Леонид Андреев
SOS

Не о помощи Народу Русскому я его прошу. Это слишком велико – Народ Русский, чтобы спасать его: над его жизнью и смертью властен только Бог! В эти скорбные дни, когда презрение, издевательства и насмешка глупцов стали уделом больной и поверженной России, я с гордостью ношу имя русского и твердо верю в ее грядущую славную жизнь. Так же твердо, как верю в твое будущее, благородная Франция, и твое, Германия, наш побежденный враг, и в твое, старая и мудрая Европа, мать мира и наша общая мать! Такие колоссы, как Народ Русский, не погибают! Придут ли правительства Согласия на помощь своему союзнику России или предоставят ей самой выбираться из гнилой трясины, – Россия в урочный час встанет со своего одра и выйдет просветленно и по праву займет свое место среди великих народов мира. То, что так страшно для нас, маленьких и смертных людей, живущих мгновением, – то лишь единый удар сердца для великого и бессмертного народа. Сотнею тысяч погибших больше или сотнею тысяч меньше, годами страданий больше или меньше, – что это значит для России с ее великой и неисповедимой судьбою?

Нет, не о помощи Народу Русскому прошу я тебя, человек. Но вот эти тысячи, которых «больше или меньше», вот эти тысячи людей, у которых жизнь единственна и так мгновенна и которые гибнут ежечасно в невыносимых страданиях – или живут, но так, что это хуже всякой смерти! Это неважно, что они называются «русскими», – важно, что это люди, страдания которых начались так давно и продолжаются бесконечно, продолжаются беспросветно, как в настоящем аду, из которого нет выхода и над которым безраздельно господствуют злые и страшные силы. Их страдания еще можно сократить, смерть еще можно отвлечь от их голов, и о спасении их душ я посылаю мою человеческую мольбу.

Мой друг, я не стану рассказывать тебе, как нам больно и страшно в нашей теперешней России, в нашем мученическом Петрограде. Я не смогу рассказать. Все, что я попробую рассказать, будет бледно и ничтожно наряду с действительностью. Чтобы рассказать, нужны слова, а нынче все слова, как и деньги, стали фальшивыми и уже не стоят того, что в них сказано: целые горы словесной лжи нагромоздились в мире – и под этой грудою бессильным и вялым кажется правдивое слово, отраженное тысячью уродливых теней. Как раскрывать уста для молитвы, когда престолослужительствует сам пьяный Сатана? Вот я скажу слова: ужас – убийство – кровь… и что это скажет уху, в течение пяти лет почти не слыхавшему иных слов? Вот я стану описывать ужасы вымирающего Петрограда – и разве это не прозвучит чем-то старым, уже рассказанным когда-то, а в худшем случае покажется жалкой выдумкой романиста, патетическим преувеличением адвоката, который хлопочет за своего клиента?

Нет, я не стану рассказывать ни о количестве, ни о качестве наших страданий: уже достаточно слов сказано другими, и новых слов не найдется на человеческом языке. Но на одно свойство этих страданий я позволю себе указать: это – чувство беззащитности для себя и чувство безнаказанности для убийц. Не так страшно умирать или терпеть страдания, граничащие со смертью, когда ты чувствуешь за собой руку Закона, который так или иначе, рано или поздно, но не позволит безнаказанно проливать твою кровь, не уподобит тебя простой бутылке кваса, которую походя вылил на мостовую кто-то пьяный и беззаботный. Не страшно умирать, когда ты еще веришь в совесть убийцы и думаешь, что в ней он найдет, рано или поздно, свою кару. Не страшно умирать, но невыносимо больно страдать, когда это происходит на площади, среди бела дня, под равнодушными взорами людей и самого Неба – и знать, умирая, что нет совести у убийцы, что он сыт, весел и богат, что под покровом лживых слов он не только не потерпит кары, но заслужит чей-то восторг, чье-то уважение и низкие поклоны! Страшно, когда детишки голодны и умирают, а убийцы сыты, и Троцкий в свой рот опрокидывает последнюю бутылку молока! Страшно знать, что для мертвецов не хватает могил в Петрограде, а для этих господ открыты дороги не только на Принцевы острова, но и по всему миру, что с их награбленным богатством им доступны все лучшие климаты, все лучшие места продажной земли! Невыносимо думать, умирая, что на чьих-то бесчеловечных весах ты весишь не больше мошки и твоя драгоценная жизнь выбрасывается из мира, как плевок!

И я не знаю, насколько моя вера в человека может найти себе отклик в мученическом Петрограде: там едва ли верят не только в человека, но и в Бога. И это: потеря всех верований в человеческую и божескую справедливость, безнаказанное попрание всех высших свойств человеческой души – есть страдание большее и горшее несравненно, нежели все физические муки в большевистских застенках. Оттого мы все почти сумасшедшие, оттого даже наиболее стойких из нас лишь тонкая грань отделяет от последнего отчаяния и самоубийства. Трудно сохранять жизнь – почти счастьем кажется избавление от нее.