Лесли Поулс Хартли
Ночные страхи

– Так точно, сэр, – кивнул Рандл. – Осторожнее с лужей. Держитесь за мою руку. Надо будет навести тут порядок до их возвращения.

Пятью минутами позже к дому одна за другой подъехали две машины, из которых высыпали участники пикника.

– Мамочки, как тут сыро! – воскликнула миссис Эмплфорт, стоя в дверях. – Что случилось, Рандл? Был потоп?

– Перед вашим приездом все было гораздо хуже, мадам, – сухо отозвался дворецкий, обиженный тем, что его старания со шваброй, тряпкой и ведром получили настолько скупое признание. – Прямо хоть плавай в лодке. Мистер Энтони, он…

– О, так он уже прибыл? Энтони здесь, разве не восхитительно?

– Энтони! – закричали все разом. – Выходи к нам! Спускайся! Где ты?

– Бьюсь об заклад, спит, ленивый чертяка, – заметил Рональд.

– Нет, сэр, – сказал дворецкий, когда общий гвалт поутих. – Мистер Энтони в гостиной, с дамой.

Все удивленно умолкли, а миссис Эмплфорт спросила:

– С дамой, Рандл? Вы уверены?

– Абсолютно, мадам. Хотя, наверное, правильнее будет сказать: с юной леди.

– Я всегда подозревал, что Энтони своего не упустит, – заключил Рональд. – Мэгги, ты бы с ним…

– Так странно, – перебила его миссис Эмплфорт. – Кто это может быть?

– Не вижу ничего странного в том, что кто-то решил нанести нам визит, – возразил мистер Эмплфорт. – Как ее имя, Рандл?

– Она не представилась, сэр.

– А вот это и вправду весьма необычно. Энтони такой добрый, отзывчивый малый. Надеюсь… а вот и он сам.

Энтони шел к ним по коридору, улыбаясь и помахивая рукой. Как только приветствия и рукопожатия завершились, миссис Эмплфорт сказала:

– Нам сообщили, что у вас гостья.

– Да, – кивнул Рональд. – Боюсь, мы вернулись не вовремя.

Энтони рассмеялся и как будто немного смутился.

– Поверьте мне, вовсе нет, – сказал он. – Вы, можно сказать, спасли мне жизнь. Она говорит на таком причудливом диалекте, когда вообще говорит, и я уже исчерпал все темы для светской беседы. Но она весьма любопытная особа. Пойдемте, и сами увидите. Я оставил ее в библиотеке.

Вся компания направилась следом за Энтони. Перед дверью в библиотеку он остановился и сказал миссис Эмплфорт:

– Может, я войду первым? А то вдруг она смутится, увидев столько людей. – Он вошел, и через пару секунд они услышали его встревоженный голос: – Милдред! Ее нигде нет! Она исчезла!

Даже после чая главной темой разговоров оставалась таинственная гостья Энтони.

– Ничего не понимаю, – повторял он уже в который раз. – Окна были закрыты, а если бы она ушла через дверь, мы бы ее увидели.

– Что ж, Энтони, – строго произнес Рональд, – давай-ка еще раз послушаем эту историю. И помни, тебя обвиняют в том, что ты тайком от хозяев привел в дом женщину сомнительной репутации. Далее обвинение утверждает, что, когда ты услышал, как мы тебя звали (напоминаю, что мы кричали, не щадя глоток, но ты показался не сразу), ты вытолкал ее в окно и вышел к нам, сопровождая свое появление робкой улыбкой и вялой жестикуляцией. Тебе есть что сказать в свое оправдание?

– Я уже все рассказал, – вздохнул Энтони. – Я вышел из дома. Она стояла у двери, прислонившись к стене. Глаза у нее были закрыты. Она не шевелилась, и я подумал, что она, вероятно, больна. Я спросил, все ли у нее в порядке. Она посмотрела на меня и сказала: «Нога болит». И тогда я заметил, что она стоит как-то странно. Словно когда-то давно у нее было сломано бедро – и срослось неправильно. Я спросил, где она живет, но она, кажется, не поняла, поэтому я переформулировал свой вопрос и поинтересовался, откуда она появилась, и она ответила: «Снизу». Как я понял, с подножия холма.

– Вероятно, из коттеджа одного из соседей, – сказал мистер Эмплфорт.

– Я спросил, далеко ли ей было идти. Она ответила: «Нет», – что и так было понятно, иначе ее одежда промокла бы насквозь, а она только слегка испачкалась. Головной убор тоже немного испачкался… это было что-то вроде средневекового свадебного чепца. (Нет, Милдред, я уже говорил, что не смогу описать ее одежду во всех деталях, ты же знаешь, я в этом не разбираюсь.) Я спросил, не упала ли она по дороге, и она сказала, что нет. Она испачкалась, когда поднималась. По крайней мере, так я ее понял. А понять ее было непросто: по-моему, она говорила на каком-то местном диалекте. Я заключил (вы все говорите, что поняли бы это сразу), что она малость того, но мне не хотелось оставлять ее в таком виде, и я сказал: «Может, войдете в дом, передохнете минутку?» Теперь я об этом жалею.

– Потому что она так обрадовалась?

– Обрадовалась – не то слово. И сказала: «Надеюсь, вам не придется об этом пожалеть», – причем с таким видом, будто ей очень хотелось, чтобы у меня появились причины для сожалений. А дальше я хотел просто взять ее под руку, из-за этой воды… там была лужа, а у нее болела нога…

– Но девица сама вспорхнула бедняге на руки…

– Ну, так уж вышло. Что мне еще оставалось?! Я занес ее в дом и поставил на пол в коридоре, и она пошла следом за мной сюда, даже бодрее, чем я ожидал. Через минуту приехали вы. Я попросил ее подождать, но она ждать не стала. Собственно, вот и все.

– Хотелось бы мне посмотреть на Энтони в роли святого Христофора! – заявил Рональд. – Она не была тяжелой, старина?

Энтони поерзал в кресле.

– О нет, – сказал он. – Ничуть. Совсем не тяжелая. – Он безотчетно вытянул руки перед собой, словно взвешивая воображаемый груз. – Я смотрю, у меня грязные руки, – заметил он, скривившись. – Надо их вымыть. Я сейчас вернусь, Мэгги.

Тем же вечером, после ужина, в комнате отдыха для прислуги состоялась весьма оживленная дискуссия.

– Слышали что-то еще, мистер Рандл? – спросила горничная у дворецкого, когда тот вернулся из хозяйской столовой, исполнив свои последние обязанности за ужином.

– Слышал, – сказал Рандл, – но не уверен, что должен вам докладывать.

– Это уже ничего не изменит, мистер Рандл, станете вы нам докладывать или нет. Завтра я подаю заявление об уходе. Я ни в жизнь не останусь в доме с привидением. Нас сюда заманили обманом. Нас должны были предупредить.

– Они, несомненно, не собирались ставить нас в известность, – сказал Рандл. – Я сам сложил два и два, когда увидел леди Элинор, а слова Уилкинса лишь подтвердили мои подозрения. Никто из садовников не умеет держать язык за зубами. Как это ни прискорбно.

– А что же вы сами-то нам ничего не сказали, мистер Рандл? – спросила кухарка.

– Я человек слова, – ответил дворецкий. – Когда я сообщил мистеру Эмплфорту, что мне все известно, он сказал: «Я полагаюсь на вас, Рандл, не говорите ничего такого, что может встревожить прислугу».

– Это низко, я так считаю, – возмутилась посудомойка. – Они намерены веселиться, а мы подыхай тут, как крысы в ловушке.

Рандл пропустил ее замечание мимо ушей.

– Я сказал мистеру Эмплфорту, что у Уилкинса длинный язык, что, впрочем, простительно для садовника, но теперь, к сожалению, мы уже в курсе происходящего.

– Так вот почему они говорили об этом за ужином, – заметила горничная, помогавшая Рандлу прислуживать за столом.

– По-настоящему они сняли маски, только когда ты ушла, Лиззи, – поправил ее дворецкий. – И я тоже принял участие в разговоре. – Он выдержал паузу. – Мистер Эмплфорт спросил у меня, не пропало ли что-нибудь в доме, и я ответил: «Нет, сэр. Все в порядке».

– Что еще вы сказали? – спросила кухарка.

– Сказал, что окно в библиотеке не было закрыто на защелку, как они думали, а только прикрыто, и миссис Тернбулл рассмеялась и предположила: «Так, может, это просто воровка», – но остальные сочли, что она не смогла бы так быстро выбраться из окна, если только ее хромота не была притворной. Я передал им слова полицейских, что время сейчас неспокойное и следует остерегаться подозрительных личностей.

– Они что, совсем не боятся? – спросила кухарка.

– С виду вроде бы нет, – ответил дворецкий. – Миссис Тернбулл пожелала, чтобы джентльмены не засиделись за полночь со своим портвейном. Мистер Эмплфорт сказал, что у них был довольно насыщенный день и они будут рады отправиться спать пораньше. Миссис Эмплфорт спросила мисс Уинтроп, не хочет ли она поменять спальню, но та отказалась. Потом мистер Фэйрфилд спросил, не найдется ли у кого-нибудь йод – он хотел смазать руку, – и мисс Уинтроп сказала, что у нее есть. Она собиралась сходить за йодом сразу после ужина, но мистер Фэйрфилд сказал: «Можно и завтра утром, дорогая». Он выглядел совершенно спокойным.

– А что у него с рукой?

– Я разглядел что-то вроде ожога, когда он брал кофе.

– Они не говорили, что собираются закрыть дом или что-то подобное?

– О господи, нет. На следующей неделе у них намечается вечеринка. Уж ее-то они не пропустят.

– Вот же люди! – воскликнула посудомойка. – Скорее умрут и нас тоже угробят, только бы не отказать себе в удовольствиях. Я бы и дня тут не осталась, если бы не мои обстоятельства. Только подумать, прямо сейчас она может быть здесь, в этой самой комнате! Сидит себе, слушает нас! – Она передернула плечами.

– Не волнуйтесь, дитя мое, – Рандл встал, давая понять, что заседание окончено. – Она точно не стала бы тратить время на то, чтобы выслушивать вас.

– У нас тут прямо собрание болящих, – заметил мистер Эмплфорт, обращаясь к Мэгги на следующее утро после завтрака. – Ты, бедняжка, с головной болью, Эйлин с ее нервами, я со своим э-э… легким ревматизмом, Энтони с его рукой.

Мэгги встревоженно встрепенулась.

– Моя голова – ерунда, а вот Энтони, похоже, всерьез нездоровится.

– Он пошел прилечь, да?

– Да.

– Очень правильное решение. Сон – лучшее лекарство. Я позвонил доктору, он придет вечером. И всех нас осмотрит, ха-ха! А ты как думаешь провести время до вечера? По-моему, в библиотеке прохладнее всего в такой душный день, и я хочу показать тебе мою коллекцию книг о Лоу-Трэшолде – мою Трэшолдиану, как я ее называю.

Мэгги пошла за ним в библиотеку.

– Вот они. В основном это книги девятнадцатого века, изданные Обществом антикваров, но есть и совсем старые фолианты. Один человек с Чаринг-Кросс-роуд специально ищет их для меня, но у меня пока не было времени прочитать их все.

Мэгги наугад взяла книгу с полки.

– Теперь я тебя оставлю, – сказал радушный хозяин. – А ближе к вечеру, я уверен, Эйлин спустится к нам ненадолго. Рональд говорит: пустяки, легкое нервное недомогание, расстройство желудка. Скажу по секрету, мне думается, что это все из-за леди Элинор.

Мэгги раскрыла книгу. Она называлась «Расследование недавних трагических событий, постигших Лоу-Трэшолд-Холл в графстве Саффолк, с сопутствующим порицанием варварских обычаев наших предков». Книга начиналась с занудного повествования о полумифических корнях семейства Дэдхемов. Мэгги хотелось его пропустить, но, помня, что ей, возможно, придется обсуждать эту книгу с мистером Эмплфортом, она все-таки сделала над собою усилие и продолжила чтение. Ее упорство вознаградилось весьма колоритным описанием мужа леди Элинор и перечнем издевательств, которым он подвергал молодую жену. Такое чтение было бы слишком тягостным, если бы автора (в чем Мэгги ни капельки не сомневалась) не отличала столь буйная фантазия. Но внезапно она прищурилась. Ну-ка, ну-ка…

«Однажды, находясь в изрядном подпитии, обошелся он с нею уж слишком сурово, и нога у нее преломилась в бедре, отчего закричала она так громко, что прислуга услыхала ее за тремя запертыми дверями. Однако он не послал за лекарем, ибо (молвил он)…»

Довод лорда Дэдхема был груб до крайности, Мэгги лишь пробежала его глазами и принялась читать дальше:

«После такого варварства натура ея, бывшая прежде нежнейшей и кроткой, переменилась, и с тех пор знавшие ее (но по доброте своей хранившие молчание) стали замечать за ней жестокосердие».

Неудивительно, подумала Мэгги – читавшая теперь с новым, болезненным интересом, – что убитая принялась мстить всем потомкам своего истязателя, как прямым, так и побочным.

«Общее мнение среди людей было таково, что ее мщение касалось только членов той семьи, от которой она невинно претерпела множество бед и напастей. Красок к этому суждению добавляют бесчестные, ненадежные и противоречивые архивы тех времен. Правда же такова, как я здесь утверждаю, имея доступ к свидетельствам, данным на смертном одре и в завещаниях, кои, написанные сколь-нибудь читаемыми чернилами, заслуживают большего доверия, нежели повествования кабацких историков с замутненным элем неуемным воображением. И, однако же, на столь ненадежные показания и полагаются опрометчивые и скептические умы, утверждая, что леди Элинор не имела причастности к недавнему ужасающему происшествию в Лоу-Трэшолд-Холле, поскольку случайный визитер, не состоящий с ней в кровном родстве, не мог быть предметом ея отмщения. Сие утверждается, невзирая на показания двух горничных: одной, стоявшей в дверях, и другой, видевшей из оконной фрамуги, как он вносил ее в дом. Правда же такова, что леди Элинор не делает различия между людьми, но кто впускает ее, на того и падет ея мщение. Семь раз она приносила погибель в Лоу-Трэшолд-Холл. Трое, правда, были кровными членами семейства, но остальные четверо – сторонними лицами, не имевшими с ними никакой связи, кроме той, что они по недоразумению своему впустили ее в дом. И в каждом случае она губила их одним неизменным манером: в то время, как они несли ее на руках, одного любовного объятия хватало, чтобы ея жертва оказалась in articulo mortis^[44]. Как только она пропадала из виду, в ушах мужчин звучал радостный перезвон надежды, бывший на деле погребальным звоном; ибо не удалялась она от них, но, напротив, приближалась. Не покидала, но проникала в самое их нутро. Скрываясь в ужасной своей цитадели в теле намеченной жертвы, она ликовала, ожидая увидеть скорые слезы и услышать стенания тех, кто с покойными лицами (однако же с замершими сердцами) будут оплакивать несчастную душу. Их слезоточивые излияния суть бальзам для ея порочнаго ума, их печальные вздохи – нежный зефир для ея мстительнаго духа».

Мэгги на миг отложила книгу и уставилась в одну точку. Затем продолжила чтение.

«Лишь один раз удалось лишить ее добычи, и вот как это случилось. Его тело уже раздулось от злокачественных соков, кои она в нем возмутила, и жизнь его угасала неотвратимо, когда у судомойки нежданно открылось внутреннее кровотечение от фурункула. С ней особо не нянчились, лишь уложили ея на солому, наказав лекарю (а тот и сам не выказывал рвения, не ожидая ни славы, ни награды за участие в судьбе столь убогого создания) не распылять своих усилий, но направить их все на спасение кузена (впоследствии двенадцатого лорда). Вопреки этому предостережению, тот час от часу слабел, но внезапно произошла разительная перемена, и он пошел на поправку. При виде сего в семействе возникло превеликое ликование (кроме прочего, зажарили целого вола), и лишь на другую ночь стало известно, что прислужница скончалась. В пылу кутежа они не придали значения этому событию, не сознавая, что его жизнью они обязаны ей, ибо заботившийся о больной слуга (по душевной своей доброте) поведал, что ея смерть и выздоровление кузена последовали друг за другом, едва часы пробили два. И лекарь сказал, что на все воля божья, поелику она померла бы что так, что эдак.

Посему мы должны заключить, что леди Элинор, как и прочие потусторонние фантомы, подчиняется некоторым законам. Один из законов таков, что она покидает свою жертву и ищет другое обиталище для дальнейшаго мщения, ежели на пути ея встает тело, более близкое к окончательному распаду: другой же закон таков, что она не может занимать труп после христианскаго погребения. В пользу сего утверждения привожу тот доподлинный факт, что на другой день после погребения десятого лорда она вновь появилась у двери, но ее узнали по неспособности совершить переход и прогнали, закидав камнями. Также я полагаю, хотя не имею твердых доказательств, что владения ея ограничены стенами дома. Жертвы ея коварства могли бы спастись, если бы не страшная скорость течения недуга и нежелание врачей перемещать больного: иначе как могло бы исполниться ея проклятие, каковое она изрекла перед смертью: „Их всех вынесут вперед ногами“?»

Дальше Мэгги читать не стала. Она вышла из библиотеки, держа книгу под мышкой. Перед тем как проведать Энтони, она решила отнести книгу к себе в спальню, где ее никто не найдет. Она на секунду остановилась у лестничного пролета, обуреваемая тягостными мыслями. Ее путь лежал по прямой, но взгляд непроизвольно скользил вправо, где в дальнем конце коридора была спальня Энтони. Мэгги снова взглянула туда – дверь, привлекавшая ее внимание, была закрыта. Однако она могла поклясться, что в комнату только что вошла женщина. В этом не было ничего странного: это могла быть Милдред, или Мюриэл, или кто-то из прислуги. Но ей все равно стало как-то тревожно. Она поспешно переоделась и пошла в комнату Энтони. Перед дверью она замешкалась и отчетливо услышала его голос, говоривший быстро и тихо, но никто ему вроде бы не отвечал. Мэгги постучала и, не дождавшись ответа, собрала всю решимость в кулак и вошла.

Жалюзи были закрыты, в комнате царил полумрак, но разговор продолжался, отчего Мэгги встревожилась еще сильнее. Когда ее глаза привыкли к темноте, она с облегчением поняла, что это Энтони разговаривает во сне. Она чуть приподняла жалюзи, чтобы разглядеть его руку. Ей показалось, что коричневое пятно увеличилось и слегка распухло, словно под кожу вкололи порцию кофе. Мэгги переживала за Энтони. Если он лег в постель днем – как положено, надев пижаму, – значит, ему действительно нездоровится, да и спал он беспокойно, то и дело ворочаясь. Мэгги склонилась над ним. Кажется, он ел в постели печенье: на подушке темнели какие-то крошки. Она попыталась их смахнуть, но безуспешно. Она не могла разобрать, что бормочет Энтони, кроме слов «так лег», которые он повторил несколько раз. Возможно, он был в полусне и говорил ей, что только-только прилег? Она посмотрела на его губы и наконец поняла, что он говорит:

– Она была такой легкой.

Кто она? Женщина? Легкая женщина? Непонятно. Эти слова ничего для нее не значили. Мэгги на цыпочках вышла из комнаты, не желая разбудить спящего.

– Могу тебя обрадовать, Мэгги, – сказал мистер Эмплфорт, входя в гостиную около шести часов вечера. – Врач, похоже, считает, что у нас нет поводов для беспокойства. Эйлин спустится к ужину. Мне надо пить меньше портвейна – но это, увы, мне известно и без докторов. Единственный, кто у нас болен, так это Энтони: у него легкая температура, и ему велено оставаться в постели до завтра. Доктор считает, что его укусил один из этих поганых слепней: рука чуть распухла, но ничего страшного нет.

– Он ушел? – быстро спросила Мэгги.

– Кто, Энтони?

– Да нет, врач.

– Ой, я забыл про твои головные боли. Но он еще не уехал. Его машина стоит у террасы.

Врач, человек средних лет с добрым усталым лицом, терпеливо выслушал все вопросы Мэгги.

– Коричневое пятно? Ну, это отчасти от воспаления, отчасти от йода – он слишком щедро намазался йодом. Самолечение штука такая, да вы сами знаете. Люди считают, что с пользой переборщить нельзя.

– А это не может быть из-за здешней воды? Я подумала… Возможно, ему стоит уехать?

– Из-за воды? Нет, вода здесь ни при чем. Это определенно укус, хотя, честно признаюсь, я не заметил, куда паразит вонзил жало. Я приеду к вам завтра, если желаете, но никакой необходимости в этом нет.

На следующе утро по пути из ванной Рональд бодрым шагом зашел к Энтони. Жалюзи со свистом взлетели вверх, и Энтони открыл глаза.

– Доброе утро, старик, – жизнерадостно проговорил Рональд. – Я подумал, что надо бы тебя проведать. Как твое заражение крови? Тебе уже лучше?

Энтони закатал рукав и быстро его опустил. Рука была шоколадного цвета до локтя.

– Я себя чувствую довольно паршиво, – признался он.

– Да уж, не повезло тебе. Так, погоди… – сказал Рональд, подходя ближе. – Ты что, спал на обеих кроватях?

– Насколько я знаю, нет, – пробормотал Энтони.

– А я вижу, что да, – сказал Рональд. – Даже если с этой кровати и не снимали покрывало, поверх него точно кто-то лежал. Такую вмятину на подушке, мой мальчик, могла оставить только человеческая голова, и только парочка грязных… Ого! А на подушке-то тоже.

– Что там? – вяло спросил Энтони.

– Похоже, земля. Или плесень.

– Не удивлюсь. Я сам как будто заплесневел.

– Знаешь что, Энтони? Дабы сохранить твое доброе имя в глазах прислуги, я уберу все следы. – И Рональд с присущей ему неуемной энергией встряхнул и расправил постель. – Теперь можешь смело смотреть в глаза Рандлу.

В дверь постучали.

– Если это Мэгги, – сказал Рональд, – то я исчезаю.

Это и впрямь была Мэгги, и он поспешил подтвердить слова делом.

– Не трудись сообщать мне, – предупредила она Энтони, – что тебе уже лучше, потому что я вижу, что это не так.

Энтони смущенно заерзал головой по подушке.

– Мне и вправду слегка нездоровится, если уж быть совсем честным.

– Послушай, – Мэгги постаралась придать своему голосу спокойную, рассудительную интонацию, – я считаю, что здесь не самое здоровое место. Не смейся, Энтони, мы все так или иначе почувствовали себя плохо. Я думаю, тебе надо уехать.

– Дорогая, не надо истерик. С утра у многих бывает паршивое самочувствие. Я приду в норму через день-другой.

– Конечно, ты придешь в норму. Но будь ты сейчас на Сассекс-сквер, ты мог бы вызвать Фосбрука… да и мне было бы спокойнее.

– Но ты же останешься здесь!

– Я могла бы пока поселиться у Памелы.

– Но, милая, это испортит всю вечеринку. Я не могу поступить так с Милдред.

– Ангел мой, тебе все равно не до вечеринки, раз ты лежишь в постели. И, пока ты болеешь, я вряд ли смогу развлекать гостей.

На лице Энтони выразилось раздражение, которого Мэгги никогда раньше не замечала, а в его голосе послышалась почти злоба:

– А если врач запретит тебе заходить ко мне в комнату? Это может быть заразно, сама понимаешь.

Мэгги постаралась скрыть обиду.

– Тогда тебе тем более не следует здесь оставаться.

Он натянул одеяло до самого подбородка и с недовольным видом отвернулся к стене.

– Мэгги, не будь такой мегерой. Ты же не хочешь быть Мэгги-мегерой?

Это был намек на случай из их детства. На ее чрезмерную опеку над младшим братом, вызывавшую насмешки сверстников. Ее всегда задевали эти издевки, но услышать такое от Энтони было особенно больно. Она поднялась, собираясь уходить.

– Расправь постель, – сказал он, по-прежнему глядя в сторону. – А то как бы кто не подумал, что ты тут спала.

– Что?

– Ну, Рональд говорил что-то такое.

Мэгги тихонько прикрыла за собой дверь. Разумеется, Энтони болен, надо помнить об этом. Но он и раньше болел – и всегда был сущим ангелом. Она спустилась к завтраку сама не своя.

После завтрака, за которым все остальные держались необычайно оживленно, она придумала план. Исполнить который оказалось отнюдь не так просто, как она поначалу надеялась.

– Но, Мэгги, дорогая моя, – сказала Милдред, – до деревни почти три мили. И смотреть там не на что.

– Мне нравятся сельские почтовые отделения, – ответила Мэгги, – там продаются такие забавные вещицы.

– Почта там есть, – согласилась Милдред. – Но ты уверена, что тебе без нее не обойтись? Ты и отсюда можешь позвонить или отправить телеграмму…

– Возможно, там будут открытки с видами дома, – проговорила Мэгги слабым голосом.

– О, у Чарли есть замечательные открытки, – возразила Милдред. – Он так гордится своим поместьем! Он с удовольствием с тобой поделится, можешь не сомневаться. Не покидай нас на два часа только из-за каких-то открыток. Нам будет тебя не хватать, и подумай о бедном Энтони. Нежели ты бросишь его одного на все утро?

Как раз о нем Мэгги и думала.

– Мне кажется, он без меня не пропадет, – спокойно произнесла она.

– Ну, хотя бы дождись обеда, а потом шофер или Рональд подвезут тебя на машине. Они с Чарли уехали в Норвич и вернутся не раньше ланча.

– Пожалуй, я все-таки прогуляюсь, – сказала Мэгги. – Свежий воздух пойдет мне на пользу.

«Здесь я вроде бы справилась, хоть и с трудом, – подумала она. – Теперь надо придумать, как убедить Энтони назвать мне адрес его фирмы».

К ее удивлению, в комнате его не оказалось. Видимо, он куда-то ушел, не дописав письмо, потому что на письменном столе лежала бумага и – вот удача! – конверт с адресом: «„Хиггинс и Стакли“, Патерностер-роу, 312». Мэгги запомнила адрес с первого раза, но ее взгляд задержался на столе, где царил вопиющий беспорядок. Ну и бедлам! Несколько листков почтовой бумаги были исписаны цифрами. Энтони вел вычисления и по своей давней привычке рисовал на полях картинки. У него хорошо получались лица, он умел уловить сходство. Мэгги часто видела – и ей было приятно – целые страницы, разрисованные ее портретами: анфас, профиль, три четверти. Но лицо, смотревшее на нее с испещренного цифрами листа, принадлежало не ей и словно уклонялось от ее взгляда. Это было лицо женщины, которую Мэгги никогда не видела, но она чувствовала, что узнала бы ее сразу – такими четкими и выразительными были ее черты. Среди валявшихся в беспорядке бумаг были визитки и карточки из бумажника Энтони. Мэгги знала, что он всегда носит с собой ее фотографию. Где же она? Поддавшись внезапному любопытству, она принялась ворошить бумаги. Ага, вот она, фотография. Но это уже не ее лицо! Несколькими штрихами Энтони переделал абрис ее лица – нежного, мягкого, с гладкой кожей, – и придал ему совсем другие черты: заостренные, с высокими скулами, впалыми щеками и ясными жесткими глазами, от уголков которых веером расходились тоненькие морщинки, – и это лицо было ей уже знакомо, даже слишком знакомо.

Не в силах смотреть на него, она отвернулась и увидела Энтони, стоявшего у нее за спиной. Похоже, он вышел из ванной, поскольку был одет в банный халат и держал в руке полотенце.

– Ну, – спросил он, – тебе не кажется, что так лучше?

Она ничего не ответила, но подошла к раковине и взяла лежавший на ней градусник.

– Стоит ли тебе так расхаживать, – сказала она наконец, – с температурой под сотню^[45]?

– Может, и нет. – Энтони скользнул к кровати, бодро приплясывая по-козлиному. – Но я чувствую себя на все сто.

От его улыбки Мэгги стало не по себе, и она отступила к двери.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать?

– Не сегодня, душа моя.

От этого ласкового обращения Мэгги вздрогнула, как от удара.

Отослав телеграмму, Мэгги вышла на улицу. Одно то, что она сумела хоть что-то предпринять, принесло ей облегчение. Она уже представляла, как Энтони укладывает свои вещи в «даймлер» Эмплфорта и садится с пледом и грелками – и, возможно, с ней тоже, – на переднем сиденье. Эмплфорты бесконечно добры и отзывчивы, они не откажут Энтони в просьбе отвезти его в Лондон. Мэгги воспрянула духом, но ее организм требовал отдыха: день выдался душным, а она очень спешила и шла сюда быстрым шагом. «Еще одна такая же жуткая ночь, как эта, – подумала она, – и я точно превращусь в развалину». Впереди показалась аптека, и Мэгги вошла внутрь.

– Можно нюхательной соли?

– Разумеется, мадам.

Она вдохнула соли и почувствовала себя лучше.

– У вас есть какое-нибудь снотворное?

– Есть таблетки аллоданола, мадам.

– Я возьму.

– У вас есть рецепт от врача?

– Нет.

– Тогда, боюсь, вам придется поставить подпись в журнале ядов. Это простая формальность.

Мэгги расписалась в журнале, успев подумать: интересно, зачем предыдущему покупателю, некоему Дж. Бейтсу, мог понадобиться цианистый калий?

– Постараемся не волноваться, – сказала миссис Эмплфорт, передавая Мэгги чашку чая. – Но, честно признаюсь, я рада, что приходил врач. Одним поводом для волнения меньше, не так ли? Не то чтобы меня тревожило состояние Энтони – он был в таком приподнятом настроении, когда я заглянула к нему перед обедом! С тех пор он спит. Но я вполне понимаю, что хотела сказать Мэгги. Он сам на себя не похож. Возможно, и вправду следует отправить его в Лондон, как она предлагает. Там он скорее придет в норму.

Вошел Рандл.

– Телеграмма для мистера Фэйрфилда, мадам.

– Ее передали по телефону: «Срочно требуется Ваше присутствие вторник утром – „Хиггинс и Стакли“». Вторник – это уже завтра. Все как будто за то, что ему над ехать, да, Чарльз?

Мэгги была в восторге, что все так замечательно складывается, но ее слегка удивило, что миссис Эмплфорт так легко согласилась отправить Энтони домой.

– Мог бы он уехать сегодня? – спросила она.

– Завтра будет уже слишком поздно, – сухо проговорил мистер Эмплфорт. – Машина в его распоряжении, он может ехать, когда пожелает.

Вместе с облегчением Мэгги ощутила болезненный укол обиды: хозяева дома слишком уж явно стремились поскорее избавиться от Энтони. Она-то привыкла, что все его обожают.

– Я могла бы поехать с ним, – сказала она.

Неожиданно все воспротивились. И особенно Рональд.

– Я уверен, Энтони не захочет, чтобы ты уезжала. Ты понимаешь, о чем я, Мэгги: путь неблизкий, душным вечером в закрытой машине. Чарли сказал, он пошлет человека, если вдруг понадобится.

Мистер Эмплфорт кивнул.

– Но если он болен?! – воскликнула Мэгги.

При этих словах вошел врач. Вид у него был довольно мрачный.

– Хотелось бы мне сообщить, что мистер Фэйрфилд идет на поправку, – сообщил он, – но, к сожалению, вынужден вас огорчить. Опухоль распространилась уже до плеча, и его немного лихорадит. Ведет он себя тоже странно, возбуждение сменяется апатией и наоборот. – Врач умолк на секунду и добавил: – Я хотел бы послушать мнение другого специалиста.

Мистер Эмплфорт взглянул на жену.

– В таком случае не будет ли лучше отправить его в Лондон? Кстати сказать, его фирма телеграфировала ему, попросив срочно приехать. В машине он сможет добраться вполне комфортно.

Врач ответил немедленно:

– Я бы этого не советовал. Я считаю, что перевозить человека в таком состоянии крайне нежелательно. Его фирме – прошу меня извинить – придется как-нибудь обойтись без него день-другой.

– Возможно, – предложила Мэгги, стараясь унять дрожь, – этот вопрос удастся решить у него дома. Они могли бы прислать кого-то из служащих. Я знаю, они всегда недовольны, когда его нет на месте, – договорила она, запинаясь.

– А знаете, доктор, – сказал мистер Эмплфорт, – мы будем вам очень признательны, если вы отправитесь с ним. Мы могли бы позвонить его лечащему врачу, чтобы он встретил вас в Лондоне, и машина доставит вас домой еще до полуночи.

Доктор расправил плечи: он, очевидно, принадлежал к тому типу людей, которые тем сильнее настаивают на своем, чем больше их просят изменить свое мнение.

– Я считаю весьма неразумным, – отчеканил он, – перевозить пациента из дома. Я не возьму на себя такую ответственность. Завтра утром я свяжусь с коллегой из Ипсвича. А пока, с вашего позволения, распоряжусь, чтобы сегодня вечером к нему прислали опытную медсестру.