
Пошатываясь, по вагону брел невысокий мужчина в чистой рубашке, с простым загорелым лицом. Свободных мест было много, но мужчина, словно по ниточке, приблизился к ее скамье и сел рядом. Со слов В-нса, она знала, что пьяные напрямую связаны со "своими Высшими силами", что русское пьянство имеет даже охранительное свойство, потому что в наш сокрушительный век укрывает души от разрушения. Но и не развивает их. Поэтому она отнеслась к человеку, которого к ней "подвели", с мягким вниманием.
– Вот, – сказал он, не зная, как начать разговор, и показал зачем-то на свои часы.
– Да, – поддержала она, посмотрев на свои часики, – у вас точное время, минута в минуту.
– Я еду из лечебницы, – оживился он, – я прораб, пью горькую, теперь пошел лечиться. Но что за б-ство? Вкатили укол и вывели за дверь, даже полежать не дали! А деньги вперед!
– Вы живете с семьей?
– Какое! К матери еду, отлежусь у нее. У меня своя квартира в Москве, но я не могу жить один.
– Страшно?
– Да.
Он повернулся к ней, хороший, умный, пропадающий, лет сорока, не больше.
– Жена ушла, дочку взяла. А я один не могу.
Аннета прислушалась к себе. Имеет ли она право давать советы, учить приемам? Если он пойдет не туда, сможет ли она помочь ему? Значит, не имеет. Но человек ждет. Только намеком, полусловом, не больше.
– А вы можете, когда это накатывает, что-то делать, не терпеть боль, а делать внутри себя? В груди, в душе. Делать, делать изо всех сил, пока не рассеете, не выйдете.
Мужчина замер, слушая ее слова.
– Мне… да, это внятно, да, я чувствую, что смогу. И раз, и другой…– он быстро повернулся к ней. – А ты лечилась, да? От алкоголизма? От зависимости?
Она улыбнулась.
"Лечусь. От зависимости".
На станции, прямо у платформы шло веселье под гармонь. Провожали кого-то или просто гуляли, но так заливисто, что Аннета вступила в круг. Она всегда плясала под гармонь еще с Усть-Качки, и тут распахнула руки в "камаринскую",
Ох ты, бабочка молоденькая,
Чернобровенька, хорошенькая!
Ох, не ты ли меня высушила,
Ай, без мороза сердце вызнобила?
Тут же возник мужичок-умелец.
Еще то ли мы умеем
Еще то ли знаем мы
Поцелуями согреем
Самый лед среди зимы.
…и с ним вдвоем они выдали такого "русского", что гора с плеч свалилась!
И автобус подали тоже словно для нее.
Этим летом Проша стал ходить с Сеней в настоящий лес. Они перебирались через овраг, пересекали ячменное поле и входили в лесной сумрак. На старых елях блестели подтеки смолы, зеленый мох устилал землю.
Сеня всегда знал, в какую сторону идти. С ним не заблудишься. У него вообще уйма всяких умений. Он и свистел, и дрался, он сам сколотил будку для Шарика и забор. Сеня был худой, загорелый, с белыми бровями, а по рукам, от ладоней до локтя, у него тянулись настоящие трудовые жилы.
А как собирал грибы! Проша еще только-только оглядывался, а Сеня – хоп! и берет гриб из-под самых его ног. Да не какой-нибудь, а белый!
– Как ты их видишь? Научи меня.
– Учись, – ухмылялся Сеня и начинал обидно хохотать. – Тебе только мухоморы собирать. Вон они, сами на тебя смотрят.
Зато, когда везло, когда встречался настоящий гриб, Проша запоминал его во всех подробностях. И как стоял его грибок, и был ли прикрыт листочком, и какие росли травы. Что же до мухоморов, то их и впрямь было многовато: рослые, нарядные, они занимали все видные места.
– Жалко, что несъедобные. Неужели никому не нужны?
– Мухоморами лоси лечатся, – объяснял Сеня. – Видал лосей?
– Никогда. Большие?
– Ноги – во! Рога – во! И горбатые, – Сеня очертил руками нечто невиданное, от чего ни спрятаться, ни убежать
И вот как-то раз шли они лесной дорогой. Под зелеными лучами сверкали длинные лужи, блестела трава. А Сенька плел истории про прошлогодний снег, будто бы зимой его намело столько, что Шарик, забравшись на сугроб, просунул морду в форточку. Проша не верил, Сенька горячился, вместе они кричали на весь лес, а глаза их нет-нет да и шарили по обочинам, под ближними кустами.
– Белые! – заметил Проша две шляпки сразу. – Мои, мои!
И кинулся в орешник. В ту же минуту раздался громкий треск. Проша отскочил, а из зарослей с другой стороны выбежал на дорогу лосенок. Серый, голенастый, с черными коленками, он опрометью пустился вскачь под разбойничий свист и хохот Сеньки.
В другой раз получилось еще интереснее. Они возвращались домой и уже вышли к большой поляне, как вдруг Сеня замер на месте.
– Глянь туда.
На поляне в дымке росы стоял взрослый лось. Высокий, с горбом, с висячей мордой, ни на кого не похожий. Настоящий Страшила с рогами.
Проша перестал дышать.
– Он нас не увидит?
Сенька коварно улыбнулся. И вдруг крикнул в полный голос.
– Эй! – и даже взмахнул рукой. – Эй, эй!
Медленно, неохотно лось повернул к ним тяжелую голову. У Проши ёкнуло сердечко. Еще мгновенье и он бросился бы наутек сломя голову.
Но Страшиле не хотелось спорить с мальчиками. Взглянув снисходительно, он вскинул рога и степенно потрусил через поляну к дальнему березняку.
– Видал? – гордо спросил Сеня.
– Видал. А зачем ты дразнился?
– Чудак! Они же не нападают.
– Совсем?
– Совсем. Они траву едят, да веточки, да твои прекрасные мухоморы. Ты хоть у маманьки своей спроси.
А мама Проши любила гулять одна. Конечно, она приглашала с собой обоих братьев, но им было интереснее с местными мальчишками.
– Ты не обижаешься на меня, мама?
– Нет, малыш. Никогда.
Скользкая, устланная соломой тропинка вела через ячменное поле, в долину Нерли, в лес; Аннета уходила словно в однодневный маршрут, имея с собой компас, хлеб и блокнот для записи.
Детские сказочки и рассказики, общение с литературным кругом, собственные догадки приоткрыли ей сокровения корневого слова. Хорошо было думать здесь, среди владимирских далей, о том, что русского корневое слово есть кусок силы, что русскими рунами тысячи, миллионы лет назад надписаны каменные валуны, изваяния, скальные обрывы. Здесь, на этих просторах в Золотом веке жили Богатыри, существа тонкого мира с душами славян. Те, у кого развито такое зрение, могут и посейчас видеть их, видел же в Ясной Поляне подросток Толстой, как мимо него, развевая юбку, прошла прозрачная женщина ростом выше елей. Сколько эпических картин они оставили потомкам! Но главный дар – Слово. Как его услышали? Протекли бездны безмолвия, пламя и света, пока оно отозвалось.
Над головой нависали орехи. Они назревали гроздьями и свешивались сверху, еще мягкие, с ватной сердцевинкой. Аннета шла в луга, шла, лаская пушистые цветы и травы.
Слово, Истина… как мы все затерли! Если Слово – глыба, слившаяся в усилии осознания, то что «высказывание»? И вся словесность? Геологическое движение духа.
…и удивлялись собственному языку.
Она выходила к Нерли, живой и светлой, купалась, лежала в траве, в цветах, в медовом аромате. И полевой лиловый короставник, смотрящий в небо. Потом возвращалась домой, думая о литературе. О В-нсе и литературе. Что литература – это сноп света из озаренных краев, а не сплетни здешних, что заревой край уже виден.
Как мне-то сладить? Мне-то как быть?
– Это новое, – Аннета брела по траве. – Как и то, что неустанно, неутомимо, путаясь в несовершенствах, мы торим и торим, один с того места, где закончил другой, вместе созидаем лицо Высшего Состояния, приближаем мгновение, когда во всечеловечестве зазвучит хор всеосознания.
В-нс не отпускал ее. Она изнемогала. Одна, сама. Но, словно потерянное зернышко, уже промелькивала свежая независимость, "Камо грядеши, воля моя?", и легчало, легчало. "По колено, по щиколотку…" – смеялась сама себе, перебредая море В-нса… на свой берег, к расцветающей радости, к себе, прежней и неизвестной, в муках вспоминающей самоё себя.
Тропинки водили вокруг деревни, увлекали в лес, разбегались по ельнику. Не раз она плутала в лесу, вспоминая местные страшилки о том, что кто-то заблудился и вышел аж под Чесменой! Компас, старый друг, помогай!
А разве в общении с В-нсом, неведомой космической Сущностью, излишни направляющие стрелки? Разве можно было лететь на его огонь безрассудно и безоглядно? Сугубая осторожность, подготовка, лишь время и время спустя возможно лицезреть и внимать В-нсу, человеку тысячи испытаний.
Какой виток? Одиннадцатый с лишним. Оле-оле-оле.
Похоже, что соотнесение с В-нсом завершается, и теперь будет светить тот «полет». Как тесно идут задачи! В истоптанном кругу обыденной жизни, душном, надоевшем, как собственная квартира, среди рутинных, всеми разделяемых законов и привычек вдруг полыхнули невиданные возможности. Не потому ли, что миры завернуты друг в друга и снятся друг другу? Неважно, "из какого сора", важно, что опыт дан! Как это было? Без я, без страховки, без единой мысли, в неведомое – а-ах! Вспомнить! Не зря мы летаем во сне. Кто мы? Зачем здесь? Кому нужно, чтобы мы забыли, чтобы топтались в неведенье?
Не очаровываться, не спешить. Душа знает.
Выйдя из леса с корзиночкой грибов, она увидела возле их дома машину Кира. Они держали связь по мобильному, но сегодня она не взяла телефон. Она подходила со стороны колодца, а он как раз вышел за водой. Глаза их встретились. Что-то началось, движение, струение из глаз в глаза. Она отвела взгляд, вновь посмотрела – лучи, переливы, дальний высокий звук.
Кир быстро соображал. Что это? Никогда, ни с кем… он и не знал, что такое возможно! "Подойди" – сделал обрадованный знак, держа в руках коромысло и сразу четыре ведра. Он умел так носить, к одобрению деревенских. Качнув головой, она осталась на месте со своей корзинкой, даже оперлась рукой о серую жердину.
Он поставил ведра и побежал к ней. Лучи, лучи, лучистое пространство.
Стройный, мощный, в коротких шортах, заломившихся от долгого сидения за рулем, он встал перед женою.
– Что происходит?
– Не знаю.
И не звук, а высокий хор голосов звучал над ними. Он помолчал, вслушиваясь. Положил руки на ее плечи, не стал обнимать на людях.
– Ты вернулась. Единственная моя.
– Мяу, – Краська скучал на подоконнике. – Где моя Тася? Мяу!
– Не плачь, – улыбалась Марина. – Приедет наша Тася. Отдохнет в лесу и вернется.
Тянулось, тянулось лето. Щебетали на ветках воробьи, лохматая собака бежала по дороге. Без Таси все это неинтересно. Где моя Тася? Мяу, мяу.
И вдруг… что-то знакомое. Шаги. Тася! Загорелая, веселая, с узелком в руках.
– Красенька! – это ее голос! – как вырос! Краська! Смотри, кого я тебе привезла, какого товарища.
Тася развязала узелок и… Краська отпрыгнул как мячик. Спина его выгнулась, шерсть встала дыбом.
– У-у-у! – противный вой огласил дом.
Никто и не подозревал, что у него такой голос!
Еще бы! Из корзины показалось существо немыслимого вида. Вместо шерсти на нем торчали сплошные иголки! И Тася любила этот колючий шар! В гневе Краська ударил его лапой, и тут все колючки вонзились в нее. Он взвыл еще пуще!
Тасина мама покачала головой.
– Напрасно ты привезла ежика, дочка. Не уживутся они. Помогай тем, кто в этом нуждается, а других не трогай. Чужая жизнь – не игрушка.
Но Тася не согласилась. Ей нравился ежик. Его имя Филька, и пусть он живет здесь.
– Стыдись, Краська, стыдись. Всем места хватит.
– У-у! О-о! – завывал кот. – Не пущу-у! Никого-о!
А ежик… никто не знал, о чем думал он. В темный уголок, под коврик и нет его. Зато уж по ночам гулял по всей квартире.
– Цоп-цоп-цоп, – слышались его шажки, – цоп-цоп-цоп.
Попробуй тронь! И Краська затаился.
– Мне безразличен ваш ежик, – показывал его вид. – Если он вам нравится, пожалуйста.
А сам обдумывал план.
Тихо в квартире. Никого нет. Филька спит под ковриком. Снится ему лес, грибы, зеленая трава. Ему всегда это снится. Зеленая трава, грибы, лес… И вдруг на него тяжко навалилось что-то большое, тяжелое. Туда-сюда – никак. Под ковриком душно, трудно. Спасите!
Это Краська. Это его план.
И тут вернулась Тася. Наказанный кот вопил в темной ванной, а спасенный Филя едва дышал у нее на коленях.
– Это моя вина, Филя. Твой дом в лесу, да, правда? Как раз и тебе будет хорошо, и Краське. Ох, как я неправа, как неправа.
И наутро они вчетвером поехали на машине в лесной лагерь. Мама, Тася, Филька в узелочке и Олег Евгеньевич. Была уже осень. Желтые и красные листья, яркие, чистые, опали на землю. В самом лагере ни души. Ах, как шумно здесь было летом!
На склоне оврага тоже пустынно. Пахнет грибами, тихо-тихо. Тася отпустила ежика.
– Ступай, Филя. Это твой лес. Прости меня, пожалуйста.
Ежик деловито осмотрелся. Узнал свои места, свои родные края. И не задерживаясь побежал в овраг. За кустами, за травами он сразу исчез из виду. И только шорох листвы обозначил, куда направился недавний пленник.
В первых числах сентября вновь начались телефонные звонки.
– Аннета, привет! Идешь на занятия? Все собираются.
Аннета отвечала неопределенно.
Позвонил и Боб.
– Придешь? Охота посмотреть на тебя.
– Не сегодня.
– Получилось, значит? – произнес он тихо.
– Не знаю. Я приношу В-нсу извинения за все недовольства в его адрес. Это была я сама, драгоценная-любимая, с моими страхами и прошивками, и каждый раз он отбрасывал меня к самой себе.
– Естественно. А все ж нарисуйся, я соскучился, поболтаем по старой памяти. Заглянешь?
– Не в этот раз, Боб. В-нс – глыба, которую удалось убрать, но знаю, где лежит. И это слишком тяжко далось, чтобы разменивать на слова.
– Класс!
Тина тоже проведала звонком, веселая после заграничного круиза. "Ты понимаешь, встреча, любовь, мы теперь вдвоем, ах, как я счастлива"…
Наутро после занятий она позвонила снова. В голосе ее стояли слезы.
– Аннета, Аннета, что мне делать? Я говорила с В-сом. Он сказал, что я не только сама все глубже ухожу во тьму египетскую, но и тяну туда всех, с кем общаюсь. И добавил, что ему уже невмочь разбираться со мной и даже дышать возле меня! И так глянул… не думала, что и смотреть-то так может! Что мне делать? Я боюсь своих мыслей.
– У тебя любовь, Тина.
– Что такое любовь?
– Не исследуй. Живите и радуйте друг друга. Не ходи пока ни на какие занятия.
– А как же перерождения, развитие. Как же я без него?
– Сама, сама.
– Я так хочу счастья, Аннета. Представляю, как бы В-нс высмеял бы меня сейчас. "Счастье и деградация – это одно и то же". Мне страшно. Я не хочу столько знать, я запуталась, я не справляюсь! Зачем эти курсы, если душа горит?
"Как боится! – Аннета качнула головой. – Боится и ненавидит".
– Приведи на курсы своего любимого, пусть поможет тебе.
– Что ты, что ты! Да он бросит меня, едва услышит, какова я в глазах В-нса. Когда над тобой миры и миры, один чернее другого… жить не хочется.
– Держись, Тина. Работай. У тебя получится. Любовь поможет.
– Ты думаешь?
– Боб-то не унывает. Это тяжкий труд, но иного не дано.
– Ты права, Аннета, милая. Спасибо.
Неожиданно позвонила и староста.
– В следующий вторник В-нс читает лекцию в кинотеатре "Старт". Будет афиша для всех интересующихся, но приглашаются и наши родственники, друзья. Приходи помогать. Билеты, деньги, сдача – все на наших плечах.
Положив трубку, Аннета задумалась. Конечно, она придет помогать, но ее решение остается в силе – на занятия только по запросу. Пришло время направлять силы на иные пути.
Еще не начинал своего кружения осенний листопад, деревья стояли нарядные, облитые золотым светом, а приятный холодок уже веял в их кроне. Приятно встретиться-пройтись с друзьями-соседями после долгого жаркого лета.
– Мариночка, как ты? У вас перемены?
– Да, можешь поздравить. Ты ведь знаешь наши дела? Олег Евгеньевич почти поселился у нас.
