Лидия Чарская
Некрасивая
Глава XI
Заговор
– Meadames, к завтрашнему дню «Спичке» урока не готовить! Бог знает, до чего он дошел – по двадцати страниц задает! Статочное ли это дело! Мы не в старшем классе, чтобы полкниги долбить! – И Ляля Грибова самая предприимчивая и отчаянная девица изо всех «трешниц», если не считать дикарку Аннибал, высоко подбросив кверху учебник истории, испустила воинственный крик, каким должно быть, вопили когда-то краснокожие в девственных прериях.
– Ведь толком же говорили, что у нас на пятницу уроков кучи, а он все-таки задал целую массу из истории, противный. Подло это! – хорохорилась рыженькая Наташа, сверкая глазами и заметно сердясь.
– И откуда прыти понабрался, – вскакивая на кафедру и усаживаясь на её столе как на стуле, спустив ноги через края и болтая ими, кричала Аннибал.
– Раньше был тише воды, ниже травы, задавал мало, спрашивал по-божески, отметки ставил добро, а тут взял да и начал ехидничать. Из спички превратился в змею, – хорохорилась Римма.
– Не в змею, а в тигра лютого, – поправил кто-то.
– Много чести. Слишком благородно для него! Просто, в шакала!
– В гиену полосатую!
– В волка!
– В крысу!
– В злого филина – посыпались со всех сторон сердитые наименования рассердившихся институток.
– А я знаю отчего Спичка испортился! – снова вынырнула из толпы рыженькая Строева.
– Ну!
– Он, душки, с Монаховым, сдружился с «Теоремой» нашим и потом, с физикантом «Мужиком». Разговаривает с ними в учительской, каждую переменку, ей Богу, сама видала! – И Наташа тряхнув рыженькой головкой закрестилась на икону, висевшую в углу.
– Не ври, пожалуйста, рыжонок, он и с Марсом дружит, – поправила девочку Незабудка.
– А разве это хорошо? Инспекторская дружба все равно, если бы я с «началкой» нашей по коридорам ходить стала! Подлизывание одно!
– Или с Федором истопником!
– Фи, что за сравнения? Бр-р-р! Какая проза!
Девочки фыркнули, и расхохотались. Сконфуженная Наташа сошла с кафедры и только Аннибал, по-прежнему сидела на столе и болтала ногами, одетыми в грубые казенные нитяные чулки и стоптанные прюнелевые ботинки с дыркой у носка на одной, и свернутым каблуком на другой.
– Ну так и решим разом, – кричала она размахивая руками: урока истории завтра не учить. Спичка – спросит: молчок. Пусть хоть взбесится, заорет – ни слова. Так и так, трудно, мол, не выучили, не успели. Одна за всех, и все за одну. Пусть «колы» и «пары» летят, не сдаваться! Идет?
– Идет! Идет! отозвалось кругом как эхо.
– Ну смотрите же, кто против класса – тот отступник. Слышали все?
– Все! Все! – снова подхватило эхо.
Я стояла в углу у окна только что вернувшись из приема и не пропустила ни одного слова, ни одной фразы из всего сказанного. Воспитанницы волновались. Я видела их разгоряченные лица, их сверкающие глаза. Среди них, однако, не было ни Феи, ни Мурки.
Я еще не успела подумать, где могли находиться они, интересовавшие меня, девочки, как неожиданно растворилась дверь и в класс вошла Дина, своей красивой необычайно легкой походкой.
– В чем дело? Что за сборище? – высоко подняв темные брови, спросила она.
– Диночка, душка, божество ты мое! – подойди ко мне на минутку. Слушай, что мы решили – и Аннибал тянула свои сильные смуглые руки на встречу подруге.
– Спичке бенефис завтра. На все вопросы ни слова. Молчок. Начнет спрашивать – отречься, – торопливо в свою очередь роняла Ляля Грибова схватывая Фею за руку и втаскивая ее в общую толпу.
– Грибова, отстань! Что за манеры, – нахмурясь и досадливо краснея, произнесла Фея, – у меня есть ноги, сама подойду. Аннибал у тебя дыра на ботинке, – брезгливо повела она взглядом на далеко не изящные ноги Аннибал.
– Дыра! Где дыра? Ах, да! Правда дыра! Наплевать на дыру, – небрежно роняла африканка, – не удостоив даже взглядом своей обуви, – а ты Диночка скажи лучше какого ты мнения обо всем этом?
– Самого нелестного, разумеется! – усмехнулась красавица Дина, – Бертеньев задал много, правда, но все это очень легко запомнить, при желании, и я решительно сейчас не понимаю вас… Такие большие и такие глупые девочки, – вздумали ни с того ни с сего отказываться от урока.
– Колынцева! Не смейте браниться. Вы с ума сошли! – послышался чей-то обиженный голос.
– Умна видно очень! – вторил ему другой.
– Первая ученица и воображает! – звенел третий.
– Зазналась! Царица какая!
– Сами виноваты. Произвели в Феи! – дрожали волнением и гневом молодые голоса.
Дина стояла спокойная, прямая как стрелочка и чуть-чуть улыбалась тонкими розовыми губами. Мне показалось что улыбка эта была и насмешлива и не детски серьезна. Аннибал вьюном вилась на столе кафедры, била неистово в ее края руками и ногами и вопила во все горло на весь институт:
– Не сметь обижать Диночку, или я выцарапаю вам всем за нее глаза!
На весь этот шум бежала Лидия Павловна из приема с испуганным лицом.
– Still Kinder! Still![25] Что за шум, что с вами? Зачем вы собрались опять толпой, и кричите как на пожаре? – волнуясь и краснея, возвысила она голос, оглядывая с порога класс!
– Аннибал! Какой ужас! Опять ведете себя как уличный мальчишка. Сейчас слезть с кафедры! Что за манеры! Боже мой и это барышня! Конюх какой-то! – вдруг увидя восседавшую на столе девочку с искренним отчаянием, всплеснула она руками.
– Совсем не конюх, а папина дочка, а папа действительный тайный советник. А прапрапрапрапрадедушка был арапом Великого Петра. Вот что! – прищелкнув языком закончила свою бравурную речь Аннибал.
Но Лидия Павловна уже не слушала ее, и махнула рукой и взяв девочку за плечи хотела уже свести насильно со стола, как неожиданно изумленные глаза классной дамы встретили огромную дырку на башмаке Риммы.
– Что это? – почти с ужасом вскричала Лидия Павловна, указывая на злополучное место пальцем.
– Что? Дыра! Разве вы не видите, что самая обыкновенная, самая простая дыра на башмаке, – спокойно отвечала Африканка, тяжело спрыгивая со стола.
– Но ведь башмаки совсем новые. В прошлом месяце дали, на вас все горит, Аннибал, – продолжала возмущаться Студнева.
– Ну если бы горело, огонь был бы виден. А видите все благополучно пока! – придавая глуповатый вид своему подвижному личику, произнесла невозмутимым тоном «Африканка». Кругом фыркнули. Лидия Павловна, как говорится, «зашлась» от гнева. И неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы в дверь класса не просунулась голова «первой» и старшая воспитанница пригласила фрейлейн Студневу к начальнице вниз.
Лишь только дежурная дама скрылась за порогом, девочки отхлынувшие было от кафедры, прихлынули к ней снова. Теперь уже не Аннибал, а Незабудка стояла на ее возвышении среди класса.
– Mesdam’очки, в последний раз решаем это, – кричала она изо всех сил стуча линейкой по столу. Спичке урока не готовить и завтра «отречься» в его час!
– Отречься! Отречься! И друг за друга стоять горой. Или всем единица или никому! – послышались снова взволнованные голоса.
– А Фея? Она не согласна? Что говорит Фея? – выкрикнул задорный голосок Ляли Грибовой из толпы.
– Кто смел сказать это? – послышались звонкие металлические звуки и стройная, красивая девочка в тот же миг очутилась на кафедре. Или ты Грибова, не знаешь меня? Не знаешь, что Надежда Колынцева никогда не предавала своего класса? И даже все ваши нелепые «девчоночьи» выходки покрывала всегда и всюду? И всегда и теперь и завтра будет то же самое. Не смотря на то, что мне глубоко противна ваша лень, слабость, нежелание приготовить несколько лишних страниц я пойду заодно с классом и отрекусь от урока, хотя я и первая ученица у вас и знаю его наизусть.
И закончив с гордым достоинством свою фразу, Фея негодующая тем сдержанным негодованием, которому она была только способна, сошла с кафедры под оглушительное «браво» и аплодисменты подруг.
И вдруг она почти что столкнулась лицом к лицу со мной. Что-то мелькнуло в ее взоре, быстрое как зарница. Усмешка тронула губы и она произнесла, глядя мне прямо в глаза, тоном не допускающим возражений:
– Гродская. Вы конечно последуете общему примеру, и хотя не успели еще войти в жизнь класса, но пойдете с ним заодно и не станете учить заданного историком урока.
Ее голос звучал повелительными нотками, а холодные, серые глаза смотрели, казалось, мне прямо в душу.
– Увы! Урок я этот уже знаю, – с сожалением в голосе вырвалось у меня, но отвечать его я не стану, разумеется, как и весь класс.
Легкая краска заиграла на бледных щеках Феи.
– Когда же вы успели выучить все двадцать страниц? – спросила она небрежно, все еще впиваясь в мое лицо пристальным взором.
– Я учила их раньше в пансионе. Мы проходили это в прошлом году, – отвечала я просто, но сердце мое почему-то сильно билось в груди.
– А! – не то разочарованно, не то завистливо проронила Фея и потом чуть прищурив глаза, проговорила с насмешливой по моему адресу улыбкой: – Знаете ли Гродская вы или действительно какой-то феномен по знаниям и подготовке или же… Или ужасная хвастунья… Право! – уже с чуть слышным смехом заключила она и отошла от меня.
Глава XII
Заговор приводится в исполнение
Он казался очень нервным и встревоженным в это утро. Уже потому как стремительно вбежала в класс его тщедушная миниатюрная, худая до невозможного фигурка в стареньком вицмундире с затертыми локтями, потому как он нервно пощипывал свою сивую клинышком бородку и по сероватой бледности его лица, можно было угадать что учитель истории был не в духе.
Размашистым жестом Бертеньев раскрыл журнал и расписался в нем на скорую руку. Потом скорчившись на кафедре и сделавшись еще меньше и невзрачнее, произнес, мельком окидывая класс.
– У нас сегодня, кажется задано великое переселение народов. Готы, остготы, вестготы, гуны и Атилла? Правильно я говорю, барышни? Ась?
Но «барышни» отвечали дружным молчанием на вопрос учителя, точно воды в рот набрали.
Спичка подождал минуту. Потом недоумевающе покачал головой, еще раз обвел класс удивленным взглядом перевел его на страницу журнала, где значились фамилии воспитанниц и снова спросил:
– Вы записаны дежурная по классу госпожа Иглова. Пожалуйте, барышня не угодно ли отвечать, что задано к сегодняшнему дню!
Иглова, высокая, рябая девочка с сильно развитыми скулами, за что и получила прозвище «киргизки» в кругу подруг, с маленькими, застенчиво бегающими глазами, неловко поднялась со своей парты и тихим нерешительным шагом поплелась на середину класса. Она остановилась в трех шагах от учителя, присела и стояла неподвижная и красная, как вареный рак.
– Великое переселение народов, готы и гуны нам заданы на сегодня, Иван Федорович, заикаясь от волнения, залепетала киргизка, – но… но… мы не приготовили на сегодня урока, никто! – обливаясь девятым потом заключила она и судорожно стиснув похолодевшие от волнения пальцы, уставилась в лицо учителя испуганными глазами.
Спичка в свою очередь внимательно взглянул на нее.
– Что это значит, барышня? Ась? С какой это поры вы берете смелость отвечать за других? Ась? – произнес он с заметным раздражением в голосе. – Если поленились выучить урок вы сами, то это еще не значит что вашему дурному примеру, последовал весь класс. Садитесь, барышня! Я ставлю вам единицу. – Ась? Заключил он свою речь любимым словечком.
– Ась! – громко откликнулся чей-то голос с того места, где сидела Аннибал.
– Госпожа Аннибал! Прошу молчать, – строго проговорил учитель, бросив в сторону африканки сердитый взгляд.
– Это не я, Иван Федорович, это эхо! – отозвалась опять Римма, не вставая с места.
– Прошу без эхо. Здесь не пустыня и не лес.
– Не лес! – покорно согласилась Африканка, опустив свою курчавую голову, в то время как остальные девочки сдержанно хихикали в пюпитры.
– Госпожа Аннибал! Пожалуйте к кафедре и извольте отвечать ваш урок! – произнес совсем уже рассерженным голосом учитель.
Аннибал стремительно вскочила со своего места, почти бегом, отчаянно стуча каблуками выбежала на середину класса и оскалив зубы в самой приятной и любезной улыбке, проговорила:
– Как Бог свят, Иван Федорович, мы не учили урока. Никто! Никто! Ни самые ленивые, ни самые прилежные. Как Бог свят, и я, конечно, также ничего не знаю. Мы не могли… Двадцать страниц… – лепетала она улыбаясь своими толстыми губами, сверкая черными глазами и перламутровыми зубками снежной белизны, как будто то, о чем она говорила было удивительно весело и приятно.
– Как и вы не знаете! Впрочем, это не мудрено. Вы ленивы, барышня, очень ленивы, – все заметнее и заметнее волновался Спичка, – ступайте на место, у вас будет единица! Это так несомненно верно, как меня зовут Иван.
– Единица так единица! Что такое единица, – возвращаясь на место звонким шепотом разговаривала Аннибал, строя уморительные гримасы, —
Единица, это такая птица,
Которая в конце года,
Не дает перехода!
Пропела себе тем же шепотком под нос шалунья, в то время, как весь класс сдержанно смеялся, пригибаясь к доскам пюпитров.
– Что вы там ворчите, госпожа Аннибал? – раздражительно произнес Бертеньев, – что вы себе под нос говорить изволите, ась?
– Сонный карась! – неожиданно буркнула Римма, да так громко, что мы все подскочили на своих местах.
Спичка сделал вид, что не слышал ее дерзкой выходки и с преувеличенным вниманием погрузился в классный журнал.
– Госпожа Колынцева, – после небольшой паузы произнес он снова, – не желаете ли вы исправить бестактность вашей предшественницы и ответить мне о великом переселении народов? Нет сомнения в том, что вы, как первая ученица класса, выучили настоящий урок.
И маленькие глазки Спички впились в лицо Феи.
Последняя, не спеша поднялась со своего места и не выходя из-за своего пюпитра, проговорила отчетливо и ясно, ничуть не меняя спокойного выражения в своем красивом лице.
– Нет, Иван Федорович, вы ошиблись на мой счет. Я, как и весь класс не знаю на этот раз урока.
И легкий румянец залил ее обычно бледные щеки.
Казалось, если бы удар грома и майский ливень, разразились над головой Спички, в этот зимний день, они не произвели бы такого огромного потрясающего впечатления, какое произвел на него совершенно неожиданный ответ первой ученицы. Его собственные впалые щеки истово побагровели. Вся кровь бросилась ему в лицо. Маленькие глазки забегали и заблестели. С минуту учитель молчал и смотрел как пришибленный с растерянным выражением в лице. Потом, его костлявые руки нервно защипали бородку и он разразился целым потоком негодующих слов по адресу Феи.
– Не ожидал… Признаться, не ожидал… Разодолжили, барышня… Ей Богу-с, разодолжили… Это травля какая-то… Ась? Умышленная травля… Ей Богу-с, даже гадко видеть и слышать все это… Ну, пускай бы все остальные, из какого-то нелепого чувства стадности, из-за неправильно понятого чувства товарищества, сделать бестактность, но вы-с, вы-с, первая ученица… Развитая умственно, интеллигентная по уму, вы с солидными знаниями, не смотря на юные годы… Вы могли поддаться общему заблуждению? Да вы шутите барышня, может быть… Шутите, ась? Может статься вы знаете урок?.. Знаете, но из принципа поддержать класс молчите… Вы скажите только что знаете, госпожа Колынцева, но что не хотите, что ли, не можете отвечать и я останусь вполне удовлетворенным, – закончил в сильном волнении Спичка и вытер пот, градом катившийся по его худому лицу.
Я взглянула на Фею. Румянец сбежал с ее лица. Брови свелись в одну темную черточку над гордым блеском загоревшимися глазами. Она закусила маленькими зубками нижнюю губу и лицо ее приняло недоброе, почти жесткое выражение. Она молчала. Только худенькие плечи ее и грудь прерывисто поднимались и опускались от бурного дыхания.
Спичка исподлобья посматривал на нее и почти машинально повторял одно и тоже:
– Первая ученица… Надежда и гордость института… И не знает? Ась? И не знает!.. Не может быть, однако… Не может быть! – И вдруг, тряхнул головой и произнес как отрубил громко и резко:
– Госпожа Колынцева! В последний раз спрашиваю я вас, желаете ли вы мне сознаться в знании сегодняшнего урока? Или… Или я поставлю вам единицу, как и тем другим…
В ответ на это Фея отвела рукой упавшую ей на бровь пушистую кудрявую прядку волос и молчала.
– Я жду! – зловеще проговорил Спичка. – Слышите ли, госпожа Колынцева! Я жду…
Дина молчала. Только дышала бурно и тяжело. Прошла минута, другая, третья… Прошло пять минут. Дина стояла по-прежнему, неподвижная и красивая, как мраморная статуя. Стояла и молчала.
И класс молчал, замирая от ожидания вместе с ней. Класс понимал отлично, какое волнение мучительно уязвленного самолюбия испытывала в эти тяжелые для нее минуты первая ученица.
– Предатель, Спичка – предатель! Ась – карась сонный, противный, мерзкий. Диночку нарочно подвел, мою душку-Диночку, мою прелесть! – несся иступленный шепот с той скамейки, где сидела Римма Аннибал. И вот скорее, нежели ожидали этого девочки наступила развязка.
– Садитесь, госпожа Колынцева. Я был уверен, что вы знаете урок, но не просил вас отвечать его, а только сознаться в том, что вы его знаете, но… Вы не пожелали сделать это… И… И я вам ставлю обещанную единицу! – произнес сердитым голосом Спичка и твердым движением руки, вооруженной пером, четко вырисовал злополучную палочку в журнальной клетке против фамилии Дины.
Класс ахнул, как один человек. Случай являлся совсем неожиданным, странным, из ряда вон выходящим.
Первая ученица, «святоша», «парфетка» и вдруг – единица! Все смотрели на Дину, кто с ясно выраженной гордостью, молодец, мол, рыцарь, не посрамила класс, предпочла позорную отметку нарушению правила товарищества, другие с сочувствием, третьи с восторгом.
– Ангел, душка, красавица, героиня! – кричала Аннибал, перекинувшись всем телом через пюпитр, и не замечая, в своем усердии, что конец ее белой пелеринки попал в чернильницу, ввинченную в столе и спокойно перекрашивается из белого цвета в черный.
Спичка с ехидной улыбочкой перебегал с одного лица воспитанницы на другое и маленькие глазки его все больше и больше разгорались неудовольствием и гневом. Вдруг неожиданно, бегающие глазки остановились на мне.
Я невольно смутилась, встретив их странно засветившийся благодушием взгляд, предчувствуя, всем существом своим, что-то недоброе, что должно было сейчас совершиться со мной. Да, именно не с кем другим, но со мной. И моему предчувствию суждено было оправдаться. В маленьких глазках Спички засветилось торжество, когда он после недолгого молчания произнес снова:
– А я знаю одни замечательно честные и правдивые глаза, которые не солгут. Не прибегнут к непорядочной увертке, и прямо и открыто ответят мне… Графиня Гродская, знаете ли вы сегодняшний урок? – совсем уже неожиданно повернул дело Бертеньев и его маленькие глазки, как две горящие на солнце стальные иголки, впились в мое лицо. Точно какой-то вихрь закружил меня сразу… Я хотела отвечать длинной и пространной фразой о том, что если я и знаю урок, то это не значит, что он его услышит из моих уст… Но язык не слушался, слова не шли мне на ум, а глазки – иглы все приближались ко мне и приближались… Смутно, как в тумане увидела я, что историк сошел с кафедры, приблизился к моей парте и уже не сводил ни на секунду инквизиторски-упорного взгляда с моего лица.
Этот взгляд гипнотизировал меня, мешая сосредоточиться, пытая мою мысль, душу, казалось, все мое внутреннее я. Солгать ему? Сказать, что я не знаю урока? Но Боже мой, как я могу сделать это? Я, которая еще никогда в жизни не произнесла ни единого слова неправды и лжи. Да, ни единого слова лжи! Я дурна, безобразна, я завидую красоте других, я злюсь на судьбу порой за то, что она создала меня такой дурнушкой, но я не лгу никогда, никогда, никогда!
«Будь честной и правдивой, моя Лиза!» – говорил мне, еще когда я была маленькой трехгодовалой девочкой, мой папа.
Знай, что правда в устах человека, это лучше всяких богатств, всякой красоты!
О, милый, ненаглядный папа, я обещаю тебе это! Да, я твердо обещаю это тебе.
Быстрым вихрем пронеслось во мне милое воспоминание. Легкой тенью промелькнул любимый образ покойного отца… Класс товарищество, нелепые требования его, жестокие правила изощренные слишком восторженными головками девочек-подруг, все это скрылось куда-то, живо-живо, мгновенно. Волна горячего, острого самолюбивого чувства, чувства достоинства и жажды непоколебимой правды залила меня, затопив мою душу и сердце, все мое тщедушное существо.
А иглы-глаза все следили и следили за мной горящим взором, и как бы торопили меня.
– Еще раз спрашиваю я, графиня Гродская, знаете ли вы урок? – пытливо глядя мне в самые зрачки, спросил учитель.
– Да! – вырвалось у меня ни громко, но твердо, – да, я знаю его, но отвечать его не буду, как и все!
И с усилием закончив мою фразу я тяжело и устало опустилась на скамью.
