Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

* № 133 (рук. № 90).

IV.

Одно, что не нравилось Нехлюдову во всѣхъ почти политическихъ и отдаляло отъ нихъ, это было ихъ отношеніе къ своимъ сотоварищамъ по заключенію уголовнымъ и вообще къ народу, къ черному рабочему народу, тому самому, для котораго политическіе приносили въ жертву свои жизни. Теоретически они считали единственной цѣлью своей жизни благо народа, практически же они большей частью мало знали народъ, отчего презирали его и особенно старательно чуждались общенія съ тѣми представителями народа, которые шли рядомъ съ ними въ видѣ уголовныхъ.

Нехлюдову это было особенно замѣтно, потому что со времени своего отъѣзда въ третьемъ классѣ, когда онъ почувствовалъ радость вступленія въ большой свѣтъ изъ того малаго, въ которомъ онъ жилъ до этого, эта жизнь въ большомъ свѣтѣ не переставая наполняла его жизнь все большимъ и большимъ интересомъ и все болѣе и болѣе открывала ему истинное устройство того міра, въ которомъ онъ жилъ.

Въ продолженіи всего пути онъ⁴⁴¹ старался (что онъ могъ дѣлать черезъ Тараса) вникать въ жизнь уголовныхъ, насколько возможно сближаться съ ними и помогать имъ. Но чѣмъ больше онъ узнавалъ этихъ людей, тѣмъ больше онъ видѣлъ невозможность сближенія съ ними и тѣмъ болѣе ужасался на ужасную развратную жестокость, худшую гораздо, чѣмъ между зверей, которая была царствующею и обычною въ этой средѣ. Всѣ попытки его сближенія съ этими людьми (иногда конвойные допускали его на дворы этаповъ, гдѣ лѣтомъ располагались арестанты, и онъ могъ подолгу бесѣдовать съ ними), всѣ попытки сближенія кончались неудачей. На него смотрѣли какъ на кошелекъ, изъ котораго нужно выманить какъ можно больше денегъ, онъ же самъ разъ навсегда былъ причисленъ къ господамъ, отъ которыхъ нечего ждать добра, и не представлялъ никакого интереса.

Если онъ давалъ деньги, то эти деньги шли на игру, на вино, на табакъ; книги, которыя онъ давалъ (онъ закупилъ въ Казани), шли большей частью на цигарки. Нехлюдовъ видѣлъ и зналъ, что въ числѣ арестантовъ были простые, хорошіе, просто несчастные люди, но эти люди нетолько не были замѣтны, но притворно подчинялись тону, который давали всей массѣ главари-бродяги и выдающіеся своимъ знаніемъ острожной жизни, порочностью, ловкостью и отчаянностью арестанты. Какъ и во всѣхъ обществахъ, нетолько въ закрытыхъ заведеніяхъ, но и на волѣ, властвовали и управляли всѣми остальными худшіе люди. Ими были установлены правила, которымъ всѣ должны были подчиняться, они же приводили въ исполненіе эти правила, если они не исполнялись, и они же устанавливали общественное мнѣніе, которое незамѣтно, но сильнѣе всего другого вліяло на всѣхъ живших и поступавшихъ въ эту среду. Такъ что общій складъ жизни всѣхъ этихъ людей былъ ужасенъ въ нравственномъ отношенiи и долженъ былъ отталкивать, но дѣйствительное состояніе людей, жившихъ въ этой средѣ, было не безнравственное, какъ оно представлялось, а, напротивъ, очень жалкое. Хорошіе люди какъ бы принуждались тутъ быть безнравственными, и это то особенно трогало и привлекало къ нимъ Нехлюдова.

** № 134 (рук. № 92).

X (10).

Двѣ изъ женщинъ были знакомы Нехлюдову. Одна была Вѣра Ефремовна, по совѣту которой онъ устроилъ Маслову съ политическими. Другая была Марья Павловна, та самая красивая, сильная дѣвушка съ бараньими глазами, съ которой онъ говорилъ во время свиданія въ тюрьмѣ. Незнакомыя же женщины были: молоденькая, хорошенькая и кокетливая дѣвушка, дочь щеточнаго фабриканта Грабецъ, вѣрно прозванная товарищами «птичкой» и кружившая всѣмъ головы, и замужняя женщина-врачъ Ранцева, разлученная съ ребенкомъ и мужемъ-революціонеромъ, оставшимся въ Россіи.

Вѣра Ефремовна была представительница самаго распространеннаго типа революціонерокъ – женщинъ, незамѣтно для себя и бессознательно отдающихся самымъ эгоистическимъ побужденіямъ, съ свойственной женщинамъ умственной неясностью и ловкостью объясняя эти эгоистическіе поступки самыми возвышенными отвлеченными мотивами. Они поступали точно также, какъ поступаютъ многіе и многіе мущины и женщины изъ бѣднаго крестьянства или мѣщанства въ монастыри, мѣняя свое сѣрое трудовое, суровое положеніе на положеніе, обставленное большими удобствами и, главное, вмѣстѣ съ тѣмъ объясняемое самыми возвышенными стремленіями. Вѣрѣ Ефремовне предстояло въ лучшемъ случаѣ выйти замужъ за причетника и провести всю жизнь въ захолустьѣ; Грабецъ точно также предстояло стояніе за прилавкомъ и продажа щетокъ въ губернскомъ городѣ. Вмѣсто этого онѣ обѣ увидали Петербургъ, сблизились съ умными, учеными людьми; главное же – сами себя увѣрили, что они оставили семью и пошли въ Петербургъ ради любви и къ наукѣ, и къ народу, и ко всѣмъ возвышеннымъ предметамъ, о которыхъ они узнавали въ Петербургѣ. Обѣ въ сущности нисколько не интересовались ни наукой (хотя обѣ были способны къ ученію), ни еще менѣе народомъ, ни соціализмомъ и еще менѣе добродѣтелью, но обѣ свои дѣвичьи порывы и мечты, въ основѣ которыхъ лежало желаніе любви, представили и другимъ и себѣ въ видѣ желанія служенія человѣчеству. Вѣра Ефремовна получила первый толчекъ на этомъ пути отъ книгъ и журналовъ, которые привезъ сынъ священника, а Птичка – прямо отъ студента, ходившаго къ ней въ лавку. Обѣ онѣ отлично, по-женски, умѣли притворяться передъ мущинами и говорить съ ними, льстя имъ такъ, чтобы мущины вѣрили, что они заняты тѣмъ же дѣломъ, какъ и мущины, и понимали ихъ. Только съ той разницей, что мысли Птички и желанія ее образовываться и служить народу и жертвы, которыя она, молоденькая, хорошенькая птичка, принесла для этаго, казались очень трогательны, и мущины умилялись надъ ними. Тѣже мысли, слова и поступки отъ некрасивой, съ желтымъ цвѣтомъ лица и жилистой шеей, казались не особенно важны и вызывали большею частью ласковую насмѣшку надъ преданностью «отчаянной Вѣрочки». Въ глубинѣ же души имъ нужно было только установить отношеніе къ мущинамъ; Птичкѣ – плѣнить ихъ, заставить ихъ любить себя, Вѣрѣ Ефремовнѣ – самой любить тѣхъ, кого избирало ея влюбчивое сердце. И мущины вѣрили имъ, и всѣ влюблялись въ Птичку и снисходительно позволяли себя любить Вѣрѣ Ефремовнѣ. Такъ ей позволилъ себя любить Новодворовъ, когда никого другаго не было, и рѣшилъ, что такъ какъ онъ больше не любитъ ее и не честно обманывать, разорвалъ съ нею сношенія. Она же стала влюбляться въ другихъ. Птичка же съ успѣхомъ продолжала влюблять въ себя.

Совсѣмъ другія двѣ женщины были Ранцева и Марья Павловна, которая взяла подъ свое особенное покровительство Маслову. Ранцева была дочь профессора и еврейки, очень даровитая, здоровая и пріятно некрасивой умной наружности. Она съ молодыхъ лѣтъ, еще въ гимназіи, полюбила товарища своего брата Васильева, однаго изъ даровитѣйшихъ студентовъ Петербургскаго университета, ставшаго потомъ революціонеромъ. Емилія – такъ звали Ранцеву – была влюблена только два раза: одинъ разъ, когда ей было 12 лѣтъ, она влюбилась въ пріятеля своего отца, уже немолодаго ученаго, и хотѣла отравиться, когда узнала, что онъ женится. Любовь эта прошла, и 16 лѣтъ она влюбилась въ Васильева и отдалась ему тогда же вполнѣ вся всею душой. Любя его, она поняла все то, что онъ любилъ, и старалась быть тѣмъ, что онъ любилъ, и любить то, что онъ любилъ, и только то, что онъ любилъ. Онъ любилъ науку, и она стала любить науку, пошла на медицинскіе курсы. Онъ полюбилъ революцію, и она полюбила тоже. Она была умна и потому не рабски подражала ему, а проникалась его духомъ и жила, руководясь этимъ духомъ. Такъ любя его, она нетолько не мѣшала ему, желая всегда быть съ нимъ, когда онъ отдался революціи, но охотно удалилась отъ него, взяла мѣсто въ земствѣ и тамъ дѣлала свое врачебное дѣло и вмѣстѣ съ тѣмъ распространяла и словами и книгами тѣ идеи, которымъ онъ посвятилъ себя. У ней былъ одинъ ребенокъ. Больше они, какъ воинствующіе люди, не хотѣли имѣть. Этаго ребенка она сильно любила, но такъ, что всегда готова была пожертвовать не имъ, а своей близостью къ нему, радостью, которую онъ доставлялъ ей, – пожертвовать не революціи, какъ она говорила себѣ, но мужу, какъ это было въ дѣйствительности. Она не на словахъ, не потому, что такъ прокричалъ дьяконъ, когда они вѣнчались: «Жена да повинуется мужу», но потому, что она любила его не тѣломъ, но душой, любила его душу и потому радостно, свободно и незамѣтно для себя повиновалась ему. Если бы онъ не былъ тѣмъ человѣкомъ, котораго она считала добрымъ, умнымъ, которому можно безошибочно повиноваться, она бы не полюбила, а не полюбивъ, не вышла замужъ. А разъ полюбивъ и выйдя замужъ, она жила руководясь имъ, и ей это было легко и радостно. Теперь она была разлучена съ нимъ, тѣлесно разлучена съ ребенкомъ, но ей это было нетяжело, потому что она знала, что она несетъ все это для него, для того дѣла, которому онъ отдалъ свою жизнь, знала, что онъ одобряетъ ее,⁴⁴² и ей было легко. Одно, что было тяжело ей, это – не знать про него. Онъ всякую минуту могъ быть взятъ и потому письма отъ него составляли для нея главный интересъ жизни. Нехлюдовъ помогалъ ей въ этомъ. Въ жизни же съ товарищами она была спокойна, добра и ровно ласкова со всѣми. Нехлюдовъ узналъ ее за время путешествія, полюбилъ, какъ сестру. Она представлялась ему идеаломъ женщины-жены; идеалъ же женщины-человѣка Нехлюдовъ, чѣмъ больше онъ узнавалъ ее, признавалъ въ другой ссыльной – въ Марьѣ Павловнѣ, въ красавицѣ съ бараньими глазами.

Марья Павловна была единственной дочерью, – были братья, – заслуженнаго и богатаго генерала и была воспитана, какъ воспитываются дѣвушки этаго круга: языки, музыка, – она играла на віолончели, – живопись, танцы, балы. Съ молоду это была своевольная, капризная дѣвчонка, измучавшая шестерыхъ смѣнившихся гувернантокъ. Главная непокорность ея состояла въ томъ, что она предпочитала кухню, конюшню, общество мальчишекъ «благороднымъ» занятіямъ. Часто она заступалась за обиженныхъ, грубо браня, но часто и сама обижала. Весь свѣтскій кругъ ея матери былъ ей противенъ, и она съ какимъ-то злорадствомъ собирала свѣдѣнія о прежней дурной и жестокой жизни своего отца. Когда ей минуло 16 лѣтъ, она вдругъ стала молиться Богу и объявила, что пойдетъ въ монастырь. Тетка свозила ее въ монастырь, но монастырь разочаровалъ ее, и вдругъ вся религіозность ея соскочила, и она стала совершенной атеисткой. Учитель физики посвятилъ ее въ революціонные интересы. Какъ только она узнала про ту несправедливость распредѣленія богатства, про страданія бѣдныхъ и, главное, про страданія людей за революціонную дѣятельность, прелесть самоотверженія и служенія угнетеннымъ, которую она испытывала урывками, бессвязно, явилась ей во всей прелести, и она страстно пожелала отдаться ей. Она просилась на курсы, ее не пустили. Она жалѣла мать и хотѣла заглушить въ себѣ это желаніе, но, разъ понявъ страданіе массъ и то, что ихъ благосостояніе, роскошь основаны на этомъ страданіи, она не могла уже жить спокойно дома. Обѣдъ съ слугами, видъ повара въ колпакѣ, уборка комнатъ горничными и, хуже всего, выѣзды, кучера на морозѣ – все это заставляло ее такъ страдать, что она не могла больше выдерживать и рѣшила бѣжать изъ дома. Такъ она и сдѣлала. Сошлась съ Бардиной, жила на фабрикѣ, потомъ была учительницей. Какъ и всегда, когда еще она ничего не сдѣлала такого, за что бы можно было казнить ее, ее взяли, посадили въ тюрьму. Тутъ она узнала всю ту жестокость, которая употреблялась противъ людей, которые, какъ она думала, также, какъ она, желали только служить людямъ, и она отдалась служенію революціи. Ее служеніе состояло преимущественно въ томъ, чтобы помогать страдающимъ, выручать ихъ, но она не отказывалась отъ общенія съ террористами, хотя не соглашалась съ ними. Она вообще мало рассуждала, а больше дѣлала. Послѣ обыска на конспиративной квартирѣ, гдѣ въ темнотѣ былъ раненъ полицейскій, и она приняла выстрѣлъ на себя, ее опять посадили и судили. Въ это послѣднее свое пребываніе въ одиночной тюрьмѣ она первый разъ внимательно прочла Евангеліе, и это чтеніе поразило ее и было для нея второй ступенью сознанія. Послѣ неясныхъ стремленій къ низшимъ и служенія имъ въ дѣтствѣ революціонное ученіе уяснило ей, чего ей было нужно: нужно было уничтожить преимущество богатства и поднять бѣдныхъ. Чтеніе Евангелія въ тюрьмѣ объяснило ей, что не только это нужно было, но что нужно было жить не для себя, а для другихъ. И съ этой поры, какъ ни узокъ былъ ея кругъ дѣятельности въ тюрьмѣ, она жила такъ. Новодворовъ со своимъ шуточнымъ отношеніемъ ко всему говорилъ, что Марья Павловна предается спорту благотворенія. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенія другому. И этотъ спортъ сдѣлался привычкой, сдѣлался дѣломъ жизни. Если всякій человѣкъ можетъ жить для себя или для служенія другимъ, и всякій человѣкъ болѣе или менѣе служить и себѣ и другимъ, и есть такіе несчастные уроды, которые служатъ только себѣ, то есть и такіе, которые служатъ только другимъ, и такова была теперь Марья Павловна.

** № 135 (рук. № 95).

Марья Павловна, обратившая на себя вниманіе Нехлюдова еще въ тюрьмѣ, здѣсь, когда онъ ближе узналъ ее, еще болѣе поразила его своей нравственной высотой. Марья Павловна Щетинина была единственной дочерью заслуженнаго и богатаго генерала и воспитывалась дома такъ, какъ воспитываются дѣвушки высшаго круга: языки, музыка, живопись, танцы⁴⁴³ и гимназическій курсъ наукъ. Всему этому ее учили, и всему этому она съ отвращеніемъ выучилась настолько, насколько этаго отъ нея требовали, охотно же выучилась она только всякимъ физическимъ упражненіямъ: конькобѣжеству, гимнастикѣ, греблѣ и вслѣдствіи этаго развила въ себѣ большую физическую силу.

Вообще любила она все то, что ей запрещали любить: общеніе съ прислугой, съ горничными, кухарками, кучерами, крестьянскими дѣтьми. Она измучала 6 смѣнившихся гувернантокъ, немогшихъ отучить ее отъ подобныхъ вкусовъ, и предпочитала конюшню гостиной. Предпочитала она конюшню гостиной, во первыхъ, потому, что она была чрезвычайно правдива, съ дѣтства никогда не лгала, a смѣло признавалась въ томъ, что сдѣлала, а въ гостиныхъ она видѣла притворство и ложь, которыхъ не было въ кухнѣ и конюшнѣ, а во вторыхъ, потому, что съ дѣтства привыкла видѣть, что десять людей – кучера, повара, лакеи, горничныя – служатъ ихъ семьѣ, которая ничего не дѣлаетъ. Она считала, что это такъ должно быть, но изъ этихъ двухъ лагерей: однихъ – работающихъ, а другихъ ничего не дѣлающихъ, строго взыскивающихъ съ работающихъ, она нравственнымъ чутьемь чуяла преимущество работающаго лагеря и льнула къ нему. И потому всякая несправедливость по отношенію людей этаго лагеря возмущала ее и вызывала въ ней гнѣвъ, который скоро проходилъ, но который она не умѣла сдерживать. Всѣ попытки сдѣлать изъ нея барышню не удались. Одинъ разъ она поѣхала на балъ, но съ тѣхъ поръ рѣшительно отказалась и вела дикую и грубую жизнь, какъ говорили про нее гувернантки.

Такъ продолжалось до 16 лѣтъ. Въ 16 лѣтъ она лѣтомъ въ деревнѣ собрала крестьянскихъ дѣтей и стала учить ихъ грамотѣ.⁴⁴⁴ Тутъ, за этими уроками, она въ первый разъ испытала радость общенія съ крестьянскими дѣтьми, полюбила ихъ, особенно нѣкоторыхъ, и въ первый разъ узнала отъ этихъ дѣтей, напускавшихъ на нее вшей, ту страшную пучину, отдѣляющую ту безумную роскошь, въ которой она жила, отъ нищеты всего народа. Чувство ея любви къ дѣтямъ было такъ сильно и ново, что она вся отдавалась ему и заглушала въ себѣ чувство негодованія передъ той нищетой, въ которой былъ народъ. Она какъ бы нарочно, чтобы не развлекаться отъ любимаго занятія, закрывала на это глаза. Но въ это самое лѣто пріѣхавшій изъ провинціальнаго университета троюродный братъ, сынъ бѣдныхъ родителей, посвятилъ ее въ ученіе Земли и Воли,⁴⁴⁵ и та смутно чувствуемая несправедливость и жестокость того положенія, въ которомъ она была, вдругъ была сознана ею. И вся ея жизнь вдругъ перевернулась. Продолжать жить такъ, какъ она жила, стало невозможно ей. Студентъ разсказалъ ей про людей, которые жертвовали всѣмъ: и состояніемъ, и свободой, и жизнью только за то, чтобы⁴⁴⁶ дать всѣмъ тѣмъ бѣднымъ и грубымъ людямъ, которыхъ она узнала, возможность достаточной и просвѣщенной жизни.⁴⁴⁷

Разъ понявъ, что ея благосостояніе, роскошь, основаны на лишеніяхъ и страданіяхъ народа и что есть средство противодѣйствовать этому, она не могла ужъ жить спокойно дома, въ особенности въ городѣ, куда съ осени она переѣхала съ отцомъ. Обѣдъ съ слугами, видъ повара въ колпакѣ, уборка комнатъ горничными, хуже всего – выѣзды, дорогія платья, кучера на морозѣ – все это заставляло ее такъ страдать, что она не могла болѣе выдерживать, и⁴⁴⁸ послѣ бурныхъ сценъ съ отцомъ убѣжала изъ дома и уѣхала въ провинцію и вступила въ кружокъ Земли и Воли.

Ея женская красота, обращающая на себя вниманіе, очень мѣшала ей. Въ нее влюблялись и, кромѣ того, она, просто одѣваясь и ходя одна, подвергалась грубымъ нападкамъ мущинъ. Но спасало ее отъ влюбленій съ одной стороны ея⁴⁴⁹ совершенное отрицаніе всякихъ влюбленностей, на которыя она смотрѣла только съ комической точки зрѣнія, съ другой – большая физическая сила.

Тотчасъ же по вступленіи ея въ кружокъ революціонеровъ одинъ изъ выдающихся членовъ влюбился въ нее и предложилъ ей свободный бракъ. Она расхохоталась и объявила ему съ такой убѣдительностью, что онъ дуракъ, если можетъ заниматься такой ерундой, какъ она называла всегда влюбленіе, что онъ уже больше не повторялъ своей попытки, и репутація ея непромокаемости въ этомъ отношеніи настолько установилась, что знавшіе ее ужъ не обращались къ ней съ любовными предложениями. Отъ приставаній же ее спасала ее большая физическая сила, помогала ей при грубыхъ на нее нападеніяхъ тѣмъ, что рѣдкій мущина былъ сильнѣе ея. Одинъ разъ на улицѣ господинъ присталъ къ ней и, не смотря на ея строгій отпоръ, взялъ ее за талію. Она повернулась и схватила его за шиворотъ, встряхнула и такъ толкнула его нѣсколько разъ о фонарный столбъ,⁴⁵⁰ что онъ только объ одномъ просилъ, чтобы она его выпустила.

Уйдя изъ дома, она прежде всего поступила вмѣстѣ съ другой революціонеркой на суконную фабрику, но скоро онѣ обѣ ушли, не выдержавъ тяжелыхъ условій, и Марья Павловна пошла въ деревню, гдѣ учила дѣтей и взрослыхъ, но⁴⁵¹ была арестована, но скоро выпущена по недостаточности уликъ. Руководитель партіи оставилъ ее въ городѣ, гдѣ она занималась въ тайной типографіи. Находясь во время обыска на конспиративной квартирѣ, гдѣ въ комнатѣ былъ раненъ полицейскій, она приняла выстрѣлъ на себя. Ее опять посадили, судили и присудили къ каторгѣ.

Какъ справедливо, что всякое злое дѣло, роняя человѣка въ его собственномъ мнѣніи, проторяетъ (если только онъ не раскается) дорожку къ еще болѣе злымъ дѣламъ, также справедливо и то, что всякій самоотверженный поступокъ, поднимая человѣка въ его собственномъ сознаніи, вызываетъ его, если онъ не возгордится своимъ поступкомъ, на желаніе совершенія еще болѣе добрыхъ дѣлъ. Такъ это было съ Марьей Павловной. Радостное сознаніе того, что она пожертвовала собой для общаго блага, какъ бы подчеркнуло для нея прелесть самоотверженія просто для самоотверженія. И съ этой поры, какъ ни узокъ былъ кругъ ея дѣятельности въ тюрьмѣ, на этапахъ, она пользовалась всякимъ случаемъ сдѣлать усиліе, жертву, для того чтобы сдѣлать доброе другимъ. Одинъ изъ теперешнихъ товарищей ея, Новодворовъ, шутя говорилъ, что Марья Павловна предается спорту благотворенія. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ теперь, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенія другимъ. И этотъ спортъ сдѣлался привычкой, сдѣлался дѣломъ жизни.

Всякій человѣкъ болѣе или менѣе служитъ и себѣ и другимъ. Одни большую часть своей дѣятельности направляютъ на служеніе себѣ и меньшую на служеніе другимъ, другіе, наоборотъ, меньшую употребляютъ на служеніе себѣ, а большую на служеніе другимъ. И если есть несчастные уроды, которые служатъ только себѣ, то есть и такіе исключительныя существа, которые сознательно служатъ только другимъ, и такова была теперь Марья Павловна.

* № 136 (рук. № 98).

Марья Павловна Щетинина была дѣвушка высшаго круга. Теперь на ней ничего этаго не было видно. Это можно было узнать только по разсказамъ и потому, что она хорошо говорила на двухъ языкахъ. Теперь это было всегда готовое на служеніе другимъ добродушное существо,⁴⁵² не смотря на обращающую на себя вниманіе красоту лица и тѣла, совершенно равнодушное къ производимому на мущинъ своею внѣшностью впечатлѣнію. Она обувалась и одѣвалась не только просто, но бѣдно, въ особенности потому, что отдавала съ себя другимъ все, что присылалъ ей ея богатый братъ. Она была дочь богатаго генерала, мать ея умерла еще рано,⁴⁵³ и на 20-мъ году ушла изъ дома и отдалась революціонной дѣятельности. Недовольство своимъ привилегированнымъ положеніемъ проявлялось въ ней съ первой молодости. Еще ребенкомъ она испытывала отвращеніе къ господской жизни и безсознательно изъ двухъ лагерей: однихъ работающихъ, а другихъ ничего не дѣлающихъ и строго взыскивающихъ съ работающихъ не могла не предпочитать работающихъ и безсознательно льнула къ нимъ. Обѣдъ съ слугами, повары у плиты, уборка комнатъ горничными, хуже всего дорогія платья, кучера на морозѣ и выѣзды, на которыхъ ей было скучно, – все это заставляло ее страдать.⁴⁵⁴ Революціонное ученіе народничества, съ которымъ ее познакомилъ учитель физики, ничего не открыло ей новаго, но привело въ сознаніе то, что было въ чувствѣ. Ей вдругъ стало ясно, что все то, чего она стыдилась – своихъ грубыхъ вкусовъ, – было хорошо, а все то, чего она не могла достигнуть – спокойной роскошной жизни, – было дурно.⁴⁵⁵

Она сошлась съ курсистками и революціонерами и стала посѣщать ихъ собранія. Отецъ запретилъ ей.⁴⁵⁶ Это возмутило ее тѣмъ болѣе, что въ послѣднее время она узнала про безнравственную жизнь старика отца. Она объявила ему, что если онъ запрещаетъ ей общеніе съ тѣми людьми, которые ей дороги, она уйдетъ изъ дома. И дѣйствительно ушла и уѣхала съ товаркой въ провинцію⁴⁵⁷ въ кружокъ народниковъ и тамъ сначала поступила работницей на фабрику, а потомъ, не выдержавъ долго, переѣхала⁴⁵⁸ въ деревню, гдѣ стала учить крестьянскихъ дѣтей. Ея обращающая на себя вниманіе физическая красота много доставляла ей непріятностей.⁴⁵⁹ Въ нее очень часто влюблялись и дѣлали ей предложеніе, и всякій разъ она выражала удивленіе, что въ то время какъ было столько важнаго и интереснаго дѣла, можно было заниматься такими глупостями, какъ любовь, и [она питала] непреодолимое отвращеніе и гадливость къ тому, что скрывалось подъ этимъ чувствомъ. Такъ что близкіе ей люди знали это и уже не тревожили ее въ этомъ отношеніи, и въ знакомомъ кружкѣ это спасало ее отъ непріятности любовныхъ предложеній. Но отъ незнакомыхъ она часто подвергалась грубымъ нападкамъ, въ особенности потому, что она одѣвалась по мѣщански. Отъ этихъ людей ее спасала большая физическая сила. Одинъ разъ на улицѣ офицеръ присталъ къ ней и до тѣхъ поръ не отставалъ, пока она, разсердившись, не схватила его за воротъ пальто и такъ встряхнула и толкнула о фонарный столбъ, что онъ радъ былъ, когда она пустила его.

Попала она подъ судъ и ссылалась въ каторгу на Кару за то, что, пріѣхавъ въ городъ, остановилась на квартирѣ, гдѣ была тайная типографія. Она приняла на себя выстрѣлъ, который былъ сдѣланъ въ темнотѣ однимъ изъ революціонеровъ въ жандармовъ, дѣлавшихъ обыскъ. На вопросъ, кто стрѣлялъ, не смотря на то, что она и не видала револьвера, она сказала, что это была она, спасая этимъ знаменитаго революционера, который былъ приговоренъ только къ ссылкѣ и оттуда бѣжалъ заграницу. Какъ справедливо, что всякое злое дѣло, роняя человѣка въ его собственномъ мнѣніи, проторяетъ (если онъ только не раскается) дорожку къ еще болѣе злымъ дѣламъ, также справедливо и то, что всякій добрый самоотверженный поступокъ, поднимая человѣка въ его собственномъ сознаніи, вызываетъ его на желание совершенія еще болѣе добрыхъ и самоотверженныхъ дѣлъ. Такъ это было съ Маріей Павловной. Радостное сознаніе, что она пожертвовала собою для общаго блага, какъ бы подчеркнуло для нея прелесть самоотверженія просто для самоотверженія. Кромѣ того, дожидаясь суда, она въ тюрьмѣ, гдѣ не давали никакихъ книгъ, кромѣ Новаго Завѣта, въ первый разъ прочла тамъ нагорную проповѣдь.⁴⁶⁰ Съ этой поры, какъ не узокъ былъ кругъ ея дѣятельности въ тюрьмѣ, на этапахъ, она пользовалась всякимъ случаемъ сдѣлать усиліе, жертву, для того чтобы сдѣлать доброе другимъ.