Лиана Рафиковна Киракосян
Бог в меня верит
– Вот, пожалуйста. Доброй ночи вам, храни ваш сон ангелы, – хриплый голос отца Христофора вывел Марию из некого транса, но ответить на его слова она ничего не смогла.
Монах уже ушел, когда девушка, плохо отдавая себе отчет, переползла на кровать и, еле распознавая все, что было вокруг нее, начала плакать. Все это ей казалось другим миром, ей было страшно что-то в себе менять, страшнее было оставить все как есть, еще страшнее стало после того, как она поняла, что плачет. Значит, в ней все же что-то есть? Хоть капелька чувств помимо агрессии в ней осталась? Она испугалась собственных слез и начала плакать еще сильнее, сворачиваясь на кровати калачиком и сжимая в зубах серую тонкую подушку.
На следующий день девушку разбудили с трудом. Христофор буквально причитал ей над ухом о том, что Бог любит трудящихся, и о том, что необходимо встать пораньше, ведь у них еще много дел. И вот Мария уже пилит двойной пилой на пару с Яковом бревно. К слову, давалось ей это занятие с трудом. С одной стороны, она давно отвыкла от физического труда. С другой стороны, она искренне не понимала, как этим двоим удалось заставить ее не то, что что-либо делать, – вообще встать с кровати. И чем дальше она уходила в свои размышления, тем больше не понимала, что с ней происходит. Вообще, это место очень странно на нее влияло с самого ее приезда сюда. Почему? Загадка.
Девушка заметно вспотела и еле держалась на ногах, глаза закрывались от усталости. Она казалась изнеможённой, и Якову стало жаль ее. Он остановился и решил узнать о причинах плохого самочувствия девушки.
– Плохо спали? – спросил монах, вытирая лоб полотенцем.
– Нет, что вы? Вы же разбудили меня в 7 утра! Как можно, я очень хорошо выспалась. У нас в Москве люди обычно в пять встают, здесь хоть выспалась у вас, – Мария и не думала сдерживать злость. Она в открытую издевалась над человеком в саркастическом тоне, ей казалось это правомерным. В это время к ним подошел Христофор.
– Да? Не знал, что там все так устроено. Работящие все же люди, – Яков взял в руки бруски и пошел к сараю. Он действительно не уловил такой явный сарказм. Молодой человек был слишком простым и мало социализированным, все его детство прошло в церкви, да и в целом был очень закрытым, что и привело его в монашество в таком молодом возрасте, поэтому порой он не понимал многие вещи, вызывающие смех у его сверстников.
Мария, все еще задыхаясь от непривычной нагрузки, сложила брови домиком и одновременно с удивление и возмущением посмотрела на мужчину. Ей стало даже несколько неприятно, что она не смогла задеть кого-то своим едким юмором, хотя это было ее основной целью в разговоре с Яковом.
– Он либо слишком глупый, либо слишком умный, – она аккуратно обратила внимание Христофора на свое негодование, все так же продолжая смотреть вслед монаху.
– Да, Яков редко шутки понимает, в этом плане с ним сложно. Но Бог терпел и нам велел. Чего желаете отужинать? – Христофор задал этот вопрос с притворной обходительностью, будто выводя Марию на какие-то действия, известные только ему. Девушку этот тон никак не задел, потому что она и без того была зла на равнодушного до чужих издевательств Якова.
– Да плевать, – она проговорила это особенно глухо и грубо, но без злости, которая и так была доведена ею самой до предела. Девушка решительно взялась за пилу, чтобы успокоить свои нервы, но попытавшись сделать режущее движение, свернула инструмент в дугу. Неудача лишь подлила масла в огонь, и Маша с усилием вынула пилу из бревна и с силой швырнула ее куда-то в сторону, и направилась в храм.
Христофор на такое поведение лишь ухмыльнулся так, словно ожидал этого.
После ужина в комнате Марии царила неловкая атмосфера. Она лежала на кровати и жутко хотела спать после тяжелого дня. Но таким он казался не из-за эмоциональных проблем девушки. Впервые она чувствовала утомление, вызванное не скукой от жизни, а физической нагрузкой. Мария буквально прилагала последние усилия, чтобы глаза не сомкнулись во сне, потому что вот уже пять минут, как в ее комнату зачем-то пришел Яков. Он сидел на стуле напротив кровати девушки, молчал, но как-то умно молчал. Маше захотелось сделать так, чтобы он побыстрее ушел. Она могла бы сказать об этом напрямую, но почему-то захотела завести с ним диалог, направленный на выкуривание монаха из спальни девушки. Однако Яков ее опередил, обращаясь к ней своим доверительным голосом:
– Если вам будет плохо на душе – вы всегда можете обратиться к Господу Богу. Если же вам нужно человеческое плечо, обратитесь ко мне, я буду рад помочь.
– Яков, вот, вы говорите: «Господь, Господь». Но почему же он, видя мои мучения, не может мне помочь, – она завела больную для самой себя тему, чтобы вновь съязвить монаху.
– Значит, он знает, что вы и сами в состоянии найти силы для жизни, – он был невозмутим, перебирал четки.
– Но я полгода ищу, и никак найти не могу. Вот ничего не хочу и не могу. Жить не хочу, понимаете? Зачем же продолжать, если желания нет? Что на это ваш Господь скажет? – девушка повысила голос и, кажется незаметно для самой себя, сказала правду. Вслух озвучила мысль, которая съедает ей мозг вот уже второй месяц. Это кошмарно, страшно, но необходимо в озвучении.
– Мария, послушайте. Если завтра вы проснетесь, значит, Бог в вас верит, – одной своей фразой он прервал все предстоящие аргументы и тезисы Марии в споре, который она собиралась развязать.
Монах достал из кармана серебряный крестик на обычной нитке и положил его на стол девушки, а после встал и молча, не прощаясь, ушел.
Мария чуть не дышала. Она устремила свой взгляд, полный слез, в потолок, уставившись в одну точку. Эти слова Якова заставили ее мозг снова работать, она впервые за полгода долго размышляла. Она поняла для себя, что найти плечо, в которое можно поплакать, и которое не требует от тебя ничего взамен, очень сложно. Она вдруг осознала, что все это время лишь отмахивалась ненужностью своей жизни, по причине отсутствия чьей-либо поддержки, чтобы не начинать решать свои проблемы. А ведь такие люди действительно были. Уборщица Антонина, которая и посоветовала девушке услуги Вениамина Альбертовича, потому что переживала за состояние хозяйки. Сам доктор, который из последних сил и нервов пытался вытащить девушку из омута и заставить ее поверить в необходимость жить и лечиться. Эти люди были, но Марии было просто удобно не замечать их, чтобы не начинать решать свои проблемы. Почему? Потому что страшно. Ей было страшно что-то менять не только в жизни, но и в себе. Больную себя она знала вдоль и поперек и предугадывала свои действия и реакции, но в последнее время ее наплевательское отношение к себе и страх перед переменами стали выходить из-под контроля. Это стало ясно ей самой, когда она ударила человека бутылкой по голове. Но даже тогда она неохотно согласилась на предложение Вениамина Альбертовича о реабилитации в монастыре, ей было страшно. Просто ощущение этого чувства скрылось за огромным слоем наигранного безразличия ко всему, и эта наигранность перешла грань с реальностью.
