Лидия Чарская
Записки маленькой гимназистки. Повести
Глава XIII
Яшку травят. – Изменница. – Графиня Симолинь
Шум, крик, визг и суматоха царили в классе у младших. Классной дамы не было, и девочки, предоставленные сами себе, подняли возню.
Черненькая Ивина вбежала на кафедру и, стуча по столу линейкой, кричала во весь голос:
– Так помните: травить Яшку сегодня же!
– Травить! Травить! – эхом отозвались сразу несколько голосов.
– Что вы, мадамочки! Разве это можно? – робко прозвучали голоса трех-четырех учениц, считавшихся самыми прилежными и благонравными из всего класса.
– Ну уж вы, тихони, молчите! – напустилась на них рыженькая Рош. – Не смейте идти против класса! Это гадость! Слышите ли, все должны дружно действовать и травить Яшку, все до одной. А кто не станет делать этого, пускай убирается от нас. Да!
Глаза Толстушки, как звали Женю Рош ее подруги, ярко разгорелись, щеки пылали.
Тихони как-то разом смолкли и присмирели. Одна из них, Тиночка Прижинцова, высокая бледная девочка, первая ученица младшего класса, неторопливо поднялась со своего места и сказала, обращаясь к Рош:
– Ты напрасно горячишься, Толстушка, раз всем классом решено травить Яшку, мы не можем отстать от класса. Только надо придумать, чем его травить…
– О, я уже выдумала! – торжествующе произнесла хорошенькая Ивина. – Сегодня нам задана басня «Демьянова уха»… Да?
– Да, да! – отвечал ей весь класс хором.
– Отлично. А мы, то есть каждая из нас, будем отвечать другую басню. И что бы ни говорил Яшка, как бы ни ругался и ни выходил из себя, мы будем отвечать не «Демьянову уху», а то, что каждая хочет. Идет?
– Идет! Идет! Прекрасно придумала! Отлично! – снова закричали девочки.
Некоторые из них даже захлопали в ладоши и запрыгали от удовольствия.
Я сидела на своем месте и с удивлением прислушивалась к тому, что происходило вокруг меня. Я понимала только одно: что тридцать маленьких глупых девочек хотят раздразнить, извести одного взрослого, большого, умного человека, и вдобавок – учителя. Мне хотелось встать и сказать им, как все это нехорошо, гадко, нечестно, но – увы! – это было уже поздно. Дверь отворилась, и в класс вошел сам Василий Васильевич Яковлев, учитель русского языка.
Он был в хорошем настроении, потому что с удовольствием потирал свои красные с холода руки и поглядывал на нас добрыми через очки глазами.
Бедный Яковлев! Если бы он знал, что замышляли проделать с ним тридцать злых, бессердечных девочек!
– Холодно, девицы! Ну и денек! – произнес он, оглядывая класс. – Небось нащипало вам нос и щеки, пока из дому бежали в гимназию, а?
Но «девицы» хранили упорное молчание. То-гда Яковлев понял, что класс приготовился воевать, и сразу изменил свое обращение.
– Госпожа Ивина! – послышался его резкий голос, совсем иной, нежели тот, которым он разговаривал с нами за минуту до этого. – Извольте прочесть заданное!
Хорошенькая Ляля Ивина быстро поднялась со своего места и громко, отчетливо произнесла на весь класс:
– «Демьянова уха», басня Крылова.
– Отлично-с! Ну-с, отвечайте басню.
– Хорошо! – так же бодро отчеканила Ляля и начала, предварительно откашлявшись:
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздись,
Позавтракать было совсем уж собралась,
Да позадумалась, а сыр…
– Довольно! Довольно! – неистово замахал руками учитель. – Вы сами не понимаете, что говорите сейчас. Госпожа Рош, отвечайте басню… Госпожа Ивина, садитесь и придите в себя. Вы нездоровы, должно быть, и это избавит вас от единицы.
Ивина уселась на свое место, обводя класс торжествующими глазами, а вместо нее поднялась Женя Рош.
– По улицам Слона водили,
Как видно, напоказ,
Известно, что Слоны в диковинку у нас… –
пропищала она тоненьким-претоненьким голоском.
У учителя глаза стали вдруг круглыми, как орехи. Он смотрел то на толстушку Рош, то на клас-сный журнал. Наконец, очевидно, смекнув, в чем дело, он покраснел и, махнув рукою Рош, чтобы она садилась, поставил ей крупную единицу…
– Стыдно школьничать! – произнес он строго. – Но вы обе на дурном счету, поэтому с вас и взятки гладки, как говорится… Госпожа Прижинцова, потрудитесь прочесть вы «Демьянову уху», – обратился он к первой ученице класса.
Танюша поднялась вся красная со своего места. Ей не хотелось огорчать Яковлева и получать дурную отметку в классном журнале, и в то же время она не смела идти против класса. Слезы стояли у нее на глазах, когда она начала, захлебываясь и волнуясь:
– Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло еще не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки
Очков с…
– «Демьянову уху», «Демьянову уху» прошу читать, а не «Мартышку и очки»! – закричал не своим голосом учитель. – Да что вы, извести меня поклялись все, что ли? И это вы! Прижинцова! Первая ученица, моя гордость! – произнес он дрожащим от волнения и гнева голосом. – На вас-то уж я надеялся! Ну… да уж… садитесь, – присовокупил Василий Васильевич с горечью; и новая единица прочно воцарилась в клеточке журнала.
– Степановская… Рохель… Мордвинова… Шмидт… – сердито вызывал девочек Яковлев, и каждая из них говорила всевозможные басни, только не ту, которую требовал учитель, – не «Демьянову уху», заданную на сегодня.
За черноглазой и черноволосой Сарой Рохель поднялась Жюли и начала, дерзко глядя в самые глаза учителя:
– Проказница-Мартышка,
Осел, Козел, Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, баса…
– Молчать! – прервал Жюли грозным голосом учитель и изо всей силы ударил кулаком по столу.
И вдруг его глаза встретились с моими. Я увидела столько гнева и в то же время тоски в его обычно добрых глазах, что невольно подалась вперед, желая его утешить.
– А-а, – произнес Василий Васильевич, – госпожа Иконина-вторая, про вас я чуть не забыл… Отвечайте басню!
Я медленно поднялась и, встав у парты, начала:
– «Соседушка, мой свет!
Пожалуйста, покушай». –
– Соседушка, я сыт по горло. –
– Нужды нет,
Еще тарелочку; послушай:
Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!
Я не знаю, жаль ли мне было замученного классом учителя или совести не хватило следовать примеру моих подруг, но я читала ту именно басню, которая была задана нам на сегодня и которую я знала отлично. И чем дальше читала я, тем больше прояснялось хмурое, недовольное лицо учителя и тем ласковее сияли под очками его печальные и гневные до этого глаза.
– Отлично, Иконина! Спасибо! Успокоили старика… – произнес Василий Васильевич, ко-гда я кончила. – А про вас всех, – обратился он к классу, – будет доложено начальнице.
И, говоря это, он обмакнул перо в чернила и вывел крупную 5 – лучшую отметку – в журнальной клеточке против моей фамилии.
Лишь только прозвучал звонок и учитель вышел из класса, девочки повскакали со своих мест и окружили меня.
– Изменница! – кричала одна.
– Шпионка! – вторила ей другая.
– Дрянная! – пищала третья.
– Вон ее! Не хотим шпионку! Прочь из класса! Вон, сию же минуту вон!
Вокруг меня были грозящие, искаженные до неузнаваемости лица; детские глазки горели злыми огоньками; голоса звучали хрипло, резко, крикливо.
– Если бы мы были мальчиками, мы бы «разыграли» тебя! – кричала Ляля Ивина, подскакивая ко мне и грозя пальцем перед самым моим носом.
– Да, да, «разыграли» бы! – вторила ей высокая рыжая Мордвинова. – У! Как разыграли б, а теперь только можем прогнать тебя. Вон!
И она толкнула меня, пребольно ущипнув за руку.
Горбунья Жюли одна из всех не кричала и не суетилась. Но я видела, как зло сверкали ее глаза, устремленные куда-то мимо меня в стену, и как она яростно кусала свои тонкие губы. В ту же минуту кто-то схватил меня под одну руку, кто-то под другую, и меня потащили к дверям.
Я не помню хорошо, как я шла по коридору и даже шла ли я или нет, и только опомнилась, оставшись одна в большой мрачной комнате, заставленной шкапами.
Очевидно, злые девчонки притащили меня в гимназическую библиотеку и заперли в ней дверь на задвижку снаружи. По крайней мере, когда я подошла к двери, желая открыть ее, она не поддавалась.
– Мамочка! Милая мамочка! Ты видишь, что они делают со мною, и у дяди, и здесь! – прошептала я, с тоскою сжимая руки, и залилась слезами.
Мне так живо припомнилась счастливая жизнь в Рыбинске под крылышком у моей мамочки, без забот и волнений… Такая чудесная жизнь!
И, крепко стиснув голову руками, я бросилась на одно из кресел, стоявших в библиотеке, и глухо зарыдала.
– Ах, если бы только явилась какая-нибудь добрая фея и помогла мне, как помогла в сказке Сандрильоне ее крестная, – повторяла я сквозь рыдания, – явилась бы, тронула меня волшебной палочкой по плечу – и все бы стало по-старому: мамочка была бы жива, и мы бы по-прежнему жили в Рыбинске, и я бы училась под ее руководством, а не в этой противной гимназии, где такие злые-злые девочки, которые так мучают меня! Ах, если бы только добрые феи существовали на земле! Добрые феи и волшебные палочки!..
И только что я успела подумать это, как ясно почувствовала прикосновение волшебной палочки к моему плечу. Я тихо вскрикнула и подняла голову. Но не златокудрая фея в золотом одеянии стояла передо мной, а красивая, стройная девочка лет пятнадцати или шестнадцати, с чудесными черными локонами, небрежно распущенными по плечам, в коричневом форменном платье и черном фартуке.
Она ласково обняла меня и спросила:
– О чем ты плачешь, девочка?
Я взглянула в ее тонко очерченное личико, в ее немного грустные черные глаза и вдруг неожиданно кинулась к ней на шею и, громко всхлипывая на всю комнату, проговорила:
– Ах, я очень, очень несчастна! Ах, почему вы не фея и не можете помочь мне!
– Бедная девочка, бедная маленькая девочка! Как мне жаль тебя! – проговорила она печально. – Я действительно не фея, а только Симолинь… графиня Анна Симолинь. Но я постараюсь успокоить тебя и помочь тебе чем могу. Расскажи мне твое горе, малютка!
И говоря это, она нежно посадила меня к себе на колени, притянула к себе и, приглаживая своей ручкой мои волосы, ждала, когда я расскажу ей мое горе.
И я рассказала ей все. И про мамочку, и про Рыбинск, и про дядину семью, и про злых девочек…
Она слушала меня очень внимательно и поминутно менялась в лице. Когда я ей рассказывала про смерть мамочки, она сделалась вся белая как снег, а когда я передавала ей, как злая Бавария хотела меня высечь, молоденькая графиня вся покраснела, как пион, и топнула ногою.
Когда я кончила мой недолгий рассказ, Анна крепко обняла меня и сказала:
– Мне особенно жаль тебя, потому что в твои годы у меня тоже умерла мама. Но я была все-таки счастливее тебя: у меня остался папа, который очень, очень любит меня и делает все, что я его ни попрошу. А у тебя никого нет, бедная, бедная девочка! Хочешь, я буду твоим другом? Да? Когда у тебя будет горе, приди сюда. Только чтобы злые девчонки не знали, что ты дружна со мною, а то они будут еще хуже дразнить и мучить тебя. В гимназии нашей есть правило, которое запрещает девочкам маленьких классов дружить со старшими… Но если тебе уж очень тяжело будет, ты обвяжи платком руку и выйди в перемену между двумя уроками в коридор. Я тогда буду знать, что ты вызываешь меня сюда, в библиотеку… Согласна?
– Еще бы! – вскричала я радостным голосом и крепко-крепко поцеловала мою новую знакомую.
– Да, я и забыла самое важное! Как тебя зовут, девочка? – спросила молоденькая графиня.
– Еленой меня зовут у дяди, а мамочка… – начала я и запнулась.
– Как звала тебя твоя мамочка? – заинтересовалась юная графиня.
– Ленушей, – тихо, чуть слышно проронила я.
– Ну, и я буду звать тебя Ленушей! Хорошо. А теперь до свидания, Ленуша! – произнесла она ласково и крепко обняла меня. – Ступай в класс и не обращай внимания на злых девчонок. Они скоро поймут, как были не правы с тобой. Прощай!
И еще раз поцеловав меня, графиня Анна быс-тро пошла к двери. Я долго смотрела ей вслед, до тех пор пока ее стройная, высокая фигурка не скрылась в коридоре. В какие-нибудь четверть часа я успела полюбить эту красивую, добрую девочку так, как никого еще не любила после мамочки.
Теперь моя жизнь в гимназии не казалась мне такой печальной и пустой: я приобрела друга, который обещал скрашивать мне мои горькие минуты, и я чувствовала, что эта черненькая Анна любит меня, точно родную сестру.
Глава XIV
Моя жизнь. – Дядина ласка. – Драка
Приближалось Рождество. Худо ли, хорошо ли, но я уже прожила около трех месяцев в доме дяди. В эти три месяца жизнь моя нимало не изменилась: так же приходилось мне терпеть от злых выходок Ниночки и Жюли, хотя последняя как-то меньше задевала меня со дня гибели Фильки, и издевательства Жоржа, считавшего вполне естественным, чтобы девочки терпели гонения от мальчиков, и наказания Баварии, или «ревельской кильки», как с того злополучного дня прозвал ее Толя. Сечь меня она, однако, больше не собиралась – вероятно, чтобы не повторился прежний припадок у Толи. С последним мы были теперь неразлучны. В свободное от уроков время я прочла ему «Робинзона Крузо». Познакомившись с этой интересной повестью, мой двоюродный братишка решил, что Пятница действительно совсем особенный дикий, и решил с этих пор быть моим Пятницей.
В гимназии дело обстояло так же, как и в день злополучного чтения басен. Девочки поминутно нападали на меня – то та, то другая. Только Жюли теперь как бы не замечала меня. По крайней мере, когда мы встречались глазами, она потупляла свои, поджимала губы и делала вид, что меня не видит совершенно. Зато графиня Анна каждую свободную минуту виделась со мною. Каким-то чудом девочки не замечали нашего знакомства и свиданий в библиотеке.
Ах, что это были за свидания! Анна, несмотря на свою молодость (ей было не больше пятнадцати), объездила полмира со своим отцом. Они были очень богаты и могли путешествовать все свободное время. Отец Анны был очень важный сановник и зимою имел очень много работы. Зато летом они с Анной каждый год ездили за границу. Как любила эти поездки с отцом молоденькая графиня!
Я благодаря ее рассказам (а рассказывать Анна умела мастерски) узнала и про египетские пирамиды, в которых древние египтяне хоронили своих царей, или фараонов, и про Эйфелеву башню, самую высокую башню в мире, и про Адриатическое море, вечно теплое и вечно голубое…
В короткие минуты встреч Анна делилась со мною всем, что сама знала, и, Боже мой, как я любила эти встречи, как любила милую, дорогую Анну!
– Ну, детвора, через два дня плясать будем, – говорил перед кануном сочельника дядя, входя в зал в послеобеденное время, когда мы все, чинно рассевшись подле Баварии, слушали рассказ о том, как один неблагонравный мальчик набил шишку на носу другому, благонравному, и как в награду пострадавшему мать дала черносливу, а неблагонравного драчуна поставила в угол… История была прескучная, но мы должны были ее слушать, потому что уроков учить не полагалось, так как занятия в гимназии прекратились и нас распустили на рождественские каникулы по домам.
Дядя был в отличном настроении; он только что приехал откуда-то и внес с собою струю свежего морозного воздуха и белые снежинки, не успевшие растаять на усах и бороде.
Толя первый вскочил со своего места, за ним – Нина, за Ниной – Жорж и за Жоржем – Жюли.
Надо сказать, что дядя любил всех своих детей одинаково и не делал различия между хорошенькой Ниночкой и горбуньей Жюли. Но он редко бывал дома и, занятый службой, не мог много времени посвящать детям.
– Папа, – кричала Жюли, – непременно пригласи на елку Ивину, Рош, Мордвинову и Рохель! Это мои лучшие подруги…
– Ну вот еще! – процедил Жорж. – Очень нужно! Лучше, папа, гимназистов позови: Валюка, Ростовцева, Чернявина, Ясвоина, Котикова, Мухина, Дронского, Скворцова… а то – что девчонок! Ей-богу! Они только пищат и кривляются: «Ах, какой бантик! Ах, прелесть кушак! Ах, восторг ленточка!» Кудах-тах-тах, кудах-тах-тах! Курицы – и только! Остроумно!
Дядя смеялся.
– Всех позовем, всем места хватит… А тебе, Леночка, кого пригласить хочется, а? – обратился он неожиданно ко мне.
Я смутилась.
– Может быть, из подруг кого хочешь? – поглаживая меня по голове, ласково спрашивал он.
– У меня нет подруг, дядя! – чуть слышно произнесла я.
– Как! Никого нет в классе, кто бы подружился с тобою?
– Нет, дядя!
– Ну а так у тебя помимо гимназии разве нет подруг?
Я задумалась на минуту. «Пригласить графиню Анну?» – мелькнуло в моей голове.
Но тут же я оттолкнула эту мысль. Молоденькая графиня строго-настрого, ради моего блага, запретила мне говорить про наше знакомство. Нет, решительно я не смела приглашать ее к нам, и я уже хотела поблагодарить дядю за его внимание ко мне и сказать, что у меня нет подруг, как неожиданно над моим ухом прозвучал насмешливый голосок Ниночки:
– Что ж ты забыла про твою подругу – кондукторскую дочку!
«Нюрочку! Пригласить Нюрочку! – обрадовалась я. – Как это не пришло мне в голову раньше! Как я могла забыть про нее!»
И тут же я попросила позвать к нам на вечер маленькую дочь Никифора Матвеевича.
– С удовольствием, девочка, – согласился дядя, который всегда был ласков со мною в память своей покойной сестры, то есть моей мамочки, – напиши письмо твоей подруге. Пусть приходит… Все пишите приглашения вашим друзьям, – обратился он к детям, – а я сам приглашу только одну-единственную гостью, а кого – не скажу… – заключил он с лукавым видом.
– Скажи, скажи, папочка! – облепили его со всех сторон Жюли, Жорж, Нина и Толя.
– Ну ладно, так и быть, скажу. Это дочь моего начальника, прелестная маленькая барышня, очень образованная и начитанная. Я бы хотел, чтобы вы подружились с ней. А теперь пустите меня. Надо ехать за покупками к балу. До свиданья! – И, перецеловав всех нас, дядя поспешил уйти.
Матильда Францевна принялась было снова за книгу, но никто не хотел знать, чем кончилась печальная повесть благонравного мальчика с шишкой на носу.
Жорж первый прервал чтение, вскричав:
– Могу себе представить эту дочь начальника: фря какая-нибудь! Говорит все время по-французски и ходит, как утка, переваливаясь на высоких каблуках. Остроумно!
– Ну, эта уж в тысячу раз лучше, нежели солдатская дочка! – протянула, презрительно сморщив носик, Ниночка.
– Очень приятно быть знакомою с дочерью какого-нибудь министра. А то вдруг – Ню-роч-ка! Мужицкое имя. Стыдно сказать!
– Нюрочка, Курочка, Подфуфырочка, не все ли равно! Я с мужичкой танцевать не стану. И Тольке не позволю! Да! – вскричал Жорж.
– А я буду! – неожиданно пропищал мой милый Пятница и торжествующе посмотрел на старшего брата.
– Молчи! Как ты смеешь! – рассердился Жорж. – Клоп, а еще разговаривает! Остроумно! Тоже! Молчать!
– Сам молчать!
Тут произошло нечто неожиданное. Жорж ударил Толю, Толя – Жоржа. И оба полетели со стула прямо под стол на ноги Баварии. У Баварии болели мозоли, она лечила их каждое утро какой-то жидкостью из зеленой баночки. Жорж ударился головой о мозоль Баварии, Бавария закричала от боли и расставила мальчиков по углам.
Жорж стоял в углу и злился. Толя вздыхал и тихонько ворчал себе под нос:
– Вот уеду на необитаемый остров, заведу себе козу и попугая, как Робинзон. Попугая выучу говорить: «Ревельская килька лечит мозоли». Ах, зачем я не Робинзон, а только Пятница.
Бедный Толя! Бедный Пятница!
Глава XV
Бал. – Снова нюрочка
Что это была за чудная красавица! Пышная, зеленокудрая, обвешанная золочеными украшениями и всевозможными безделушками.
Я смотрела на нарядную елку, и мне вспомнилась другая: далекая, скромная елочка, которую ежегодно добрая мамочка устраивала для меня. Ах, та елочка нравилась мне больше, гораздо больше этой пышной красавицы!
Я стою посреди гостиной, и в голове моей проносится знакомая, милая картина.
Рождественский сочельник… На дворе вьюга и метелица, а мы в теплой уютной комнате украшаем нашу елку. Мама в белом платье, такая нарядная, счастливая.
«Вот тебе от меня подарок, Ленуша!» – говорит она и подает мне сверток.
Я знаю, что это. Кукольный сервиз и настоящий самоварчик, который можно ставить. Я именно и хотела этого. Добрая мамочка, как она умеет угодить!..
И, углубившись в мечты, я совершенно забываю про окружающее…
– Вот она где! Очень любезно заставлять искать себя! – слышится вдруг подле меня голос Ниночки, который сразу будит меня.
И Нина, нарядная, хорошенькая и воздушная, влетает в залу.
За нею – ее подруги: Ивина, Мордвинова, Рош, Рохель.
Я точно просыпаюсь от сна… А какой это был сон! Дивный! Чудный!
– Гости уже собрались, а она еще и не думает одеваться! Разгуливает в своей черной ряске, точно монахиня! Изволь одеваться скорее! Из-за тебя опоздаем с танцами, гадкая Мокрица! – выходит из себя моя хорошенькая кузина.
– Что, как ты сказала? – слышится вокруг нас веселый хохот.
– Мокрица! Ах, как это верно! Она вечно хнычет, всегда! Мокрица и есть… Браво! Браво!
– Ступай одеваться! – крикнула Ниночка.
– Мне нечего одеваться. Ничего другого я не надену, – тихо, но твердо проговорила я. – Дядя позволил мне носить траур по мамочке целый год, и я ни за что не расстанусь с моим черным платьем.
– Да как же ты танцевать будешь в трауре? – сделала на меня большие глаза Женя Рош.
– Я и танцевать не буду!
– Ну, это уж дудки! Не смей портить нам праздника!
И прежде чем я успела опомниться, Женя бросилась к роялю, открыла крышку и заиграла очень шумную польку. Между тем высокая, сильная Мордвинова подхватила меня за талию и закружилась со мною по зале. Я напрасно отбивалась от нее: она была вдвое сильнее меня. Глядя на мои тщетные усилия освободиться, девочки помирали со смеху. Особенно хохотала Ниночка. Она даже на пол упала и не могла подняться, обессилев от хохота. В эту минуту в передней раздался звонок.
– Кто бы это мог быть? Верно, начальница! – разом сделавшись серьезной, произнесла Ниночка, вскакивая с полу.
– Кто, кто, какая начальница? – закидали ее вопросами девочки.
– Папиного начальника дочь. Очень важная барышня. Ее отец министр, кажется, или еще поважнее! – не без гордости произнесла Ниночка и окинула всех победоносным взглядом.
Девочки заохали и заволновались. Дочь министра! Ах, как это хорошо!.. И они будут танцевать с такой важной барышней!
– Ах, какая ты счастливица, Ниночка, что у тебя такая знатная подруга! – произнесла, блестя разгоревшимися глазками, хорошенькая Ивина.
Ниночка только кивнула, в то время как лицо ее приняло гордое и довольное выражение.
Но как раз в это время на пороге появился Жорж и крикнул мне:
– Ступай встречать свою гостью, Мокрица! Кондукторская дочка пришла!
Ах, что сделалось с Ниночкой! Она покраснела сначала, потом побледнела, потом все лицо ее пошло красными пятнами. Между тем лица остальных девочек так и засияли насмешливыми улыбками.
– Ай да Нина Иконина! – первая вскричала толстушка Рош. – Хвастунья, и больше ничего. Хороша дочка министра! Кондукторша! Вот так знакомство! Нечего сказать! Отличилась!
Ниночка, вся красная, оправдывалась, как могла: это не она виновата, а противная Мокрица, и кондукторская дочка не ее гостья, а Мокрицына. А дочка министра будет, непременно будет. Вот они все увидят. А с кондукторшей она и говорить не станет и мальчикам с ней не позволит танцевать. Так как она Мокрицына гостья, а не ее, Ниночки, то пусть Мокрица и возится с нею.
Ниночка говорила еще много-много, но я уже не слышала ничего – я стояла перед Нюрочкой в прихожей, помогала ей раздеваться и поминутно повторяла, стараясь скрыть от нее мое смущение:
– Ах, как я рада видеть тебя, Нюрочка! Как рада!
На Нюре было простенькое шерстяное платьице, но сшитое очень аккуратно; волосы ее, заплетенные в две косы, были перевязаны красной ленточкой. Ничего грубого, смешного не было в ее костюме.
Я взяла Нюру за руку и повела в зал. Там уже танцевали. Товарищи-гимназисты Жоржиного класса приглашали подруг Жюли, которые, однако, скорее были подругами живой и хорошенькой Ниночки, с которою успели подружиться, посещая ее сестру. По крайней мере, они вертелись все время подле Ниночки, в то время как Жюли оставалась одна в самом отдаленном углу зала. Я отыскала ее и вместе с Нюрой подошла к ней.
– Отчего ты не танцуешь, Жюли? – спросила я девочку.
– Убирайся вон, если ты пришла издеваться надо мною! – резко отвечала горбунья. – Разве калека может танцевать? Ты глупа, если не понимаешь этого!
– Бедняжка! – сочувственно глядя на нее, проговорила Нюра. – Как мне жаль вас. Я так люблю танцевать сама, что мне кажется – и все должны любить танцы…
– Кажется – так перекреститесь, и не будет казаться! – грубо оборвала девочку Жюли. – Желаю вам веселиться, только вряд ли придется, – заключила она со злой торжествующей улыбкой.
Между тем Матильда Францевна, сидевшая за роялем, заиграла очень красивый мотив вальса. Маленькие кавалеры подходили к маленьким дамам и приглашали их. Пара кружилась за парой. Все девочки танцевали. Все мальчики имели по даме. Даже мой милый Пятница кружился вовсю с толстенькой Рош. Одна только Жюли оставалась в своем углу, да Нюрочка, по-прежнему находившаяся подле меня, не дождалась приглашения.
Мне было очень больно за девочку. Я сразу поняла, чьи это были штуки.
«Неужели же никто не захочет танцевать с нею оттого только, что она дочь кондуктора, а не важная барышня? – мысленно терзалась я. – Нет, не может быть, чтобы это было так! Не должны же быть такими злыми все эти веселые, живые мальчики!»
– Толя! Толя! – позвала я моего Пятницу. – Не можешь ли ты потанцевать с Нюрой? – попросила я его.
– Ах, Леночка, – произнес с совершенно искренним отчаянием мой милый Пятница, – я тебя очень, очень люблю… но ты посмотри только: Нюра твоя – длинная, как аршин, а я маленький, как карандашик! – заключил он, разводя руками.
Он был прав, к сожалению. Нюра была очень высокого роста для своих лет, и Толя приходился ей только по пояс. Смешно было составить такую танцующую пару.
Но тут же мой Пятница и выручил меня.
– Смотри, Леночка, – оживленно заговорил он, – видишь ты того высокого гимназиста? Это Миша Ясвоин. Он очень умный и вежливый мальчик. Пойди к нему и попроси его пригласить Нюру.
Сказано – сделано. Через минуту я уже стояла перед красивым белокурым мальчиком и просила его, заикаясь от смущенья, вся красная как рак:
– Пожалуйста… если можете, пригласите Нюрочку на какой-нибудь танец!
Он окинул серьезным, умным взглядом мою маленькую фигурку в черном траурном платьице и проговорил очень вежливо, расшаркиваясь передо мною:
– Прошу извинить меня, мадемуазель, но у меня уже есть дама.
И тотчас же стал кружиться с Сарою Рохель.
– Жорж! Жорж! – вскричала я отчаянным голосом, увидя проходившего мимо меня Жоржа. – Пожалуйста, потанцуй с Нюрой!
– Вот еще! – отмахнулся от меня резко мой двоюродный братец. – Она, наверное, и двух шагов сделать не сумеет… И потом у нее голова, наверно, напомажена репейным маслом. Эти мужички все-гда репейным маслом голову мажут. Остроумно!
И, подпрыгнув на одной ножке, Жорж отошел от меня.
