Лидия Чарская
Дели-акыз
Глава X
Абдул-Махмет доканчивал уже третий кувшин бузы, сидя на мягкой циновке посреди кунацкой, а те, кого он так нетерпеливо ждал, все еще не давали вести о себе. Безобразная старая татарка, с крючковатым носом и узким злым ртом, подала ему чашку с хинколом.[19]
– Нет еще их? – коротко бросил ей муж.
Старая Зюльма сердито фыркнула что-то под нос и направилась к двери.
– Ты чего ворчишь, старая ворона? – прикрикнул Абдул-Махмет.
– Не дело затеял ты, ага! Аллах видит – не дело, – зашептала она быстро-быстро, впиваясь глазами в своего мужа и хозяина, – Черные дьяволы внушили тебе эти мысли. Слава Аллаху, не нищие мы, не байгуши какие-нибудь, чтобы заняться таким делом. В Гори тебя знают, и в Тифлисе на майдане каждый последний торгаш тебя знает. Сам господин полицеймейстер руку подает. А он большой саиб[20] Разве хорошо? Сидел бы лучше спокойно, в виноградниках своих работал бы. Нет, попутал дьявол, и захотел ты подражать простому байгушу. Узнают в Гори, что почтенный ага девушку выкрал, так проезду тебе не дадут. А ежели уличат, так и с полицией дело придется иметь, в Мхетском замке[21] отсидеть, чего доброго… А может еще худшее что-нибудь случится…
Старуха сыпала словами, как горохом. Но толстый ага почти не слушал ее. Несколько дней тому назад он поучал свою старшую жену Зюльму (кроме Зюльмы, матери Рагима и его двух братьев, у Махмета были еще две жены помоложе, Аминат и Фатима) и сказал ей:
– Нина Джаваха Бек-Израил больно оскорбила меня. Душа моя требует мести. Отплатить надо! Взять у неё, что подороже в джаваховском доме и продать получше, повыгоднее! Красавица Селтонет – лучший птенец «Гнезда». Вот хитростью и раздобудем ее сюда и потом за дорогой выкуп отдадим обратно. А не захочет княжна деньгами вернуть Селтонет, девушку продадим какому-нибудь беку в жены, либо в Турцию…
Когда Абдул-Махмет приходил в качестве свата в дом Джаваха, он лгал. Между его кунаками никогда не было богатого и знатного бека-Гаида. Бек-Гаид жил где-то далеко, был, правда, богатым и важным князем, но с Абдул-Махметом никакого дела не имел и красивую, статную Селтонет в жены себе не сватал. Зато самому Абдулу приглянулась Селтонет.
Он увидел случайно ее в доме Джаваха, пленился её черными глазками и решил во что бы то ни стало добыть ее себе в жены.
От своего сына Рагима, товарища игр Глаши, он узнал о тщеславии Селтонет и решил воспользоваться этой слабостью девушки. Чтобы привести в исполнение свой замысел, он отыскал двух соучастников. Разбойники Бекир и Седир оказались вполне пригодными для этой цели. Один мог разыграть с успехом роль именитого князя и своим осанистым видом заставить принять себя за князя, а другой – разыгрывать роль слуги. Старой и завистливой Зюльме, своей старшей жене, имевшей неограниченную власть в доме, Абдул-Махмет не сказал правды, не сказал, что хочет взять себе четвертую жену, а заявил, что решил увести Селтонет с целью получить выкуп или продать богатому мусульманину, как это часто случается на Востоке. Теперь старик ждал результата посылки своих сообщников к «Джаваховскому Гнезду» и страшно волновался.
«Почему не возвращаются так долго?» – ежеминутно задавал он себе мысленно вопрос, но никак не мог найти ответ на него. Наконец, не будучи в состоянии усидеть дольше на месте, старик поднялся с циновки и вышел на двор.
Прохладная ночь дохнула Абдул-Махмету в лицо своим свежим, студеным дыханьем. Месяц выплыл из-за облака и кругом стало светло. Старик окинул взором свои владения. Эго была небольшая усадьба близ быстрой горной речонки, бурно прыгающей по каменистому дну. Таких горных речонок много в Закавказье. Их родоначальником считается Терек, мечущийся и рвущийся среди гор.
Усадьба представляёт собою как бы небольшую крепостцу. Она обнесена высокою стеною, расположена невдалеке от горного перевала и так хорошо укрыта мохнатыми шапками лесистых утесов, что совершенно незаметна для случайного путника. Словом, тут скрыть Селтонет великолепно, здесь ее искать не станут, здесь ее не отыщут.
Абдул-Махмет стоит среди двора и с каждой минутой волнуется все больше, все сильнее. Их все еще нет! Он выходит за ворота и долго смотрит на дорогу.
Вдруг тонкий напряженный слух татарина улавливает далекий топот лошадиных копыт. Топот понемногу становится все яснее и яснее. Сердце старика трепещет от радостного волнения, Нет сомнения, что возвращаются Рагим с Седиром и Бекиром, а они, по всей вероятности, везут девушку.
Три всадника подскакали в упор к воротам горной усадьбы. Двое из них держали что-то закутанное в бурки, третий, Рагим, был один на лошади. Мальчик быстро соскочил с седла и почтительно подошел к отцу.
– Все сделано, как ты приказал, отец! Девушка здесь. Но пришлось взять с собою и её маленькую подругу. Ту, маленькую русскую, знаешь? Оставить девчонку – значило бы дать, знать всему Гори о том, что увезена Селтонет. Если я поступил глупо, брани меня, отец.
– Ты поступил, как мудрейший из алимов,[22] – произнес Абдул-Махмет, обнимая сына. – А теперь ступай есть и отдыхать. Да зайди к матери, ее напугала твоя продолжительная отлучка.
Мальчик удалился, а старик дал знак Бекиру и Седиру отвести девушек в кунацкую, и сам поспешил туда же.
Когда бурка спала с головы Селтонет и Глаши, обе они зажмурились в первое мгновение от света, ударившего им в глаза. На столе горела одна только керосиновая лампа, но после продолжительной темноты и это освещение показалось им слишком ярким и ослепительным.
– Добро пожаловать, дорогие гостьи! – сладким голосом с медовой улыбкой произнес Абдул-Махмет, перебегая взглядом с Селтонет на Глашу.
Лица обеих девушек были белы, как бумага, и обе они едва держались от усталости на ногах. Но темь не менее Селтонет собралась духом и произнесла:
– Что это значит, ага? Твой сын и твои слуги схватили нас, как разбойники и вместо того, чтобы доставить в твои виноградники на праздник, куда ты приглашал нас, примчали сюда, в это незнакомое место. Если это – глупая проделка, шутка, которую ты придумал, чтобы испугать нас, то будет шутить, довольно!
Дай нам возможность уехать сейчас же домой, в Гори, где – нас уже хватились и ищут, по всей вероятности, повсюду, – продолжала как бешенная Селтонет. – Если же ты задумал что-нибудь недоброе, Абдул-Махмет, то берегись, ага! Наш «друг» Нина Бек-Израил никогда не простит тебе этого и разыщет нас, хоть…
И черные глаза Селтонет угрожающе взглянули в лицо хозяина усадьбы.
– Да, она разыщет нас, – неожиданно подтвердила и Глаша, испуганная не менее своей спутницы всем происшедшим.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Абдул-Махмет противным, торжествующим, тоненьким смехом, – вы, кажется, хотите грозить мне, глупые, вздорные девчонки, мне, Абдул-Махмету, доживающему на свете пятый десяток лет? Разве Абдул-Махмет не знает, что княжна Нина далеко и, пока она вернется домой, ты, черноокая гурия и ты, белобрысая девчонка, будете спрятаны мною в таком укромном местечке, где вас не только ваша княжна Джаваха, а и сам саиб-наместник не найдет!
– Что ж ты хочешь делать с нами? – испуганно и трепетно сорвалось с губ Селты.
Абдул-Махмет стал серьезен. Он выпрямился, приподнял плечи и с силой ударил кулаком по столу.
– Согласись выйти за меня, девушка! Ты уже давно мне полюбилась. Ты должна быть моей женой. Согласись же!
Селтонет онемела от ужаса и не могла сказать ни слова в ответ безумному старику.
Глаша схватилась за голову и тоже замерла в отчаянии.
Она только сейчас поняла, какую опасную историю затеяла. И у неё сердце стало рваться на части при мысли, что она – единственная виновница происшедшего, что она одна вызвала гибель Селтонет и, может быть, и свою.
– Верни нас домой! Верни нас домой сейчас же! Слышишь? Слышишь? – вдруг крикнула Глаша на всю саклю и рванулась вперед как ошпаренная кошка.
В первую секунду у всех присутствующих в сакле зазвенело в ушах и закружилась голова от этого бешеного крика. Сам Абдул-Махмет опешил, растерялся. Но вот первый миг смущения минул, и багровый румянец гнева залил густою краскою жирные щеки татарина. Он с силой рванул девочку, оттолкнул ее и бросил на пол.
– Дели-акыз!.. Возьмите ее!.. Отнесите ее к Зюльме и дайте ей… – приказал он, обращаясь к Бекиру и Седиру, все еще находившимся здесь, в кунацкой.
Бекир приблизился к Глаше, огорошенной толчком, поднял ее легко, как перышко, и понес из кунацкой через двор на женскую половину. Седир, по знаку Абдул-Махмета, вышел следом за ним.
Теперь Абдул-Махмет и Селта остались наедине.
– Гурия, небесная гурия, – медовым голосом начал он тихо и сладко, – или ты не знаешь, как богат и уважаем всеми Абдул-Махмет? Сколько у него всякого добра накоплено! Какие у него виноградники и табуны! Как бойко идет его торговля! Выйди за меня замуж, выйди! Богатою станешь госпожой и знатной! От всех уважение и почет тебе будет. А уж как беречь тебя, Селтонет, да баловать буду. Ветру на тебя не нам подуть, пылинке сесть не позволю, звездочка сердца моего, солнце мыслей моих!
Девушка подняла измученное лицо на татарина.
– Довольно! – энергично заговорила она, – довольно болтать глупости, ага! Раз и навсегда тебе отвечаю. Отпусти лучше добром. Все равно отыщут нас и худо тебе будет тогда, ага! А замуж за тебя никогда не выйду.
– Худо Абдул-Махмету? – захихикал старик, – эй, опомнись, красавица! Не надо стращать Абдула. Лучше подчиниться воле Аллаха и моей! Такую свадьбу сыграем, какой сам султан турецкий не игрывал. Зурны будут, саази будут, чиунгури… Певцов позову со всего Кавказа, велю им красоточку Селтонет славить… А домой не просись. Все равно не пущу, не пущу никогда, клянусь пророком!
– Не пустишь?
Глаза Селтонет вспыхнули и засверкали, лицо побледнело еще больше прежнего. Она оглянулась на дверь. У входа никого не было. А за тяжелым ковром, висевшим над порогом, была желанная свобода и спасенье. Абдул-Махмет стар и недостаточно поворотлив по виду, чтобы догнать ее, молодую и быструю как лань… Дольше ждать нечего… Путь свободен… Только бы убежать отсюда… Пробраться в Гори, а там вместе с джаваховскими храбрецами, Селимом и Сандро, с князем Андро вернуться сюда, освободить Глашу. Скорей бежать, скорей…
И, повинуясь этой, мгновенно блеснувшей в её голове мысли, Селтонет рванулась вперед, туда, где, как ей показалось, она будет спасена. Но в тот же миг дико и испуганно вскрикнула, схваченная за руку чей-то цепкой, грубой рукой. Словно из-под земли выросла перед нею фигура одного из сообщников Абдула.
– Куда, красавица? Ах, ну, да побегай, коли есть охота, по двору. Побегай. Ворота заперты, никуда не уйдешь…
И с громким хохотом он выпустил руку девушки из своих цепких пальцев. Селтонет зашаталась. Девушке показалось, что небо опрокинулось на землю, что… И с криком отчаяния и бессилия упала вдруг лишившаяся чувств Селтонет…
Конец I-й части
ЧАСТЬ II
Глава I
С первого же вечера плена Глашу разъединили с Селтой и заперли ее в полутемную тесную каморку, где была только одна тахта. Селта тоже где-то близко; иногда даже доносится её печальный голос, но переговариваться не удается.
Каждое утро, когда золотые лучи солнца едва проникают в «тюрьму» Глаши, у дверей щелкает снаружи задвижка, и безобразная Зюльма приносит чашку с дымящимся хинколом, кусок жареной баранины и несколько чуреков. Это завтрак и обед Глаши, к которому она почти не притрагивается. Перед наступлением сумерек ей приносится такая же порция, составляющая ужин. Кувшин с водою стоит тут целый день. Мыться Глашу водит на двор та же Зюльма. Она почти не говорит по-русски, и её крючковатый нос, беззубый рот и злые черные глаза внушают маленькой пленнице какой-то суеверный ужас.
Несколько раз Глаша пробовала расспрашивать старуху, зачем их держат здесь, когда выпустят, и что вообще намерены сделать с ними. Но та в ответ только пригрозила ей коричневым крючковатым пальцем, сердито мотала головою и, бормоча что-то себе под нос, уходила из каморки.
Изредка вместо старой Зюльмы, приходили к Глаше младшие жены Абдул-Махмета – толстая, пухлая Аминет с сонными, равнодушными глазами, или живая, бойкая, хорошенькая Фатима. Посещения последней казались пленнице праздничными часами. Случалось, однако, что в каморку являлись обе вместе.
В одно из таких посещений Глаша схватила за руку Фатиму и стала просить ее рассказать, где и что делает Селтонет, не плачет ли она, не горюет ли?
Просьба переходила в мольбу.
Молоденькая татарка сочувственно даже выслушала девочку и уже приготовилась было, очевидно, ответить на вопросы Глаши, но сонная на вид Аминат вдруг словно проснулась, строго взглянула на свою спутницу и что-то резко сказала ей по-татарски. Фатима побледнела и сразу умолкала. И только через несколько минут обратилась к Глаше на ломанном русском языке:
– Аминат говорит – нельзя… Нельзя ничего открывать до времени… Ага-Абдул не велел… Сказать так – ага на Фатиму гневаться станет… А Зюльма прибьет Фатиму… Нельзя говорить… Молчать надо. Ждать надо… Аллах велит… Пророк велит… Абдул-Махмет, господин наш велит…
И, думая, что она сказала нечто из ряда вон выходящее по остроумию, Фатима звонко засмеялась и легкой поступью выскочила из каморки. За нею поплелась тяжеловесная Аминат. Снова захлопнулась дверь за ними, снова щелкнула задвижка снаружи, и снова маленькая узница осталась одна со своими тщетными мечтами о свободе.
Глава II
Чтобы рассеять хоть на минуту свою тоску и тревогу, Селтонет изредка затягивала свою любимую песенку. Голос несчастной девушки доносился до «тюрьмы» Глаши, благодаря чему последняя по крайней мере знала, что Селтонет тут где-то. Это несколько подбадривало девочку.
Слабая надежда теплилась у неё в сердце.
«Пока Селта здесь, ничто не поздно, – решила мысленно девочка, – и надо только придумать, как скрыться, как убежать отсюда».
И вот однажды утром Глаша, прислонившись к стенке своей тюрьмы, и не отдавая себе отчета в том, что собирается сделать, закричала громко, что было сил:
– Селтонет! Ты здееь? Ты слышишь меня?
– Кто меня спрашивает? – глухо прозвучал через минуту голос Селтонет за стеною.
– Это я, я – Глаша… Ты меня слышишь? Да?
В тот же миг быстрые, тяжелые шаги раздались за дверью, которая моментально распахнулась настежь, и на пороге её показался Абдул-Махмет.
– Что ты орешь, дели-акыз? Я тебя заставлю сейчас замолчать…
– Послушай, – как бы спокойно остановила Глаша татарина, – как ты хочешь, чтобы я не кричала, не беспокоилась о Селтонет? Я люблю Селту, как родную сестру, и должна узнать как её здоровье. Она, ведь, у нас слабая, хворая. При хорошем уходе она чувствовала себя недурно. Но теперь, взаперти, без света и воздуха… Кто знает…
Хитрая девочка отлично знала, что говорила… Ей хотелось напугать Абдул-Махмета, дабы заставить его отменить все строгости. Она и не подозревала даже, какое прекрасное действие произвели на него её слова, как хорошо и метко попали они в цель.
Абдул-Махмет искренно испугался за участь Селтонет.
Не в его целях было видеть Селтонет худой, измученной и бледной.
– А что если, действительно, пускать каждый день ее гулять в саду у фонтана? – как бы вслух произнес татарин.
– Тогда ты увидишь, как она снова расцветет и повеселеет на воле, – подхватила Глаша.
– А ежели убежит?
– Ну вот тоже! Убежит! Куда ей убежать? Неужели ты сам этого не видишь? Куда нам убежать отсюда? Кругом горы, леса… И горная усадьба твоя обнесена высоким забором. Да и стража у тебя надежная…
– Это верно… Это ты правду говоришь… Наградил тебя Аллах малою толикою рассудка, дели-акыз. Убежать отсюда вам обеим труднее, нежели горному джайрану сделаться ручным. Будь по-твоему. Будем отпускать Селтонет к фонтану. Мои жены станут следить за ней, неотступно следовать за нею по пятам. О каждом шаге её мне будет известно.
– И я буду следить, ага-Абдул, за нею… И я буду следить… – неожиданно оживилась Глаша.
Маленькие глазки Абдул Махмета хитро прищурились.
– А знаешь сказку про козла и дыни? – бросил он лукавым тоном девочке.
– Нет, не знаю…
– А вот какая эта сказка. Пустили козла в огород караулить дыни. И на утро на грядах не осталось ни одной дыни.
– Так что же, съем я, как дыню, что ли Селту? – усмехнулась Глаша.
– Не съешь, а исчезнет чего доброго Селтонет с таким сторожем… Да и не с руки будет старому Абдулу отпускать тебя заодно с нею, дели-акыз. У дели-акыз уши слишком много слышат, а язык болтает не в меру, да и глаза, что у твоего горного орленка, все видят, и вправо и влево, и взад и вперед. Нет, видит Аллах и Пророк его, что надежнее будет ежели дели-акыз до времени посидит взаперти.
– Что?..
Глашу будто топором по голове ударили. Ей захотелось сейчас завизжать, закричать, затопать ногами и забить кулаками о стены, как эго она делала в детстве; но она вовремя вспомнила, что такими маневрами она не достигнет ничего. И, сделав опять невероятное усилие над собою, она почтительно и насколько могла кротко проговорила, обращаясь к Абдул-Махмету:
– Твоя воля, ага. Ты – наш хозяин. Мы твои пленницы. Ты прав: Гори далеко, а княжна Нина еще дальше, и никто не догадается придти сюда вызволить нас. Судьба наша в твоих руках. Положимся на твою доброту, на твою совесть.
И в знак своего смирения, она низко опустила голову и скрестила, по-восточному обычаю, руки на груди.
Абдул Махмет захихикал, потирая руки.
– Ладно, ладно, пой соловьем, дели-акыз. Не так уж глуп ага Абдул, чтобы пойти на хитрую приманку глупой девчонки. Селтонет будет пользоваться насколько возможно свободой, а ты сиди… Ты хитрее ее будешь; ты и из нашей горной щели умудришься сбежать. Знаю я тебя, лукавая дели-акыз.
Молнии блеснули в зрачках Глаши.
– Послушай, ага… Послушай… Я не могу жить без Селты… Она мне, как родная сестра, – залепетала девочка, хватаясь за край бешмета Абдул Махмета. – И если ты не хочешь выпускать меня с нею вместе на прогулку в сад, то хоть разреши издали мне любоваться ею. Хоть в окошко на нее смотреть, ага, хоть в окошко! Умоляю тебя! Слышишь!
Абдул-Махмет задумался на минуту. Взглянул на Глашу, потом перевел взгляд на крошечное оконце под самым потолком, выходящее в сад, и подумал:
«Девчонка велика, окошко мало. Тут разве пролезет черный заяц, да и то не без труда».
И, хмуря свои и без того нависшие брови, татарин сурово бросил в сторону Глаши:
– Ладно, в окно можешь глядеть. Пришлю с Зюльмой табурет повыше, чтобы ты, взбираясь на табурет, могла доставать до оконца.
Кивнув затем головой, Абдул вышел.
Глава III
Новая жизнь началась для Глаши с той минуты, как черноглазая Фатима втащила в её горницу высокий табурет-треножник и приставила его к стене, в которой высоко под кровлею было окно.
– Вот, радость очей моих, подарок от повелителя! – проговорила Фатима, забавно коверкая на свой лад русские слова.
И, впрямь, подарок!
Взбираясь с тахты на комод, а оттуда на табурет, Глаша теперь ежедневно с рассветом устраивается на своем возвышении и целыми часами глядит в окошко.
Небольшой сад, с фонтаном посередине, с кустами диких азалий, роз, с редкими чинарами, почти лишенный тени, прилегает к женской половине дома. Целое утро и весь день сад пустует с этой стороны. Только изредка к фонтану с кувшином на плече подходит служанка Абдул-Махмета и, еще реже, его две младшие жены. Толстая Аминат ленивой походкой плетется к фонтану, наполняет до краев свой кувшин и так же медленно возвращается к дому. Резво, как козочка, впереди неё бежит Фатима. Ожерелья и запястья её звенят. Серьги и монеты на шее сверкают, и не менее их сверкают черные, горящие глазки Фатимы. Глаша не может не заметить, что наряд младшей жены Абдул-Махмета ярче, богаче и наряднее, чем наряды старой Зюльмы и тяжеловесной толстухи Аминат. Фатима, по всему видно, любимица их общего повелителя-мужа.
Только к вечеру оживает сад и двор усадьбы. Здесь, на самодельной тахте, выложенной из душистого сена и покрытой ковром, устраивается приходящий наслаждаться прохладой Абдул-Махмет. Старая Зюльма выносит к фонтану поднос с лакомствами и кувшины с бузою. Мальчик слуга подает ему все принадлежности для курения кальяна. Абдул-Махмет с наслаждением затягивается из трубки, курит, пьет игристую бузу и закусывает восточными лакомствами с подноса. А на ковре, разостланном посреди площадки, разбитой вокруг фонтана, пляшет Фатима, сверкая своими горящими глазками и своим ожерельем на тонкой смуглой шейке. Она пляшет под звуки чиангури и непрерывный звон саази. В саази ударяет старуха Зюльма, а толстая Аминат перебирает пухлыми пальцами струны чиангури. Так длится вплоть до самого ужина, до тех пор, пока Абдул-Махмет не сделает знак женщинам. Сразу же тогда обрывается музыка и пляска, и старуха и молодые татарки чуть ли не бегом несутся к дому готовить ужин своему повелителю.
Три дня уже прошло после беседы Глаши с Абдул-Махметом, а Селтонет она еще не видала ни разу в саду. Очевидно, ее водят гулять ночью, или по ту сторону дома, куда из «тюрьмы» Глаши нет окошка. Но удивительно то, что обычная песня за стеной замолкла, как будто никто там большее не живет.
– Селтонет! Если ты еще тут, откликнись! – крикнула как-то Глаша и отчаянно постучала в стенку кулаками. Но, увы! Вместо голоса Селтонет послышался грозный крик старухи Зюльмы, разразившейся со двора какими-то татарскими ругательствами и красноречиво потрясавшей кулаками по направлению Глашиного окна… И к довершению всего, принесшая обед Фатима объявила от имени хозяина, что если девочка еще раз попробует кричать, то табурет у окна немедленно будет вынесен из её горницы.
Пришлось поневоле покориться им и терпеливо ждать своей участи.
– Вот тебе хинкол, звезда души моей… Вот чуреки, вот кусок самого вкусного, самого молодого барашка с приправой из чеснока и изюма… Кушай, луч сердца моего, кушай, цветок Грузии и карталинских долин! Поешь досыта, толстая будешь… как Аминат будешь… Ха-ха-ха! – и, произнеся последнюю фразу, Фатима звонко смеется.
Она только что принесла ужин Глаше; пока Глаша нехотя глотает горячую похлебку, закусывая ее куском пшеничного чурека, Фатима смотрит на нее веселыми, бойкими, любопытными глазками. Глаше кажется в эти минуты, что Фатима сочувствует ей, её одиночеству и жалеет ее.
– Какая ты хорошенькая, Фатима! – говорит Глаша, чтобы еще больше задобрить младшую жену Абдул-Махмета. – Такая хорошенькая, просто прелесть!
Фатима с удовольствием принимает этот комплимент и охорашивается перед Глашей. А та продолжает:
– Я думаю, Зюльма и Аминат со злости и зависти лопаются, видя твою красоту! Лучше тебя трудно кого-нибудь найти в этом ущелье!
Фатима смеется счастливым смехом в ответ на эти слова. Она любит лесть, любит, чтобы ею занимались, чтобы ее хвалили и распространялись о её красоте.
– Завидуют они, завидуют Фатиме, очень даже! – не без гордости, лукаво прищурив глаза, говорит она Глаше. Сам Абдул-Махмет отличает Фатиму, подарки дарит, бешметы дарит из шелка… Из атласа… С золотом… И кольца с алмазами, и персидскую бирюзу, и серьги, и браслеты… Вот гляди, гляди! – И она чуть ли не под самый нос Глаше сует свои руки, свои пальцы, сплошь унизанные перстнями и браслетами.
Счастливая мысль осеняет голову Глаши. Девочка что-то соображает и обращается к Фатиме:
– Да, бедняжка, Фатима, как мне жаль тебя, как жаль!
– Жаль?.. – удивляется татарка.
– Ужасно жаль! Ведь скоро Абдул-Махмет отберет у тебя все эти вещи и подарит новой, четвертой жене.
– Как? Что говорит русская девочка? Какой жене? Какие вещи? – заволновалась Фатима, широко раскрыв глаза.
В свою очередь и Глаша делает большие глаза.
– Как! ты еще ничего не знаешь? Неужели ты не слышала до сих пор?
– Что слышала? Ничего не слышала Фатима! – отрицательно качает головой татарка.
– Ну, ну! Неужели не слышала, что ага Махмет женится на Селте?
– Что-о-о? Что говорит русская? Не может быть!
– Что-о-о? Вот тебе и что-о-о! – передразнивает ее Глаша. – Разве сама не видишь, что недаром ага держит Селтонет до сих пор здесь, недаром сам никуда не выезжает отсюда, недаром с такой любовью смотрит все на Селтонет?
Как раскаленные стрелы впиваются в сердце татарки слова Глаши. Как! Она, Фатима, до сих пор самая любимая жена аги, отойдет на второй план, когда эта кабардинка войдет в их семью? Теперь не на нее, Фатиму, а на кабардинку будут сыпаться подарки повелителя? И не ей, а другой красавицей будут громко восторгаться здесь, в поместье, все окружающие из желания подольститься ж аге? Нет, нет, не должно это быть! Не должно и не может!
Глаша замечает настроение татарки.
– Фатима, – нежным точно воркующим голосом говорит она снова, – если бы ты знала, как мне жаль тебя! Жаль, от души, милая Фатима, прошли твои красные деньки, закатилось твое солнышко-счастье. Но, конечно, ты не можешь роптать на Абдул-Махмета: не наделил тебя Аллах такой красотой, как Селтонет, трудно тебе с ней сравниться…
– Замолчи! Замолчи! – закричала вдруг татарка не своим голосом, словно кто-то вонзил ей кинжал в грудь. Она вся позеленела, слезы показались у неё на глазах.
Видя, что дело идет на лад, Глаша приободрилась и еще более ласковым, вкрадчивым голосом, чем прежде, зашептала на ухо татарке.
– Послушай, Фатима… Успокойся. Еще не все пропало, не все потеряно… Можно устроить так, чтобы ничего этого не случилось…
– Не случилось? Русская говорит, что можно устроить, чтобы не случилось?
– Ну да конечно… Можно… Но необходимо для этого переговорить с самой Селтонет.
– Зачем?
– Ах ты, Господи, какая ты странная! Ну для того, чтобы узнать, захочет ли Селта бежать отсюда?..
– Бежать?
– Конечно, Селте и мне надо бежать отсюда, и ты, разумеется, поможешь нам в этом, если не хочешь, чтобы Селтонет стала самой любимой женою Магомета.
Опять! Снова искорки гнева загораются в глазах татарки. Снова горькая улыбка искажает её милое лицо.
– Нет… Нет! Она не будет самой любимой! – бросает она глухо и бьет маленькой туфелькой об пол.
– Ну, а если ты так этого не хочешь, то помоги бежать нам отсюда, мне и Селте. Но прежде всего надо устроит, чтобы я могла повидаться с нею. Где она гуляет? Почему её нет у фонтана?
– Мы выводим ее, я и Аминат или Зюльма, а то Рагим, по ту сторону дома. Так приказывает ага.
– Рагим? Да разве он здесь?
– Он два дня тому назад прискакал из Гори.
– Ты не знаешь зачем он ездил туда?
Фатима молчит с минуту. Какая-то внутренняя борьба отражается на её лице. Наконец, она с несвойственной ей решимостыо заявляет:
– Этого Фатима тебе не скажет! Фатима дала клятву молчать…
– Постой… постой, Фатима… Два дня тому назад Рагим вернулся? А когда же он уехал?
– А уехал вместе с Бекиром и Ахметкой на другой же день, как доставили вас сюда…
– После того, как старая Зюльма стащила с меня мое платье и дала мне вот это? – и Глаша со злостью указывает своей собеседнице на старенькие шальвары и такой же кафтан с чужого плеча, которые мешком сидят на её миниатюрной фигурке.
– Да, это платье Рагима… А Селтонет дали мое… – подтверждает татарка.
– Но зачем? Зачем?
– Ваши наряды Рагим повез в Гори…
– Но… Зачем?..
– Молчи… Не спрашивай… Ничего ее услышишь больше!
Глаше остается только повиноваться: чтобы не раздражать татарку, необходимо теперь не спрашивать ни о чем. Но повторить свой совет Глаша считает не лишним и тут же подходит вплотную к Фатиме:
– Милочка, подумай обо всем, что я сказала, право, подумай… Чем делить любовь и подарки Махмета с новой хозяйкой, не лучше ли избавиться от неё?.. Лучше отпусти ее на все четыре стороны. И Аллах вознаградит тебя за это! Ты же такая набожная, Фатима! А пока что, устрой мне встречу с Селтой… И… и… и…
Фатима не дала договорить Глаше и махнула рукою… Но по её взгляду, брошенному на Глашу, последняя поняла, что её дело на половину выиграно и что она приобрела союзницу в лице Фатимы.
