Леонид Млечин
МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева
«ОНИ РАЗВАЛИВАЮТСЯ, МЫ КРЕПНЕМ»
Конференция проходила с 10 апреля по 19 мая 1922 года. Участвовали двадцать девять государств. В Геную отбыла большая советская делегация – шестьдесят три человека, они разместились в двух вагонах.
Как и следовало ожидать, Европа потребовала от России признания долгов, сделанных царским правительством и Временным правительством, а также возвращения иностранным владельцам национализированной собственности. В общем, это были элементарные условия возобновления торгово-экономических отношений и предоставления новых кредитов. Европа не требовала вернуть все долги сразу, но она говорила: признайте хотя бы, что вы все-таки взяли у нас деньги. Понятно и требование компенсации тем иностранцам, которых лишили в России собственности: как может любое европейское правительство предоставлять новые займы стране, которая ограбила его граждан?
Считать хотя бы часть требований справедливыми и признать долги царской России предложил Леонид Борисович Красин, остроумный и талантливый человек. Он пользовался в Москве немалым уважением, потому что в свое время сыграл важнейшую роль в финансировании партии большевиков. Это он, в частности, убедил миллионера Савву Морозова и мебельного фабриканта Николая Шмидта передать большевикам огромные по тем временам средства. Борьба за эти деньги оказалась долгой и аморальной, с использованием фиктивных браков, но увенчалась успехом.
Красин же занимался и нелегальной закупкой оружия для большевистских боевых отрядов. Царская полиция его арестовала. Он сидел в Таганской тюрьме, где сумел выучить немецкий язык, прочитал в оригинале всего Шиллера и Гете. После ссылки он отошел от революционных дел, окончил Харьковский технологический институт, четыре года строил в Баку электростанции, а потом и вовсе уехал в Германию, где успешно работал по инженерной части в фирме Сименса и Шуккерта в Берлине. Немцы его высоко ценили.
Красин был одним из немногих большевиков, которые понимали, что такое современная экономика и торговля. Поэтому Ленин привлек Красина к государственной работе – Леонид Борисович некоторое время возглавлял Чрезвычайную комиссию по снабжению Красной армии и Наркомат путей сообщения, в 1918 году стал наркомом внешней торговли.
Он принимал участие в брест-литовских переговорах с немцами. Вместе с Литвиновыми вел первые дипломатические переговоры с Эстонией в сентябре 1919 года. Красин сформировал делегацию, которая несколько позже, уже под руководством Адольфа Иоффе, подписала с Эстонией Юрьевский мир. Усилиями Красина Великобритания – первой из крупных держав – в марте 1921 года де-факто признала советскую власть.
Так вот Красин, зная настроения западных держав, предложил Ленину не отказываться от долгов царского правительства – причем об их возвращении пока не было и речи. В ответ, убеждал Красин своих товарищей, европейские державы, во-первых, признают Советскую Россию и, во-вторых, дадут столь необходимые ей кредиты. Сделка очевидно выгодна России. Ленин категорически не соглашался с такой позицией. Он писал Чичерину: «Не берите на себя при закрытии Генуэзской конференции ни тени финансовых обязательств, никакого даже полупризнания долгов и не бойтесь вообще разрыва. Особое мнение тов. Красина показывает, что его линия абсолютно неверна и недопустима».
Годом раньше, 6–8 октября 1921 года, в Брюсселе заседала международная конференция на тему об оказании помощи голодающим. Конференция рекомендовала давать кредиты при условии «признания русским правительством существующих долгов». Речь шла о возвращении займов, полученных до 1914 года.
29 октября 1921 года в «Известиях» под заголовком «Декларация о признании долгов» появилось заявление наркома Чичерина (накануне оно было передано правительствам великих держав): «Российское правительство… заявляет, что предложение признать на известных условиях старые долги идет в настоящее время навстречу его собственным намерениям… Советская республика может принять на себя эти обязательства лишь в том случае, если великие державы заключат с ней окончательный всеобщий мир и если ее правительство будет признано другими державами».
Предварительные жесткие условия сводили возможность договориться на нет.
Теперь на переговорах с британским министром Ллойд Джорджем Георгий Чичерин фактически все же вышел за рамки данных ему в Москве директив. Нарком предлагал какие-то возможности компенсировать потери иностранных владельцев собственности в России. Он был готов и на более значительные, но этого ему не позволили. Чичерин получил из Москвы шифровку за подписью членов политбюро, в которой возможность каких-либо уступок отвергалась напрочь.
Российская делегация выдвинула на конференции заведомо неприемлемую программу: западные державы должны признать советскую власть де-юре, отказаться от требования возврата военных долгов (Антанта давала России деньги на борьбу с общим врагом Германией) и выделить России большой кредит. Что касается бывшей собственности иностранных граждан, то они могут использовать ее на основе аренды или концессий. Эти условия западные державы отвергли. Возможность радикально улучшить отношения с внешним миром и получить кредиты на восстановление экономики не реализовалась. Шанс был упущен. Советская печать с гневом сообщала, что проклятые империалисты выставили большевикам заведомо неприемлемые условия, потребовали отказаться от всех завоеваний социализма, поскольку задались целью удушить государство рабочих и крестьян.
Чичерин, разумеется, выполнил указание политбюро, но считал его ошибкой. Уже после Генуи Георгий Васильевич писал Ленину:
«В агитационных целях мы все, и я тоже, говорим, что от нас требовали в Генуе восстановления частной собственности. Сами мы знаем, что это не так: достаточно было напечатать боны якобы с уплатой через 15 лет, с тем чтобы никогда их не уплатить. Это повело бы к соглашению с правительствами. Кредиты – не из казны, а из кошельков частных лиц; после соглашений с правительствами, после создания доверия могут начать открываться кошельки в достаточно большом числе.
Чем же невыгодно было напечатать боны, по которым не платили бы, а соглашение имели бы? До сих пор не знаю Вашу действительную мысль… Незнание нашей основной мысли мне во всем мешает».
Ленин ответил наивному наркому в тот же день: «Общая мысль у меня: они разваливаются, мы крепнем. Если удастся, надо постараться дать шиши. Рук себе не связывать».
Чичерин, получив записку, в одиннадцать вечера вновь садится писать Ленину. Он твердо стоит на своем. В те времена еще можно было спорить с главой партии и государства: «Если «они» разваливаются, то аргумент против Вас, ибо через 15 лет мы будем настолько крепки, а «они» настолько развалены, что никто и не подумает принуждать нас к оплате. Боны имеют тот смысл, что спор переносится через 15 лет, когда соотношение сил будет иное. Я, впрочем, не сказал бы, что «они» разваливаются… Кризис идет на убыль».
Привычка делать громкие заявления, а потом о них забывать родилась в советской внешней политике именно тогда. Поэтому к пышным советским декларациям стали относиться скептически. Вот что писал Ленину находившийся в Токио Адольф Иоффе: «Неуверенный, колеблющийся характер нашей дипломатии принес нам много вреда, который оказывает свое влияние и до сих пор. Во время японских переговоров вся мировая пресса напоминала, как в Генуе мы сначала делали заявления, а потом брали их назад, и предупреждала, что, несмотря на категоричность моих заявлений, их не следует принимать всерьез, как окончательные».
Тем не менее некий шаг навстречу миру Советская Россия сделала. Выступая в Генуе 10 апреля 1922 года, Чичерин говорил о возможности сосуществования и экономического сотрудничества государств с различным общественным строем. Слова Чичерина следовало понимать так, что Советская Россия отказывается от экспорта революции и намерена устанавливать нормальные отношения со всем миром. Бывший Государственный секретарь Соединенных Штатов Генри Киссинджер, автор классического труда об истории международных отношений, считает, что эта речь знаменовала возвращение России к традиционной дипломатии. Несмотря на революционную риторику, в конечном счете целью советской политики стал национальный интерес. Советский Союз пошел на прагматический компромисс между надеждой на мировую революцию и потребностями реальной политики.
Впрочем, надежда натравить одну капиталистическую страну на другую и таким образом что-то для себя выиграть осталась для советского руководства желанной целью. На Х съезде партии Сталин отчитал Чичерина за недооценку межкапиталистических противоречий:
– Смысл существования Наркоминдела в том и состоит, чтобы все эти противоречия учесть, на них базироваться, лавировать в рамках их противоречий. Поразительнейшим образом товарищ Чичерин недооценил этого момента…
Впрочем, эти слова могли быть всего лишь ответом на смелость Чичерина, который накануне съезда позволил себе критически разобрать тезисы Сталина по национальному вопросу. Большая статья Чичерина, которая так и называлась – «Против тезисов Сталина», печаталась с продолжением в трех номерах «Правды».
Иосиф Виссарионович, считавший себя непревзойденным специалистом по национальным проблемам, на съезде ответил Чичерину достаточно пренебрежительно:
– Я считаю, что из статей Чичерина, которые я внимательно читал, ничего, кроме литературщины, не получилось… Он переоценил момент объединения империалистических верхов и недооценил те противоречия, которые внутри этого треста имеются. А между тем на них базируется деятельность Народного комиссариата иностранных дел… Написать статьи, конечно, легко, но для того, чтобы озаглавить их «Против тезисов тов. Сталина», надо выставить что-нибудь серьезное.
«УЧИСЬ У НЕМЦЕВ!»
Чичерин был идеальной фигурой для участия в дипломатии высокого уровня. Он ничем не уступал своим западным коллегам. В Генуе советский нарком изумил всех той легкостью, с которой он разговаривал на разных языках, и готовностью запросто беседовать с журналистами. Это было золотое время советской дипломатии, когда она жаждала гласности, а не боялась ее. С Генуей связан личный дипломатический успех Чичерина.
С санкции Ленина в небольшом соседнем городке Рапалло Георгий Васильевич подписал сенсационный договор с Германией о взаимном признании и восстановлении дипломатических отношений. В Рапалло обе страны согласились строить отношения как бы с чистого листа и решили все спорные вопросы самым радикальным образом: они просто отказались от взаимных претензий.
Потерпевшая поражение в Первой мировой войне Германия стала единственной страной, которая захотела сотрудничать с Советской Россией. Если бы в Гражданской войне победили белые, Россия заняла бы место держав-победительниц. Советская Россия не предъявила Германии никаких требований и не участвовала во взимании огромной контрибуции, которая подрывала и без того слабую немецкую экономику.
Веймарская Германия и Советская Россия были париями Европы. Россия и Германия, хотя и находились по разные стороны фронта, фактически проиграли Первую мировую войну, и это привело к их сближению. Рапалло стал для них неизбежным. Недальновидные руководители Англии и Франции не должны были загонять в угол две крупнейшие континентальные державы.
В двадцатых годах внешнюю политику Москвы определяла неуверенность в собственных силах. Боязнь, что новая война может привести к свержению режима (царизм пал в результате Первой мировой), подталкивала руководство страны к нормализации отношений с соседями. Чичерин руководствовался старым принципом поддержания баланса сил, стараясь не допустить чьего-то усиления. Чичерин выразился так: «Поддержать слабейшего». Отсюда близкие отношения с Германией. Сталин тоже смертельно боялся коалиций, которые могли быть направлены против СССР.
Так возникла политика импровизаций. Христиан Георгиевич Раковский, который служил полпредом и в Англии, и во Франции, выступая на пленуме ЦК, говорил:
– Наша иностранная политика не определяется установленной заранее начертанной программой, учитывающей не только что есть сегодня, но и завтра, быть может. Она определяется эмпирически изо дня в день под влиянием тех или иных событий. И наркоминдел, и полпреды не имеют плана.
Когда было подписано советско-германское соглашение, западные державы сначала не хотели в это верить. Сближение Москвы и Берлина меняло политическую карту Старого Света. Рапалло очень помогло Германии: у демократических держав сдали нервы. Еще недавно настроенные очень жестко в отношении Германии, они вынуждены были менять свою политику и идти навстречу требованиям немцев. Любопытно, что Москва продолжала помогать немецким коммунистам, все еще рассчитывая, что мировая революция продолжится в Германии. И одновременно Москва тесно сотрудничала с правительством Германии и с рейхсвером, которые сокрушали коммунистов.
Советско-германские отношения тогда развивались по восходящей. 24 апреля 1926 года в Берлине советский посол Николай Николаевич Крестинский и немецкий министр иностранных дел Густав Штреземан подписали договор о ненападении и нейтралитете. Обе страны согласились оставаться нейтральными, если на другую нападут, и договорились не участвовать в союзах, направленных против другой страны. Таким образом, Германия и Россия отказывались от участия в системах коллективной безопасности. Этот договор был разработан Чичериным.
У самого Ленина тоже имелись прогерманские настроения, но, скорее, неполитического свойства. 20 февраля 1922 года он писал своему заместителю в правительстве Льву Каменеву: «По-моему, надо не только проповедовать: «Учись у немцев, паршивая российская коммунистическая обломовщина!», но и брать в учителя немцев. Иначе – одни слова».
Чичерин сам занимался отношениями с Германией, считая эту страну не только ближайшим партнером России, но и важнейшим государством Европы. Он часто ездил в Берлин и страдал, когда другие ведомства вмешивались в международные дела, подрывая его усилия. В 1927 году Чичерин писал из Германии Сталину, как секретарю ЦК, и Алексею Ивановичу Рыкову, как главе правительства: «В ущерб отношениям с Германией был допущен ряд нелепых инцидентов, срывающих эти отношения. Теперь, когда ради существования СССР надо укреплять положение прежде всего в Берлине, некоторые товарищи ничего лучшего не придумали, как срывать всю нашу работу выпадами против Германии, порочащими ее окончательно. Я еду в Москву, чтобы просить об освобождении меня от должности наркоминдела».
Бывший полпред в Германии Крестинский напутствовал своего сменщика Льва Михайловича Хинчука: «Мы не продумывали, может быть, до конца вопроса о нашем отношении к попыткам немцев вооруженной рукой исправить версальские границы, но мы всегда осторожно держались во всех тех случаях, когда немецкая сторона заговаривала о совместной вооруженной борьбе, скажем, против поляков. Мы не возражали, когда немцы говорили об общем враге, то же делали наши военные. Таким образом, мы не разбивали надежды немцев на то, что в случае их столкновения с Польшей они встретят с нашей стороны ту или иную поддержку, но никаких положительных заявлений с нашей стороны никогда не было…»
В основе союза с Германией лежала нелюбовь к либеральным западным демократиям Англии и Франции и общая враждебность к Польше, что даст о себе знать осенью 1939 года, когда Сталин легко пойдет на сближение с Гитлером. В конце двадцатых годов политбюро записало в своем решении: «Военная опасность угрожает главным образом со стороны Польши».
НЕМЕЦКОЕ ОРУЖИЕ СОЗДАВАЛОСЬ В РОССИИ
Рапалло открыл и возможность тайного военного сотрудничества с Германией. Занимался этим Красин, полагая, что ограничения Версальского мира заставят германскую армию искать обходных путей для развития военной техники и они будут платить России, если она поможет рейхсверу и позволит на своей территории создавать новые образцы боевой техники.
Леонид Красин был полпредом в Англии, затем во Франции и опять в Англии – уже до самой смерти от рака крови (ровесник Ленина, он пережил его всего на два года). Чтобы сделать Красину приятное, за ним сохраняли должность наркома внешней торговли. Хотя непонятно, как можно руководить целой отраслью из Парижа или Лондона. Впрочем, среди большевиков в торговых делах он понимал лучше всех.
Красин писал Чичерину о работе советского правительства: «Эти ребята, как-никак, держат власть в своих руках уже три с половиной года, за последние же месяцы проявляют решительное стремление поумнеть, умыться и причесаться… При дальнейшем развитии взятой сейчас линии нашей политики внутри страны и при условии отказа от старых, не соответствующих уже более ни нашему положению, ни нашей экономической политике приемов ВЧК и НКИД (запрещение въездов, драчливые ноты, неосновательные аресты спецов, противоречащие договорам конфискации и реквизиции и т. п.), а также при условии пересмотра нашей позиции в вопросе о государственном долге (разумеется, без принятия на себя каких-либо реальных обязательств на ближайшие годы) мы вполне можем рассчитывать на получение значительной материальной поддержки от мирового капитала на экономическое развитие».
Красин считал, что восстановление экономики страны возможно только путем получения значительного внешнего займа. В январе 1922 года он добился получения краткосрочного займа в двести миллионов золотых марок от немецкого банка «Эльбфельд» на покупку в Германии машин и локомотивов.
На XII съезде РКП(б) в апреле 1923 года Красин внушал товарищам по партии:
– Главная цель нашей внешней политики есть получение кредитов, которые нам нужны для восстановления крестьянского хозяйства, для транспорта, для промышленности и для стабилизации нашего рубля.
Одновременно Красин поставил вопрос о развитии экспортных отраслей (целлюлозная и бумажная промышленность, производство марганца, добыча нефти, производство спичек, маслоделие, льноводство, зерно) для получения валюты, необходимой для того, чтобы расплатиться по долгам.
Красину даже руководители внешней политики Чичерин и Литвинов казались недостаточно гибкими. Он писал своему заместителю Андрею Матвеевичу Лежаве: «Наркоминдел, по-видимому, решил тормозить всеми возможными способами завязываемые сношения с Америкой: на днях мы просили разрешить въезд сенатору Франсу, бывшему в течение последних лет в Америке наиболее горячим защитником соглашения с советским правительством. НКИД отклонил разрешение этого въезда… Политика НКИД есть политика всеобщего запора, и никакой торговли на этой базе у нас не выйдет… Чичерин и Литвинов не понимают, что восстановление сношений с такой страной, как Америка, не может произойти ранее, чем к нам присмотрятся после присылки десятков соглядатаев, официальных и неофициальных… Наркомат внешней торговли в первую очередь должен бороться с этой гибельной для Республики политикой НКИД».
Но Красин был неизлечимо болен и 24 ноября 1926 года умер в Лондоне. С его смертью из советского правительства ушел один из немногих злравомыслящих и понимающих мир людей.
Инициатором военного сотрудничества с германской стороны стал главкомандующий рейхсвером генерал Ханс фон Сект. В 1921 году в военном министерстве Германии была создана специальная группа, которая занималась Россией. Ее представителей включили в штат немецкого посольства в Москве.
В 1922 году было подписано соглашение с авиастроительной компанией «Юнкерс» о производстве на заводе под Москвой, в Филях, самолетов и авиамоторов. С помощью немецких фирм в России производились самолеты, танковые моторы, стрелковое оружие, артиллерийские снаряды, боевые отравляющие вещества, на которые в те годы военные возлагали особые надежды. Под Самарой построили завод по производству химического оружия. Это место называлось Иващенково, потом его переименовали в Троцк, а в 1929-м – в Чапаевск.
Американский профессор Сэмюэль Харпер, который в мае 1930 года приехал в Москву, обратил внимание на то, что многочисленные торговые атташе в немецком посольстве имеют явно военную выправку. На улицах Москвы он постоянно сталкивался с немцами, которые неуютно чувствовали себя без привычного мундира. А за городом он случайно набрел на учебный аэродром и заметил немцев, одетых в форму командиров Красной армии. Профессор предпочел немедленно удалиться…
Большой штат хорошо подготовленных работников отличал немецкое посольство от английского и французского. Некоторые работники германского посольства происходили из русско-немецких семей. Они являлись сыновьями немецких торговцев и промышленников, которые приехали работать в России и здесь женились.
Сотрудничество с немцами было выгодным для Красной армии. Военно-политическая доктрина, утвержденная политбюро летом 1929 года, исходила из того, что все западные соседи СССР – это вероятные противники. Нужно иметь с ними паритет по численности вооруженных сил и превосходство в авиации, танках и артиллерии.
Но ведомство госбезопасности крайне настороженно относилось к экономическому сотрудничеству с Германией. Чекисты считали иностранных инвесторов и работавших в России иностранных специалистов шпионами.
Чичерина раздражало особое внимание чекистов к немецким партнерам. Летом 1922 года он делился со своим заместителем Львом Караханом: «Тут мы наглупили больше, чем в чем-либо другом. Идиотское вмешательство Уншлихта (заместитель председателя ГПУ. – Л. М.) грозит уничтожением одному из главнейших факторов нашей внешней политики».
Дзержинскому все виделось в ином свете. Своему заместителю Генриху Григорьевичу Ягоде и начальнику Иностранного отдела ОГПУ Михаилу Абрамовичу Трилиссеру он дал такое указание: «У меня сложилось впечатление, что вообще германское правительство и монархические и националистические круги ведут работу на низвержение большевизма в СССР и ориентируются на будущую монархическую Россию… Случайно ли, что концессия «Юнкерса» фактически ничего почти делового нам не дала? Верно ли, что в этом только мы сами виноваты? Что из себя политически представляет фирма «Юнкерс» и ее аппарат?»
Начальник контрразведки Артур Христианович Артузов доложил Дзержинскому, что работающие в России немцы чуть ли не поголовно шпионы, и предложил все эти концессии ликвидировать. Точка зрения чекистов возобладала. Чичерину оставалось только возмущаться и жаловаться. Иностранных владельцев просто выставляли, все их имущество переходило в полную собственность Советского государства. На тех же станках и по тем же чертежам выпускали ту же продукцию, которая считалась полностью отечественной.
В конце двадцатых появилась другая форма советско-германского военного сотрудничества. На территории России офицеры рейхсвера овладевали новой техникой: под Липецком появилась летная школа, под Казанью – танковая. Немцы прислали двенадцать танков и организовали учебу. Работу курсов инспектировал фанатик бронетанковых войск генерал Хайнц Гудериан, который был поражен бесхозяйственностью в Советском Союзе и открыто говорил об этом. На нескольких полигонах немцы учились применять химическое оружие.
Летом 1925 года немецких наблюдателей впервые пригласили на маневры Красной армии. Эта практика прижилась. В 1925-м и в 1932-м на немецких маневрах побывал будущий маршал Михаил Тухачевский, большой сторонник сближения с Германией. Контакты с немецкими офицерами, санкционированные политбюро, ему дорого обойдутся…
