Лев Гумилев
Полное собрание сочинений

Полная версия

Часть пятая. Природа внутри нас

где показано, какая часть человека принадлежит природе, а какая нет, и какая часть мира за пределами человеческих тел находится вне природы, а также почему все рассказанное здесь и выше еще не решает проблемы этногенеза

XVIII. Этнос и популяция

Этнос – не популяция

Порой обыденные явления дают почву для научных заключений, перспективы которых уходят за пределы школьных представлений. В науке об этносе многое надлежит передумать и от многого привычного отказаться. Неискушенному читателю может показаться, что этнос уподобляется нами организму с чисто биологическими функциями. Однако сходство здесь внешнее, а различия принципиальны. Этнос устраивает колонии и иногда существует в рассеянии, а рука или ухо, будучи отделены от тела, погибают. Организм обязательно производит себе подобное потомство, а этнос (каждый) неповторим, и традиция не перешагивает за границы суперэтнических целостностей. Организм обязательно рано или поздно гибнет, тогда как есть этносы-персистенты и т. д.

Ни в коем случае нельзя ставить знак равенства между этносом и популяцией, которая (среди животных) может рассматриваться как аналог этноса. Разница тут гораздо глубже, чем сходство. Популяция – это совокупность особей одного вида, населяющая в течение ряда поколений определенную территорию, внутри которой осуществляется свободное скрещивание и которая в то же время отделена от соседних популяций некоторой степенью изоляции. Этнос же, как мы видели, – не совокупность сходных особей, а система, состоящая не только из особей, разнообразных как генетически, так и функционально, но и из продуктов их деятельности в течение многих поколений: техники, антропогенного ландшафта и культурной традиции. Для этносов динамических характерно еще ощущение исторического времени, что фиксируется календарями с разнообразными системами отсчета. Но и отсутствие ощущения исторического времени как этнопсихологической категории у этносов в фазе гомеостаза не дает права рассматривать их только как популяции. Даже статический этнос может довольно свободно, хотя в известных пределах, менять свой ареал, совершая миграции при изменении географической среды в поисках привычных условий. Скрещивание внутри этноса регламентировано либо сословными взаимоотношениями, либо традиционными запретами кровосмешения, либо нормами права и религии. Когда же эти запреты ослабевают, что иной раз случается, то это всегда симптом приближающегося распада этноса.

И наконец, характер этнической изоляции от соседей не связан с территорией. Если происходит территориальное совмещение двух популяций – они немедленно сливаются в одну, а два или более этносов могут сосуществовать на одной территории веками, образуя либо суперэтнос, либо зону этнического контакта на любом уровне. И наоборот, борьба между этносами – явление частое, хотя и необъяснимое с точки зрения борьбы за существование, ибо эта борьба часто не вызывается перенаселением региона. А борьба между популяциями как дискретными (корпускулярными) системами невозможна, ибо цель особи в популяции – выжить самому и дать потомство.

Стайные, как и стадные, формы существования популяций высших млекопитающих, на первый взгляд, похожи на элементарные этносы. Но это сходство мнимо. Стаи – это семейные ячейки, моногамные, полигамные или сезонные. Они распадаются, как только самец-вожак ослабевает и теряет влияние на собственных детей. Этнос же вырастает из консорции, то есть группы людей, объединенных общей судьбой. Если это одни мужчины, то они добывают жен на стороне, и семейные отношения возникают во втором-третьем поколении. Семейные связи закрепляют возникающий этнос^[253], но они не обязательны, ибо наблюдаются случаи широкой экзогамии, особенно явные при комплектовании гаремов.

Итак, этнос – не зоологическая популяция, а системное явление, свойственное только человеку и проявляющее себя через социальные формы, в каждом случае оригинальные, ибо хозяйство страны всегда связано с кормящим ландшафтом, уровнем развития техники и характером производственных отношений. Это, конечно, не значит, что этнолог обязан игнорировать популяционную генетику, но следует помнить, что она отражает только одну, и не главную, сторону изучаемого нами процесса. Поэтому попытаемся извлечь из нее данные, полезные для дальнейшего анализа.

Весьма важно отметить, что каждая популяция включает в себя много разных генотипов. Концентрации генотипов у разных популяций различны, но каждая группа популяций содержит почти все генотипические комбинации, встречающиеся у данного вида^[254]. Однако малочисленные популяции теряют те или иные генотипы, вследствие чего степень их изменчивости сокращается, а способность к адаптации соответственно уменьшается. Это называется вырождением. Согласно принципам популяционной генетики, большинство популяций находится в состоянии динамического равновесия, различаясь между собой по размерам, структуре и генетическому составу. Нарушение равновесия происходит под давлением факторов эволюции, мутационного процесса, количественных флуктуаций, или «волн жизни», нарушения изоляции и естественного отбора. В результате этих воздействий либо возникает экспансия, либо происходит сокращение численности как генотипов, так и целых популяций, а в некоторых случаях мутация или флуктуация приводят к видообразованию^[255]. Поскольку же этнос находится внутри вида, то для его образования достаточно ничтожного (сравнительно с видом) мутационного давления при наличии относительно небольшой изоляции и малого изменения флуктуаций. Поэтому этносы возникают чаще, чем виды, но и существуют значительно меньшие сроки, благодаря чему эти процессы фиксируются историей.

Мономорфизм

Наблюдая этническую историю, легко заметить, что в кажущемся непрерывным процессе преобразования обнаруживаются периоды стабильности, связанные с достижением этносом максимума адаптации к тем или иным ландшафтам. Это наблюдение совпадает с выводом, сделанным на базе популяционной генетики ихтиологом Ю.П. Алтуховым и антропологом Ю.Г. Рычковым, которые дополнили тезис указанием на «инадаптивность на межвидовом уровне наследственной изменчивости, имеющей приспособительное значение в пределах вида». Отсюда вытекает, что «действительное движение преобразовывается в устойчивость»^[256], это и поддерживает изоляты неограниченно долго. Но если бы не наблюдалось встречных процессов, пусть не постоянно действующих, то было бы невозможно ни видообразование в мире животных, ни возникновение новых этносов, вытесняющих изоляты. На это авторы предлагают такой ответ: «Изменение уникальных видовых свойств должно означать в редких случаях рождение нового вида. Но представить это себе можно лишь как единичное событие, сопряженное с репродуктивной изоляцией отдельных особей, а не как постоянный вероятностный процесс, разыгрывающийся на популярном уровне»^[257]. Ведь и зачатие детеныша происходит в утробе матери со скоростью света.

Если мы применим этот тезис к этнологии, то это будет концепция эксцесса, то есть толчка, результаты которого способны проявиться лишь в особо благоприятных условиях повышенной лабильности среды. В иных ситуациях инерция толчка будет погашена, а «отдельные особи» погибнут от рук соплеменников. И тут безразлично, находится ли этнос, вмещающий в себя этих непохожих людей, в состоянии персистентного покоя – гомеостаза, или он несется потоком этнического становления через все разнообразные фазы. В обоих случаях он погубит тех, кого справедливо (со своей колокольни) будет называть уродами или выродками. И все же новые этносы появляются. Значит, существуют такие условия, которые позволяют «отдельным особям» не только выжить, но и победить. Очевидно, это – условия среды, как ландшафтной, так и этнической, под которой понимается, попросту сказать, характер взаимоотношений между соседями изучаемой особи. Но если нам очень трудно проследить биографии древних людей, не успевших проявить себя вследствие зависти, тупости и злобности соплеменников или сограждан, то, перейдя к изучению систем, стоящих на несколько порядков выше, то есть этносов, мы получим необходимые нам данные, которые позволят нам обосновать концепцию эксцесса как пускового момента этногенеза. И чем выше будет ранг исследуемой системы, тем меньше будут необходимый допуск и величина ошибки. Из всего вышесказанного очевидно, что этносы являются биофизическими реальностями, всегда облеченными в ту или иную социальную оболочку. Следовательно, спор о том, что является первичным при возникновении нового этноса: биологическое или социальное? – подобен спору о том, что первично в яйце: белок или скорлупа? Ясно, что одно невозможно без другого, и поэтому диспут на эту тему беспредметен.

В самом деле, не только внутри больших коллективов – этносов, непосредственно влияющих на земные ландшафты^[258] и, следовательно, существующих не в качестве абстракции, а вполне реально, но и внутри одной человеческой особи наблюдается постоянное сопряжение всех форм движения материи. Если даже считать, что все детали поведения человека диктуются его социальным окружением, то генетический код зародыша – явление биологическое, а пониженное выделение адреналина – химическое. Но ведь и то и другое весьма влияет на характер деятельности человека наряду с социальными факторами.

Говоря о взаимодействии человека с природной средой, любой поверхностный наблюдатель, игнорирующий историю, остается верен принципу упрощения. Очевидным кажется, что там, где имеются благоприятные условия, способствующие быстрому росту производительности труда и росту населения, прогресс человеческого общества шел быстрее, а там, где этого не было, – медленнее. А какие условия считать благоприятными? Климат в Андалусии мягче, чем в Англии и Кастилии, однако Гранада была завоевана кастильцами в 1492 г., а Англия была царицей морей в течение 500 лет. Условия Норвегии за 2 тыс. лет не менялись, но викинги бороздили волны океана только с IX по XII в. До IX в. Норвегия находилась в состоянии застоя, а после, со времен Кальмарской унии, пала жертвой датской оккупации. Почему?

Все это описание сделано для одной лишь цели: показать, что вспышки этногенеза связаны не с культурой и бытом народов, находящихся в развитии или застое, не с их расовым составом, не с уровнем экономики и техники, не с колебаниями климата, меняющими экологию этноса, а с определенными условиями пространства и времени. Сам по себе ландшафт не порождает новых этносов, потому что они, бывает, не возникают на том или ином, пусть очень удобном, месте целые тысячелетия. Регионы этногенеза все время меняются. То тут, то там начинается интересующий нас процесс – значит, его вызывают не те наземные силы, которые уже были учтены нами, а нечто иное, что нам надлежит найти.

Фон и фактор

Анализ взаимодействия этноса как самостоятельного явления с ландшафтом показал, что они взаимосвязаны, но ни этнос не является постоянно действующим ландшафтообразующим фактором, ни ландшафт без постороннего воздействия не может быть причиной этногенеза. Соотношение же этнических и социальных закономерностей исключает даже обратную связь, потому что этносфера Земли для социального развития является только фоном, а не фактором.

Не только производительные силы и техника имеют свою закономерность развития, но и такие области, как наука и искусство. Начало их лежит в глубокой древности, но преемственность доходит до наших дней и не прервется, пока на Земле останутся люди.

Даже когда возникает протест против традиции, этот протест также традиционен, так как издавна эпохи подражания сменялись периодами поисков нового и оригинального. Однако если этот принцип устойчив, то каждое отдельное творение, будь то изобретение, научное открытие, произведение искусства, ново, ибо точную копию сделать невозможно. Но, может быть, признание вечности принципа развития культуры детерминирует действия этноса? Нет!

Польский писатель и философ С. Лем в специальной работе пишет: «Культура определяется факторами физического, биологического, социального, техноэкономического характера. Если все эти детерминанты выражены величинами, то равняется ли нулю пространство для “чисто культурной вариации” или все же остается какая-то полоса свободы? Антропологическая компаративистика показывает, что такое пространство существует и в нем проявляется уже чисто культурная изменяемость форм и смыслов»^[259]. Но чем же заполнена «полоса свободы»? Очевидно, действиями особей, обладающих правом и возможностью выбора решений. Пусть так, но для самих действий, являющихся в физическом смысле работой, нужна энергия, преломленная через психофизиологию особи. Итак, если уподобить социальный и биологический аспекты сторонам монеты – орлу и решке, то эта энергия и ее проявления будут самим металлом, на котором отпечатаны те и другие фигуры.

При прямом наблюдении нам доступно лишь описание этих изображений, как, очевидно, не отражающее сущности прикрываемого ими наполнения (например, процентного отношения элементов сплава, из которого отлита монета). Познание же глубинных явлений может быть достигнуто только путем «эмпирического обобщения». Поэтому спор о том, что важнее: орел или решка (в нашем случае «единая» география или всеобъемлющая социология?) беспредметен. Больше того, он не конструктивен, так как в обоих случаях имеет место неосознанное стремление к упрощению задачи, поставленной перед учеными, то есть некоторая профанация, при которой само исследование теряет смысл, ибо результат его будет заведомо неполон и, значит, неверен. Однако для достижения понимания анализ необходим. Поэтому мы пойдем не путем отбрасывания компонентов явления, не укладывающихся в прокрустово ложе предвзятой идеи, а попытаемся уяснить место и роль каждого из них, что в конце концов приведет к цели исследования – синтезу, после чего станет ясно, что противоречие между социальным, биологическим и географическим подходами мнимо.

Возьмем простейший вариант – одну человеческую особь. Анатомия, физиология и психология в человеке переплетены тесно и так зависят друг от друга, что при нашем анализе нет нужды в расчленении этих сторон человеческого бытия. Ясно, что человек – существо социальное, ибо его личность формируется в непосредственном общении с другими людьми и предметами, созданными руками его предков (техника). Так, а сперматозоид? Это «персона» чисто биологическая, развивающаяся по законам эволюции позвоночных. Однако связь человеческой личности с собственным зародышем несомненна, и, следовательно, само тело человека, включая высшую нервную деятельность (психику), является лабораторией, где сочетаются общественная и природные формы движения материи.

Но даже выйдя из инкубационного периода и полностью включившись в социальную среду, человеческая особь подчиняется некоторым естественным закономерностям. Периоды полового созревания и старения зависят не от ступени социального развития, а от наследственности признаков, выработанных в процессе внутривидовой эволюции: например, у народов тропического пояса половое созревание наступает раньше, чем у северян; быстрота реакции у негроидов выше, чем у европеоидов и монголоидов; сопротивление некоторым болезням, например кори, у полинезийцев ниже, чем у европейцев, и т. д. К социальному развитию эти особенности не имеют никакого отношения, но на поведении людей разных стран сказываются. Происхождение этих различий, бесспорно, связано с адаптацией предков тех или иных популяций в разных географических условиях и образованием этносов, как минувших, так и ныне живущих. Именно накопление признаков, возникших в результате длительных процессов адаптации, создает этническое многообразие при прохождении человечеством одинаковых ступеней развития – общественно-экономических формаций. Но социальными формами не исчерпывается сложность проблемы этногенеза. Ведь тогда этнография была бы просто разделом социологии, а поведение людей, живущих в обществах одной формации, допустим – рабовладельческой, было бы одинаковым. Но китайская античность имеет различия не только с эллинской, но и с японской, индийской или египетской. Социальная схожесть не уничтожает этнической оригинальности.

Комплиментарность

Однако может ли быть допущена идея, согласно которой этнос является величиной биологической? Нет, это тоже не решение, так как этнические процессы протекают в условиях мономорфности вида. И все-таки некоторые биологические особенности человека, видимо, играют определенную роль. Допустим, что этногенез как глобальное явление – всего лишь частный случай общей эволюции, но эта «частность» крайне важна, ибо, ставя проблему первичного возникновения этнической целостности из особей (людей) смешанного происхождения, разного уровня культуры и различных особенностей, мы вправе спросить себя: а что их влечет друг к другу? Очевидно, что принцип сознательного расчета и стремления к выгоде отсутствует, так как первое поколение сталкивается с огромными трудностями – необходимостью сломить устоявшиеся взаимоотношения, чтобы на месте их установить новые, отвечающие их запросам. Это дело всегда рискованное, и зачинателям редко удается воспользоваться плодами победы. Также не подходит принцип социальной близости, так как новый этнос уничтожает институты старого. Следовательно, человеку, чтобы войти в новый этнос в момент становления, нужно полностью отречься от привычного старого. Именно так зарождались: на семи холмах волчье племя квиритов, ставших римлянами; конфессиональные общины ранних христиан и мусульман; дружины викингов, оседавшие в Шотландии, Исландии, Нормандии и Англии, а также отбивавшие их феодалы; монголы в XIII в., да и все, кого мы знаем. Уместнее применить другой принцип – комплиментарность, связанный с подсознательной взаимной симпатией особей. На этом принципе заключаются браки по любви, но нельзя ограничивать комплиментарность сферой секса, которая является лишь вариантом проявления этого принципа. В становлении первичного коллектива, зародыша этноса, главную роль играет неосознанная тяга людей определенного склада друг к другу. Такая тяга есть всегда, но когда она усиливается, то для возникновения этнической традиции создается необходимая предпосылка. А вслед за тем возникают социальные институты.

Итак, рождению любой этнической традиции и сопряженного с ней социального института предшествует зародыш – объединение некоторого числа людей, симпатичных друг другу. Начав действовать, они вступают в исторический процесс, сцементированные избранной ими целью и исторической судьбой. Во что бы ни вылилась их судьба, она – «условие, без которого нельзя». Такая группа может стать пиратской бандой флибустьеров, религиозной сектой мормонов, орденом тамплиеров, буддийской общиной монахов, школой импрессионистов и т. п., но то общее, что здесь можно вынести за скобки, – это подсознательное взаимовлечение, пусть даже для того, чтобы вести споры друг с другом. Поэтому такие «зародышевые» объединения выше мы назвали консорциями. Не каждая из них выживает; большинство при жизни основателей рассыпается, но те, которым удается уцелеть, входят в историю общества и немедленно обрастают социальными формами, часто создавая традицию. Те немногие, чья судьба не обрывается ударами извне, доживают до естественной утраты повышенной активности, но сохраняют инерцию тяги друг к другу, выражающуюся в общих привычках, мироощущении, вкусах и т. п. Эту фазу комплиментарного объединения мы назвали конвиксией. Она уже не имеет силы воздействия на окружение и подлежит компетенции не социологии, а этнографии, поскольку эту группу объединяет быт. В благоприятных условиях конвиксии устойчивы, но сопротивляемость среде у них стремится к нулю, и они рассыпаются среди окружающих консорций.

Принцип комплиментарности фигурирует и на уровне этноса, причем весьма действенно. Здесь он именуется патриотизмом и находится в компетенции истории, ибо нельзя любить народ, не уважая его предков. Внутриэтническая комплиментарность, как правило, полезна для этноса, являясь мощной охранительной силой. Но иногда она принимает уродливую, негативную форму ненависти ко всему чужому; тогда она именуется шовинизмом.

Комплиментарность на уровне суперэтноса может быть только умозрительной. Обычно она выражается в высокомерии, когда всех чужих и не похожих на себя людей называют «дикарями».

Принцип комплиментарности не относится к числу социальных явлений. Он наблюдается у диких животных, а у домашних известен каждому как в позитивной (привязанность собаки или лошади к хозяину), так и в негативной форме.

Как мы видели, ведущую роль этот принцип играет лишь при отсутствии общественных форм бытия коллектива, но подчиненную он сохраняет и при наличии устойчивых социальных установлений. Это обстоятельство побуждает нас обратиться к биологии человека, к счастью, достаточно разработанной.