Лидия Лавровская
Баден-Баден
– Ой, да я Алинка-малинка в возрасте, а потому миролюбивая! Ссоры-разборки классиков… Да ну их!
– В возрасте… насмешила! В зеркало глянь! Нет, а ты вот представь: вдруг вместо того, чтобы цапаться, выяснять, кто больше любит Россию, они говорят о любви – к женщине, девушке! И рассматривают фотокарточку отнюдь не инфернальной какой Настасьи Филипповны, это уже потом вскоре Достоевский сочинил! Нет, разглядывают фото одной необыкновенной девушки, как… ты! Которой, как уверял Тургенев, надобно поклоняться, стихи писать и писать! Он её фотокарточки не только показывал – рассылал чуть ли не пачками: Фету, Боткину, ещё многим. А сам – пятидесятилетний красавец-богатырь, богач, европейская знаменитость! Знаешь, ещё в советской прессе читал… которая, конечно, была «с красным знаменем цвета одного», но отнюдь не жёлтая! Так вот, говорилось в той статье, что у девушки этой после замужества народилась дочь-великанша, и личиком вылитый Иван Сергеевич! Да… А теперь вопрос тебе, Алиночка: почему она за другого всё-таки вышла? Писал же ей Тургенев, что ни одно существо на свете не любит больше неё? Сохранились все его письма, записочки, сберегла она их! Можно почитать в Полном собрании сочинений, между прочим…
Ах, какая история, какие слова… точно лепестки дурманящего розового олеандра, рассыпанные красивыми взмахами! И, конечно, любой женщине, включая разумную разведённую Алину Григорову, приятно, когда её именуют «необыкновенной девушкой».
Она невольно останавливается, вглядываясь в оживлённое и совсем не старое лицо Воробьёва. Да, вот мужчины «в возрасте» прекрасно устраиваются с молоденькими, тем более такие неординарные! Заговорят, заморочат голову… Так Достоевский после всех любовных страданий заполучил юную Анну Григорьевну, идеальную жену! Конечно, было бы здорово, если б они с Тургеневым помирились, дружили бы семьями…
– О, как вы это всё здорово придумали, продумали! Да, жалко, что так и не женился Тургенев… Видно, не судьба была!
– Судьба, не судьба… Сального Фердыщенко помнишь, а следователь Порфирий Петрович тебя не заинтересовал? Ну, какие ещё были бы у него версии?
– Так девушку же не топориком тюкнули, просто за другого вышла! Версии… Может, просто предпочла «молодого и рьяного»? А ещё эта певица, примадонна знаменитая, Полина Виардо… Всю жизнь при живом, как говорится, муже командовала Тургеневым, дескать, она его единственная, вечная, великая любовь! Но что за девушка такая таинственная? Да говорите уже, мистификатор!
– А вот не скажу! И без топорика убить можно, жизнь сломать…
Воробьёв и Алина – странная какая сценка! – почти кричат друг на друга. У него сердитые глаза… Чего кипятится? За руку крепко схватил! Не понравилось про «молодых и рьяных»? А сам-то со своей певичкой… Алина заговорила тихо и размеренно, вежливым, веским голосом музейного гида, на чью сокровищницу знаний покусился профан:
– Олег Сергеевич, признайтесь, вы поведали совершенно фантастическую историю! Все пассии Тургенева известны, никакой следователь, никакой исследователь не требуется. Крепостные девушки, актриса Савина, еще там кто-то – ну и жадная, гулевая, выражаясь по-народному, Виардо, его идол… Певицы, надо думать, очень популярны у мужского пола!
Точно липкая паутинка упала на лицо Воробьёва, смяла, сморщила… Он трёт лоб, глаза рукавом, мотает головой, не отпуская другой рукой Алину:
– Ну уж… А Виардо, конечно, как все театральные, показушные натуры… Любят они заниматься мифотворчеством! Да, насмерть стояла на страже фальшивой легенды. Очень унизительной для Тургенева, вообще для мужчины, я считаю. Актёрка!
Цыганское некрасивое лицо прославленной «актёрки» памятливо всплывает перед глазами Алины… иссыхает, блекнет желтушной старинной фотокарточкой. Она уже с меньшим пылом выдергивает руку из хищных воробьёвских пальцев. Ну пусть уж держит, ладно. Воробьёв заглядывает ей в глаза… Обнимает за плечи и ускоряет шаг. Да, такой вот зрелый Кавказский дуб над гибкой молодой глицинией! Она вон, тоже вскоре обвила его талию… Молча сворачивают на ярко освещенную, но почти уже пустынную улицу:
– Вот здесь я живу… О, а у меня в кухне свет! Странно, дочка ведь… Значит, сам Бог велел позвать тебя на чашку чая!
8
Зайдя в сумрачный подъезд, они… ну, конечно, целуются, не могут остановиться! Так жарко кинулись друг другу, что уронили воробьёвскую ветровку и не заметили. Потоптались по ней… Наконец Алина, с трудом отстранившись, шепчет с запинками, приходя в себя:
– Что-то мы очень резво… Пойдем! Точно надо чай с лимоном выпить… А знаешь… та необыкновенная девушка, кто она всё-таки?
Взмывший фейерверком градус общения – сбить, сбить… Сбившееся дыхание – вернуть в нормальный режим! Алина, взяв Воробьёва под руку, поднимается по лестнице. Спокойно, спокойно! И что это Полинка на кухне шарашится, вернулась от деда с бабкой… вот пусть и познакомится с маминым другом!
– Необыкновенная девушка – ты.
– Нет, правда!
– Одна из дочерей Виардо. Талантливая художница, скульптор, и Тургенев на её портретах как архангел… да сам господь Бог! Видно, любила его… Но что ей пела, что плела ее мамаша, инфернальная эта баба, вот вопрос. Поди, костьми легла, тихонечко, иезуитски прикончила их счастье. Один Достоевский, великий знаток этих инфернальниц, мог бы что-то подсказать, Тургеневу, помочь ему…
Рассказывать старинную love story, с этой ее подспудной, неизбежной, намеренной темой (разница в возрасте) оказалось легче вот так, на широких ступенях солидного старого дома. Вроде мимоходом…
– А уж девушке вообще не надо было никого слушать!
– Эх, Баден-Баден! Да что за название такое? Вот писатели и бодались… Им бы мирно встретиться в Миргороде! – улыбается Алина.
Так её поссорившиеся классики волнуют? Не стоило, что ли, вылезать со своими литературными догадками?! И догадаться бы, кто там у неё дома! Может, пора ему и откланяться? Воробьёв замедляет шаги… в двух шагах от алининой двери, как выясняется. Пришли!
Пришли-то пришли и даже чуть обнялись в передней… Но на кухне вместе с дочкой сидел, пригорюнившись, подперев рукой патлатую голову, этот её бывший муж, о выставке которого Воробьёв даже писал когда-то…
Вскинулись оба, видно не слышали их прихода, девочка вскрикнула:
– Завтра ж выходной, я и позвала папу, он мой портрет хочет написать!
Увидев Воробьёва за спиной матери, изумлённо подняла бровки. Взглянула на отца и отвернулась, уставилась в прикрытое окно. Алина, пожав плечами, заговорила очень весело:
– Ну и ладно, вы, смотрю, уже поели, теперь все вместе чай попьём! Джентльмены знакомы, по-моему… А вот когда их проводим, пойдёшь спать, уж будь добра! Без десяти двенадцать!
– Да нет, джентльменам тоже пора. Действительно, поздно! – сказал Дмитрий… да, Дмитрий Григоров, Алина так ведь и носит его фамилию! Встал, мельком глянув блестящими глазами на Воробьёва. Считается, неплохой художник, трудяга, семейный парень с сыновьями-близнецами. Девочка его обожает, конечно, вон как схватила за руки! Алина же, мученически вздохнув, отошла к окну, повернулась спиной, смотрит, смотрит… Что ещё они там с дочкой узрели, кроме отражения кухни? А, ну да, просторной кухни с расписными всякими деревяшками, с большими квадратными натюрмортами на стенах… с их, надо полагать, автором загостившимся! Жил он здесь… и не прочь еще пожить, как видно!
– Да, наверно, чай в другой раз! – Воробьев так же прохладно лаконичен.
– Ну, что ж… – Алина медленно полностью закрывает окно – плотно, как следует, долго возится, устанавливает шпингалет… И в кухне от их раскаленного молчаливого квартета становится совсем уж жарко, совсем невмоготу!
Наконец все гуськом выходят в прихожую, коротенькие фразы прощания… В голове у Воробьева – избыток горячих решительных идей. Вот так взять и уйти?! Позвонить потом и вернуться… Да не звонить, просто вернуться! А с дочерью как? Вот это проблема… Как-нибудь уболтать её, большая ведь девица! А как отделаться от Дмитрия? Он же вон, куртку ему тянет с вешалки, подаёт: только вали скорее, мол!
А на улице навязывает, собственноручно вызывает «нашему знаменитому журналисту» такси. Самому тут недалеко, вполне можно пешком… Ага, ещё чего, тоже в планах вернуться!? Нет-нет, почему же не подвезти «знаменитого художника»? Не отказывайтесь! Очень, к слову, выставка была запоминающаяся в Арт-галерее!
Перекинулись преувеличенно громко парой куртуазных фраз и замолчали до появления зелёного огонечка. На молодое, высокомерно-скорбное лицо «знаменитого художника» глядеть неприятно, ломко. Когда-то Воробьёв полез бы за сигаретой… подсобляло в похожих ситуациях. Эх, да что разнервничался-то, старичок? Но пасаран!
«Недалеко» оказалось далековато и совсем Воробьёву не по пути. Да что уж, сам подхватил «джентльменский» тон, заданный Алиной и Григоровым. Он-то мужик попроще… или посложней, может и подраться, и помириться, смириться… Смотря по обстоятельствам! Дмитрий, выходя из такси, сухо благодарит:
– Спасибо еще раз… за ту заметку о моей выставке.
«Заметку»… Полноценная большая статья была – понравился тогда Воробьёву неведомый художник Григоров! Смотри-ка, занозистый какой всё-таки. Да нет… это Алина у него занозой в сердце, видать.
9
На клацанье ключа в замке прикатил в прихожую Саня, поди, всё высматривал Воробьёва на лоджии.
– О, да ты ж как стеклышко! Вроде ж в кафе был?
– С дамой был.
– О, тогда что ж вернулся? – наивно удивился Саня. И тут же устыдился вопроса, заёрзал в своем инвалидном кресле, повернул-поехал в комнату. У этого работяги-столяра с неходячими ногами и золотыми руками щепетильности хватит на десяток интеллигентов! Застеснялся… И забуксовал, остановился:
– Так ты, может, голодный тоже? Пельмени есть! Руки только долго мой с улицы, всё время по телику предупреждают!
– Нет, спасибо, не голодный, Санёк. Да ты укладывайся, поздно…
В ванной Воробьёв испытующе глянул на себя в ранний Санин шедевр – старое, обвитое деревянным кружевом зеркало. Да нет, он-то не старый! Не выглядит он пенсионером, ну никак! Вполне ещё дядька ничего. Ну, постарше Димы Григорова… и что? Мимо опоясывавших комнату брата, сработанных им солидных книжных шкафов, прошел на лоджию. Ага, там один альбомчик раритетный надо найти… Завтра. Пусть Санёк укладывается.
Конечно, не спалось. С Маргаритой не так давно на дачу ездил, с руладами и расспросами помогла яблоки собрать, их в этом году прорва. Ну и, естественно, остались до понедельника, с Марго не скучно во всех отношениях. Но совсем это не то, другое, не сравнить никак с недолгими сегодняшними поцелуями в темном подъезде! Пробивает при одном воспоминании… И от чудесной такой Алинки-Малинки пришлось уйти по-глупому…
Вдруг очень отчетливо, будто вот, вчера случилось, вспомнился летний день, когда тоже в бешенстве выскочил из дома, поцапавшись с соседкой Олькой. Красивая, очень популярная во дворе девочка была со стрижкой под Мирей Матье. Но на два класса старше, оттого вечно задирала нос… Значит, тогда еще заколебал его до чёртиков вопрос возраста! («Я перед ней малявка, мелкий, она считает!») Потом-то все у них случилось, и Олька стала страшно ревновать Воробьева к его ровесницам… А он страшно гордился и всё подшучивал над ней: «Ах ты, моя старушечка Олечка!» Ну да, а если бы Алинка ему сейчас: «Ах ты, мой старичок»?!
Полным-полно в жизни таких разворотов, поворотов, превращений, подсказывающих, что не так уж много всяких страданий в ящике Пандоры. Ситуаций, сюрпризов… И все мучают и мучаются на земле людишечки, топчутся по невесть кем прочерченному кругу-колее!
Но и мученья могут вдруг обернуться счастливой встречей, например. Вот ведь тащился тогда по улице незнамо куда, смурной такой из-за Ольки. И кто-то сзади вдруг приобнял его за плечо. Ух, как он дернулся, слава Богу, не успел ругнуться. А это сам Юрий Иванович, любимый учитель! Шёл в магазин с сумкой, наблюдал за ним, оказывается. «Что стряслось, Олег?» Своих учеников всегда по имени звал, даже неуспевающих: «Алексей, ты и твой сосед по парте Геннадий прямым курсом выруливаете к двойке в четверти! А хорошие знания, хорошая оценка по истории важна не меньше, чем ваша пятёрка по физкультуре!» Олег же у него считался любимчиком: историю знал назубок, иногда даже выдавал свои «версии» событий! Иностранные «голоса» не слушал, запретного Солженицына тогда ещё не читал, но обо всем норовил сам судить-рядить, угадывать-догадываться. Юрий Иванович тоже, понятно, востёр на догадки, спрашивает негромко: «С девочкой поссорился?»
Нет, нет… Петр Первый переживал не из-за измены Екатерины, он переживал за Россию! Скоренько сочинился у Воробьёва неправдивый ответ:
– Так Высоцкий же позавчера умер, Юрий Иванович! Помните, когда про войну говорили, вы ещё слова его песни нам читали! – Сказал – и правда, кольнуло в сердце, что новых песен-то у любимого барда больше не будет…
И Юрий Иванович тоже погрустнел, и чуть ли не час они прошатались вместе! Пока солнце не стало совсем уж зверски припекать, и Юрий Иванович не вспомнил, что шёл в универсам. Очень памятная получилась прогулка, столько интересного Воробьев услышал! Например, то, что студентом МГУ Юрий Иванович однажды чудом попал на спектакль знаменитой Таганки «Десять дней, которые потрясли мир». В нём Высоцкий, напевая, с гитарой в руках, с ватагой других актёров прошёлся по проходу к сцене всего в нескольких метрах от Юрия Ивановича! Зальчик-то в театре совсем маленький, оказывается…
Ещё примерно такое говорил, будто думал вслух:
– Революция… Столько жертв, тяжелейшая война гражданская, братоубийственная! Зато «потрясённый» мир только выиграл, пожалуй! Изменился кардинально! Вот и Джон Рид, американец, автор книги, по которой была сделана инсценировка, ухватил масштаб события. Повсюду богатенькие, власть предержащие струхнули, уже не три шкуры стали драть с тружеников, а одну, скажем. И то хлеб… Ну ладно, пора мне за хлебом в магазин, загулялись мы с тобой, Олежка.
И на уроке, бывало, Юрий Иванович выдаст шуточку – весь класс в восторге! Но смешки благовоспитанные, сдержанные: дисциплина у него была абсолютная. При том, что не грозил, не распекал и реляции в дневник родителям не писал. Умудрялся вразумлять коротко и колоритно! И очень часто их, сопляков, во время ответа спрашивал: «Сам-то ты как думаешь?» Мало таких учителей! Вообще трагически мало педагогов-мужчин в школе, еще и поэтому столько расплодилось в стране слюнтяев-лентяев… Да, та ещё тема, утрата мужчинами – мужского, мужественности. Санёк, с толком окончивший ПТУ, недавно заметил, что ему по силам – «да хоть аэроплан собрать»! Но теперь, мол, из-за всех этих неумех стали нацеливать роботов на ударный труд.
Воробьёв тогда возразил, что и роботы нужны: собрали, например, не аэроплан, а древнюю картину из тысячи её осколков, найденных в Помпеях. Картины – это Санёк уважает, он краснодеревщик, высшей пробы специалист. Какой великолепный инкрустированный комод сотворил – и потом без сожаления отдал старой тетке. Кое-какую штучную мебель в гараж, он же мастерская, отправили, высвобождая место под книжные шкафы: сервант, этажерку, еще что-то… Большой авторитет Воробьёв для двоюродного брата! И все-таки боязно за автоматизирующееся, роботизирующееся человечество. Хотя… Вот Юрий Иванович, помнится, не терпел зубрил, которые бездумно шпарили у доски по учебнику: «Это что за шарманка заиграла?» Такие «роботы» еще ведь страшнее…
Легче, спокойнее Воробьёву размышлять на неспокойные темы! Вот так, открыв настежь окно, ворочаться, пялиться в звездное небо, слушать шорохи громадного эвкалипта во дворе у подъезда… И вспоминать не дочь, а отца. Алина, между прочим, сказала как-то, что она папина дочка… Тоже, значит, умная, хорошая. Но чересчур хорошенькая! И молодая…
Вспоминать, какая она хорошая, хорошенькая и молодая больно.
10
Остаток ночи Алина почти не спала. Даже всплакнула. Тоска черная, зелёная, какая еще там бывает, придавливала к мокрой подушке. «Немолодой»… Немолодой? Еще какой молодой целоваться! А в Японии, например, пишут, уже разработали препарат, замедляющий старение… Опробовали на мышах, теперь приглашают волонтеров! Вот и пусть двигает в страну восходящего солнца, к гейшам, да! Зачем ушёл? Не позвонили, не вернулись, кстати, оба «джентльмена»… Не подрались, часом? Ох, какие глупости лезут в голову… Димка точно не станет махать кулаками, защищать экс-жену от кавалера, не от нахалов же уличных… было такое однажды! А его любимая креативная дочечка что удумала, до чего договорилась?! Вежливо-вежливо так после отбытия гостей спросила:
– Кто это, такой… ммм….немолодой?
– Очень известный, очень хороший журналист. Мой друг.
– Нет, вы дружите себе, я ничего не имею против! – разрешает Полина, – Но в таком случае я предпочитаю жить вместе с папой. Так ты чай хотела?
