Лидия Чарская
Сибирочка
Глава XXII
«Христианка и львы»
– Я готова! Мистер Билль, я готова!
– Очень хорошо!
Прозвучал новый звонок. Занавес тихо раздвинулся, из-за кулис на арену выехала колесница, вся убранная цветами, такая, какие были в Риме тысячи лет тому назад. На колеснице стояла Сибирочка в белой римской тунике и в синем плаще, накинутом на голову. Из-под плаща, вдоль спины и плеч, струились ее белокурые волосы, обрамляя пушистыми локонами прелестное, но бледное, как мрамор, личико девочки. Пережитые за последние сутки волнения и страхи, проведенный среди чужих, незнакомых ей людей день в полиции, где ее неоднократно допрашивали по делу арестованных Зуба, а за ним и Анны Степановны, – все это не могло не повлиять на бедную девочку. Теперь же к пережитым за день волнениям примешивалась еще новая тревога: Сибирочка сильно волновалась за предстоящее ей исполнение новой роли, которая могла бы не удаться благодаря тому, что страшная усталость сковывала все тело девочки.
Однако она принудила себя улыбнуться, когда колесница, объехав всю цирковую арену, очутилась прямо перед ложей князей Горловых, где сидели сам князь и княжна Аля, еще издали посылавшая Сибирочке ободряющие улыбки. Очевидно, они не подозревали, что случилось за эти сутки с их любимицей, так как растерявшемуся господину Шольцу и в голову не пришло оповестить Гордовых об исчезновении девочки и ее черной подруги.
Сибирочка медленно и величаво сошла с колесницы. Двое Ивановых, одетых как древневековые рабы, подвели ее к клетке, где метались, по своему обыкновению, Цезарь и Юнона в ожидании представления. Как раз против клетки, на золотом троне, под балдахином, окруженный свитой в белых римских одеждах, сидел император Нерон, то есть Никс, с заранее приготовленным лавровым венком в руке. Сибирочка в этот вечер успела сообщить ему, что его мать находится в полиции, где ее допрашивали по делу Зуба, и мальчик, который все же по-своему любил мать, хотя и был подчас резок с нею, очень боялся за ее участь.
Как он был далек теперь от желания мстить Сибирочке или Андрюше! В забывчивости он хватался за голову каждую минуту и потирал лоб.
– Что с тобою. Вихров? Ты сегодня точно мокрая курица, – шепотом спросил его Денис Иванов, игравший одного из его приближенных римлян.
Но Никс не успел ответить. Надо было начинать. Сибирочка, игравшая Веронику, уже стояла перед ним на коленях и, ломая руки, молила не бросать ее на растерзание львам. Но Нерон – Никс по пьесе должен был быть чуждым жалости. Властным движением руки он приказал рабам втолкнуть Веронику в клетку.
Рабы схватили Веронику – Сибирочку под руки и повели. Публика, заинтересованная совершенно незнакомым ей ходом пьесы, затаив дыхание следила за тем, что будет дальше, тем более что следить было нужно как можно внимательнее, так как юные актеры не говорили ни слова, а только поясняли жестами рук каждую фразу. Еще минута – и Сибирочка очутилась в клетке у львов.
По замыслу мистера Билля львы должны были сразу броситься на девочку и сделать вид, будто они хотят растерзать ее. Это должно было длиться до той минуты, пока Нерон – Никс не бросит лавровый венок в клетку, как бы в насмешку венчая им приговоренную к смерти Веронику. Львы должны были смириться разом, чуть только на одного из них будет надет этот венок.
Пьеса шла своим ходом. Юнона и Цезарь бесновались. Сибирочка стояла бледная и прекрасная между двумя рычащими и мечущимися около нее зверями, делавшими вид, что они хотят разорвать на части обреченную им жертву. Вдруг зеленый кружочек, стукнувшись о решетку клетки, упал к ногам Сибирочки – Вероники. Она быстро нагнулась, подняла венок и, со светлой улыбкой, вполне войдя в свою роль, надела его на шею Юноны.
По пьесе львица должна была мгновенно упасть к ногам девочки, но, к полному изумлению последней, Юнона испустила отчаянный рев и с изогнутой шеей, по которой текли две алые струйки крови, заметалась по клетке, издавая дикое рычание. Сибирочка подняла изумленные глаза, собрала все свои силы и, впиваясь в львицу глазами, вскричала:
– Сюда, Юнона! Ко мне!
Но Юнона прыгала и бесновалась, точно что-то терзало ее невыносимо и больно. Вдруг она сделала прыжок и, прежде чем кто-либо мог опомниться, лапой толкнула Сибирочку на пол и вонзила ей в тело с тем же воем-рычаньем свои страшные когти…
Глава XXIII
Ужас. – Спаситель
Отчаянный вопль боли и ужаса потряс стены театра… Алая струя крови брызнула из раны, и Сибирочка сразу лишилась чувств.
И точно эхом на крик девочки прозвучало в театре еще более отчаянное, еще более ужасное:
– Спасите ее, спасите! Убейте львицу, сорвите венок!.. В нем иглы… иглы!..
Это кричал Никс, как безумный носясь по арене, путаясь в длинной пурпуровой мантии римского императора.
Публика, ровно ничего не понимая из всего, что происходило, кричала, шумела и бестолково суетилась на своих местах. Со многими дамами и детьми сделалось дурно. Кто-то рыдал в ложе. Шум и суета росли с каждой минутой.
– Где укротитель? Где укротитель? – неистовствовала публика, не замечая того, что мистер Билль, находившийся тут же на арене, уже бежал к клетке, на ходу вынимая из кармана револьвер, который он на всякий случай носил всегда с собою.
Во все это время Юнона с глухим рычанием стояла над бесчувственной Сибирочкой. Вид и запах крови, казалось, опьяняли ее. Ее глаза принимали все более и более разъяренное выражение. Вот она снова подняла свою страшную лапу, и…
Раньше нежели львица успела нанести новый, на этот раз уже, бесспорно, смертельный удар, из-за кулис выскочил кто-то и, далеко оставив за собою мистера Билля, метнулся к клетке.
Размахивая белыми широкими рукавами клоунского балахона, который он не успел еще снять, Андрюша в несколько секунд очутился у клетки.
Мальчик был смертельно бледен, несмотря на густой слой румян, покрывавших его щеки. Сильным движением руки он рванул тяжелую железную дверь клетки и, прежде чем кто-либо успел остановить его, очутился с глазу на глаз с рассвирепевшими львами.
Глава XXIV
Спасена
Первым движением Андрюши было заслонить распростертую и окровавленную Сибирочку от зверей. Но это было не так легко сделать. Юнона и подошедший за нею Цезарь, тоже почуявший при виде крови свои инстинкты дикого зверя, стояли над несчастным ребенком, не смея, однако, еще начать страшную расправу над ним.
Не медля ни минуты, Андрюша прыгнул прямо к ним и ударил изо всей силы по голове Юнону своим детским, но сильным кулаком.
Зверь взвыл скорее от обиды, нежели от боли, и мгновенно обратился теперь на нового врага… Но смелый мальчик, не дав Юноне опомниться, бросился к Сибирочке, схватил ее на руки и ринулся с нею из клетки. Взбешенные звери метнулись было следом за детьми, но голос и бич мистера Билля привел их в повиновение. Одновременно раздался выстрел в воздух, заставивший чутко насторожиться обоих – и льва, и львицу.
Мистер Билль, воспользовавшись смятением зверей, сорвал венок с шеи Юноны.
Каково же было изумление англичанина, когда он увидел две острые иглы, запрятанные в зелени лавровых листьев этого злополучного венка и вонзившиеся в окровавленную шкуру зверя.
– Тот, кто это сделал, – большой негодяй!.. – прогремел мистер Билль на весь театр голосом, в котором слышались и гнев, и угроза.
В тот же миг кто-то рыдающий, дрожащий и бледный упал к ногам укротителя и обнял его колени.
Это был обезумевший от горя и испуга Никс.
– О, мистер Билль! О, мистер Билль! – лепетал он, рыдая. – О, я не хотел, клянусь… теперь я не хотел этого… я только прежде… то есть раньше… прежде… да… да… но не теперь… Я завидовал ей… и ему… им обоим, да… завидовал их успеху и хотел помешать ему… Я не думал… не знал, что так все случится, когда втыкал иглы в венок… Я забыл их вынуть… совсем позабыл… Вчера я перестал даже думать о мести Сибирочке… Я не могу так мучиться… не могу… не могу… прибейте меня… Но я не могу больше…
И он зарыдал еще сильнее, закрыв лицо обеими руками.
Мистер Билль, казалось, сразу понял все. Гадкий замысел, свершившийся, помимо воли свершившего его, тогда, когда рыдающий маленький преступник менее всего думал о нем, мигом стал ему понятен. Презрение и гнев отразились на лице англичанина. Он оттолкнул от себя Никса, произнес с ненавистью и дрожью в голосе:
– Уйди от меня!.. Мне стыдно, что я считал тебя своим учеником и честным человеком! – И быстрыми шагами прошел за кулисы.
Глава XXV
Крестик
– Ей худо, она умирает!
– Доктора, доктора поскорее!
– Доктор здесь. Доктор был в публике. Он пришел.
– Доктор, рана смертельна?
– Спасите ее, доктор!.. Это лучшее дитя в мире!..
– Она умерла?.. Не правда ли?.. О, неужели правда?..
Все эти возгласы, крики и вопли – все смешалось в одном отчаянном шуме. За кулисы театра набилось столько народу, чужого и своего, интересующегося одинаково горячо участью раненой, что доктору было невозможно отвечать на все вопросы. Он, впрочем, и не думал об этом. Все его мысли заняты были несчастной девочкой.
Сибирочка все еще лежала распростертая на диване в уборной мистера Билля. Над нею склонилась рыдающая Герта. Поддерживая голову Сибирочки, на коленях у дивана стоял Андрюша, не замечая, что кровь, обильно лившаяся из груди раненой девочки, пачкала его руки и шутовской клоунский наряд.
Эрнест Эрнестович, все пятеро Ивановых, Элла, Дюруа с Робертом и, наконец, сам мистер Билль стояли вокруг девочки, ожидая, что скажет доктор. Последний умелыми, ловкими руками уже приступил к перевязке и, раскрыв израненную грудь ребенка, стал рассматривать рану, стараясь во что бы то ни стало прежде всего остановить кровь.
Все замерли в ожидании его приговора. Все молчали… Сибирочка по-прежнему лежала без чувств.
Неожиданно распахнулась дверь, и взволнованная, трепещущая княжна Аля Гордова, об руку с отцом, вошла в уборную.
– Она здесь, папа!.. О, бедная моя Сибирочка! Папа! Папа! Узнай, пожалуйста, будет ли она жива!.. – обливаясь слезами, лепетала Аля, таща за руку отца в уборную, где лежала ее подруга.
Князь Гордов быстрыми шагами подошел к больной. Его аристократическая фигура, изящный костюм и взволнованное лицо – все это заставило присутствующих посторониться и дать ему дорогу.
Он низко наклонился над бесчувственной девочкой, желая узнать, дышит ли еще она, и вдруг отшатнулся от нее, бледный как смерть, с громким криком не то ужаса, не то изумления… Прямо в глаза ему блеснул странный, знакомый ему предмет – крестик, на который едва ли обратили внимание присутствующие здесь люди. Дрожащими руками князь схватил крестик, повернул его оборотной стороною и, наклонившись еще ниже, к самой груди девочки, к немалому удивлению окружающих, прочел надпись, сделанную на кресте: «Спаси, Господи, рабу твою Александру!»
И с криком схватился за голову… Это был хорошо ему знакомый золотой крестик на золотой цепочке.
Глава XXVI
Что было дальше
Прошла минута. Бледный как смерть князь стоял над распростертой девочкой, не будучи в состоянии произнести ни одного слова. Глаза всех были с крайним изумлением обращены на него.
– Что с тобой, папа? Что с тобой? – испуганно спрашивала отца княжна Аля, теребя его за руку.
При звуке ее голоса князь точно проснулся.
– Где директор цирка? – спросил он глухо, и лицо его странно осунулось и потемнело.
– Я здесь! – тотчас же послышался взволнованный ответ господина Шольца, и сам он отделился из толпы.
– Я сейчас увожу девочку к себе, – срывающимся от волнения голосом, но не допускающим возражения тоном обратился к нему князь. – Будет ли она жива или умрет, но я хочу, чтобы она была в моем доме. Это дитя бесконечно дорого мне! Позаботьтесь о том, чтобы больную и доктора поместили в мою карету!
– И меня! О, и меня тоже! Я не могу оставить мою Шуру! – вырвалось из груди Андрюши, и его черные глаза с мольбою остановились на лице князя.
– Хорошо, мальчик, ты поедешь с нами. Ты заслужил это! Ты не щадил жизни для нее! – произнес князь, и его смертельно бледное лицо снова обратилось к Сибирочке.
– Девочка приходит в себя. Ее рана, кажется, не опасна для жизни! – послышался голос доктора, в эту минуту только что закончившего перевязку. И, как бы в подтверждение его слов, Сибирочка открыла свои прекрасные синие, теперь измученные и страдальческие глаза.
В ту ночь никто не ложился в доме князя. Сам князь Гордов, доктор, m-lle Софи и Андрюша сидели в спальне хозяина дома, где спала раненая Сибирочка.
Эрнест Эрнестович Шольц и мистер Билль, черная Элла и Герта, тоже приехавшие сюда прямо из театра, находились в гостиной, нетерпеливо ожидая новых вестей…
Княжна Аля переходила от них к больной и от больной обратно к ним, сообщая вполголоса о малейшей перемене в состоянии общей любимицы.
Сибирочка спала. Этот сон был, по словам доктора, для девочки необходимее и важнее всякого лекарства.
Рана действительно оказалась не только не смертельной, но и не опасной вовсе. Когти Юноны, сильно порвав кожу и мясо на теле, не затронули ни одной кости, ни одного сосуда. Больной надо было, однако, иметь полный покой и отоспаться хорошенько, и с этой целью доктор предписал не будить Сибирочку, сколько бы она ни спала.
Только перед утром все чужие уехали из дома князя, кроме Андрюши, трогательно умолявшего не гнать его от постели больной.
– Не только гнать тебя, но буду просить тебя остаться постоянно с нею. Я сегодня же напишу об этом директору цирка и сделаю все, чтобы он отпустил тебя совсем ко мне, – произнес князь с неизъяснимой лаской, кладя руку на голову мальчика. – Ты спас ей жизнь и этим избавил меня от большого, большого горя, мой мальчик! – с внутренним содроганием прибавил он тихо, и в его глазах Андрюша увидел слезы.
Уже начало брезжить ясное весеннее утро, уже солнышко ворвалось в комнату князя, а Сибирочка все еще спала…
Ровно в семь часов утра лакей доложил князю, что его хочет видеть какой-то мальчик по очень важному делу.
Князь на цыпочках, осторожно вышел из комнаты и прошел в гостиную.
Там, нервно теребя в руках фуражку, стоял Никс. Он в одну ночь изменился почти до неузнаваемости. Страх за Сибирочку, жизнь которой могла угаснуть из-за него, сделал то, что мальчик осунулся и похудел в одну ночь, как после тяжелой и трудной болезни.
– Ваше сиятельство… князь… – прошептал он глухо, увидя перед собой хозяина дома. – Что она… жива ли?
И глаза его с лихорадочным нетерпением впились в князя.
– Жива и будет, даст Бог, скоро здорова! – поспешил ответить последний.
– Слава Богу! – И мальчик широко перекрестился несколько раз. – А теперь, – произнес он дрогнувшим голосом, – я должен рассказать вам всю правду, что я сделал с нею. Я должен снять это бремя с души. Князь, эта девочка чуть не погибла из-за меня. Когда она приехала сюда из Сибири, мы с моею матерью так испугались, что решили отправить ее куда-нибудь подальше… Мистер Билль должен был уехать отсюда осенью, и я рекомендовал ему на службу девочку… С первого же ее выхода в цирке успех ее у публики стал громадным. Посетители цирка, восторгаясь Сибирочкой, совсем разлюбили меня… Разумеется, я стал ей завидовать, стал ее ненавидеть… А тут еще прибавилась у меня новая ненависть к ее названому брату, которого я считал своим врагом. Чтобы отомстить ей и ему, я придумал скверную штуку… Я решил осрамить Сибирочку перед публикой, решил испортить ее игру во время первого представления новой пьесы. Для этого я достал две острые иглы и воткнул их в венок Юноны, зная, что от малейшего ощущения боли львица освирепеет и станет непокорной. Но вчера, нет… третьего дня, то есть когда моя мать увезла куда-то Сибирочку и затем была взята полицейскими, я был так взволнован и так далек от мести! Вся моя вина была в том, что я совсем забыл вынуть из венка иглы. И вот львица растерзала бы Сибирочку, если бы не подоспел Андрюша!.. – заключил он рыданием свою речь и закрыл лицо руками.
Князь дал мальчику выплакаться, потом положил ему руку на голову и заставил его открыть залитое слезами лицо.
– Слушай, мальчик, твоя вина велика, но ты можешь искупить ее одним чистосердечным признанием, – произнес князь серьезным, строгим голосом, – ты должен честно и прямо ответить мне на один вопрос: почему твоя мать и ты так испугались появления Сибирочки в Петербурге и почему вы хотели во что бы то ни стало отделаться от нее?
Его глаза впились в самую глубину глаз Никса острым, пронизывающим взглядом.
Смертельная бледность покрыла лицо последнего. И с новым неистовым плачем Никс упал к ногам князя.
– Я все расскажу! Все-все, только спасите мою мать! Не позволяйте сажать ее в тюрьму. Она не виновата… Я знаю, она сделала все ради нас, детей… Мы очень нуждались тогда… очень нуждались, князь! О, простите и спасите ее! – прорыдал он, целуя руки Гордова.
И тут же, у ног князя, глядя в его страдальческое лицо, ставшее теперь мертвенно-бледным, Никс рассказал подробно, как его мать, оставшись нищей, из любви к своим несчастным детям решилась передать князю свою дочь, выдавая ее за маленькую княжну.
Мальчик кончил свою исповедь и с опущенной головой ждал приговора. Его собеседник молчал. По его лицу текли слезы. Князь угадал заранее все то, о чем говорил ему теперь мальчик, угадал еще там, в цирке, но хотел теперь иметь подтверждение своей догадки.
Никс давно кончил свою исповедь, а князь все молчал и молчал, и только крупные слезы текли по его печальному лицу. Наконец он сделал невероятное усилие над собою и дрожащим голосом произнес:
– Успокойся!.. Я сделаю все, чтобы избавить твою мать от заслуженных ею неприятностей, и сегодня же буду просить кого следует избавить ее от наказания, от тюрьмы.
И, махнув рукой, не слушая горячих излияний благодарности со стороны Никса, князь поспешно вышел из гостиной.
Глава XXVII
Две Али – две княжны
Прошло несколько дней. Было ясное весеннее утро. В той же большой и просторной детской зале, где несколько недель тому назад маленькая княжна, хозяйка этой залы, угощала свою подругу, Аля, Андрюша и Сибирочка, совсем уже оправившаяся от пережитых потрясений, играли в мяч. Дети так увлеклись своим занятием, что не заметили, как вошел князь и остановился, любуясь прелестной картиной. Чернокудрый красавец мальчик и две беленькие и воздушные, как сильфиды, девочки кружились и прыгали, догоняя мяч.
Сибирочка была сегодня особенно оживлена. Ее прелестное личико разгорелось, щечки покрылись румянцем, синие глаза блестели, как звезды.
Князь с неизъяснимой нежностью и тихой грустью смотрел на нее, удивляясь, как он мог не признать столько времени своего родного ребенка, между тем как теперь он узнал бы его из тысячи других, ему подобных. Князь забыл одно: он оставил свою девочку в лесу, когда ей было только девять месяцев от роду, а в этом нежном возрасте все маленькие дети почти всегда бывают похожи друг на друга.
Взволнованный и потрясенный, он думал в эту минуту: «Дитя окрепло настолько, что может узнать истину! Сегодня я могу сказать ей все…»
И тут же он ласковым голосом позвал девочку:
– Сибирочка, подойди ко мне…
Девочка бросила игру и подбежала к князю. Она уже успела привыкнуть к нему и полюбить в короткое время этого доброго, ласкового человека. За ней подбежала и княжна Аля, подошел и Андрюша.
– Довольно, дети, играть сегодня. Я пришел к вам, чтобы рассказать одну небольшую быль, которая захватила меня сегодня всего. Надеюсь, вы охотно выслушаете ее, – далеко не спокойным голосом произнес князь.
– Рассказывай, рассказывай, папа! Я так люблю тебя слушать! – прыгая, кричала княжна Аля. – Как это интересно, должно быть! Ты говоришь, это быль? Значит, то, что ты собираешься рассказать, правда? – суетилась она, усаживая в кресло отца.
– Да, это случилось со мною, когда я был молод, – произнес князь и сел.
Княжна поместилась на скамеечке у его ног. Андрюша и Сибирочка присели несколько поодаль на стульях.
– Это было давно, девять лет тому назад, – начал князь, и голос его дрогнул при этом. – Однажды по большому сибирскому лесу ехали сани, запряженные парой лошадей. Была ночь и стужа, бушевала метель. Путников было трое в возке: отец, малютка дочь и ее кормилица-няня. Мать девочки умерла лишь два месяца тому назад, и ее овдовевший муж ехал со своей девятимесячной дочуркой в имение друга, находившееся в глуши Сибири, чтобы развеять хоть немного свою тоску после смерти любимой жены.
Вдруг нежданно-негаданно на путников напали волки. Спасенья не было, и молодой отец, боясь за участь своего дитяти, велел ямщику остановиться, вышел из саней, снял с себя шубу и, закутав в нее ребенка, привязал его к дереву ремнем, чтобы волки не могли добраться до малютки. Он едва успел сделать это, как звери бросились на несчастных путников и загрызли их почти всех насмерть. Только отец девочки спасся каким-то чудом. Охотники из ближайшего поселка услышали крики и стоны в лесу и поспешили на помощь как раз вовремя. Несчастный путник еще дышал. Они подобрали его и унесли к себе в поселок.
Ребенка же не нашли. Вскоре охотники дали знать другу путника о месте нахождения несчастного. Друг приехал и увез больного за границу. Здесь его болезнь приняла тяжелый оборот. Четыре года больной пробыл в чужой земле и только посылал оттуда письмо за письмом в русские газеты, в Россию. Это были публикации с просьбами вернуть ему пропавшего ребенка или сообщить что-либо об участи последнего. Но никто не мог сделать этого. Дитя не находилось… Девочка не пропала, однако. Как потом выяснилось, на другое утро после нападения волков ее нашел в сибирском лесу старый птицелов. Он взял малютку к себе и воспитал ее как умел. Этого птицелова люди звали дедушкой Михайлычем…
Тут дрожащий и без того голос князя задрожал сильнее и разом оборвался. Во все время своего рассказа он не сводил глаз с Сибирочки, следя за ней. Сначала девочка вспыхнула до корней своих белокурых волос, когда князь упомянул о привязанном в дремучей тайге на дереве ребенке. Потом прозрачная бледность покрыла все ее нежное, прекрасное личико. Синие глаза ее расширились и, горя ярко-ярко, впились теперь в лицо князя. Ее сердечко забилось так сильно, что она должна была прижать к нему руку, как бы сдерживая его удары…
Взор князя встретился с взором ребенка.
Точно молния сверкнула перед обоими в этот миг. Точно солнце засияло и озарило все то, что находилось до сих пор в тумане. Неописуемое волнение охватило обоих. Князь как будто преобразился. Грусть исчезла с его лица… Безумная отцовская любовь и бесконечная нежность изменили это преображенное, благородное, не по годам состарившееся лицо…
Едва владея собою, он привстал немного с кресла, трепещущий, взволнованный, бледный, и протянул вперед руки… Поднялась машинально со своего стула и Сибирочка. Она вся трепетала, вся дрожала от непонятного ей волнения. Князь шагнул к ней навстречу.
– Это дитя… это… ты… ты была… моя крошка… моя дочь… моя Сибирочка! – прошептал он чуть слышно, и слезы хлынули из его глаз.
– Папа! – прозвенел милый и нежный голосок, вырвавшись из самой глубины детского сердечка, и дрожащая Сибирочка упала на грудь отца.
Прошла минута… может быть, две… может быть, три минуты… может быть, целый час прошел. Но этот час показался одной минутой отцу, ласкавшему свою найденную любимую дочурку…
Тихое, чуть слышное всхлипывание послышалось подле счастливых отца и дочери. Вскоре оно усилилось и перешло в громкое рыдание. Это плакала мнимая княжна Аля горькими, неутешными слезами.
– О, Боже мой, Боже мой, – всхлипывая и задыхаясь в своем волнении, лепетала девочка, – теперь не я, а Сибирочка будет настоящей княжной, а меня отдадут на ее место в цирк или туда, откуда ее взяли. Я не хочу! Я не хочу этого… не хочу! Ах, я несчастная, несчастная!.. – И она еще горше залилась слезами.
Белокурая головка Сибирочки с трудом оторвалась при этих словах от родимой груди. Она соскользнула с коленей отца, быстро приблизилась к рыдающей девочке и обняла ее.
– Аля, милая, не плачь, – прошептала она, – ты останешься со мною у папы… Я попрошу его оставить тебя с нами… Ведь ты же не виновата ни в чем. Да-да, папа добрый и оставит тебя. Мы будем жить все вместе… ты, я и Андрюша. Ведь правда, папа? Правда?
– Правда, дитя мое, правда, милая моя крошка! – поспешил ответить князь. – Все будет по твоему желанию. Я исполню все, что ты хочешь. Ты столько горя перенесла, моя малютка, что будущая твоя жизнь должна быть полна радостей и света… Я был сегодня у госпожи Вихровой. Благодаря моим хлопотам ее освободили. Она покаялась во всем… Я обещал ей заботиться о ее дочери так же, как и о тебе, моя Сибирочка, так же, как и об Андрюше, которого воспитаю, не жалея ничего. Ты рада, не правда ли, моя крошка? – спросил князь, нежно целуя дочь.
Андрюша, весь сияющий и красный, жал его руку. Аля обнимала его. Сибирочка прильнула к его груди.
– А теперь ты расскажешь мне все, что пережила моя дочурка; я хочу знать все, – обратился к Андрюше князь, и мальчик поспешил исполнить его желание.
* * *
Глубоко взволнованный и потрясенный, выслушал отец полную печальных событий повесть о приключениях своей маленькой дочери. Его сердце то сжималось, то учащенно билось. Он не сдерживал слез, обильно струившихся по его лицу.
Когда мальчик рассказал о том, как черная Элла вырвала Сибирочку из рук Зуба (Андрюше уже успела его маленькая подруга сообщить об этом), неожиданно на пороге комнаты появился лакей и почтительно заявил о приходе новой посетительницы из цирка. И не успел князь спросить, что это за посетительница, как в дверь залы просунулась чернокожая сильная Элла с букетом дешевых весенних цветов в руках.
– Будь здоров! Будь здоров! – залепетала, сверкая глазами, белками и зубами, негритянка новую, выученную ею, очевидно недавно, фразу и, подойдя к Сибирочке, сунула ей в руки цветы.
– Вот, папа, моя вторая спасительница! – вскричала девочка, схватив за руку Эллу и подводя ее к отцу.
Тот ласковым взором окинул негритянку и крепко пожал ее черные, как сажа, пальцы.
– Объясни ей, Сибирочка, всю мою признательность, – произнес князь с волнением в голосе. – Скажи, что в благодарность за то, что она сделала для тебя, я дам ей все, что она захочет… Скажи ей, что ты теперь можешь подарить ей все-все, чего только ни пожелает она. Ведь ты теперь моя наследница, богатая княжна…
Едва успел закончить свою фразу князь, Сибирочка и Андрюша вдвоем стали объяснять жестами негритянке всю суть дела.
Та только мычала что-то в ответ и часто-часто кивала своею курчавою головою.
Наконец она, очевидно, поняла все, потому что усиленно зажестикулировала руками, стараясь, в свою очередь, пояснить что-то, то трогая волосы Сибирочки, то гладя их своими черными пальцами, то покрывая горячими поцелуями ее руки, плечи и кольца белокурых кудрей.
– Что она хочет сказать? – спросил князь у дочери, глазами указывая на негритянку.
– О, папа, – вскричала потрясенная Сибирочка, – о, папа, она отказывается от денег, от подарка и просит только дать ей на память… один локон моих волос…
