Лидия Чарская
Большая душа
Глава VII
– Так я и знала! Так и чувствовала! Лентяйкой была, лентяйкой и осталась! Говори, не говори тебе, мать моя, – все едино… Что тебе приказывать, что воду в решете носить, – одно и то же… Опять ковры не вытряхала нынче? Ишь, пыли накопилось сколько… И керосином воняет… Верно, опять у тебя керосинка коптила? Небось, зажгла ее, а сама играть во двор с ребятами побежала? Куда как хорошо! Распрекрасное дело! И потом, сколько тебе раз говорено, Елизавета, чтобы диван с дороги к стенке отодвинула. Каждый раз я натыкаюсь на него и коленкой стукаюсь…
– Да мне одной не сдвинуть его, Аграфена Степановна, тяжелый больно, – в ответ на скрипучий, ворчливый голос хозяйки прозвучал в соседней комнате звонкий, взволнованный голосок Лизы.
– Тяжелый больно! Больно тяжелый! – насмешливо и зло передразнила девочку хозяйка. – Удивительно, какая «принцесса на горошине», подумаешь! Тяжело ей, видите ли, диван с места сдвинуть! А небось забыла, как у себя в деревне и не такую еще тяжесть – почище на себе таскала. Разленилась ты, мать моя, да и ветрена больно стала, вот что!.. Ветер-то у тебя в голове бродит, и заботы нет никакой о том, чтобы хозяйке угодить получше. Вот сейчас опять: стою у двери, звоню-звоню, а она и ухом не ведет… Ей и дела нет, что хозяйка с дачи вернулась усталая, что хозяйка покоя желает…
– А может быть, Лиза и сама уснула, Аграфена Степановна? Мудрено ли? Девочка встает с петухами и целый день на ногах за работой… Мы и то не раз удивлялись с Юрой, как много она работает… – послышался чей-то голос, нежный и тихий, внезапно прервавший речь старухи.
Дося и Веня при первом же его звуке невольно переглянулись в своем уголке за ширмой.
Незнакомый голос невидимой Лизиной заступницы сразу расположил их к себе.
– Кто это? – чуть слышным шепотом спросила горбуна Дося.
Но Веня в ответ только отчаянно замахал руками:
– Что ты! Что ты! Господь с тобой! Молчи уж, молчи, ради Бога… Еще услышит Велизариха, – зашикал он.
Но Велизариха сейчас ничего бы и не услышала. Ее скрипучий голос снова задребезжал, заполняя все углы своими резкими звуками.
– Напрасно, совсем напрасно вы так думаете, милая барышня: работы у моей Елизаветы не больше, чем у другой прислуги, только больно копается она с делами и поэтому кажется, что она с утра до ночи занята. Так-то! А совать носик туда, где вас не спрашивают, не следует… Я бы на вашем месте озаботилась лучше, как бы денежки внести вовремя, к сроку. И мне хлопот меньше, да и вам – неприятностей, – с каждым словом все больше раздражаясь, ворчала старуха.
Нежный детский голос снова зазвучал в ответ на ее слова:
– Аграфена Степановна, милая, да где нам взять денег, когда их нет у нас?.. Или вы думаете, что мы с братом только притворяемся, что мы небогаты? Так ведь, имей Юра возможность заплатить в срок, он бы заплатил, и я бы отвезла вам деньги даже на дачу, а не караулила бы вашего возвращения целыми вечерами у окна только для того, чтобы умолить вас не продавать наши вещи до взноса. Ведь подумайте только: если вы продадите Юрино теплое пальто, которое мы у вас заложили в марте, в чем он будет ходить в консерваторию и на уроки зимой? Или сервиз наш!.. Пропадет сервиз – единственная оставшаяся нам фамильная вещь… Ах, Господи, я и представить себе не могу, как это будет больно и обидно Юре!..
Тут голос девочки дрогнул и прервался. Кажется, она заплакала.
Но на Велизариху переживаемое ее собеседницей горе, по-видимому, отнюдь не подействовало.
– Пальто, говорите, надо? Сервиз фамильный жалко? Не в чем ходить по урокам и в консерваторию братцу будет? Хи-хи-хи… – отвратительно захихикала старуха, словно издеваясь над гостьей. – А кто велит ему, вашему брату Юрочке распрекрасному, кто велит ему в консерватории прохлаждаться да по грошовым урокам бегать, когда он мог бы поступить на место куда-нибудь в банк или контору?.. Слава Богу, с образованием достать работу завсегда и повсюду можно.
– А как же его учение? Его игра на скрипке? Ведь Юра – талант! Ведь у него впереди широкая дорога! Сам профессор сказал, что из него со временем выйдет прекрасный скрипач, – снова взволнованно зазвучал дрожащий голос девочки.
Но тут старуха уже громко расхохоталась в ответ:
– Эх, милая барышня, милая барышня, когда-то еще это будет! А пока ваш братец распрекраснейшим музыкантом сделается, вы с ним с голоду помрете. Много ли эти уроки его вам дают? Небось и сейчас он на уроке, а вас ко мне прислал…
– Нет, это не Юра меня прислал. Я сама пришла, зная, что подошло время выкупа наших вещей, а денег на это нет, и скорой получки ниоткуда не предвидится. Вот я и пришла просить вас как-нибудь подождать… Отсрочить продажу вещей наших… Аграфена Степановна!.. Будьте добры, пожалуйста, ну, хоть месяц еще подождите, хорошая, милая!..
Тут нежный голос задрожал сильнее… Трогательные, молящие нотки зазвучали в нем, нотки, способные растопить сердце самого черствого, жестокого человека.
Однако они нисколько не тронули души Велизаровой, а напротив, как будто еще больше ожесточили ее.
– Чем тут зря время терять да плакаться, шли бы вы домой лучше, милая барышня, – снова заскрипела старуха. – Братца бы дождались да уговорили бы его где ни на есть достать-раздобыть деньжонок да принести мне их в срок. Ведь только на два месяца вещи закладывали, клялись, божились, что внесете в мае, – с тем и ссужала вас. Небось сама рисковала, выдавая такую уйму денег. Ведь у меня не ломбард какой, деньжищами не ворочаю. Я – бедная вдова, сирота одинокая, и все те грошики, что имею, по́том и кровью в работе добыла. Так мне и рисковать ими вовсе не след. Вы, чай, не маленькая, барышня, – пятнадцать годков никак уж есть, и ученая вдобавок, в пансионе воспитываетесь, – так можете понять, что стыдно должно быть вам с братом обманывать меня, бедную, одинокую старуху. Сказано раз, чтобы в срок деньги внести, так и должны внести. И вот вам мое последнее слово: ежели через три дня не отдадите денег, – прощайтесь и с пальто, и с сервизом вашим, так-то, голубчики!
Последние слова старуха злобно выкрикнула во весь голос.
И тут произошло то, чего менее всего ожидали в своем углу растерянные, взволнованные Дося и Веня. Голос старухиной юной гостьи затих на мгновение. Потом послышался легкий шум, как будто что-то упало на пол, и внезапно громкое, по-видимому, долго сдерживаемое рыдание огласило небольшую квартирку Велизарихи.
– Господи! Господи! – рыдал теперь, всхлипывая и прерываясь, детский голос. – Что же мне делать, что делать?.. Юра! Юрочка! Бедняжка ты мой! Как он без теплого останется на зиму? Он, такой хрупкий, нежный, так легко простужается… А любимые его прабабушкины чашки! Все пропадет, все погибнет, погибнет последняя память о покойных родителях!.. Аграфена Степановна, сжальтесь же над нами, милая, добрая! Подождите хоть три недели, хоть две! Умоляю вас, на коленях прошу, вы же видите, голубушка, золотая…
Новый взрыв слез перекрыл этот жалобный лепет. И вот снова закричала вышедшая из себя старуха:
– Да что ж это такое! Люди добрые, поглядите-кось! У себя дома покоя найти не можешь! И что это вы за комедию играете, барышня? На коленках ползаете… Руки мне целуете… Постыдитесь хоть Елизаветы моей! Ведь вы – барышня образованная, а так унижаете себя…
– Умоляю вас, Аграфена Степановна, ради Бога, – прорыдала в ответ гостья.
– Ну, довольно. Будет с вас. Надоело мне все это хуже горькой редьки. Ступайте вон, барышня, довольно меня расстраивать. Хватит! Пора и честь знать. Достаточно я наслушалась. И вот вам мое последнее слово: либо через три дня деньги сюда несите, либо прощайтесь со своим добром. А теперь вон ступайте. Не выталкивать же вас силой. Эй, Елизавета, проводи барышню!
– Нет, я не уйду… Ни за что не уйду, пока вы не пообещаете мне подождать уплаты, хоть неделю…
На этот раз плачущий голос окреп и зазвучал неожиданно энергично.
И этот новый тон окончательно взорвал Велизариху.
– Ах, так вы этак-то со мной, миленькая! – зашипела старуха. – Ну, раз на то пошло – на себя пеняйте! Не хотели добром убираться, уж не взыщите, помимо вашего желания выпровожу…
Снова зашумело и застучало что-то. Не то стул упал, не то кресло свалилось на пол, и новый детский крик, уже крик негодования, нарушил наступившую было на мгновение тишину.
Глава VIII
Уже с самого начала этой невидимой для них сцены, во время которой каждое слово собеседниц так ясно доле тало до укромного уголка за ширмой, Дося и Веня несказанно волновались за незнакомую девочку. С первых же слов ее беседы со старухой они поняли, что эта девочка – сестра музыканта, пленявшего обоих своей игрой на скрипке. И волнение детей возрастало с каждой минутой. Нечего и говорить, что все их участие, все симпатии были на стороне девочки.
И пока Дося шепотом награждала старуху самыми нелестными прозвищами, сжимая руки от бессилия, Веня ломал себе голову, чем помочь девочке в ее несчастье. Но, увы, помочь было решительно нечем, и маленький горбун, беспомощный, жалкий и слабый, не мог ничего придумать. Когда же девочка, не выдержав, зарыдала, слезы сочувствия и жалости обожгли и глаза Вени, его горло тоже сжалось судорогой подступающих рыданий. А последние угрозы старухи и раздавшийся вслед за ними крик ее юной гости окончательно затуманили сознание Вени.
– Она выталкивает ее… Может быть, бьет… Я не могу, больше не могу это слышать! – вырвалось из груди маленького горбуна.
И прежде чем Дося успела схватить за руку и удержать своего друга, Веня быстро рванулся вперед, выскочил из-за ширмы и бросился в соседнюю комнату, где происходил разговор старухи с девочкой.
Его предположение оказалось по чти верным. Старуха стояла посреди комнаты, красная, задыхающаяся от злобы, со съехавшей набок шляпой, и изо всех сил толкала в спину плачущую девочку – ту самую девочку, которую они с Досей не раз видели в окне квартиры скрипача.
При виде этого зрелища Веня уже не мог больше сдерживаться. С удивительной для него быстротой, не глядя в сторону обомлевшей от испуга Лизы, делавшей ему отчаянные знаки, мальчик бросился к Велизаровой, вцепился обеими руками в ее костлявую руку, толкавшую девочку, и закричал, дрожа от волнения и гнева:
– Вы не смеете! Вы не смеете! Я не позволю ее обижать! Не позволю!..
Его появление было так неожиданно для старухи, что в первое мгновение та совершенно растерялась и только во все глаза смотрела на Веню, не зная, что делать.
Она и раньше встречала маленького горбуна и во дворе, и в лавке, она знала всю его историю. И появление знакомой ей невзрачной фигурки могло скорее удивить, чем испугать старуху. Но тем не менее она отпрянула от Вени так, как отшатнулась бы от дикого зверя, ворвавшегося в ее квартиру, а потом, с легкостью молодой девушки перебежав комнату, бросилась к окну.
– Воры! Воры! Караул! Спасите!.. – завопила во весь голос Велизарова, высовываясь из окошка.
В тот же миг бледная, как ее фартук, Лиза подскочила к горбуну и, схватив его за руку, потащила по направлению к выходу.
– Беги скорее, беги что есть духу, слышишь! – зашептала она ему, до боли крепко сжимая руку мальчика.
Но он в ответ только упрямо тряхнул головой.
– Никуда я не побегу! Вот! Зачем мне бежать? Я не вор и не разбойник… Только воры должны убегать, спасаться, если их обнаружили… А мы – и я, и Дося – ни за что не побежим, как воры, – твердо сказал он, с трудом высвобождая руку.
Между тем Велизариха все так же продолжала кричать истошным голосом:
– Люди добрые, спасите! Помогите! Караул! Грабят, режут! Воры! Караул!
И вдруг, так же неожиданно, как за минуту до этого появился перед ней маленький горбун, в двух шагах от неистово вопившей у окна старухи очутилась высокая белокурая девочка.
Она следом за своим маленьким другом вышла из-за ширмы, смело подошла к Велизаровой и осторожно притронулась к ее плечу.
– Ну, стоит ли так волноваться из-за пустяков, сударыня? – произнесла Дося спокойным голосом. – Вы только поглядите на нас! Ну какие же мы с Веней воры, подумайте сами? Правда, мы пришли сюда, в чужую квартиру, но ведь не для того, чтобы обокрасть вас, мы только хотели навестить нашу приятельницу Лизу… А когда услышали ваш звонок, испугались и спрятались, зная, что вы всегда сердитесь и кричите понапрасну, как Баба-яга, как мачеха Белоснежки из сказки. Вы ее читали, надеюсь?
Последних слов, разумеется, не следовало бы говорить, и Дося почувствовала это в следующее же мгновение… Но слово, как говорится, – не воробей, вылетит – не поймаешь, и поправить дело было уже поздно.
Старуха все поняла по-своему. И хотя она мало что разобрала из Досиной речи, но нелестное сравнение с Бабой-ягой Велизарова отлично расслышала, и оно окончательно вывело из себя и без того взбешенную старуху.
– А, и вы тоже здесь, миленькая барышня?! – зашипела она. – Вот уж кого не ожидала, признаться! А еще благородной девицей называетесь! Я вашу крестную довольно хорошо знаю. Она благовоспитанная барышня, от хороших родителей, даром что в театре служит, а крестница ихняя, оказывается, вроде воришки, в чужую квартиру залезает!.. По чужим углам шарит да высматривает… Куда как хорошо!..
– Нет, это уже слишком!
Ни когда еще за всю свою короткую жизнь Дося не получала такого оскорбления. Кровь бросилась в лицо девочки. Красная, как кумач, она подскочила к старухе, готовая наговорить ей всевозможных дерзостей, но тут же осеклась, почувствовав на своем плече чью-то маленькую руку.
– Успокойтесь, пожалуйста, не надо так волноваться, – произнесла тихо подошедшая Ася, спокойно и ласково глядя на Досю своими выразительными глазами. – Тут, очевидно, произошло досадное недоразумение. Аграфена Степановна не узнала вас, по-видимому, и приняла за…
– За маленьких воришек, забравшихся в ее квартиру! – обиженно подхватила Дося с пылающими негодованием глазами.
– А нешто не воришки, скажете? А это что?
И Велизариха, уже вполне успевшая прийти в себя от перенесенного испуга и неожиданности, вдруг схватила одной рукой Веню и, подтащив его к окошку, указала другой на странно оттопыренный карман его куртки.
– Что ты там спрятал, скверный мальчишка? А ну показывай! – прошипела она, склоняясь к самому лицу мальчика.
Тот машинально опустил в карман руку и извлек из него небольшой блестящий предмет.
При одном взгляде, брошенном на этот предмет, старуха буквально зашлась от торжествующей злобы:
– Ага, что это? Не вор разве? Что я говорила! Да нешто будет честный человек чужие вещи по карманам прятать? – снова завопила она, в то время как Веня, растерянный, бледный и дрожащий с головы до пят, в ужасе смотрел на малахитовое пресс-папье с серебряной лошадью, вытащенное им из собственного кармана, тщетно пытаясь сообразить, каким образом оно там очутилось…
Глава IX
Однако факт был налицо. Чужая вещь оказалась в его кармане, и старуха имела полное основание уличить Веню в воровстве.
На бледном лице маленького горбуна, казалось, не осталось ни кровинки. А в потемневших глазах отражался такой ужас, такое безысходное отчаяние, что Дося не выдержала. Быстрой скороговоркой, обращаясь то к старухе, то к смуглой Асе, то к перепуганной Лизе, девочка выпалила:
– Как вы можете обвинять Веню!.. Ужас какой! Что ж тут особенного, что ваша вещь у него оказалась?.. Ну, да, у него! Так что же такого? Когда вы позвонили, я сама видела, что он держал ее в руках и рассматривал. А испугавшись вашего прихода, в суете нечаянно сунул ее в карман. Вот и Лиза тоже видела. Скажи же, Лиза! И вы тоже скажите, – повернулась она к Асе, – подтвердите Аграфене Степановне, что здесь ни о каком воровстве и речи быть не может!
И она еще долго распиналась на эту тему, вся красная, взволнованная, с горящими глазами, стараясь во что бы то ни стало убедить и успокоить старуху.
Между тем крики и призывы Велизарихи не остались незамеченными. Напуганные ими обитатели маленьких квартир большого дома отовсюду спешили ей на помощь. Они были уже совсем близко, топот многих пар ног слышался на лестнице… И вот у двери в квартиру ростовщицы оглушительно задребезжал колокольчик.
Этот звонок заставил Веню задрожать еще сильнее.
Он не ждал ничего хорошего от рассвирепевшей старухи. Она, конечно же, не постесняется и в присутствии всех этих людей будет настаивать на своем обвинении – на обвинении в чудовищном проступке! И его мачеха скоро узнает об этом! И, может быть, напишет отцу – его честному, благородному папе, который трудился всю свою жизнь за скромное жалованье и с детства внушал сыну свои правила…
И он, его сын, его маленький Веня, из-за своей глупой опрометчивости попал в положение вора!
Не помня себя от волнения, мальчик бросился к старухе и зашептал, хватая ее за руки:
– Ради Бога, только никому ничего не говорите!.. Я же не виноват!.. Вы видите! Ведь я не хотел взять у вас этого… эту… я не хотел!
Но Велизарова с ехидной улыбкой оттолкнула маленького горбуна:
– Что? Попался с поличным, миленький, так и завертелся, как лещ на сковородке!.. Ну да ладно, что уж там, полиция разберет небось, брал или не брал… Пойди открой двери, Елизавета…
Квартира ростовщицы быстро наполнилась людьми.
– Что такое? Где воры? Что случилось? – посыпались со всех сторон тревожные вопросы.
Впереди толпы вошла высокая, красивая молодая особа лет тридцати, в нарядном летнем костюме, сшитом по последней моде. Она первой вбежала сюда, так как первой же, возвращаясь по двору к себе домой, услышала отчаянные крики старухи. Каково же было удивление Ирины Иосифовны Подгорской, когда вместо ожидаемых воров она увидела в этой чужой квартире свою крестницу Досю.
– Евдокия! Это еще что такое? Как ты сюда попала? – удивленно воскликнула Подгорская, и румянец гнева выступил на ее лице.
* * *
Вспыльчивая, нервная, измученная своей нелегкой профессией провинциальной актрисы, то и дело перекочевывающая из города в город и только на два последних года временно обосновавшаяся в столице, Ирина Иосифовна слишком близко к сердцу принимала малейшие неприятности, встречавшиеся ей на жизненном пути.
Особенно волновало Подгорскую все, что было связано с ее крестницей Досей. Будучи еще четырнадцатилетней девочкой-гимназисткой, Ирина, тогда еще не Подгорская, а Стеблева (Подгорской она стала со дня своего первого выступления на сцене, к которой с детства питала неудержимое влечение), крестила малютку-дочь своей старшей сестры – Досю. А когда сестра Маша скончалась, не перенеся потери погибшего на войне мужа, Ирина Иосифовна, уже успешно подвизавшаяся на провинциальных сценах, приехала в родной город и увезла к себе осиротевшую шестилетнюю Досю.
Странная, новая жизнь началась с тех пор у Доси.
Жили они с «крестненькой» все время как бы на бивуаке[9], ютились по гостиницам и в меблированных комнатах, с каждым зимним и летним сезоном меняя города и театры. Ирина Иосифовна целыми днями отсутствовала, проводя все свое время на репетициях и спектаклях. Дося же целыми днями оставалась на попечении прислуги и соседей по комнатам.
Какая-то сердобольная соседка выучила девочку читать. Ирина Иосифовна занималась с девочкой урывками, но смогла научить ее письму и арифметике. Потом отдала Досю на одну зиму в гимназию и взяла ее оттуда весной, получив место в другом городе.
Но тем не менее уроки и короткое пребывание в гимназии сделали свое дело. Дося пристрастилась к чтению, благо книг у нее было достаточно (равно как сладостей и игрушек, которыми баловали хорошенькую, как куколка, девочку коллеги ее крестной). Она с головой погрузилась в чудесный книжный мир. Особенно полюбила Дося сказки. Они будоражили ее фантазию и уносили девочку в царство грез. Так бойкая, шаловливая, несмотря на свое одинокое детство, Дося стала большой мечтательницей.
Ирина Иосифовна, добрая, в сущности, девушка, совсем не подходила для роли воспитательницы. То она напропалую баловала Досю, задаривала ее подарками, закармливала конфетами, то наказывала девочку за малейшую провинность. А иной раз, под горячую руку, могла и ударить.
* * *
Так и сейчас, вбежав в квартиру Велизаровой и увидев там Досю, Подгорская, как говорится, света не взвидела от гнева.
– Ты что же это наделала, дрянная девчонка? – прошептала она, схватив Досю за плечо. – Осрамить меня захотела? Ведь госпожа Велизарова только что звала на помощь от забравшихся к ней воров! Значит… Значит… Ужас какой! Да как ты тут очутилась, в чужой-то квартире?.. Подумать даже боюсь, что… что…
Тут Ирина Иосифовна, не договорив, в страшном волнении всплеснула руками и закрыла ими лицо.
– Крестненькая!.. – горячо воскликнула Дося, обожавшая свою молодую талантливую тетушку, которой от всего сердца прощала подчас суровое обращение. – Крестненькая, не волнуйтесь!.. Не волнуйтесь, ради Бога! Я вам все рас скажу, сейчас все расскажу по порядку. И не слушайте Велизариху!.. Умоляю, не слушайте! Здесь же нет никаких воров… Ей-Богу! Она все наврала! Сама все выдумала! – захлебываясь от волнения, лепетала Дося.
Но тут на сцену выступила сама Велизарова, до этого что-то оживленно рассказывавшая с каждой минутой увеличивавшейся и заполнившей ее квартиру толпе.
– Кто это наврала и выдумала? Уж не я ли? – уперев руки в боки и подступая к Досе, гневно спросила она.
Но тут высокая смуглая девочка незаметно приблизилась в Ирине Иосифовне и обратилась к ней тихим голосом:
– Послушайте, не волнуйтесь и не сердитесь на вашу крестницу, сударыня. Она столько же виновата, сколько и я. И она, и этот мальчик!.. – Ася кивнула в сторону Вени, стоявшего тут же, и стала быстро рассказывать обо всем случившемся.
Ирина Иосифовна внимательно выслушала девочку, так же как и набившаяся в жилище Велизарихи многочисленная публика. Эта худенькая, с умным и честным лицом, девочка невольно внушала к себе доверие.
Без утайки, насколько могла спокойно, Ася все рассказала Подгорской. А когда девочка дошла в своем рассказе до момента неожиданного появления своего маленького заступника и о том, как старуха намеревалась выставить его вором, среди присутствующих пронесся смутный гул порицания по адресу ростовщицы.
– Так вот оно что! Так чего же шум-то зря поднимать было?.. – раздались недовольные голоса. – Видно, верна себе Велизариха! Всюду ей воры да грабители мерещатся. Разжилась на чужом добре, так теперь над ним и трясется…
– Да и кого она обвиняет-то, поглядите, люди добрые! Детей несмышленых! – вторили им другие.
– И убогого не пощадила… Бессовестная! Небось Венюшку-горбунка с его отцом да мачехой мы все знаем. Редкой честности люди… Хоть сейчас за них присягну! – раздраженно выкрикнула прачка Авдотья, одна из старейших обитательниц большого дома.
– И то – истинная правда! Да что ж это придумала Велизариха? Да долго ли фокусы ейные выносить станем? – вторила прачке другая женщина, больше всех остальных, по-видимому, испуганная криками старухи.
Понемногу толпа расходилась, возмущенная и недовольная поведением ростовщицы. Последняя еще пробовала что-то возражать, продолжая обвинять детей, невесть зачем забравшихся в чужую квартиру, но ее слова звучали уже менее уверенно. Теперь она казалась сконфуженной и невольно призадумалась.
В самом деле, не перехватила ли она нынче через край? И то сказать, что общего с ворами и жуликами было у этого жалкого горбатого мальчугана или у его приятельницы, актрисиной крестницы. Теперь Велизарова в душе уже раскаивалась в не вовремя и не к месту поднятом ею переполохе. Кроме того, новая тревога неожиданно закралась в ее сердце.
Она даже заметно изменилась в лице от этой тревоги и испуганными глазами окинула всех этих людей, чужих и враждебных, еще не успевших оставить ее квартиру.
«Батюшки мои! Да что же это такое? Да как это я допустила к себе всю эту ораву? – пронеслось в голове старухи. – Не приведи Господи, еще стянут что-нибудь! Разве углядишь тут за ними…»
– Елизавета! – вдруг закричала она не по годам звонким голосом. – Чего стоишь, рот раззявив?.. Проводи всех да дверь запри на цепочку. Что у нас здесь, ярмарка, а то рынок, что ли?
– И впрямь ярмарка! Ишь добра-то сколько понавалено, выбирай что любо, да и только! – пошутил какой-то бойкий паренек из мастеровых.
– А вы, сударыня, напрасно только народ беспокоили. То от воров спасать звали, а теперь и выпроваживаете! Не дело это, – недовольным голосом вторила ему какая-то бедно одетая женщина.
– Пойдем отсюда, Дося! Зови своего приятеля и идемте, дети! – тоном, не допускающим возражений, сказала Подгорская, энергично взяв крестницу за руку и направляясь с ней к дверям.
– Идем, Веня, – шепнула товарищу Дося, и смущенный, расстроенный мальчик уныло поплелся следом за ними.
