Лидия Чарская
Некрасивая
Поймав мой взгляд, она радостно закивала своей курчавой головой и зашептала что-то, чего за дальностью расстояния я не смогла разобрать.
– Мадемуазель Колынцева! – прозвучал в эту минуту голос учителя. – Voulez vous me répondre votre leçon?[25]
Фея быстро и легко поднялась со своего места, слегка одернула на себе белую пелеринку и легким шагом скользнула на середину класса. Она отвечала гладко и красиво и так же свободно владела французским языком, как и я. Во время ответа ее матовые щеки заалели нежным румянцем и она стала почти прекрасной. За ней были вызваны еще четыре девочки, в том числе и Римма Аннибал. Последняя не знала урока, заикалась и путала строки басни. Когда раздосадованный учитель отпустил ее на место, поставив ей двойку, Африканка, нимало не смущенная этим, направилась между рядами пюпитров к своей скамье, то и дело задевая по голове рукой то ту, то другую из товарок.
Вскоре вслед за этим прозвучал звонок, и девочек выпустили в коридор, пока в классе открывали форточки…
Едва только я перешагнула порог комнаты, как кто-то стремительно бросился мне на шею. Я успела только рассмотреть два огненно-черных глаза; белую, как кипень[26], полоску зубов и яркие губы, полураскрытые в простодушной улыбке.
– Милая! Душенька! Не сердись на Африканку! На глупышку! На дурочку! Пожалуйста, не сердись! Больше не буду! Как Бог свят, не буду, шоколадная моя! Дай поцелую! Вот так! Вот так! – лепетала Аннибал, покрывая мои щеки, глаза, лоб и брови градом горячих, бурных поцелуев. Потом схватила меня за руку и, крикнув: – Пойдем, я покажу тебе институт! – помчалась куда-то с быстротой стрелы, увлекая меня за собой. Я поневоле должна была следовать за ней, потому что ее сильная и не по годам большая рука держала меня так крепко, что не было никакой возможности вырваться из ее цепких пальцев.
– Скорее! Беги скорее! Ну, ну же, беги, как молодой конек! Неужели ты не умеешь еще бегать? – подбодряла она меня, летя как стрела, пущенная из лука.
Увы! Она сама бежала с такой стремительностью, что я едва поспевала за ней. Институтки, попадавшиеся нам на пути, в ужасе отскакивали от нас и рассыпались в разные стороны. Их испуганные и негодующие восклицания долетали до моих ушей.
– Боже! Опять эта Аннибал взбесилась!
– Девочки, смотрите, она и новенькую начинает смущать!
– Кажется, и новенькая из породы «диких»!
– Да, да! Недаром у нее вид негритянки. Похожа на Аннибал, как родная сестра!
– Боже, они собьют нас с ног сию минуту…
А мы между тем бежали все быстрее и быстрее…
Вот закончился бесконечно длинный коридор. Вбежали в залу, белую красивую комнату со стенами, выкрашенными под мрамор, с развешанными по стенам портретами царствующих лиц, изображенных во весь рост. Из залы пулей вылетели на лестницу, поднялись на третий этаж (зал и классы находились на втором) и влетели в длинную, просторную, с шестью окнами спальню, где стояли четыре ряда кроватей, покрытых серыми нанковыми[27] одеялами. Аннибал метнулась птицей к ближайшей из них, ткнулась головой в жесткую подушку и, дрыгая ногами и хохоча во все горло, кричала так громко, что ее, я думаю, было слышно не только в соседней умывальной комнате, с широким желобом по стене и с целым десятком кранов, но и в самом дальнем конце института.
– Ха-ха-ха-ха! – заливалась она. – Вот так скачка! Как Бог свят, точно дикие лошади или молния на небе!
И сама она, говоря это, казалась мне в эту минуту такой дикой лошадкой, такой же огненной молнией. Ее глаза сверкали ненасытной жаждой веселья, белые зубы блестели, ноздри широкого носа трепетали и расширялись, а кудри так и плясали вокруг разгоряченного лица.
Вдруг радостное, восторженное выражение мигом потухло в черных глазах Риммы. Она вскочила с кровати, схватила меня за руку, впилась испуганными глазами в мое лицо.
– Новенькая! Да на тебе лица нет, что за измученный вид у тебя!.. Ишь как побледнела! Да ты не умираешь ли, новенькая? О, пожалуйста, не умирай!.. Голубушка! А то мне так попадет от нашей «командирши», скажет, что уморила тебя! А я, как Бог свят, не виновата, что ты двух шагов пробежать не можешь! Такая кисляйка!
Ее и без того толстые губы выпятились вперед с выражением явного презрения и казались теперь еще толще. Черные глаза, полные негодования, метали пламя. Очевидно, девочка презирала мою слабость и благодаря своей дикости не стеснялась показывать это.
Я действительно чувствовала себя неважно. Непривычная к такой скачке, головокружительной и безумной, я дышала прерывисто и тяжело… В моих глазах мелькали красные круги… Холодный пот выступил на лбу, ноги подкосились, и, прежде чем я смогла сказать еще хоть одно слово Африканке, все мое худенькое тщедушное тело зашаталось из стороны в сторону и я тяжело рухнула на ближайшую кровать.
Глава IV. Неожиданный оборот дела
– Вам худо, дитя мое?
Я с усилием открыла глаза.
Передо мной было испуганно-озабоченное лицо мадам Роже. Встревоженные глаза француженки старались заглянуть в мои.
– Дитя мое! Выпейте воды! Мурина, дорогая, принесите воды новенькой! – приказала она кому-то по-французски.
Кто-то слегка зашевелился с другой стороны кровати, на которой я лежала. Я взглянула туда и увидела девочку одного возраста со мной, бледненькую, некрасивую, с желтоватым нездоровым цветом лица, с неправильными чертами, но с такими ясными, кроткими, чарующими лиловато-синими глазами, полными ласки и доброты. Эти глаза лучились, и сияли, и озаряли, точно солнечным светом, все некрасивое личико, сообщая ему непонятную мягкую нежность. Нельзя было сомневаться в том, что эта девочка великодушна и добра как ангел: нежное сердечко и чуткая душа отражались как в зеркале в ее милом личике.
Встретив взгляд ее лучистых глаз, таких необыкновенно прекрасных, с горячим сочувствием смотревших на меня, я сразу почувствовала себя тепло и уютно. Я протянула руку, невольно сжала тонкие пальцы девочки в своей руке и тихо спросила:
– Как вас зовут?
– Валентиной. Я Валентина Мурина, а подруги называют меня Муркой, – ответила она низким, мягким бархатистым голосом, который так и просился в душу, и, помолчав немного, заговорила опять: – Лучше ли вам? Я сейчас принесу воды! Расскажите мне, как все это случилось. Почему вы упали в об морок?
Я упала в обморок? Так вот оно что! Так вот почему я лежу в этой большой комнате на чужой постели, а около меня хлопочут встревоженная мадам Роже и эта милая девочка с лучистыми глазами.
Моя новая знакомая вышла на минуту и тотчас же вернулась со стаканом воды в руках. Я заметила, что она мала ростом, сутуловата, и ее черные волосы, некрасиво зализанные спереди, заплетены сзади в тонкую жиденькую косицу, болтающуюся выше талии. А еще у нее была привычка щуриться, когда она говорила, но огромные, очевидно, близорукие глаза от этого не переставали кротко сиять и лучиться, как солнце в мае.
– Вот выпейте, вам будет лучше!
Тоненькая ручка протягивала мне стакан, а сощуренные глаза сияли все мягче и мягче…
Я послушно отпила воды и вернула девочке стакан, не сводя с нее благодарных глаз. Милое, милое было у нее лицо, которое притягивало меня к себе с каждой секундой все больше и больше.
– Ну, а теперь рассказывайте, – проговорила она, щурясь. – Я знаю, что вы новенькая и что Александра Антоновна привела вас к нам, в третий класс. Меня, к сожалению, не было тогда. Я ездила к зубному врачу с Лидией Павловной, нашей немецкой классной дамой, и только сейчас вернулась. Только успела войти в класс, как влетела эта безумная Аннибал и кричит, что «новенькая умерла», что она, то есть Аннибал, вбежала в дортуар[28], а там лежит мертвое тело на кровати… Мы бросились сюда и видим: вы без чувств. Что с вами?
– Как что? Разве Аннибал не рассказала вам, что она побежала из класса и потащила меня с собой так скоро, что у меня закружилась голова? – с удивлением обратилась я с вопросом к девочке.
– Так, значит, она… – лиловато-синие лучистые глаза сощурились снова, и легкий румянец залил бледное лицо Муриной. – Значит, она солгала, говоря, что нашла вас уже лежащей без чувств? Ах, как это нехорошо с ее стороны! – прошептала чуть слышно Валентина, и лицо ее точно померкло и осунулось в этот миг.
– Vilaine petite menteuse! Il faut la punir bien sévèrement, cette petite sauvage![29] – послышался строгий голос над моей головой, и, повернув голову, я встретилась со вспыхнувшим от негодования и гнева лицом мадам Роже.
Я сама густо покраснела в эту минуту. Мое сердце сжалось, потом забилось сильно-сильно… Я поняла, что помимо воли выдала Аннибал, совершенно позабыв о присутствии в спальне классной дамы. Крайне смущенная, взволнованная и испуганная, я тотчас же принялась уверять мадам Роже, что Аннибал не виновата, что я сама побежала за ней, что я, наконец, уже ранее чувствовала и головокружение, и упадок сил, и что… что…
Тут я уже окончательно замялась, смутилась и вынуждена была сконфуженно смолкнуть, так как мне еще никогда в жизни не приходилось лгать. Мадам Роже ласково взглянула на меня прояснившимися глазами и проговорила, погладив меня по голове:
– Вы доброе и великодушное дитя и хотите выгородить подругу. Но Аннибал виновна и заслуживает наказания. Она виновна уже в том, что побежала днем в дортуары и потащила вас за собой. Это у нас строго запрещено. А кроме того, между уроками воспитанницы должны быть все в коридоре, и отлучаться оттуда без моего разрешения не смеет никто. Аннибал будет наказана, но вы не виноваты в этом. Вам же, дитя мое, следует побыть здесь, в дортуаре, до обеда, Мурина останется с вами, а я должна идти в класс. Ведь вы чувствуете себя лучше теперь, моя милая? – закончила вопросом свою блестящую французскую речь мадам Роже.
– О да, мне лучше! – поспешила ответить я, вся красная от волнения за участь бедной дикарки Аннибал.
Мадам Роже ласково кивнула мне головой, похлопала по плечу и, улыбнувшись Муриной, вышла из дортуара. Мы с Валентиной остались одни.
Глава V. Моя новая знакомая
– Боже мой, что я наделала! – прошептала я, в ужасе хватаясь за голову. – Ей наверняка попадет теперь, бедняжечка Аннибал!
– Да, вы невольно причинили ей неприятность, – согласилась моя новая знакомая. – Но ведь вы не желали зла бедной Африканке?
– Разве вы можете сомневаться в этом?! – горячо вырвалось из моей груди, и слезы обожгли мне глаза.
– Успокойтесь. Не надо плакать, голубушка, – мягко зазвучал голос Вали Муриной у моего уха, – я верю вам… И потом… Такие наказания для Риммы ровно ничего не значат, она уже привыкла к ним. Ее наказывают так часто, почти ежедневно… Думают ее исправить, но ничего не помогает, – наша Африканка продолжает быть такой же дикой, необузданной дикаркой, какой она поступила сюда год тому назад. Вы знаете, Римма ведь – совсем особенная Римма! Она – потомок арапского племени, прапраправнучка того знаменитого арапа Ибрагима, который был денщиком и верным слугой царя Великого Петра. Горячая, необузданная и шальная какая-то. Мы недаром прозвали ее Африканкой. Ее предки были детьми далекой знойной Африки, и до сих пор их живая южная кровь отражается и на дальнем потомстве. К тому же Римма всю свою жизнь провела в захолустье, где у ее отца есть огромное имение и где девочка до тринадцати лет росла на свободе, не слушаясь гувернанток, приставленных к ней, лишенная нежной заботы матери, умершей очень рано. Римма – единственная дочь и любимица отца, который, кстати сказать, постоянно занят делами по имению и не может строго следить за воспитанием Риммы… Понимаете теперь, почему она такая необузданная и буйная? И, разумеется, не осу́дите ее!
– О, разумеется! – горячо воскликнула я. – И мне теперь еще тяжелее, что я невольно выдала ее классной даме.
– Это пустое, – утешила меня моя милая собеседница. – Римма, к сожалению, смеется надо всем этим, и наказание для нее не имеет ровно никакого значения. Вот только как взглянут на ваш невольный проступок остальные девочки? У нас выдача кого-либо из подруг, хотя бы и нечаянно, считается большой виной. Нарушать правило товарищества – у нас позор. Я боюсь, что девочки не поймут вас и…
– Но их можно уверить, что все это произошло не по моей вине, – произнесла я робко. – И потом, моя соседка, которую подруги называют Феей, должна помочь в этом деле. Она, кажется, пользуется таким влиянием в классе, – припомнив прелестную девочку с тонким личиком, проговорила я.
– Вы говорите о Дине Колынцевой? – живо переспросила Мурка. – Не полагайтесь на Дину… Она – очень порядочная, честная девочка, но слишком уж холодная, какая-то слишком особенная, точно настоящая фея. Держит себя в стороне, только и занята, что сама собой. Учится она великолепно и считается первой ученицей класса.
– А вы? – неожиданно сорвалось с моих губ.
Валя взглянула на меня внимательно и кротко, потом сощурила свои лучистые близорукие глаза и проговорила тихо и печально:
– Я не могу дурно учиться. У меня нет отца, он недавно умер, а мама перебивается на небольшую пенсию и дает уроки музыки. Нас семеро детей, и я самая старшая. Я должна хорошо учиться, чтобы, окончив курс, помогать маме содержать семью. Вы понимаете, что я так должна!
Ее милый голосок зазвенел таким убеждением, а лучистые глаза, широко раскрывшись, наполнились таким дивным выражением готовности положить всю жизнь на пользу близких, что я не смогла удержаться, обняла ее за шею и крепко поцеловала в бледную щечку.
– Какая вы милая, Валя! Какая хорошая! – проговорила я, и вся душа моя потянулась навстречу этой чистой, кроткой, прекрасной девочке.
Ах, если бы эта девочка согласилась сблизиться со мной, стать моей подругой, помочь мне переносить мое одиночество в этих холодных, серых стенах! Эта мысль пришла мне в голову внезапно, я с несвойственной мне смелостью высказала ее.
– Милая Валя, хотите подружиться со мной? У меня никогда еще не было настоящей подруги, хоть я и была дружна со всем классом в пансионе мадам Рабе. Согласитесь же быть моим другом. Да? – проговорила я смущенно, ловя взгляд лучистых глаз моей собеседницы.
Валя Мурина чуть-чуть смутилась в свою очередь и, слегка краснея, проговорила, положив мне на плечи свои худенькие руки:
– Милочка, спасибо вам, душка, за ваше предложение, но простите меня! Я им воспользоваться не могу, – проговорила она своим мягким, бархатным голосом.
– Не можете? – уныло отозвалась я. – У вас уже есть подруга?
– Душка моя, не сердитесь и поймите меня, ради Бога, – с жаром и воодушевлением подхватила снова Валя. – У меня нет подруг, клянусь вам, и я не могу быть особенно дружной с одной какой-либо девочкой, потому что должна дружить со всеми тридцатью. Я их общая «Мурка», как вы узнаете скоро, я всем своим существом принадлежу всему классу и никому в отдельности. Каждая из девочек приходит ко мне поверять свои радости и горести, каждой из них я должна объяснить урок, который ей трудно дается, каждой обязана помочь советом. Так учила меня моя мамочка, когда отдавала сюда, так я и должна поступать. Не сердитесь же на меня, душка, будьте моим другом, как и все мои одноклассницы. И перейдем на «ты» – это быстрее сближает. Хочешь?
Ее милое личико приблизилось к моему, лучистые глазки сияли, рука, протянутая ко мне, ждала моей… Я пожала худенькие пальцы Мурки, поцеловала ее и с легким вздохом проговорила:
– Спасибо вам… То есть я хотела сказать – тебе, и… Спасибо большое… Ты…
Но мне не пришлось закончить фразу. Где-то заливисто и звонко зазвенел колокольчик. Сначала далеко, потом ближе, еще ближе… Совсем рядом в коридоре…
– Звонок к обеду, надо идти. Ты не сердишься на меня? – живо произнесла моя собеседница, машинальным жестом поправляя и без того гладко причесанные на ее головке волосы.
– Конечно, нет! – с усилием, стараясь казаться совсем спокойной, проговорила я.
Однако сердце наполнялось какой-то мне самой непонятной грустью, точно я чувствовала, что эта милая, так крепко полюбившаяся мне девочка не может никогда тесно и дружно сойтись со мной. С этим тяжелым чувством я вышла из спальни и направилась в столовую рука об руку с Муркой.
Глава VI. Мне объявлена война
– Шпионка! Доносчица! Девочки! Смотрите, душки, шпионка пришла! – услышала я смутный шепот трех десятков голосов, едва успев переступить порог огромной сводчатой комнаты с двумя рядами белых колонн, между которыми стояло несколько десятков столов, накрытых для обеда.
За столами сидели три сотни воспитанниц, распределенные по классам. У каждого класса было по три-четыре «своих» стола, за которыми девочек рассаживали по личному усмотрению классной дамы. Старшие классы помещались ближе к входным дверям столовой, младшие классы сидели почти у самой буфетной и кухни, отделенной от столовой, помимо стены, еще и высокой перегородкой из ясеневого дерева, посреди которой находилась икона Спасителя, благословляющего детей, с теплящейся перед ней день и ночь лампадой.
– Вот видишь, я не ошиблась! – шепнула мне Мурка, и ее лучистые глазки с беспомощным выражением растерянности устремились к тому столу, откуда слышался зловещий шепот. – Вот видишь, история с Аннибал настроила против тебя класс! Однако не отчаивайся, я постараюсь выгородить тебя как умею.
Моя рука, лежавшая в руке Вали, дрогнула. Я боялась понять значение тех слов, которые доносились со всех сторон. Как, неужели слова «доносчица» и «шпионка» относились ко мне?
Что-то сжало мне горло, губы дрогнули, но я сделала усилие над собой и продолжала идти вперед. Вот я уже у крайнего стола третьего класса. Мадам Роже подвела меня к нему. Я увидела красивое матовое личико Феи, насмешливо улыбающуюся Незабудку и еще с десяток девочек, смотревших на меня с вызовом и враждой.
– Voilà votre place, ma chère![30] – произнесла мадам Роже, заботливо усаживая меня у края стола, где имелось еще одно незанятое место.
Я очутилась как раз около Незабудки. Она быстрым и резким движением отодвинулась от меня, как только я опустилась на скамью по соседству с ней.
Как раз в эту минуту одна из дежурных по столовой девушек-прислуг поставила на стол дымящуюся миску с супом и Фея – Дина Колынцева – принялась разливать его по тарелкам, передаваемым ей от одной девочки к другой.
– Госпожа шпионка! – услышала я над своим ухом резкий голос моей соседки, и сверкающие глаза Незабудки с откровенной ненавистью впились в меня. – Если не хотите умереть голодной смертью, встаньте со своего места и потрудитесь сами идти за супом. Вашу тарелку я не намерена передавать!
Я покраснела от неожиданности и обиды и, сделав над собой усилие, дрожащим голосом начала говорить о том, что, очевидно, здесь кроется какое-то недоразумение, что меня не поняли и что я никому не причинила никакого зла…
– Донесла, а потом еще оправдывается! Противная! – услышала я возмущенный голос с конца стола и, взглянув туда, увидела миловидную девочку, темноволосую, с серыми глазами и немного вздернутым изящным носиком, которая с явной ненавистью смотрела мне прямо в лицо бойкими и злыми глазами.
– Грибова, перестань! – прозвучал спокойный голос Феи. – А вы, Гродская, передайте вашу тарелку Зверевой. Что за глупости ты выдумываешь, Незабудка! – тем же, не допускающим возражения спокойным тоном проговорила она.
– Ваше сиятельство, высокочтимая графиня, соблаговолите протянуть мне вашу тарелку! – паясничая и насмешничая, произнесла Незабудка, а черненькая Ляля Грибова захохотала, дерзко глядя мне прямо в глаза.
Дымящийся суп мгновенно очутился передо мной, но я не могла к нему прикоснуться, увы – от незаслуженной обиды судорожно сжималось горло.
Незабудка и Грибова не переставали прохаживаться на мой счет, то и дело отпуская колкие замечания и насмешки. Остальные поддерживали их замечаниями о том, что в их чистый товарищеский кружок, где до сих пор не было предателей, затесалась шпионка и доносчица, достойная всякого презрения и справедливого гнева.
Мои уши разгорались все ярче и ярче, щеки начинали пылать, руки дрожали и кусок не шел в горло…
После второго блюда – жареных кусочков мяса с картофелем – чуть ли не на всю столовую раздался громкий, с выражением соболезнования и горя голос Незабудки:
– Смотрите, смотрите на бедняжечку Аннибал, она ничего не ест. Бедная, бедная наша Африканка!
Девочки, сидевшие за столом, повернули головы. Я машинально сделала то же самое. Посреди столовой, красная, растрепанная, с беспокойно бегающими глазами, злая и растерянная, стояла Аннибал, свирепо хмуря свои густые черные брови. Странным показалось мне и то, что Африканка стоит одиноко посреди столовой с тарелкой в руках, и то, что на ней нет обычного форменного белого передника. Это обстоятельство настолько удивило меня, что я, позабыв незаслуженно грубое отношение ко мне новых товарок, с живостью спросила красавицу Фею:
– Что с ней? Зачем она стоит одна посреди столовой?
– Вам это лучше знать! – взвизгнула Незабудка, и ее голубые, как два лесных цветка, глаза расширились от гнева. – Из-за вас «командирша» стащила передник с Аннибал, из-за вас же поставила ее посреди столовой. Нашу подругу подвергли двум самым позорным наказаниям из-за вас, сиятельная графиня! Вы отвратительная шпионка, доносчица, урод!
– Доносчица! Урод! – эхом отозвалась со своего конца стола Ляля Грибова и прыснула в тарелку.
Но я слышала теперь как сквозь сон весь этот рой нелестных для меня замечаний. Мои глаза помимо воли приковались к разгневанному личику Африканки, ловя ее взор. Мое расстроенное лицо, повернутое в ее сторону, очень красноречиво выражало всю мою невольную вину перед ней. Я хотела если не словами, то всем своим видом убедить дикарку, что я без вины виновата в ее несчастье. Но угрюмые глаза Риммы точно умышленно избегали встречи с моими. Девочка стояла неподвижно, как истукан, не обращая внимания на сыпавшиеся на нее сочувственные фразы как со своих столов, так и со столов «чужестранок», то есть воспитанниц других классов. Счастливая мысль мгновенно промелькнула в моей голове. Если я причинила неприятность Аннибал, то я же и должна поправить дело. Надо только пойти к мадам Роже, сейчас же, не медля ни минуты, и уверить ее в невиновности наказанной ею Аннибал. И, не отдавая себе отчета в том, насколько уместен мой поступок, я поспешно встала со своего места и, не обращая внимания на раздавшиеся за моей спиной насмешливые возгласы, стремительно подошла к первому столу третьего класса, за которым сидела на председательском месте мадам Роже. В следующую же минуту я говорила прерывистым, срывающимся от волнения голосом:
– Мадам Роже… Простите Аннибал, она не виновата… Ради Бога, простите… Она не хотела причинить мне зла! Ради Бога… Умоляю вас!.. Я во всем сама виновата одна… Пожалуйста, мадам Роже!
Сама того не замечая, я прижимала руки к груди, и мое красное от смущения лицо выражало самую красноречивую мольбу. Мадам Роже внимательным взглядом посмотрела мне в глаза и, помедлив минуту, проговорила по-французски:
– Дитя мое, у нас строго запрещается вставать из-за стола до окончания обеда. Садитесь на свое место. А что касается Аннибал, то она наказана достаточно и может идти к своему столу.
Тут мадам Роже величественно поднялась со своего стула и, подойдя к Римме, строго проговорила:
– Вы прощены, Аннибал! Благодарите новенькую. Ради ее великодушной просьбы – вы прощены. Allez![31]
Каково же было изумление классной дамы, когда Аннибал, все еще продолжая угрюмо супиться, пробурчала себе под нос, угловатым жестом поводя рукой:
– Не пойду, отвяжитесь! Оставьте меня в покое! Мне и здесь хорошо!
– Qu’est-ce que c’est que ça[32] «отвяжитесь»? – переспросила, высоко вскидывая брови, плохо понимавшая по-русски француженка и тут же, очевидно догадавшись о воинственном настроении Африканки, произнесла уже значительно строже:
– Prenez votre place, vous dis-je![33]
– Не сяду! – тем же строптивым голосом буркнула Аннибал. – Не пойду! Слышите? Никуда не пойду, хоть тащите меня насильно! – самым неожиданным образом на всю столовую завопила Римма.
– Vilaine créature[34], – вспыхнув, произнесла мадам Роже и, схватив за руку девочку, хотела отвести ее к столу.
Но тут произошло нечто совсем неожиданное как для мадам Роже, так и для воспитанниц всех классов, – словом, для всех находившихся в столовой в этот час. Быстро и стремительно молоденькая дикарка скользнула на пол, уселась на нем по-турецки, поджав под себя ноги, и завыла тем исключительно нудным невыносимым воем, каким деревенские бабы провожают своих покойников на кладбище.
– И… и… за… за… что… меня… мучают… и ко-му ка-кое до меня… де-е-е-ло!.. И нет со мной… родимого ба-а-тюшки… И не-ко-му за ме-ня за сту-у-пи-ть-ся!.. Го-ре-мы-чная я си-и-роти-нушка… Пожа-лей-те меня, лю-ди до-обрые!
Аннибал сидела, скорчившись посреди столовой. Мадам Роже, растерянная и недоумевающая, стояла над ней, как статуя безысходного отчаяния. Классные дамы других классов спешили к ней на выручку, воспитанницы старших отделений хохотали и, блестя глазами от удовольствия, обменивались впечатлениями по поводу выходки Аннибал. С дальнего конца столовой высовывались любопытные рожицы младших. На самом отдаленном столе кто-то испуганно кричал – какой-то маленькой седьмушке с перепугу сделалось дурно.
А Аннибал по-прежнему сидела на полу как турок и выла, причитая и раскачиваясь из стороны в сторону:
– Да на кого ты меня по-о-ки-и-нул, роди-и-мый мой ба-тюш-ка!
– Молчать! Сейшас молчать! – невероятно коверкая слова, прикрикнула, переходя на русский язык, мадам Роже. – Негодный девошка перестать певать! Сейшас перестать певать!
Аннибал смолкла на минуту и, дико вращая глазами, стала переводить взгляд с одной классной дамы на другую. И вдруг пронзительно взвизгнула так, что все они как ошпаренные отскочили от нее. Римма же вскочила с пола и стремительно бросилась из столовой, точно за ней гнался легион злых духов.
– О, негодная девочка! Ее необходимо отвести к начальнице. Мадам Роже, ведь вы не оставите этого так? Какой пример подает она своим отвратительным поведением младшим! – говорила худая, чахоточного вида, одетая в синее форменное платье дама пятого класса, сердито блестя глазами.
Лицо мадам Роже от волнения сплошь покрылось яркими пятнами, щеки багровели, седая голова тряслась. Мне стало жаль ее. Я быстрыми шагами подошла к своему столу, налила в стакан воды из графина и подала его классной даме.
– Благодарю вас, дитя мое! – произнесла она по-французски, дрожащей рукой принимая стакан и отпивая из него большими глотками.
Возвращаясь на свое место, я встретила несколько недоброжелательных взглядов, устремленных на меня.
– А вы, оказывается, не только шпионка, сплетница и кисляйка, но и изменница класса! – услышала я сердитый голос Незабудки.
Это новое обвинение, такое незаслуженное, обдало меня, как кипятком. Моя оскорбленная душа затрепетала. Я могла нечаянно, помимо воли, предать Африканку, но сознательно «изменить» классу – нет, никогда! Что-то гордое выросло в моей душе и точно заставило меня стать значительно выше в эту минуту.
– Послушайте, – прозвучал надтреснуто и глухо мой дрожащий голос, – послушайте, вы не смеете говорить так. Я не виновата в том, что Аннибал позволяет себе нарушать институтские правила и несет за это наказание… Где тут измена классу, прошу мне объяснить? – и я, всячески стараясь совладать с разгоравшимся во мне пожаром гнева и неловкости, обвела глазами всех сидевших за столом.
– Душки! Вы слышите? Новенькая заговорила! Кисляйка заговорила! Ее высокосиятельное уродство изволило раскрыть свои очаровательные уста, – Ляля Грибова вскочила со своего места, как кукла на пружинах.
– Нет, тон-то каков! «Не смейте»! А? Какова! Выдумала тоже, приказывать нам! – присоединилась к ней Незабудка. – И вы, девочки, можете терпеть все это от сиятельного урода?
– Молчи, Ольга. И ты, Ляля. Молчите обе! – послышался невозмутимый голос Дины Колынцевой, и серые глаза Феи повелительно обратились в сторону расхорохорившихся девочек.
Те мгновенно притихли, и тогда Фея снова обратилась ко мне:
– Вы поступили дурно, – прозвучал ее красивый бесстрастный голос, – очень дурно. Вы выдали Африканку Роже, и, когда Роже набросилась на нее, вы открыто приняли сторону классной дамы. Этим вы окончательно настроили против себя класс, и мы вам этого не простим никогда.
– Не простим! Никогда! – подхватили хором сидевшие за столом девочки.
– Противная, гадкая, уродка! – перекрыл звонкий голос Ляли Грибовой все остальные голоса.
Что-то ударило мне в самое сердце. «Зачем они мучают меня, зачем, зачем?! – вихрем завертелось в моей голове. – Я знаю, что я безобразна, гадка и уродлива, но разве я в этом виновата! И почему Вали Муриной нет здесь со мной. Милая девочка наверняка бы поддержала меня!»
– Разве я в этом виновата? – помимо собственной воли вырвалось из моей груди, и я впилась в лицо Грибовой настойчиво-вопрошающим взглядом.
Она вспыхнула и смутилась. За ней смутились и все остальные. Одна Фея сидела спокойная, величаво-красивая, как и прежде.
– Что вы некрасивы – в этом действительно вина не ваша, но что вы сделали подлость: выдали подругу и приняли сторону «командирши», когда наше правило товарищества велит стоять друг за друга горой, – в этом вы виноваты с головы до ног, – произнесла она сухо и хотела добавить еще что-то, но неожиданно раздавшийся звонок прервал ее речь.
Воспитанницы поднялись со своих мест, с шумом отодвигая скамейки. Одна из девиц старшего класса прочла молитву, ее однокашницы хором пропели ту же молитву. И триста девочек, больших и маленьких, стали быстро строиться в пары, чтобы подняться в классы на второй этаж.
