Лев Троцкий
Новый курс (в редакции 1924 г.)
Когда мы говорим о государственном хозяйстве, мы имеем, разумеется, в виду, наряду с промышленностью, транспорт, внешнюю и внутреннюю государственную торговлю и финансы. Весь этот «комбинат» – и в целом и по частям – приспособляется к крестьянскому рынку и к отдельному крестьянину, как налогоплательщику. Но это приспособление имеет своей основной целью поднять, усилить, развить государственную промышленность, как краеугольный камень диктатуры пролетариата и базу социализма. В корне неправильно думать, будто можно изолированно развивать и доводить до совершенства отдельные части этого «комбината»: транспорт, финансы и пр. Их успехи и неудачи взаимозависимы, соотносительны. Отсюда огромное принципиальное значение Госплана, понимание чего дается у нас так медленно и с таким трудом.
Госплан должен согласовывать, т.-е. планомерно сочетать и направлять все основные факторы государственного хозяйства в их правильном соотношении с народным, т.-е. прежде всего крестьянским хозяйством, при чем стержнем работ Госплана должна быть забота о росте и развитии государственной (социалистической) промышленности. Именно в этом смысле мне приходилось говорить, что внутри государственного комбината «диктатура» должна принадлежать не финансам, а промышленности. Разумеется, слово «диктатура» – как я пояснял – имеет здесь очень ограниченный и условный характер, – в противовес той «диктатуре», на которую претендовали финансы. Другими словами: не только внешняя торговля, но и работа по восстановлению устойчивой валюты должна быть строго соподчинена интересам государственной промышленности. Само собой разумеется, что это нимало не направлено против смычки, т.-е. правильных взаимоотношений всего государственного «комбината» и крестьянского хозяйства. Наоборот, только при такой постановке дела «смычка» из области парадной фразеологии может быть переведена постепенно в область хозяйственной действительности. Утверждение, будто только что охарактеризованная постановка вопроса означает «игнорирование» крестьянства или попытку дать государственной промышленности такой размах, который не отвечает состоянию народного хозяйства в целом, представляет собой чистейший вздор, который не становится убедительнее от повторения.
Насчет того, кто и какого требовал и ждал размаха от развития промышленности в ближайшее время, лучше всего свидетельствуют следующие слова из моего доклада на XII съезде:
«Я сказал, что мы работали в убыток. Это не моя личная только оценка. Ее разделяют очень авторитетные хозяйственники. Я рекомендую взять вышедшую к съезду книжку т. Халатова „О заработной плате“. В ней имеется предисловие т. Рыкова, который говорит: „Вступая в третий год новой экономической политики, необходимо признать, что успехи истекших двух лет еще недостаточны, что они нам не сумели обеспечить даже полной приостановки процесса уменьшения основного и оборотного капитала, не говоря уже о переходе к накоплению и увеличению производительных сил Республики. Третий год должен сделать нашу промышленность и транспорт в их главнейших частях доходными“. Значит, тов. Рыков констатирует, что основной и оборотный капиталы за этот год продолжали уменьшаться. „Третий год, – говорит он, – должен сделать нашу промышленность и транспорт в их главнейших частях доходными“. К пожеланию т. Рыкова я присоединяюсь охотно, что же касается оптимистической надежды на третий год, я воздержусь. Чтобы уже на третий год мы сделали основные отрасли нашей промышленности прибыльными, я этого не думаю, и считаю, что будет очень хорошо, если, мы, во-первых, лучше подсчитаем наши убытки в третьем году НЭПа, чем мы это сделали во втором; и если мы сможем доказать, что в третьем году наши убытки по важнейшим отраслям хозяйства – транспорту, топливу и металлургии – будут меньше, чем во втором году. Здесь самое важное – установить тенденцию развития и – помочь ей. Если убыток уменьшается, а промышленность растет, то наше дело в шляпе, – тогда мы дойдем до победы, т.-е. до прибыли, но нужно, чтобы кривая разворачивалась в нашу пользу».
Таким образом, совершеннейшим опять-таки вздором является утверждение, будто вопрос сводится к темпу развития и почти что определяется… «темпераментом». На самом деле вопрос идет о направлении развития.
Но очень трудно спорить с людьми, которые каждый новый, точный, более конкретный вопрос тянут назад, на пройденную ступень, растворяя его в более общем вопросе, уже разрешенном. Огромная часть нашей дискуссии заключается в этой борьбе за конкретизацию: от общей формулы «смычки» – к более конкретной проблеме «ножниц» (XII съезд); от проблемы ножниц – к действительному плановому регулированию хозяйственных факторов, определяющих цены (XIII съезд). Это есть – пользуясь старой большевистской терминологией – борьба с хозяйственным хвостизмом. Без успеха этой идейной борьбы не может быть и хозяйственных успехов[6].
Ремонт транспорта ставился весною 1920 года не как составной элемент всего хозяйственного плана, ибо о таком плане тогда, несмотря на вавилонскую башню главкократии, не было еще и речи. Рычаг плана был приложен к транспорту, т.-е. к той отрасли хозяйства, которая составляла в тот период минимум и угрожала свернуться до нуля. Так именно и ставился тогда нами вопрос. «В тех условиях, в каких находится советское хозяйство в целом, – писали мы в тезисах к VIII съезду Советов, – т.-е. когда выработка и проведение единого хозяйственного плана не вышли еще из периода эмпирического согласования отдельных наиболее тесно друг от друга зависящих частей этого будущего плана, железнодорожное ведомство ни в каком случае не могло строить свой план ремонта и эксплуатации из данных единого экономического плана, еще только подлежащего выработке». Поднявшись благодаря упорядочению ремонта, транспорт перестал быть минимумом и наталкивался по очереди на другие «минимумы»: металл, хлеб, уголь. Этим самым план N 1042 ставил в своем развитии вопрос об обще-хозяйственном плане. Нэп изменил условия постановки этого вопроса, а, следовательно, и методы его разрешения. Но самый вопрос остался во всей своей силе. Об этом свидетельствуют повторные решения о необходимости превратить Госплан в штаб советского хозяйства.
Но об этом мы еще поговорим особо, – так как хозяйственные задачи требуют самостоятельного конкретного рассмотрения.
Наша историческая справка показала, надеюсь, что критики совершенно напрасно ворошили приказ N 1042. На самом деле судьба этого приказа доказывает прямо противоположное тому, что им хотелось бы доказать. Так как мы уже знакомы с их методами, то остается только ждать, что они теперь поднимут вопль: какой-де смысл поднимать старые вопросы и заниматься исследованием приказа, изданного 4 года тому назад! Ужасно трудно удовлетворить людей, которые решили во что бы то ни стало подвергнуть плановому ремонту нашу вчерашнюю историю. Но мы собственно и не собираемся их удовлетворять. Мы рассчитываем на читателя, не заинтересованного в ремонте истории, но стремящегося к тому, чтобы добраться до правды, превратить ее в завоеванную частицу своего опыта и, опираясь на него, – строить дальше.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Приложение 1-е.
НОВЫЙ КУРС
(Письмо к партийным совещаниям).
Дорогие товарищи!
Я твердо рассчитывал, что не сегодня-завтра смогу принять участие в обсуждении внутрипартийного положения и новых задач. Но заболевание пришло на этот раз более не во время, чем когда бы то ни было, и оказалось более длительным, чем предполагали первоначально врачи. Мне не остается ничего другого, как высказать свои мысли в настоящем письме.
Резолюция Политбюро по вопросу о партийном строительстве имеет исключительное значение. Она знаменует, что партия подошла к серьезному повороту на своем историческом пути. На поворотах, как справедливо указывалось на многих собраниях, нужна осторожность, но наряду с осторожностью нужна твердость и решительность. Выжидательность, бесформенность на поворотах были бы худшим видом неосторожности.
Некоторые консервативно настроенные товарищи, склонные переоценивать роль аппарата и недооценивать самодеятельность партии, критически отзываются о резолюции Политбюро. Они говорят: ЦК берет на себя невыполнимые обязательства; резолюция посеет-де только ложные иллюзии и приведет к отрицательным результатам. Ясно, что такой подход к вопросу пропитан насквозь бюрократическим недоверием к партии. Новый курс, провозглашенный в резолюции ЦК, в том и состоит, что центр тяжести, неправильно передвинутый при старом курсе в сторону аппарата, ныне, при новом курсе, должен быть передвинут в сторону активности, критической самодеятельности, самоуправлении партии, как организованного авангарда пролетариата. Новый курс вовсе не значит, что на партийный аппарат, возлагается задача в такой-то срок декретировать, создать или установить режим демократии. Нет. Осуществить этот режим может сама партия. Кратко задачу можно формулировать так: партия должна подчинить себе свой аппарат, ни на минуту не переставая быть централизованной организацией.
В прениях и статьях очень часто указывалось за последнее время на то, что «чистая», «развернутая», «идеальная» демократия неосуществима, и что демократия для нас вообще не самоцель. Это совершенно бесспорно. Но с таким же точно правом и основанием можно сказать, что чистый или абсолютный централизм не осуществим и не совместим с природой массовой партии, и что ни централизм, ни партаппарат ни в каком случае не являются самоцелью. Демократия и централизм представляют собой две стороны в строительстве партии. Задача состоит в том, чтобы эти две стороны были уравновешены наиболее правильным, т.-е. наиболее отвечающим обстановке путем. За последний период этого равновесия не было. Центр тяжести был неправильно передвинут на аппарат. Самодеятельность партии была сведена к минимуму. Это создавало навыки и приемы управления, в корне противоречащие духу революционной партии пролетариата. Чрезмерное усиление аппаратного централизма за счет партийной самодеятельности породило в партии ощущение недомогания. Оно нашло себе на крайнем фланге чрезвычайно болезненное выражение, вплоть до создания нелегальных группировок в партии под руководством явно враждебных коммунизму элементов. В то же время во всей партии повысилось критическое отношение к аппаратным методам решения вопросов. Понимание или, по крайней мере, ощущение того, что партийный бюрократизм грозит завести партию в тупик, стало почти всеобщим. Поднялись предостерегающие голоса. Первым официальным и в высшей степени важным выражением происшедшего в партии перелома является резолюция о новом курсе. Она осуществится в жизни в той мере, в какой партия, т.-е. 400 тысяч членов ее, и захочет и сумеет ее осуществить.
В ряде статей настойчиво проводится та мысль, что основным средством оживления партии является поднятие культурного уровня ее рядовых членов, после чего все остальное, т.-е. рабочая демократия, приложится уж естественным путем. Что нам нужно поднимать идейный и культурный уровень нашей партии, в виду стоящих перед нею гигантских задач, это совершенно бесспорно, но именно потому такая чисто педагогическая, наставническая постановка вопроса совершенно недостаточна и, следовательно, неправильна, и если в ней упорствовать, то она может вызвать только обострение кризиса. Партия может поднимать свой уровень, как партия, лишь выполняя полностью и целиком свои основные задачи путем коллективного, самодеятельного руководства рабочим классом и государством рабочего класса. Нужен не педагогический, а политический подход. Нельзя ставить вопрос так, будто применение партийной демократии должно быть поставлено (кем?) в зависимость от степени «подготовки» к ней членов партии. Партия есть партия. Можно предъявлять очень строгие требования к каждому, кто хочет вступить в нашу партию и оставаться в ней; но вступивший является уже тем самым активным участником всей работы партии.
Убивая самодеятельность, бюрократизм тем самым препятствует повышению общего уровня партии. И в этом его главная вина. Поскольку в партийный аппарат входят неизбежно более опытные и заслуженные товарищи, постольку бюрократизм аппарата тяжелее всего отзывается на идейно-политическом росте молодых поколений партии. Именно этим объясняется тот факт, что молодежь – вернейший барометр партии – резче всего реагирует на партийный бюрократизм.
Было бы, однако, неправильным думать, будто чрезмерность аппаратных методов решения партийных вопросов проходит бесследно для старшего поколения, воплощающего в себе политический опыт партии и ее революционные традиции. Нет, опасность очень велика и на этом полюсе. Говорить об огромном – не только в российском, но и в международном масштабе – значении старшего поколения в нашей партии не приходится: это общеизвестно и общепризнано. Но было бы грубой ошибкой оценивать это значение как самодовлеющий факт. Только постоянное взаимодействие старшего поколения с младшим, в рамках партийной демократии, может сохранить старую гвардию, как революционный фактор. Иначе старики могут окостенеть и незаметно для себя стать наиболее законченным выражением аппаратного бюрократизма.
Перерождение «старой гвардии» наблюдалось в истории не раз. Возьмем наиболее свежий и яркий исторический пример: вожди и партии II Интернационала. Мы ведь знаем, что Вильгельм Либкнехт, Бебель, Зингер, Виктор Адлер, Каутский, Бернштейн, Лафарг, Гед и многие другие были прямыми и непосредственными учениками Маркса и Энгельса. Мы знаем, однако, что все эти вожди – одни отчасти, другие целиком – переродились в сторону оппортунизма в обстановке парламентских реформ и самодовлеющего роста партийного и профессионального аппарата. Мы видим, особенно ярко накануне империалистской войны, как могущественный социал-демократический аппарат, прикрытый авторитетами старшего поколения, стал величайшим тормозом революционного развития. И мы должны сказать – именно мы, «старики», – что наше поколение, естественно играющее руководящую роль в партии, не заключает в себе, однако, никакой самодовлеющей гарантии против постепенного и незаметного ослабления пролетарского и революционного духа, – если допустить, что партия потерпела бы дальнейший рост и упрочение аппаратно-бюрократических методов политики, превращающих молодое поколение в пассивный материал для воспитания и поселяющих неизбежно отчужденность между аппаратом и массой, между стариками и молодыми. Против этой несомненной опасности нет другого средства, как серьезная, глубокая, радикальная перемена курса в сторону партийной демократии, при все большем и большем вовлечении в партию пролетариев, остающихся у станка.
