Lina Insoline Йен: Грань Создателя

Глава 4

Несколько мучительно долгих месяцев команда сталкивалась с каскадом неудач: вязкие чёрные инфузии демонического генома безжалостно разрушали всё, к чему прикасались, словно космическая кислота; эмбрионы, один за другим, погибали от нестабильных энергетических всплесков, оставляя после себя лишь обугленные клеточные оболочки.

Беннетт практически не выходил из лаборатории – разве что скользко глотнуть кофе и сдавить виски ледяными пальцами в коридоре, где никто не видит. Просматривая протоколы, он всё чаще ловил себя на том, как с трудом сдерживает раздражение: появлялись короткие, жёсткие команды, слишком требовательные вопросы, резкие замечания по поводу банальных опечаток в отчётах. Коллеги реагировали насторожённым молчанием – его короткие взгляды стали реже встречать улыбки.

В прошлом всё казалось проще – рядом был Фрэд, который будто бы одним лёгким движением реализовывал любую идею. С ним любое отклонение воспринималось как рабочий момент: обмен короткими репликами, пара новых формул – и работа двигалась дальше. Теперь Беннетт чувствовал, что вынужден держать под контролем каждую мелочь – и всё чаще этот контроль давался через силу.

Иногда, оставшись наедине с приборами, он пытался отпустить тянущее напряжение. Молча стоял у инкубатора, рассеянно переводя взгляд с тускло горящих датчиков на ровные, механические поля света под стеклом. Перебирал в голове старые подходы и новые гипотезы, и каждый раз упирался в тупик, словно блуждал по кругу. Тошнотворное осознание: нет ни новой идеи, ни хода, который мог бы всё изменить.

Беннетт понимал – задача действительно почти невозможная, провалы закономерны, но смириться с этим не мог. Всякий раз, глядя на очередные погибшие клетки, он испытывал приступы бессильной злости и разочарования.

Эти редкие минуты у инкубатора – не столько передышка, сколько отчаянная, глухая попытка собраться, чтобы выдержать ещё один день.

И вот – очередная ночь. Глухая тишина тянется по коридору, пустые кабинеты тонут в мертвенно-белом свете. Беннетт вышел за пределы здания, будто делая этот шаг впервые. Не раздумывая, он вызвал такси через корпоративное приложение и выбрал «повышенную конфиденциальность».

Через десять минут у ворот его уже ждал электромобиль с глянцево-чёрным корпусом. Ни малейших следов присутствия человека – ни таксиста, ни даже помятого коврика в салоне. За рулём, как обычно в ночные часы, – чистый автопилот. Голографический интерфейс мягко вспыхнул на приборной панели, подрагивая светом в полутьме, и безэмоциональный голос ровно прорезал тишину:

– Пожалуйста, назовите адрес назначения.

Беннетт машинально продиктовал свой адрес, не вникая в собственные слова, и откинулся на сиденье. Машина плавно тронулась вперёд, едва слышно разгоняясь. Кожаная обивка под ладонью казалась холодной, воздух в салоне – стерильным, без привычных следов чужого парфюма.

За широкими окнами сначала простиралась лишь темная пустая трасса, уходящая вдаль между черными силуэтами деревьев. Загородное расположение фракции обеспечивало почти полное отсутствие света, кроме редких фонарей, отмечающих повороты дороги тусклыми желтыми пятнами. Но по мере приближения к городу пейзаж постепенно менялся: оживал ночной город, фонари прорывали темноту тонкими золотыми линиями, дома сливались в неразборчивое полотно света и тени. Всё за стеклом мелькало и исчезало, словно и не было ничего на самом деле – только быстрая, ускользающая вереница.

Дверь квартиры мягко закрылась за спиной. Холодная тишина встретила хозяина, промозгло обволакивая плечи. Строгий порядок внутри больше напоминал гостиничный номер, чем дом. Никаких личных вещей на виду, никаких фотографий или безделушек. Только книги, разложенные по темам и алфавиту, и коллекция фарфоровых статуэток в запертых витринах – молчаливое наследство от прежнего владельца квартиры.

Беннетт не стал включать основное освещение. Слабого голубоватого света, проникающего через окна, было достаточно, чтобы не натыкаться на мебель. Он прошёл в спальню, стягивая на ходу галстук и расстёгивая рубашку.

Пиджак соскользнул с плеч и остался лежать там, где упал. Рубашка последовала за ним через несколько шагов. Беннетт тяжело опустился на край кровати, чтобы снять обувь, но даже эта простая задача казалась ему сейчас непосильной. Он возился с шнурками, словно ребёнок, только учащийся их развязывать, пока наконец не сдался и просто стянул туфли, не расшнуровывая.

В таком нелепом полуодетом состоянии он рухнул на кровать, даже не потрудившись откинуть покрывало и издал глухой стон – наполовину от боли в напряжённых мышцах, наполовину от блаженства горизонтального положения.

Его сознание уплывало. Сначала была только темнота. Затем – вспышка света, ослепительная и холодная, как взрыв. Когда зрение вернулось, он обнаружил себя стоящим в центре огромного амфитеатра. Стены из чёрного мрамора уходили ввысь, сливаясь с бездонным куполом, где вместо потолка пульсировали созвездия.

Вокруг него высилась сложная, почти гипнотическая конструкция: металл переплетался с кристаллами в изощрённой геометрии, напоминая одновременно алтарь и вычислительную машину. Кристаллы были разного размера и цвета – алые, лазурные, изумрудные, янтарные. Каждый испускал свой пульсирующий свет, который не только освещал пространство, но и складывался в прозрачную, трёхмерную проекцию. В ней кружились и соединялись чуждые формулы – не привычные математические знаки, а постоянно меняющиеся символы, похожие на иероглифы и органические структуры одновременно.

Почти не осознавая, Беннетт протянул пальцы к ближайшему кристаллу – тот отозвался лёгкой вибрацией. И в этот момент за спиной мелькнуло ощущение присутствия. Беннетт резко обернулся – на гладком полу отразился его же силуэт, но напротив, в самом сердце амфитеатра, медленно проступала другая фигура. Сначала она казалась сгустком из мутного света и витого дыма, не имея ни лица, ни точных границ. Она была словно проекция в проекции – зыбкая, но настойчивая.

Стены из чёрного мрамора едва заметно задрожали, словно пропуская сквозь себя неведомую волну. Кристаллы на алтаре вспыхнули резче, их сияние стало тревожно мерцать. Некоторые камни издали негромкий, тонкий звон, а прозрачная проекция формул и символов вдруг заколебалась, как отражение на рябящей воде.

По мере того как фигура приближалась, её очертания становились всё яснее. Дым и свет медленно собирались в единое целое: расплывчатые линии вытягивались, обретая форму рук, плеч, силуэта головы. Туман отступал, и черты стабилизировались: шесть крыльев раскрылись в идеальной симметрии: три сияли божественным светом, три других были сотканы из первозданной тьмы. Два крыла частично закрывали лицо; два других обвились вокруг тела; последняя пара простиралась в стороны, рассекая пространство.

Беннетт ощущал, как по венам разливается ледяной жар; в груди горячо сжалось нечто вроде боли или восторга, что нельзя вынести вслух. Всё, что он годами пытался построить заново, вдруг вернулось в лице невозможного чуда. Слова застряли – он мог только выдохнуть имя, почти молитвенно.

– Белиал…

Существо замерло на мгновение, словно прислушиваясь к звучанию собственного имени, а затем с невероятной скоростью подалось вперёд – не двигаясь, а искажая само пространство вокруг себя. Крылья, прежде закрывавшие лицо, медленно разошлись в стороны, открывая то, что скрывалось за ними.

Мир застыл в благоговейной тишине. Лик, явившийся Беннетту, был совершенен. Кожа существа сияла ровным, мягким светом. Из-под длинных ресниц взирали глаза, полные неземного сострадания и мудрости, недоступной ни одному смертному. Зрачки этих глаз необычайно глубокие – не чёрные, а переливающиеся золотистым светом, словно в их недрах струилось само солнце. Брови лежали ровной и спокойной линией, губы были мягко изогнуты, источая беззвучное утешение и обещание покоя. От него исходил запах чего-то чистого и ясного, вызывающего чувство забытого детства или рая, которого никогда не было на земле.

И вдруг в этом совершенстве что-то дрогнуло. Сперва едва заметно, как будто на лике промелькнула судорога. Улыбка на мгновение стала шире, глаза потемнели, но тут же все вернулось – почти. Покой заколебался, как зыбкая гладь воды перед штормом.

Беннетт продолжал смотреть, не отводя взгляда. Он не боялся и не собирался отступать: это существо принадлежало ему, его мысли, его воля воплотились в этих формах, каждой черте и изгибе крыльев. Он чувствовал не страх – а почти горькое удовлетворение, застыл в немом признании собственного творения.

Но тело думало иначе. Глубинная, противоестественная реакция – древняя, встроенная ещё до мыслей и воли – заставила Беннетта сделать полшага назад. Он словно наблюдал за собой со стороны, ощущая, как пальцы дрожат, как тяжелеет дыхание и влажность проступает на коже.

Существо уловило этот непроизвольный отклик – и маска совершенства разорвалась, словно по команде. Мягкая линия губ вытянулась в зияющий провал, полный чёрных, острых клыков. Алый гной проступил по их основаниям и закапал на искажённый подбородок. Глаза вспыхнули огнём и начали клубиться, рассыпаться, множиться, глядя одновременно отовсюду и ниоткуда. Только что сияющая кожа сморщилась, затянулась трещинами и стала почти прозрачной, показывая мрак и шевеление тварей, живущих в недрах.

Медленно, плавно существо стало обходить своего создателя. Когда оно оказалось у него за спиной, два тёмных крыла потянулись вперёд, их края трепетали и дрожали в зловещем предвкушении. Кончики крыльев осторожно, почти ласково, коснулись лица Беннетта – и это прикосновение обожгло кожу.

– Я понимаю, почему ты злишься, – выдавил Беннетт, словно каждое слово терзало горло изнутри. – Я не смог спасти тебя тогда… я подвёл тебя.

Из-под его век хлынула густая, горячая кровь, стекающая по щекам причудливыми алыми дорожками. Слёзы и кровь слипались, замутняя взгляд, искажая чудовищный облик перед ним до неузнаваемости. Всё тело сотрясала дрожь, руки сводило судорогой, и казалось, ещё немного – он просто рухнет, не в силах больше выносить эту тяжесть.

– И я знаю… Что не могу вернуть тебя, – Беннетт сипло сглотнул. – Но если ты позволишь… я создам не подобие, а нечто новое, твоё наследие.

Существо медленно убрало свои крылья от его лица. Мужчина ощутил облегчение – будто с груди сняли многотонный груз, а воздух вновь стал ровным и прозрачным. Но в следующий же миг все шесть крыльев – и светлых, и чёрных – внезапно выпрямились и раскинулись во всю ширь, острые, беспощадные, как лезвия. Они с сухим, ломким треском сомкнулись вокруг Беннетта, стягивая плотнее и плотнее – холод и тьма обвили будто ледяная петля, не оставляя ни единого просвета. Он попытался закричать, но голос утонул, а тело сжалось в невидимых объятиях. Мир стремительно сузился до узкого, тёмного кокона.

И тут Беннетт резко очнулся, словно вынырнув из-под ледяной воды: короткий вдох, прерывистый выдох. Несколько секунд он просто сидел, упершись взглядом в одну точку, позволяя сознанию вернуться в границы гулкой реальности. Внутри будто прошла волна: привычная усталость, опустошение, но под этим – тихое, упрямое потрясение. Шок не вырывался наружу ни словами, ни движениями: он застрял где-то глубоко, на уровне нервных окончаний, где прячутся настоящие страхи.

Беннетт провёл ладонью по лицу, избавляясь от липкого пота. Мысли вихрем проносились в голове: сон был невозможным, но слишком точным – он увидел Белиала, того самого, единственного. Лишь сжимающаяся в тугой комок грудь выдавала больше, чем мужчина готов был признать.

Он встал и, шатаясь, направился в ванную. Едва переступив порог, открыл кран до упора – ледяная вода хлынула с глухим плеском. Наклонился, собираясь смыть с лица остатки кошмара, но вдруг почувствовал, как по губе потекло что-то тёплое. Кровь медленно закапала на белый фаянс: густая, тёмная, разрастающаяся неровным пятном.

Мгновение спустя он поднял взгляд и наткнулся на собственное отражение в матовом стекле. Под глазами тянулись пересохшие, буроватые дорожки крови, будто тонкие трещины, резавшие бледную кожу. Не отрывая взгляда от зеркала, он машинально вытер кровь ладонью и застыл, пытаясь узнать себя в этом человеке. Затем сделал глубокий вдох, опустил лицо под ледяную воду и умылся. Холод прорезал кожу, вгоняя остроту в мысли. Беннетт поднял голову и обеими руками крепко сжал края раковины, уставился на капли, стекающие с подбородка.

Он силой заставил себя выпрямиться. Пора собираться. Пора думать. Анализировать, не поддаваться страху, не давать кошмарам отбирать у него рассудок. Логика – его спасение.

Беннетт закрыл глаза и попытался восстановить цепочку: что он видел в самом начале? Яркие образы выплывали из глубин сознания, становясь все отчетливее.

– Алтарь… – пробормотал он. – Массивная, сложная конструкция. Что-то между машиной и чем-то древним… Формулы, символы… – он нахмурился. – Нет. Это не обычные формулы. Скорее, знаки и обозначения, как из старинных манускриптов. Странные руны, незнакомые линии… Совмещение… Науки и оккультизма?

В голове словно щёлкнул переключатель – всё встало на свои места. Внутри мужчины всё сжалось, но на губах уже появилась странная, торжествующая улыбка.

– Вот оно… Решение.

Он ощутил в себе странное ликование – и вдруг сам не заметил, как из его груди вырвался смех. Сначала тихий, сдавленный, потом всё громче – прерывистый, надломленный, словно вырывающийся сквозь осколки усталости. Это был не смех радости, а смех человека на грани, чуть безумный, выбивающийся из тишины, как судорожный вдох после долгого молчания.

– Нет… снова тот же сценарий! – Эдвард вцепился в консоль пальцами, его зрачки сузились до точек.

Элира, бледная как полотно, быстро вводила экстренный протокол – пальцы скользили по экрану, но графики упрямо сходили с ума, слепо спускаясь в хаос.

В инкубаторе эмбрион мерцал неровным, тревожащим сиянием. По аморфной массе разбегались концентрические волны, словно кто-то бросил камень в слишком густую, почти живую жидкость. На несколько долгих секунд казалось, будто внутри родился свет – но вместо жизни происходило зловещее: линии разломов бежали по оболочке, разветвляясь, как паутинка на трескающемся льду, только здесь лед был мягкий, трепещущий и отчаянно сопротивлялся распаду.

– Его клеточная структура распадается! Он… самоуничтожается. Нет-нет-нет! Алекс, быстро – связь с сервером пропала, что с интерфейсом?!

Алекс уже соскользнул под рабочий стол, мелькая кроссовками среди спутанных кабелей, выдергивая один разъём за другим, пытаясь на ощупь найти повреждение в хаосе пыли и проводов:

– Да твою ж мать! Не хватало, чтобы всё легло именно сейчас, – пробормотал он, звякнув металлическим корпусом о край стойки и скрипя пальцами по пластиковой защёлке.

Эдвард сдавленно выдохнул, и, видя, что на экране всё безнадёжно алело, резко открыл служебную панель у основания инкубатора. Порывистым движением он схватил канистру с яркой маркировкой "Нейтрализатор-11", сорвал защитный колпачок с инъекционного клапана, сунул шприц и начал вручную закачивать жидкость внутрь по прямому отводящему каналу, минуя весь автономный протокол.

Руки дрожали, бутылка чуть не выскользнула.

– Держись, – бормотал он себе, упрямо выдавливая раствор. – Держись, ну же, ну…

Но в прозрачной трубке жидкость уже легла обратным током – давление внутри инкубатора менялось слишком хаотично. Нейтрализатор с трудом пробивался через противодействие, но толку, казалось, не было – клетки, попавшие под состав, словно растворялись в серых разводах на дне.

Вивьен сидела, согнувшись и дрожащими руками перелистывала на планшете графики хромосом:

– Здесь гигантский вброс мутаций, – голос хрипит, сбивается на всхлип. – Элира, смотри, вставки захватывают всё ядро!

– Алекс, быстрее! – крикнула Элира, голос срывался, отдавался в груди паническим толчком.