Лина Николаева
В красный
3.5. Зверь и мальчик
Внутри и снаружи было тесно. Он не понимал, как оказался здесь. Где – здесь? Он – кто?
Поднялась рука, заскребла по груди. Маленькая, мальчишеская, и хоть он видел, что это его рука, не ощущал ее. А вот боль была реальной, но пальцы все скреблись – вот-вот доберутся до сердца и вытащат на свет.
– Хватит, Киран, – раздался властный голос, и уже другая, взрослая рука схватила за запястье, с силой отводя ладонь мальчишки от груди.
– Да, отец, – прошелестел голосок. – Мне больно, внутри так давит, – после каждого слова раздавался всхлип.
Короткостриженый светловолосый мужчина хмыкнул, скривил губы. В пустой комнате, помимо него, находились двое в форме и при оружии и худющая девчонка.
Он знал ее. Она была из созданных учеными. Подобные ей ходили на другую сторону, общались с духами, ловили в свои клетки. Она была там. Схватила, привела сюда. Заточила его душу в чужое тело, заставила служить.
Вместо рыка из мальчишеского горла вырвалось только слабое «р». Он рванул вперед, чувствуя ярое желание обратиться в зверя, вцепиться – в каждого, разорвать. И бежать, бежать как можно дальше, оставить мальчишеское тело, зажить на этой стороне новой жизнью…
Те же крепкие взрослые руки схватили, приподняли над полом и встряхнули, как нашкодившего пса. Это он все придумал. Убить светловолосого хотелось с особым желанием, вырвать ему легкие, печень, сердце, испачкать беленые стены кровью.
– Ты знаешь, кому ты служишь? – продолжая удерживать, спросил светловолосый.
Он пытался вырваться: кусаться, лягаться, рычать, но ни руки, ни ноги не слушались, только мальчишка все хныкал, и слезы уже душили.
Он знал, да. Созданные учеными использовали не нити магии, а более древние силы. Девушка, побывавшая на той стороне, пыталась заключить сделку: его способности в обмен на жизнь – в чужом теле, под чужим контролем, но с мгновениями свободы. Он не хотел, он отказался. Но она что-то сделала – и он очутился здесь, внутри, вынужденный действовать, едва прозвучит команда. Приказ хныкающего. Или приказ светловолосого, настоящего хозяина. И даже если мальчишка взбрыкнет, слово мужчины останется верховным законом.
А затем он вспомнил. На той стороне не носили имен, но помнили носимые в каждую из жизней имена. Арло Авойский. Рейн Л-Арджан. Кьяси Менч. И-Сей Немет. Их было больше, но помнились только последние. А сейчас, кем он был сейчас?
Арло – был. Его продержали в клетке всю жизнь и заперли снова. Шкура та же – замок уже покрепче. Арло сосредоточился, пытаясь оттеснить мальчишку, забрать его волю, прыгнуть на светловолосого черта. Из горла вырвался рык – ниже, громче голоса мальчишки. Извернувшись, он выскользнул, но мужчина схватил его за ворот, швырнул на пол и поставил ногу на расцарапанную грудь.
– Кому ты служишь? – его голос напоминал скрежет льда.
Так кем он был сейчас? На этой стороне, запертый в чужом теле?
Рейном он тоже был. Когда-то рядом с ним стоял демон – слушающий, знающий, помогающий. Он сам таким стал! Благословения в этом не было, и оставалось только нести свое проклятье, как всю жизнь он нес службу государству, направлять мальчика и вместе с ним искать свою свободу.
Другие имена стерлись. Он был Арло. Он был Рейном. Арло рычал и рвался, но на него быстро надели намордник. Тогда он опустился в омут рейновых воспоминаний и шепнул ребенку:
«Ответь, согласись».
– Да, отец, – прошелестел мальчик, приподнимая голову. – Я служу тебе и он тоже.
4. Какао и кровь
Долгих сборов и прощаний не было. Отец не покинул своего кабинета: дал новые указания и отпустил кивком головы. Рем вышел на улицу, но вместо обещанных трех корочек хлеба он только пожелал удачи да хлопнул по плечу.
Пока механик заканчивал осмотр и заправку верхолета, Ран стоял рядом, покачиваясь с носка на пятку, и смотрел на дом. Слишком большой, слишком мрачный – таких «слишком» подбиралось достаточно, но мысль о том, что сюда он, возможно, не вернется, все равно занозой сидела в груди и колола при каждом движении.
Вон три пики на заборе – Ран как-то поспорил с Ремом, кто быстрее окажется наверху. Он забрался, но, испугавшись высоты, полетел вниз, зацепился курткой, да так и провисел, пока брат, отсмеявшись, не помог. А вон круглое окно его чердачного королевства – разводы да пыль. Каменные птицы на углах крыши – такие страшные, что в детстве снилось, как они оживают и выклевывают глаза. Ран просыпался с криком, но хоть спальня матери находилась далеко, она всегда слышала его и будила кухарку, чтобы та сделала теплое молоко. После кошмары уходили.
«Опять, – с отвращением простонал Первый. – Тоской так и воняет от тебя».
«А ты не нюхай».
– Дан Алван, все готово.
Механик закончил проверку. Ран осмотрел верхолет с удовольствием: уж что-что, а летать он любил, хотя постоянно обещал себе, что собьется с курса, осядет в каком-нибудь лесу, подальше от всех, где будет охотиться, рыбачить и делать настойки из ягод.
Вытянутый фюзеляж напоминал рыбину с серой блестящей чешуей, киль и стабилизаторы вполне соответствовали хвосту – только попышнее, как у какой-нибудь южной рыбки. Несмотря на внешнюю легкость и простоту верхолеты служили идеальным примером сотрудничества науки и магии. Нагрузка на крыло, коэффициент сопротивления, влагостойкость, охлаждение – вместе они решили все задачи, и за каких-то тридцать лет медленные, неповоротливые, часто взрывающиеся воздушные судна превратились в быстрые, маневренные и безопасные верхолеты.
Их изобретение позволило уместить дорогу из Норта в Кион в какие-то четыре часа – и это против десяти на поезде! Конечно, второй и третий класс продолжали использовать железную дорогу – море, на худой конец, но аристократы считали ниже своего достоинства прокладывать путь землей, а не воздухом.
Ран бросил сумку в кабину, пробрался через второй ряд кресел, которые могли бы занять пассажиры, да, на счастье, не заняли и сел на место пилота. Торопливо надел летный шлем – скорее, дань прошлому: благодаря особому «топливу» двигатель производил минимальное количество шума. Проверил катушки магических нитей, спрятанные на приборной панели под защитным стеклом. Они уходили вглубь, к внутренностям верхолета, и укорачивались с каждым пройденным километром, словно невидимая рука разматывала их.
Кнопки зажглись цветными огнями, изнутри донеслось ровное, похожее на урчание сытого кота гудение. Верхолет проехал через площадку на заднем дворе и взмыл, задрав морду. Он поднимался медленно, но как же хотелось с силой ударить по рычагам и кнопкам, покрепче ухватиться за штурвал, чтобы нестись вверх, вдаль. Сделать это Ран смог, только когда верхолет преодолел рваную пелену облаков и приборы показали верные параметры.
Мир превратился в солнце и снег. Облака напоминали ледяную пустыню. Они сходились подобно скалам, затем разбегались, не позволяя забыть, что там, внизу, земля, леса, реки, чертов Норт и проклятый Кион – от них не сбежать, с курса не сбиться. Но время еще было, и Ран наслаждался облаками: мягкими, как пух, – руку протяни да хватай, тонкими и гладкими, как шелк, или могучими громадами, похожими на заснеженную гряду. Вскоре над ним появилась другая линия облаков, которую верхолет уже не мог пробить – напоминающая сигаретный дым легкая белая взвесь.
Ран продолжал полет, сверяясь с данными приборов – заблудиться не получалось, как бы ни хотелось. Катушки магических нитей потихоньку разматывались, но в запасе оставалось еще не меньше трех полетов на такое же расстояние.
В какой-то момент Рану почудилось, что он видит горы, однако сине-белые вершины оказались обманом – это была еще одна линия облаков.
«Не увидишь ты свои горы», – закривился Первый.
«Увижу», – буркнул Ран. Это было мечтой, которая пришла с детства, со случайной фотографии. Вместо этого ему достались Норт, возведенный между морем и рекой да окруженный лесами, и Кион, точно так же стоящий у моря и точно так же окруженный лесами.
Приборы не подвели: гор на пути не оказалось, а вот столица появилась. Ран вынырнул из облаков и, сбавив скорость, направился к посадочной площадке, перед которой принялся мигать сигнальными огнями. Приземление, проверка документов, осмотр дежурным механиком, оплата отсека в ангаре – все это заняло ровно сорок минут, точно, как всегда, но их было достаточно, чтобы, выйдя в город, Ран под ворчание Первого потянулся к сигаретам и с удовольствием закурил.
По улицам он шел нарочито медленно, оттягивая появление в школе. Конечно, парты, доски, мел – это неприятно, но куда страшнее ученья были учителя. А страшнее учителей – учащиеся. Но страшнее учащихся – те, на ком они тренировались.
«Ты обещал выполнить задание – выполняй», – строгим тоном произнес Второй, и Ран послушно ускорил шаг.
С высоты Кион напоминал город из стеклянного шара со снегом: весь такой аккуратный, красивенький, в блестках – поднесешь поближе, и клей станет видно, и облупившуюся краску, и стыки неровные.
Нет, определенно, Кион заслуживал внимания. В нем властвовали белый, серый и черный цвета, и это была холодная, неприступная красота, которую дополняли частые туманы. Город принадлежал высоким башням из стекла и бетона, широким, заполненным людьми и автомобилями проспектам, каналам, мостам, набережным. Однако найти здесь можно было и каменное кружево, и стрельчатые крыши, и арочные галереи – как бы Кион ни тянулся к будущему, прошлое он чтил так же свято.
С каждым годом деревьев становилось все меньше. Они заняли строго отведенные места, чтобы не рушить бело-серо-черную гамму города, но там, где им позволили расти, уже властвовали цвета: желтизна березовых сережек, розоватость пушистых цветков ив, яркая зелень кленовых соцветий.
Путешественники всегда поражались, как в Кионе чествуют искусство. Целые улицы принадлежали выставкам художников, то с одной стороны, то с другой слышались гитарные переборы, сыгранные на скрипке мелодии, песни, но и театралы, скульпторы, архитекторы – все получали свое право быть услышанными.
Да, Кион был красив. Наверное, на эту красоту и покупались, не замечая, как надежды город подменяет нищетой и прозябанием. Шансы-то столица давала, но ухватиться за них удавалось единицам, а остальные присоединялись к армии воров, попрошаек и шлюх, которых было так много, что они уже выглядели неотъемлемой частью города подобно фонарям, скамьям и дорогам.
Первый заметил: «Норт ваш сучий и Кион такой же. Некрасиво. Мне не нравится».
«Мне тоже не нравится».
Первый довольно проурчал, и в голове не осталось голосов, кроме собственного. Под приятное молчание Ран подошел к школе, миновал охрану – от нее было одно название: на посетителя едва посмотрели, то ли приняв за своего, то ли вконец обленившись.
Начинать здесь и сейчас Ран не собирался – ему хотелось осмотреться, разведать обстановку и уже после искать пути подхода к младшему Адвану. Он отметил два учебных корпуса школы и один жилой, пониже да поскромнее, оглядел центральную башню, такую высокую, что ее шпиль вонзался в низкие, налившиеся темным облака, прошел на задний двор, откуда доносились возбужденные крики. И едва Ран увидел голосящих учеников и их жертву, рыча и гавкая, Первый рванулся вперед.
«Нет!», – отчаянная мысль превратилась в громкое:
– Стой! – а оно стало воем.
Кости ломило, что-то внутри стягивалось в узел, который давил сильнее и сильнее, словно пытался выдавить сердце, печень, легкие. Чесалось все: лицо и шея, руки, ноги, спина – этот зуд был даже внутри и жег сильнее огня.
Будет им. Черти. Они увидят, что такое настоящий зверь.
Ран двигался, как сломанная марионетка: нога запинается о ногу, руки тянутся к груди, царапают ее, скребутся; он пытается убрать их; плечи дрожат, они то клонятся к земле, словно он уже готов встать на четыре лапы, то выворачиваются так, что позвонки едва не сходят с места.
«Стой! Хватит!», – этого Ран уже не мог произнести, слова превращались в вой.
Боль последний раз крутанула кости, и огромный зверь, косматый, темношерстный, оскалившийся, с рычанием кинулся вперед.
Он сам мог оказаться на месте того, другого – он был там. Эти суки увидят, какими бывают звери.
Им было от силы четырнадцать-пятнадцать. Мелкие противные твари. Озлобленные, жестокие. Вот кому надо носить звериную шкуру.
В центре компании стоял тот, кого тоже сделали зверем. А потом отправили в школу, быть учебным манекеном. Пусть тренируют магию, пусть учатся сражаться – этого хотели чертовы ученые ублюдки для своих мелких ублюдков-магов?
А вот на, смотрите, у зверя может быть стая, и стая придет. Разорвет на куски, выпьет кровь, выгрызет сердце.
У Арло не было тех, кто мог спасти его, но он мог спасти другого.
Тесно было снаружи, и эта же теснота сдавливала внутренние органы. Ран видел, как компания подростков, ударами заставлявшая мага в облике зверя выть и крутиться, поворачивается на шум, как бросается в разные стороны, как кто-то из них, кто посмелее, поднимает руки, переплетает пальцы, готовый ударить по нитям и ответить магией. Слышал, как тонко взвыл один, как закричал второй, как страх, безрассудство и боль переплелись в одной ноте. Чувствовал, как крепкие лапы ударяют по влажной земле, отталкиваются от нее; как клыки хватанули за плечо первого – и вкус крови; как в пасти остается кусок кожи и мяса другого; как он задерживается во рту, затем проходит в горло; как крошечная частичка застревает между клыками, мешается. Было тошно, хотелось выть, кричать и дергаться, но воли на это не хватало, и Первый, счастливый, продолжал свою пляску.
Прочь, прочь, прочь. Мелкая погань, они такие же, как их отцы и матери, которые резали его, изучали, разглядывали – и переделывали, забирая изнутри все человеческое.
Тупые. Они так нелепо размахивали руками, думая, что успеют, что коснутся своих чертовых нитей, что ударят. Или пытались бежать. Трусы.
Как приятно хрустели сломанные пальцы, запястья, лучевые кости, как хорошо с холодом снаружи сочетался вкус теплой крови во рту. Но они не умрут. Просто пусть знают, каких зверей создали, что достали изнутри. Пусть платят по счетам и учатся.
Один-один, черти.
Крики становились все громче. Выбегали люди, появилась охрана. Оставив на руке ученика последнюю отметину, Первый выпустил его и рванул в сторону. Раздался выстрел – зверь скакнул правее. Земля запузырилась, как бурлящая вода, пошла буграми. Первый подскочил и, перескакивая с одной вершины на другую, понесся к забору, запрыгнул на решетку и так резко отступил, что Ран не сразу овладел телом и перевалился на другую сторону мешком. Вскочив, он помчался по улицам, на ходу хлопнул себя по карманам. Документы лежали в куртке, и ничего в оставшейся на школьном дворе сумке не могло выдать его.
Пробежав квартал, Ран подпрыгнул, зацепился за пожарную лестницу и пополз. Куски ржавчины царапали кожу, липкая грязь приставала к рукам. Лестница скрипела и шаталась, и с каждым хватком Ран прижимался к ней все крепче, снова и снова ожидая падения. Наконец он зацепился за парапет, подтянулся и залез на крышу. Вырвался стон, Ран вцепился в волосы, затем сел, не отрывая руку от головы.
Он не хотел спрашивать зачем. Он понимал Первого и его боль. Единственный вопрос был к самому себе: как он позволил этому случиться? Зверь мог рычать, смеяться, кричать и огрызаться – в большее это не переходило. Только сегодня. Сломались последние замки – и был ли еще хоть один, способный удержать того, кто грезил местью всему миру?
Во рту по-прежнему стоял привкус крови, тело казалось меньше обычного и тяжелее. Ран достал сигареты, закурил. Легкие саднило, но горечь перебила железистый привкус. Он провел языком по зубам. Ничего не осталось. Проглотил. Желудок свело судорогой, рука снова потянулась к голове, хватанула волосы. Он уже отдавал Первому контроль, бывал зверем сотни раз и знал эти ощущения слишком хорошо, но сегодняшнее упало на плечи грузом более тяжелым, чем прежде.
«Этого не должно было случиться», – заговорил Второй. Его рассудительный голос не успокаивал, ругать, проклинать и бежать хотелось все сильнее.
Ран начал ходить по крыше кругами, изредка поглядывая вниз – нет ли преследователей.
«Это не твоя вина, ты не мог никого остановить. Ты знаешь, что если в одном теле две души, повреждаются обе. Моя давно сломана, твоя – еще не до конца, но осталось немного. Ты камень, который подтачивает вода, пока от него не останется одна лишь пыль. Тебе больше нечем давить на меня, и уже…»
Второй не закончил, но ясно было и без этого. Затушив сигарету, Ран медленно выдохнул и с силой провел рукой по лицу. Хозяином он больше не был, и теперь это его выпускали на волю, а не наоборот.
Однако еще оставалось порученное отцом дело. Его следовало закончить, найдя в себе силы усадить Первого обратно на цепь.
Прежде всего следовало найти Чандеру. Ран знал ее адрес, но встречи с ней он избегал. Дело было не в нежелании видеться – наоборот, этого он хотел слишком сильно для того, кому через месяц умирать. Мог ли он действовать самостоятельно? Да, теряя драгоценное время, но это было непозволительной роскошью.
«Еще десять минут, и я спущусь», – пообещал Ран и опустился на корточки, закрывая глаза.
Первый ходил кругами, что-то бурчал и постоянно косился, словно ждал чего-то. Затем он уселся, завыл, но вой быстро оборвался и стал лающим смехом. Его голос раздавался все ближе, как если бы Первый сидел за плечом и говорил на ухо. Ран точно вспоминал сон: такой реалистичный, красочный и пугающий, что реальность трусливо сбежала, уступая ему место.
***
Два метра в ширину, три в длину – таким был его дом.
Врачи и охрана – такими были его друзья.
Разглядывать стену, материться, ходить из стороны в сторону – таким был его досуг.
Арло давно озверел. Он знал это и уже не пытался держать себя в руках. Хотели зверя? Получили. Может, учтут на будущее, что звери на цепях не сидят. Это было глупой, бессмысленной борьбой: кусаться, орать, биться – зато борьбой. Сдаваться не хотелось ровно в той же степени, насколько хотелось увидеть всех с кишками наружу.
– Эй, а это твой хер вчера сосал Дейк? Я слышал стоны, а вы ведь вдвоем дежурили, – Арло, приникнув к маленькому оконцу в дверях, улыбался и с удовольствием разглядывал покрасневшего Рулана.
В одиночную палату Арло перевели лет так семь назад. А ведь поначалу позволили жить в общей комнате – с натяжкой ее даже получалось назвать уютной. Другие дети растолковали что к чему, научили материться и язвить. Арло пошел дальше и не сдерживал силы. «За братьев», – говорил он в начале, но вскоре это превратилось в «за себя».
О них он забыл. Так быстро – до постыдного быстро! – мысли вытеснили боль, усталость и страх. Они засели с первого же дня, без них Арло уже не представлял жизни, но что-то внутри по-прежнему помогало прятать их, навешивать на лицо ухмылку и орать что есть мочи, оскорблять, дразнить и чувствовать счастье, если слова заденут хоть одного.
Справившись со смущением, Рулан отдал распоряжение записывающей за ним помощнице:
– Три миллилитра лекаина.
Всех ученых и врачей Арло знал поименно. Не так уж много их было, этих ленгернийских сук, проводящих эксперименты над подопытными магами. Что лекаин – усыпляющее лекарство, которое колют перед тем, как начать копаться в его теле, Арло тоже знал.
Им был нужен настоящий зверь. Не маг, способный превращаться в животное, а тот, для кого звериная ипостась будет так же естественна, как человеческая. Изменив положение его нитей, буквально разорвав их и уложив иначе, они справились. А потом сочли, что Арло слишком дик, чтобы пытаться закрепить его способности генетически. Такое слово они произносили. Зато на его примере им захотелось проверить, уживутся ли на нем нити, снятые с человека с другим видом магии. Разгорелся спор, не станет ли эксперимент слишком опасным, но таких вот сомневающихся более смелые легко убедили, что специальная обшивка камер и охрана справятся с любой силой. Они даже не таились, обсуждая, будто и правда считали Арло не способным думать диким зверем.
– Добавьте в какао, – молящим голосом протянул он и рухнул на кровать – пару досок да тощее одеяло.
Но какао давали только детям и только в первые месяцы. Однажды, когда его вывели на прогулку, Арло увидел мальчишку с этим напитком и отнял. Ему не было стыдно, ни на секунду, и он бы отнял что угодно, если бы это могло сделать его дурацкую жизнь хоть на каплю лучше. У зверей стыда нет. Вытравили.
***
«А ты, черт северный, даже какао не любишь», – ворчал Первый, пока Ран спускался.
Внизу с ним уже шел Второй и предостерегал, веля выйти на центральный проспект и смешаться с толпой, а оттуда идти на юг, к жилым кварталам. Его осторожность была излишней: происшествие осталось внутри школьных стен, Кион жил прежней суетливой жизнью.
Южный район встретил чередой улиц с номерами вместо названий. Чем дальше, тем выше становились дома, но это говорило не о размахе и тем более не о величии – Кион превратился в безобразное скопище серых башен. На некоторых окнах висели яркие занавески, между домами устроили клумбы, но этих деталей не хватало, чтобы придать унылой картине достаточно красок.
Ран нашел дом, в котором жила Чандера, – пониже других, поновее, поярче, но, в общем-то, немногим отличающийся от своих унылых соседей. У него был единственный подъезд, и жильцы обставили коридор коробками, ящиками, упаковочными клетями, старой мебелью. За каждый сантиметр шла борьба, и она продолжалась даже сейчас – крик, кто посмел занять место у окна, летел следом еще ни один этаж.
Чандера не могла жить здесь. Она не любила серости, не любила такие вот дома-клетки, не любила Кион. И тем более она не любила Адванов и созданную ими школу. Чандера нарушила все свои «не» – ради чего? Второй нашептывал все новые вопросы, заставляющие сомневаться, но не потребовалось усилий, чтобы забыть их, едва ждущий на лестнице Ран услышал шаги девушки и ее высокое, звонкое:
– Да ты еще живой, Ран?
