Лина Кирилловых
Идущие. Книга II
Сенджи ухмыльнулась уголком рта.
– На карнавал.
– Постой-ка, – Вилле недоумённо посмотрел на неё. – Но ведь канал – кольцевой. Нет никакого смысла плыть, потому что расстояние до площади не изменится. В любом случае нам придётся идти пешком.
– Это ты так думаешь, – ответила Сенджи.
Широкими и уверенными гребками она повела лодку вдоль набережной, держась на небольшом отдалении от её мраморных стен. Здесь – мрамор, а в метрополии набережные из гранита, но метрополия стоит на берегу моря, и море это ледяное, солёное, мрамор бы быстро разъело… или же дело в другом? Город богат, как знал Вилле, но и метрополия тоже. Мрамора здесь немало, добывают его где-то в карьерах – где-то за Стеной, и вот ещё зачем нужны патрульные дирижабли и гарнизоны гвардейцев… Мысли набегали одна на другую и путались, поэтому Вилле стал думать о дедушке. Что бы тот сказал, услышав от Сенджи о поджогах, вершимых не дикарями, а какими-то пропагандистами? Сенджи ведь ещё ребёнок. Ребёнок с ножом. Ей просто кто-то задурил голову, а теперь и она, поверив, в свою очередь…
– Сенджи, а кто твои мама и папа?
– Земля и трава, – сказала Сенджи. – Они умерли.
Вилле ощутил неловкость. Зря это он…
– Мои тоже, – и поспешно добавил: «Прости».
В голубых поблёскивающих глазах отразилось изумление.
– Вот оно как, – протянула Сенджи. – Ты, Вилле, выходит, такой же… Не ожидала.
Они помолчали. Сенджи вздохнула.
– Скучаешь по ним?
– Я был слишком маленький, когда это случилось. Они летели на дирижабле, может, ты слышала – «Левиафан». Он разбился в горах. Я очень плохо помню родителей. И давно привык, что у меня их нет.
Сенджи чуть наклонила голову.
– Мне всё равно жаль, Вилле. Потеря – всегда потеря, даже если ты и владел потерявшейся вещью слишком недолгое время, чтобы привязаться к ней и… осознать присутствие. Ты извини, что я говорю так материально. Люди – не предметы, я знаю. Но…
– Да ничего, – удивлённый Вилле не сразу нашёлся с ответом. – Просто у тебя сейчас речь, как у студиоза какого-то… Ты мне не соврала насчет возраста? Может, тебе все восемнадцать?
– Вот ещё, – фыркнула Сенджи. – Я не такая старуха. А если будешь обзываться, получишь в лоб. Тоже мне выдумал – «студиоз».
– Ну, студент…
– Я поняла.
Про своих Сенджи не рассказала, и Вилле не стал расспрашивать («Однако с кем же она тогда живёт?»), ведь и она не спрашивала, что случилось с его родителями, а он сам разоткровенничался, по собственной воле. Но, кажется, они стали чуточку ближе. Во всяком случае, Сенджи довольно-таки мирно попросила Вилле убрать ноги под лавку, чтобы не мешались, и предложила глотнуть воды – в лодке у неё была фляга. Вилле сказал спасибо и, открутив колпачок, сперва опасливо принюхался: фляжка напомнила ему про Анри и его, как тот называл, огненный лимонад. Сенджи, заметив, заверила, что травить Вилле у неё и в мыслях не было «Другое дело ножом», – подумал Вилле и объяснил спутнице, почему это он так нюхает, а заодно и изобразил, как смешно у Анри начинает заплетаться язык, когда он переберёт своего «лимонада». Сенджи опять расхохоталась, уже не вымученно, а искренне. Дуга моста, по которому шли горожане, осталась за изгибом канала. Черепичные крыши домов ремесленников и яркие вывески лавок отражались в зелёной воде.
– Там в мешке, откуда ты взял фляжку, есть ещё фонарь. Достань его, пожалуйста.
Вилле и сам почувствовал, когда полез за водой, что в мешке под лавкой Сенджи лежит что-то, напоминающее собой стеклянную, окованную металлом лампу. Он снова развязал холщовый мешок и запустил туда руку. Нащупав железное кольцо, венчающее фонарь, Вилле вытащил его наружу и устроил на лавке рядом с собой. Фонарь был одно название – заляпанные воском стёкла и прилепленный к жестяному дну толстый белый огарок свечи.
– Фонарь. Экономная версия, – произнёс Вилле. – Зачем он днём?
Вместо ответа Сенджи пошарила под своим плащом и извлекла маленькую мятую коробочку.
– Спички, – передала она коробку. – Как зажжёшь, сразу плотно прикрой дверцу. Там сверху есть щели для воздуха, но боковую надо закрывать, а то задует.
– Ветра нет, – заметил Вилле.
– Будет, – пообещала Сенджи.
Вилле, пожав плечами, запалил фитиль и послушно прикрыл дверцу. Потом, руководствуясь указаниями Сенджи, утвердил фонарь позади себя на носу лодки – в жестяном днище была не замеченная Вилле выемка, которая точно совпала с выпиленным из доски и посаженным на прочный клей куском бруса. Сенджи вытащила вёсла из уключин и отдала одно Вилле.
– Пока держи у себя. Потом, как скажу, отдашь.
– А помочь тебе можно будет? – спросил Вилле почти жалобно.
Сенджи смотрела куда-то ему за спину.
– Пока нет. Сначала будет течение, да и после тоже, там надо управлять, умея… Хотя поглядим. А помощь твоя, пусть и в другом, потребуется сейчас. Сядь наоборот, лицом к фонарю. Весло можешь положить на дно лодки… Так. Теперь жди и высматривай.
– Что?
– Решётку.
Вилле уставился в отвесную стену канала. Вблизи она оказалась очень грязной от наросших бурых водорослей, ила и разводов, отмечавших поднимающийся и опускающийся уровень воды. Некрасивой, растрескавшейся. Вилле никогда не задумывался, отчего в канале бывают своеобразные приливы и отливы. Он этого даже не знал.
– Все три канала соединены стоками, – заговорила за его спиной Сенджи. Теперь она управляла одним веслом и очень осторожно, потому что лодка шла почти впритирку к стене. – Тоже каналы, только подземные. Они берут начало от реки за городом и частично уходят в грунт, частично – в пересыхающие ручьи за Стеной. А ты полагал, что каналы – замкнутая система? Э, нет. Так в них вся вода бы зацвела и сгнила. Город строили не дураки.
– Ого, – сказал Вилле. – Это здорово. Значит, можно плавать ещё и под городом… Но разве это разрешено?
Он не видел лица Сенджи, но представил, как она опять усмехается.
– Нет, конечно. Обычным людям там плавать нельзя, только служащим очистной компании. Да и не получится. На каждой решётке – замок.
– А как тогда поплывём мы?
– А у нас есть ключ.
– Откуда, Сенджи?
– Друзья дали.
Что это за могущественные друзья, и служат ли они в той самой очистной компании, Вилле спросить не успел, потому что увидел решётку. Круглую, ржавую, наполовину утопленную в воде, с действительно болтающимся на ней навесным замком. Вилле предупредил Сенджи, но и она уже заметила – подняла весло, чтобы ленивое течение канала развернуло лодку носом точно к решётке. За прутьями колебалась вода, кажущаяся маслянисто-чёрной, и фонарь-свеча отбросил на нее полукруг бледного света. Округлый каменный свод уводил вглубь, куда свет не доставал. От решётки едко воняло мокрым железом и слизью. Вилле поморщился.
Высоты свода на первый взгляд хватало, чтобы под ним прошла узкая лодка и сидящие в ней пассажиры, но очень уж не хотелось дотрагиваться до самой решётки, а это, судя по словам Сенджи о помощи, делать всё же предполагалось. Вилле обернулся на спутницу и увидел, как она роется в карманах под плащом. Он увидел, впервые присмотревшись внимательно, и то, во что она одета: легкие коричневые бриджи и такая же рубашка без рукавов со странным рядом пуговиц – наискосок. Рубашек, так застегивающихся, Вилле никогда не носил и до сегодняшнего дня не знал. На ногах у Сенджи были ботинки, сшитые из запылённой чёрной кожи. Нож висел в ножнах на поясе. Сенджи наконец нашла ключ и осмотрелась – не заметил ли кто, что они задумали. Но пароход и яхты остались с другой стороны от моста, а сам мост тоже исчез из вида. Зелёная гладь была пустой и позолочённой солнцем. Правда, кто-нибудь мог наблюдать из окошек домов, тех, что на противоположном берегу, но ширина канала играла на руку: с такого расстояния, да ещё в мареве жаркого дня, двое в лодке вполне закономерно показались бы любому человеку обычными рабочими-чистильщиками, проверяющими очередной сток. Сенджи протянула ключ Вилле:
– Открывай, пока нас не отнесло от решётки.
Он крепко сжал в пальцах холодное тельце ключа, боясь уронить его в воду, сглотнул ставшую горькой слюну и потянулся к замку. Замок тоже был ржавым, он неприятно-шершаво тёрся о пальцы и красил их в цвет умершего железа. Ключ провернулся со скрипом, и Вилле, вынув замок из прутьев и металлического ушка, прибитого штырем к грязному мрамору, положил вместе с ключом себе на колени. Тыльной стороной правой ладони он вытер капли пота со лба. Сенджи нетерпеливо завозилась.
– Ну, открывай!
Пересилив отвращение, Вилле качнул решётку, которая, трудно и упруго взбаламутив воду, отворилась внутрь. Он еле успел убрать руку, как Сенджи направила лодку в жерло стока. Сделала три медленных гребка, загоняя лодку внутрь, затем ещё один и постучала Вилле по плечу.
– Теперь нужно закрыть. Дай мне.
Он с облегчением передал ей ключ и замок, а она вернула решётку на прежнее место и, безо всякого колебания просунув тонкие пальцы сквозь пачкающиеся и мокрые прутья, приладила замок обратно. Вытерла руки о плащ и протянула его краешек Вилле, делясь, как полотенцем.
– А если бы кто-то из нас уронил ключ? – стерев ржавчину и скользкую слизь, Вилле почувствовал, как заставляющая костенеть брезгливость уходит. Ему даже захотелось шутить. – Пришлось бы из чистильщиков стать водолазами?
– Пришлось бы нырять, – серьёзно согласилась Сенджи. – Я ныряла два раза.
– Так канал же очень глубокий, – и Вилле не добавил «грязный».
– Не очень, футов двадцать.
– И это для тебя – не очень?!
– А что поделать. Ключ – ответственность.
Она умела грести и нырять, как взрослые рыбаки-мужчины, а ещё носила с собой нож и непонятные слова о том, что Вилле – болван, потому что несправедливо считает дикарей с юга поджигателями и врагами. Она была странной и очень красивой, и знала эти тёмные тоннели-стоки, и куда-то везла его, и отчего-то он ей доверился. Она была девчонкой, которых дёргают за косы и обзывают, но короткая, почти мальчишеская стрижка и жёсткая реакция на неприятные фразы и действия заставляли относиться к Сенджи с уважением. Страх тоже оставался, но о нём Вилле не думал.
Сенджи оттолкнулась веслом от стены и направила лодку вперёд. Тусклый свет на носу постепенно, маленькими шажками, выделял из мрака уходящее вдаль узкое ложе воды и низкие заплесневелые камни кладки. Звуки города стихли, зато стали слышны мерные удары капель о воду и собственное дыхание. Ощутимо похолодало.
– Это всё камень, – Сенджи поняла, отчего Вилле ёжится. – Он никогда не видит солнечных лучей, поэтому холодный.
Голос прозвучал гулко и громко – в подземном канале обитало эхо. И ещё что-то жило здесь, что-то стремительное, деловитое – оно подхватило и потащило лодку, помогая загребающей воду Сенджи. Сначала неспешно, но всё ускоряясь.
– Течение, – удивлённо обнаружил Вилле. – Как на реке.
– Ага, – довольно сказала Сенджи. – Хотя это одновременно и помощь нам, и опасность. Надо следить, чтобы лодка не билась о стены бортом, иначе может дать течь. Но скоро будет чуть проще – канал расширится.
Скоро появился и ветер. Сначала он повеял слева, из такого же круглого жерла, в который вплыла их лодка. Оно возникло в стене и пропало, блеснув маслянистой водой – какой-то ещё один сток. Затем подул в лицо, но противоборствовать с течением не мог, так как был слаб для этого. Каменные стены отодвинулись, мокрый плесневелый свод поднялся – теперь здесь могли бы проплыть две лодки. Вилле распрямил плечи. Было по-прежнему холодно, но уже не так тесно, и, кажется, мрак немного рассеялся. Причиной был не фонарь – где-то впереди находился источник света. Вилле выпросил у Сенджи разрешение погрести вторым веслом.
– Ты часто здесь плаваешь?
– Время от времени, – сказала Сенджи.
– А для чего? И куда?
– Делать мне нечего, вот и катаюсь.
– Сенджи, – укоризненно произнёс Вилле. – Ты же обещала мне рассказать.
– Про себя я не обещала ничего.
– А я-то тебе рассказал.
– Ну и что? – спокойно сказала Сенджи. – Я тебя к тому не принуждала.
Вилле вздохнул и почесал нос. Сенджи была права.
– К тому же, ты рассказал не всё, – продолжила Сенджи. – Только про родителей. Если хочешь откровенность в ответ, придётся делиться подробней.
– А ты не выбросишь меня из лодки? – спросил Вилле.
– Отчего это я должна? – удивилась спутница.
– Ну, – Вилле замялся. – По разным причинам…
Он не мог назвать все эти причины точно, но инстинктивно ощущал, что его происхождение может Сенджи не понравиться. Мысленно продолжая считать её хоть как-то, но относящейся к комитету защитников дикарей-южан, Вилле вполне справедливо думал, что должность его дедушки и связь того, как наместника, с гвардейцами вызовет у Сенджи неудовольствие.
– От зависти, что ли? – спросила Сенджи. – Брось, я не завистливая. Все эти ваши дворцы и прислуга… Я другое люблю – свободу.
– И я люблю, – тихо сказал Вилле. – Только мне к свободе приходится убегать. Вот сегодня я сбежал с уроков. Наверное, как вернусь, опять отправят на конюшню.
– Жить, что ли? Я думала, богатеи детей не наказывают.
– Работать, ухаживать за лошадьми. Но это я тоже люблю, так что конюшни – и не наказание… Во всяком случае, не такое ужасное, как полагает мой наставник. Старина Жан-Жак родом из метрополии: он думает, что для отпрыска аристократических родов нет ничего отвратительнее грязной крестьянской работы.
– А ты, значит, другого мнения, – произнесла Сенджи с одобрением. – Ну, и за что же мне тогда швырять тебя в воду?
– Может быть, за то, что мой дедушка – военный наместник, мой друг Марк – гвардеец, и я сам стану гвардейцем, когда вырасту.
– О, – сказала Сенджи.
Больше она не произнесла ничего, и минут пять, а, возможно, десять лодка плыла в молчании. Огонёк свечи подрагивал в своём стеклянном панцире. Вилле загрустил – начавшаяся было зарождаться дружба угрожала сойти к неприязненной отстранённости. И ничегошеньки теперь Сенджи ему не расскажет. Действительно, он полный кретин – мог бы что-нибудь соврать. Света стало больше, Вилле ясней видел стены, а в черноте маслянистой воды появились наружные, солнечные зеленоватые отблески. И, когда подземный сток вдруг выплеснулся в широченный, будто тронный зал, всю грусть как ударом вышибло – так здесь было красиво.
Лодка замедлила ход, попав в спокойную, перекрещенную жёлтыми лучами воду. Сенджи сзади деятельно загребла веслом. Вилле завертел головой. Он опасался глядеть на Сенджи, поэтому глядел на стены, из которых то тут, то там выходили в зал жерла стоков. Иные оказывались заперты за приваренными к камню прутьями, а два или три, как Вилле заметил, были наполовину и больше забраны каменной кладкой. Ещё несколько, заделанные целиком, – так, что само наличие когда-то существовавшего стока можно было заметить лишь вблизи, по излишней густоте цемента и другому цвету камней – навели его на мысль, что неведомые строители подземных стоков, наверное, допускали ошибки, когда проектировали, и позже с бранью исправляли. Треугольные своды, тёмные, мшистые, мрачные и торжественные, как в каком-нибудь горном замке, уходили высоко вверх. Не так высоко, если вдуматься, но путешествие по низкому и узкому стоку заставляло сравнивать с ним. То, что потолок зала и прямоугольные, длинные, заштрихованные плотной решёткой отверстия в нём, сквозь которые сочился свет, являются всего-навсего изнанкой небольшой площади с фонтаном, которая располагалась перед ботаническим садом, и ливневыми канавами, Вилле понял не сразу. А когда понял, то обмер от восторга: всё это время у людей под ногами находился подземный дворец! И он, бывало, прогуливался здесь, и как-то уронил сквозь решётку монетку, но ему никогда не приходило в голову нагнуться к углублению ливневой канавки и посмотреть, что скрывается за ней.
Интересно, есть ли отсюда выход на поверхность?
Нос лодки с фонарём-свечой на нём нацелился в одно из круглых жерл на противоположной стене. Снова в холод и темноту – Вилле вздохнул.
– А я всё думала, на кого ты похож, – задумчиво проговорила Сенджи, когда лодка, покинув пространство зала, целиком скрылась в стоке. Вилле вздрогнул. – Как будто видела раньше, но отчего-то не узнаю. Нет, ну надо же: тот высокий старик в мундире и с саблей, который…
Она не закончила, будто проглотив окончание фразы. Вилле обернулся и увидел, что Сенджи, положив на колени весло, сгорбилась и уставилась неживым взглядом на свои ботинки. Она выглядела огорошенной, но не неприятно, не разочарованно и не гадливо – страшно. Словно в том, что Вилле – внук своего деда, было нечто больное, жуткое, противоестественное.
– Сенджи, прости, – начал было Вилле, понимая лишь то, что из-за него она вспомнила что-то нехорошее, но она прервала его. Не поднимая головы, Сенджи произнесла глухим голосом:
– Должно быть, это – фатум.
– А?
– Судьба. Наша встреча – судьба. Вилле, ты правильно сделал, когда, увидев меня на набережной, решил догнать, а после прыгнул в лодку, а я правильно сделала, когда взяла тебя с собой. Я считала, что ты просто бездельник, сын какого-нибудь городского чинуши или торговца-богатея, но бездельник с живым умом и готовностью слушать, и это привлекло меня в тебе, а ещё твоё… старомодное рыцарство, что ли, наивная храбрость и доброта – на фабричных улицах, где каждый сам за себя, такого не водится. И я решила рассказать тебе то, чем ты так заинтересовался, рассчитывая – или хотя бы надеясь – поселить в открытом, сомневающемся, а не косном и тупо уверенном, как у многих, уме почву для размышлений… но теперь я вижу, что не рассказать тебе было бы преступлением. И, возможно, не одна я должна это сделать, может, мне надо сводить тебя к остальным – если не забоишься, конечно… Потому что ты, Вилле, похоже, наша единственная, внезапно сама пришедшая в руки надежда в облике человека.
Вилле прерывисто выдохнул. Речь Сенджи пришибла его и уже слегка напугала. Течение стока неумолимо повлекло лодку вперёд. Он внезапно почувствовал себя маленьким и беспомощным, как тогда, когда его отправили в конюшни в первый раз. Десятилетний, ещё ничего не умеющий, провинившийся в том, что умял в один рот на кухне почти все медовые пирожные, приготовленные к вечернему чаепитию для какого-то важного гостя, Вилле, которого Жан-Жак на этот раз и навсегда посчитал слишком взрослым для розог, растерянно замер при виде длинного ряда пустых стойл, откуда ему было велено выгребать прелую, смешанную с навозом солому. Грабли в руке ощущались неподъёмной тяжестью, в нос бил острый, грубый животный запах мочи и пота, было жарко, странно, страшно, некомфортно и непривычно, а Жан-Жак, наблюдающий издали (свой громадный знаменитый нос он зажал платком), казался удовлетворённым тем, что увидел. Он ушёл, кликнув слуг и приказав им не вмешиваться. Но те не послушались. Кто-то из них вытер Вилле выступившие от обиды жгучие слёзы, кто-то приобнял за плечи и погладил по голове, кто-то угостил яблоком, а потом Вилле подвели в стоящему в самом дальнем стойле старому слепому жеребцу, которого уже не для кого не седлали, и деликатно отступили на пару шагов, чтобы мальчик и конь познакомились. Слепой жеребец доверчиво ткнулся мордой Вилле в щёку. Он почуял яблоко, и Вилле отдал его коню и смотрел, как тот хрустит, и улыбался. Конь был тёплым, живым, он смешно и щекотно дунул Вилле в ухо, когда обнюхивал, а теперь так аппетитно жевал спелый фрукт и выглядел настолько довольным – довольным жизнью, несмотря на то, что был и стар, и сед, и слеп, что поневоле становилось стыдно за свои сопли. Вилле гладил его между ушей и успокаивался. Слуги тоже принесли грабли, и он, возмущённо и весело отвергнув предложенную ему возможность просто тихонько посидеть в уголке, стал работать вместе с ними – скоро должны были вернуться отдежурившие в городе конные гвардейцы, которые оставляли лошадей в конюшнях резиденции наместника и отправлялись в находящиеся по соседству казармы. Запах уже не казался Вилле таким резким и чужеродным. Это был запах живых существ, верных спутников человека, которые носили его у себя на спине и возили, запряжённые в фургон или телегу, еду для него, топливо, вещи, катали детей. А взамен человек о них заботился – мыл, поил, кормил, лечил, чистил скребком, менял подковы и соломенную подстилку. Взаимопомощь, сотрудничество, своеобразный обмен. Дружественный обмен. Тёплое дыхание у себя на ладони. Что-то тем вечером проросло в Вилле, зароненное, словно семечко, в тот момент, когда старый конь взял яблоко у него из рук. Мальчик полюбил бывать на конюшне. Он убирал солому, расчесывал лошадям гривы, помогал их мыть, выводил на прогулку слепого жеребца, с которым крепко сдружился и для которого всегда носил яблоки, раскладывал в лоханки болтушку из овса и слушал истории слуг. Жан-Жак полагал, что Вилле наказан – тот же ощущал радостное единение. Это чувство – дружба, симпатия, оформившаяся или оформляющаяся привязанность – возникало у него и к людям. Слуги на конюшне, Марк, Анри, дедушка, конечно же… Тот уехавший на трамвае конопатый. Семья мастерового. Сенджи. Сенджи, почти ровесница, с которой можно было бы так здорово болтать обо всём, что сопутствует возрасту, и пусть она при этом – девчонка… А теперь она говорит ему что-то пугающее. Что-то очень взрослое, чего Вилле не понимает. Что означает «надежда»? Он нужен комитету?
– Кто ты, Сенджи?
Она посмотрела на него поблёскивающими в полумраке глазами. Ни недовольства, ни злости, ни презрения, а та самая надежда, почти отчаянная – и это девочка, что, прижав его к стене, разъяренно грозила ножом?
«Коллаборационисты», – вспомнил Вилле.
Не далёкий комитет в Совете, заседающем в метрополии, а лояльные дикарям из-за Стены горожане-предатели. Те, что укрывают их в своих домах, снабжают оружием и планами городских застроек. Те, что имеют с беспорядков и пожаров свою чёрную денежную выгоду. Или же просто… идейные, сумасшедшие, повёрнутые, гораздо страшнее в своём безумстве всех комитетчиков, вместе взятых, потому что комитет ведь в метрополии, а город и горожане – вот они, рядом… Главная проблема жандармерии. Нет, коллаборационистов периодически ловят и успешно сажают в тюрьмы, но у них, говорил дедушка, очень сильна агитация. Не говорил только, в чём она проявляется. Неужели в том, что Вилле только что услышал…
– Если ты из коллаборационистов, то ничего не выйдет, – набравшись храбрости, заявил Вилле. – Проще тогда тебе взять и ткнуть меня ножом. Быть предателем я не согласен.
Сенджи, не отрывая от него взгляда, медленно потянулась рукой под плащ. Вилле приготовился… к чему – прыгнуть на неё, прыгнуть в воду? Но вместо своего ножа Сенджи достала ключ.
– Решётка, – тихо сказала она. – Нужно открыть.
Вилле обернулся и увидел, что этот подземный сток заканчивается тем же, чем начался тот, в который они заплыли: круглым зевом решётки, сквозь которую струится свет и тёплый летний воздух. За решёткой колыхались воды второго канала. Кнутом стегнула мысль: зачем же он отвернулся, она сейчас его… Сенджи молча вложила ключ ему в руку и стала притормаживать, опустив весло в воду, но течение и без того практически замерло. Лодка мягко ткнулась носом в порыжелые прутья.
– А когда плыву назад в предместья, приходится только и делать, что сидеть на вёслах. Течение – друг лишь в одну сторону.
– Угу, – неловко буркнул Вилле.
Он возился с замком, всё больше ощущая нелепость ситуации. Мирно и спокойно попросив Вилле выглянуть и посмотреть, нет ли поблизости лодок, Сенджи вывела их серое суденышко в канал, забрала ключ, повесила замок на место и огляделась – вдалеке шли, вспенивая воду и выбрасывая клубы пара, две прогулочные яхты под бесполезными сейчас, при безветрии, яркими малиновыми парусами. Богатые дворцы по обе стороны канала бросали на зелёную воду белые, розовые и сиреневые пятна отражений. Где-то рокочуще зашумели винты – дежурный дирижабль жандармерии выходил из дрейфа в воздушных потоках, меняя или корректируя квадрат наблюдений. Второй канал был уже, и Вилле без труда мог рассмотреть тёмные подтёки на мраморе противоположной стены. И очередную решётку, тоже как раз напротив. Судя по расположению солнца, заливавшего округлые ротонды, было почти одиннадцать, и к началу карнавала Вилле уже не успевал. Но это его больше не беспокоило. Он вновь представил на своём месте дедушку.
Как бы тот поступил?
Постарался бы войти к коллаборационистам в доверие, чтобы накрыть потом одним махом как можно больше предателей – вот так. Не упустил бы шанс.
– Я тебе не враг, Вилле, – произнесла Сенджи. – Но то, что ты сомневаешься, не обижает меня. Тебе, как и всем здесь, навешали отборной лапши. Однако ты сказал, что хочешь знать. Ты всё ещё этого хочешь? А то – вон парапет и ступеньки…
– Так и отпустишь надежду? – неуклюже пошутил Вилле.
– Насильно быть надеждой не заставишь, – ответила Сенджи. Она сделала один скупой гребок по направлению к парапету. Ей, Вилле видел, отчаянно не хотелось туда направляться.
– Нет, стой! – он опустил в воду второе весло. – Я всё ещё хочу знать, Сенджи.
Подружиться и сдать – всё то же предательство. Наверное, Сенджи поняла, о чём размышляет сейчас её спутник, или мысленно поставила себя на место Вилле, чтобы представить, как бы сама распорядилась внезапно полученным знанием и знакомством с такой странной личностью, как она. Поставила, представила, почувствовала, что Вилле будет готов открыть всё наместнику. И покачала головой.
– Вилле… Мне нечем заставить тебя поклясться мне, что ты ничего не расскажешь дедушке. Тыкать в тебя ножом я больше не хочу. Не хочу ни запугивать, ни угрожать, потому что это подло и низко: вынуждать стать надеждой силой. Я могу лишь понадеяться на твою доброту. Я её уже видела, я знаю, что ты ей обладаешь. Поможешь слабому… не причинишь вреда. У меня есть нож, я умею драться и быстро бегать, но сейчас я слабая, Вилле, потому что готовлюсь доверить тебе большую и болезненную тайну. Дело ещё и в том, что мне нечем подтвердить мои слова. Будь ты просто заинтересовавшимся мальчишкой, ты мог бы отмахнуться от услышанного, и это не причинило бы мне такой боли и горечи, как случилось бы, если бы над моим рассказом посмеялся внук наместника. Нет, нет, про смех – это образно, я поняла, что ты не будешь, – Сенджи чуть улыбнулась в ответ на возмущённое лицо Вилле. – Разве что подтверждением стало бы то, что я отвела бы тебя за Стену.
Он бы рухнул, где стоял, если бы всё это время не сидел на лавке, поэтому только глуповато уставился в яркие глаза Сенджи. Жёлтые блики горели на воде вокруг лодки. Пахло илом и цветущими акациями.
– Да, отвела бы, – продолжила Сенджи. – Но это может быть опасно для тебя. А я знаю теперь, что не могу тебя лишиться. Не имею права. Поэтому я должна посоветоваться с тем, кто старше и умней.
– И… кто этот человек?
– Его зовут Хоурмен. Он хороший, он тебе понравится. С утра он тоже собирался на праздник, потому что торгует с лотка свежей выпечкой. Хоурмен – повар, пекарь… А самое главное – друг. Он мудрый, много знает и видел, поэтому сможет объяснить тебе то, что не до конца понимаю я.
– Например? – спросил Вилле. Он всё ещё плоховато соображал после сказанных слов о Стене.
Сенджи, сжав губы, опустила глаза.
– Например, зачем сбрасывать «летучий огонь» на людей, которые любят друг друга, – жёстко сказала она и стремительными гребками повела лодку вперёд. – Об этом меня не расспрашивай. И теперь можешь помочь. Греби сильнее – нам лучше бы поторопиться.
У противоположной стены Вилле уже привычно отпер решётку, снова вымазавшись в ржавой слизи, но едва ли заметил это – ему было страшно. Даже тот интересный факт, что один-единственный ключ, похоже, подходит ко всем решёткам каналов (или не ко всем?), задел сознание лишь краешком. Лодка вплыла под свод, Сенджи затворила решётку, навесила замок и отдала Вилле ключ. Они вовремя забрались в сток – на зелёную воду канала снаружи металлических прутьев легла тень дирижабля. «Лучше не обращать на себя чрезмерного внимания жандармов», – сказала Сенджи, и Вилле был с ней согласен. Они вдвоём повели лодку, потому что сток здесь с самого начала был шире. В нём даже что-то росло – бледное, тонкое, колышущееся под слоем тёмной воды, похожее на анемичные руки, которые цеплялись за вёсла и днище. Вилле вспомнил, как Марк учил его грести на реке, а потом показал очень красивую заводь с кувшинками. Марк даже нырнул, пытаясь сорвать одну, но стебли у кувшинок были очень прочные, и для того, чтобы сорвать, потребовался бы нож. Что бы Марк сказал про эти стоки? И смог бы он нырнуть на дно канала, если бы, как Сенджи, уронил случайно ключ…
– Тут кто-нибудь водится? – спросил Вилле. – В смысле – рыба…
– Я видела в стоках водяных змей, – сказала Сенджи. – Но и рыба, наверное, заплывает из реки.
– Бр-р, – Вилле вздрогнул. – И ты ныряла за ключом по соседству со змеями?
– Они не ядовитые. Хотя одна как-то меня цапнула.
– И что с тобой потом было? – в ужасе спросил Вилле.
– Ничего, – пожала плечами Сенджи. – Разве что я стала змеиным оборотнем, но сама не знаю об этом.
– Жуть, – сказал Вилле. – Я, пожалуй, не буду с тобой ссориться.
– Правильно, – хихикнула Сенджи.
Огонек освещал им дорогу сквозь заляпанное стекло, опять появилось течение, и за мерными движениями вёсел Сенджи начала свой рассказ. Вилле сел вполоборота, чтобы видеть её лицо, пусть и наполовину утопленное в сумраке. Но заговорила Сенджи отчего-то не о дикарях и не о каком-то «летучем огне», а о том, как хорошо бы было, если бы на судьбу человека не влияли ни место его рождения, ни благосостояние семьи, ни оттенок кожи.
– Хоурмен однажды поделился со мной своим предположением о будущем. Он говорил, что за нашим веком пара, может, спустя ещё один век или два, придёт гораздо более технологичный, и не только в отношении механизмов, машин – в отношении науки в целом, в том числе и медицины. Научатся заменять больные органы… отсутствующие конечности… уничтожат ту гадость, которая вызывает северный мор – ну, микроба, живущего в слюне снежных блох… И люди тогда будут рождаться по-другому – не истязая своих матерей. С изначально отличным здоровьем… без каких-либо наследственных изъянов… привитые от всех болезней ещё до того, как появились на свет. И, что самое главное, – Сенджи смешно сморщила нос, стараясь точь-в-точь воспроизвести услышанные взрослые слова, – без расовых, социальных и национальных предубеждений. Это им тоже привьют до рождения.
– Как?
– Так, как от болезней – уколом.
Вилле, представив, как какой-то врач уколол бы его маму в живот, передёрнул плечами.
– Но женщинам… мамам… наверное, будет не очень приятно.
– А вот здесь, – Сенджи важно подняла указательный палец. – Следует добавить то, что, по словам Хоурмена, матери вообще не почувствуют никаких неудобств. Потому что их дети все девять месяцев будут выращиваться в пробирках.
