Леонид Кроль
Как работает эмпатия. Чувствуй и побеждай
Гении: Стив Джобс – Леонардо да Винчи
Может ли типаж Профессора, Пупсика, Акакия, Романтика стать успешным и использовать свои возможности к эмпатии на полную катушку?
Безусловно, да.
В конце каждой главы мы будем приводить пример гения, которому удалось повернуть свой типаж под таким углом, чтобы максимально воспользоваться своей эмпатией. Все баги типажа отлично видны и у гениев, но чудесным образом они не мешают гениям быть эффективными. Мы хотим подчеркнуть, что ни один из наших гениев не ломал себя, не выскакивал за пределы своего характера. Они «всего лишь» так хорошо поняли себя и свои возможности, что баги превратились в рычаги продвижения к успеху.
Итак, гении этой главы – Стив Джобс, изобретатель айфона, и Леонардо да Винчи, титан Возрождения. В них немало общего, и мы видим в них один – хоть и с вариациями – фрактал характера. Первое, что бросается в глаза, – оба они на расстоянии выглядят «гениями чистой красоты», титанами, а вблизи – ужасными уродами, даже чудовищами. И то и другое правда. Склонность многих представителей этой главы к механическим игрушкам порой кажется со стороны бездушной – но на деле это именно та дырочка, та ниша, через которую идеально проявляется эмпатия типажа. Ведь айфон страстно полюбили миллионы пользователей по всему миру; Джобс нашел способ «влезть им в голову», понять их, угодить им так, как мог только он, и в ответ – получил их любовь. Эмпатия через посредство гениальной игрушки, ставшей рычагом для всенародной любви, – это и есть формула успеха Джобса. Та же схема и с Леонардо. Те знаковые вещи, которые его прославили, несут в себе ту же неуловимую «всеобщность», «всеобщую эмоцию», заряженность на универсального человека, что и айфон Джобса. Вспомним хотя бы «Мону Лизу» и тот ажиотаж, который она вызывала и вызывает; даже не саму «Мону Лизу», а ту главную точную деталь – ее улыбку (единственная, но «та самая» кнопка).
Лаконизм Леонардо и Джобса происходит именно от их умения найти единственную нужную деталь. Обстановка в доме молодого Джобса – матрас и пара стульев, лаконичен и айфон. Но это и универсализм, стремление свести мир к единому всеохватывающему знаку. Разъять, разрыть, расчленить, сломать, а потом собрать заново и увидеть, как это устроено, – вот пафос гармонии Леонардо и Джобса. Сначала увидеть как рентгеном, а потом вцепиться когтями в каждую мелкую деталь, выхватить ее, как орел выхватывает невидимого обычному глазу зайца, – и снова взмыть вверх, «над». Парадоксально, но деталь для Джобса и Леонардо – именно то, что ведет к эмпатии, целостному пониманию. Это как бы скальпель, с помощью которого они проникают в человека.
Погоня за деталью может быть выматывающей и на посторонний взгляд абсурдной. Как-то Джобс каждый вечер за ужином в течение двух недель обсуждал, что лучше – приятная к телу одежда, которая прослужит долго (европейские стиральные машины потребляют меньше моющих средств и воды), или короткий цикл стирки? Так же он относился к обсуждению мельчайших деталей гаджетов. Иногда это выглядит как перфекционизм. Джобс перебрал массу цветовых решений при покраске стен на фабрике. Сменил 67 медсестер, ухаживавших за ним перед смертью. Иногда это больше похоже на капризы. В отеле цветы не те, он требовал каллы, пианино надо срочно передвинуть, орал на полицейских, если те слишком медленно выписывали штраф за превышение скорости.
После беспощадной погони за мелочами Джобс-Леонардо единым усилием сводит все воедино. Мы наслышаны об умении строить каналы, канавы, шлюзы, как это делают дети и как делал Леонардо, а также о майнд-картах, которые так любил рисовать Стив Джобс, и просто о картах, подробных чертежах и разветвленных сетях, которые любили оба.
К единственному, универсальному решению они «катапультируют» себя, работая с неистовой силой, презирая и не жалея ни своего тела, ни окружающих людей. Патологоанатомы, перфекционисты, минималисты, мазохисты, собственной телесностью они пренебрегают не меньше, чем чужой, они так же отчуждены от себя, как и от других, так же стоят над собой, над своим телом и так же могут сжечь и разъять самих себя – заразить чумой в естествоиспытательских целях, беспощадно морить себя голодом, как другой гений подобного же сорта – Антонио Гауди. Свое тело они стегают, как клячу.
Их отношение к контакту с миром амбивалентно. Леонардо, чистый и «чистоплюй», любил мальчиков, но редко плотски – ибо боялся заразиться. (Однако десятилетний Салаи, маленький воришка и хулиган, стал его любовником на двадцать восемь последующих лет.) Потехи ради надувал кишки животных, заполняя ими целую комнату. Видел сны об инцесте и ненавидел себя за них. Джобс мог неделями не менять одежду, считая, что, так как он не ест мяса, от него должно по определению приятно пахнуть. Оба всегда считали себя чистыми и правыми. Леонардо подозревал других художников в «воровстве», Джобс ругался на Гейтса и на «Гугл», что те сперли у Apple и начинку, и интерфейс. Если он не прав – это на самом деле другие не правы, а он один прав. Если он не чистый – это все остальные грязь и есть лишнее, а то, что у него, это называется настоящая чистота.
Оба считали себя выше и вне других, исключением из правил. Джобс каждые полгода менял машину, потому что до полугода можно ездить без номеров. Пытался лечить рак нетрадиционными средствами, из-за этого потерял время, а потом использовал такие медицинские средства, которые были доступны практически ему одному. Воспринимал свои отчетливые странности как то, что он другой и выше, поэтому свои странности и особость всячески педалировал. Отчасти причина в их внутренней изначальной чуждости окружающему миру. Джобс был приемным ребенком. Многие боятся быть «не такими», но наши герои не только не боялись, но всячески искали, в чем еще они «не такие». Для того чтобы это себе позволить, они и нуждались в высоких достижениях.
«Я не такой – я знаю лучше» – единственный путь человека, который не может быть как все. Предельная чистота порядка – лучший способ самовыражения для «грязного урода». Между этими дикими крайностями и рождается напряжение их мучительной эффективности. Да, эмпатия людей из первой главы в ее предельном, крайне выраженном варианте иногда не выглядит как привычная нам «тепленькая» эмпатия; но что же им делать, если другая для них – невозможна. Выбираясь из страха быть поглощенным миром, они собирают себя, как узкий, режуще-яркий луч, – и направляют всю его мощь в ту единственную точку, которую только они видят и которая только им может поддаться. Камень, закрывавший вход к человеческому, волшебным образом отваливается в сторону. Перед ними распахивается мир.
Глава 2: Самозвон
Почему я так мудр.
Почему я так умен.
Почему я пишу такие хорошие книги.
Почему я судьба.
Ницше. Ecce homo (Содержание)
Князь Игорь
В предыдущей главе мы поговорили о людях, эмпатия которых замкнута в саду их сложной внутренней жизни, но находит узенькие дырочки, дверки для выхода.
В этой главе речь пойдет о тех, кого в современном обиходе нередко называют «нарциссами» – подразумевая тем самым, что нарциссические паттерны для них весьма характерны. Однако не все так просто. Когда мы видим человека, чьи скрытые драйвы – стыд и зависть; человека, озабоченного внешним блеском и собственной репрезентацией; надутого и смотрящегося в других только как в зеркала; чувствующего втайне свою внутреннюю пустоту и «уродство»; неспособного к эмпатии по причине непрерывного желания кем-то казаться – то велико искушение просто сказать «он нарцисс», как будто это полностью его определяет. Хуже того, нередко даются советы держаться от нарциссов подальше, так как «они безнадежны». Я считаю, что в реальности все гораздо сложнее. Человек никогда не исчерпывается одной своей чертой, и практически всегда находятся другие черты, помогающие ему до какой-то степени адаптироваться. Так и люди, в которых есть много нарциссизма, развивают в себе иные, более адаптивные черты, благодаря которым эмпатия все же становится для них возможной. Мы не будем мыслить в категориях «хороших и плохих», но посмотрим на то, какие реальные механизмы позволяют людям компенсировать собственный нарциссизм и какая именно эмпатия развивается у людей с подобной внутренней организацией.
Мой клиент Игорь – именно такой человек, которого обычно представляют, когда говорят о нарциссах. Он деятелен, всюду суется, обожает новые увлечения, очаровывается людьми и проектами, а потом их обесценивает и говорит о них гадости. Он может захвалить человека, а через месяц навесить на него всех собак и уволить с треском. Игорь гордится собой, распускает крылья, думает: «Какой я классный». Гордый, высокий, вытянутый, принципиально неглубокий, хорошо считающий и хорошо делающий всякого рода презентации, Игорь добивается быстрых блестящих успехов на своем поприще и презирает тех, кто не может так же быстро ухватить суть и сделать выжимку смысла. С женой Игорь в разводе: «она не давала мне того, что мне нужно», «не успевала за мной в развитии». Фактически, главное для Игоря – не реальность, а образы, которыми он оперирует и жонглирует. Во многом он шарлатан и самозванец, но он ни на минуту не сомневается, что его способность водить людей за нос – это и есть гений (а что же такое гений, как не умение создать блестящую видимость? – иного гения Игорь не мыслит).
Оборотная сторона Игоря настолько неведома ему самому, что он ее практически не признает. Между тем она существует, хотя Игорь не знает о ней сам, и извлечь из него эту «оборотную сторону» абсолютно невозможно. «Уроды, которых никто не сможет полюбить», «неудачники, которые не умеют зарабатывать», «хлюпики и слабаки, которые мне завидуют», живущие внутри Игоря, вынесены им исключительно вовне. Именно поэтому таких, как Игорь, и считают безнадежными: он настолько успешно избегает ощущения внутренней пустоты и самозванства, настолько быстро, энергично заполняет жизнь внешним блеском и событиями, что у него не возникает «моментов упадка», когда он мог бы почувствовать, что этот стыдящийся урод – он сам и есть. Поэтому Игорь блистателен и беспощаден. Кажется, что эмпатия ему вообще не нужна: он имеет дело не с другими людьми, а со своими отражениями в них. Как только кто-то перестает его «отражать» (восхищаться и поддерживать), Игорь заводит себе новые «зеркала», а старые с презрением отбрасывает.
Так что же, он и впрямь безнадежен в смысле со-чувствования с другим человеком? Несмотря ни на что, я так не думаю. У Игоря есть эмпатия, только своеобразная, очень целевая, эмпатия хищника. Его успешность показывает, что он не всегда так полон собой, как это кажется. Эмпатия Игоря – это секундная проницательность на переговорах, когда его хищнические инстинкты вдруг позволяют ему увидеть реальную добычу. Это циничная, если можно так сказать, инстинктивная эмпатия, короткая вспышка. Эмпатировать дольше у Игоря просто нет мотивации: он уже увидел и съел. На более глубокие отношения Игорь неспособен именно потому, что абсолютно лишен эмпатии к своим собственным глубинам.
Эффективен ли Игорь? Да, по-своему эффективен. Мощность блокировки отрицательного позволяет ему проседать в жизненном плане довольно глубоко, не впадая в депрессию. Он всегда на виду, «в свете софитов», ему всегда есть перед кем «казаться», а на миру и смерть красна. Человечен ли Игорь и счастлив ли он? Это сложный вопрос, ответить на который нельзя без самого Игоря – а так как Игоря в каком-то смысле нет для себя самого, то и ответ надо признать временно невозможным. Отто Кернберг и Нэнси Мак-Вильямс, психоаналитики, много работавшие с нарциссизмом, весьма пессимистично оценивают перспективы их психодинамики и возможности встречи со своим «я» (self). Я также не считаю, что этот вопрос может быть сведен к каким-либо применяемым техникам. Но мне действительно приходилось видеть, как сама жизнь (иногда и в сочетании с терапией) выводила людей с доминирующим нарциссическим паттерном на другие дороги; это происходило иногда медленно, тяжко, а иногда драматично, неожиданно. Пока человек жив, он меняется. И хотя невозможен ответ в настоящем, возможны изменения в динамике, и мы реализацию подобных возможностей видели.
Отступление о нравственности
И здесь, прежде чем разбираться с «нарциссизмом» как багом эмпатии дальше, я не могу не сделать небольшое отступление о нравственности.
Выше я уже отмечал, что однозначное деление людей на плохих и хороших кажется мне непродуктивным. Что же делать, однако, если на свете действительно есть «добрые и злые», «приятные и неприятные» характеры и люди? Мы не можем бесстрастно разбирать и сравнивать механизмы компенсации эмпатии, не проникаясь личным отношением к конкретным представителям вида. Ведь эмпатия – это и есть во многом способность «быть вкусным» для себя и для других. В первой главе мы говорили о тех, кто боится быть вкусным («сладок будешь, проглотят»), в этой главе перешли к тем, кто боится внутренней горечи как залога отвержения («горек будешь, выплюнут»). Такие понятия, как «хороший человек», «добрый малый», безусловно, существуют, но если освободить их от оценочности, то они сводятся к одному важнейшему компоненту – нравственности.
Нравственность сама по себе не является необходимым компонентом всякой эмпатии. Но нравственность, безусловно, эмпатию потенциирует. Желание помочь другому не потому, что больно тебе, а потому, что больно другому, – это возникающая способность быть вместе с другим, не становясь им. Нравственность дает понимание того, что часто лучше отдать энергию, передать ее другому, и это лучшее ее применение, которое умножит твою энергию, а не только отнимет ее у тебя. Нравственность дает возможность делиться своими энергиями и не передерживать их, не давать им сгнить. Это проветривание, открывание форточки в мир, ощущение мира и себя как богатого и щедрого. Ты внутри, ты в среде общества, среди людей, даешь и берешь легко, и ты никогда не одинок.
Для многих нравственность становится и рычагом успешности (см. главу 3), но главная ее функция все же в другом: она позволяет людям становиться счастливее «друг от друга», передавать друг другу энергию. Именно поэтому и успешный человек, и сравнительно неуспешный (в жизненном плане) может стать счастливее через увеличение нравственности. Человек рождается и умирает одиноким; важные прорывы и открытия он тоже совершает в одиночестве, будучи сконцентрированным на чем-то своем и полагаясь на самого себя, в самоуглублении. Но есть и другая сторона: возможность быть с другими, играть с ними, дарить себя, помогать и быть принятым. Успешность и нравственность потенциируются друг другом. Поэтому, говоря о багах эмпатии, я буду смело отмечать и «нравственные» баги. Тип «деятельного злодея», «безнравственного хищника» не нравится нам не только потому, что он плох или опасен, но и потому, что он прежде всего по-человечески неэффективен, он не использует вполне тех возможностей, которые дает человеку эмпатия – ни в плане успешности, ни в плане счастья (лично своего и общего с другими – которое тоже важно, так как человек существует с другими в неразрывной связи).
Итак, не морализируя, я отмечаю, что нравственность – существенная часть эффективности, счастья, а зачастую и успешности человека, и если она развита плохо, то это, безусловно, баг эмпатии.
Уникальнее всех
Но вернемся к «нарциссическим паттернам», как их называют современные авторы. Поговорим теперь о тех представителях вида, которым не удается столь успешно и непрерывно блистать и у которых чувства зависти, стыда, ощущение собственного самозванства выходят в сознательный план.
И здесь я не могу не вспомнить мою знакомую (не ставшую моей клиенткой) Е. Дадим ей слово.
Е.: «Я точно знаю, что я самая лучшая, самая остроумная, веселая, обаятельная. Но вот только никогда не прямо сейчас. Никогда не прямо здесь».
Убийственно горькое самоопределение. Е. не может перестать чувствовать себя уникальной, лучше других. Вместе с тем она не может не видеть, что в каждый данный момент времени она недотягивает до идеала, а иногда и прямо противна сама себе тем, насколько от этого идеала далека. Ее идеальное самоощущение редко способно достичь той степени силы отрицания реальности, как это происходит у Игоря.
Е. постоянно ищет «самое уникальное» и отбрасывает: «Восхищаюсь и остываю, разочаровываюсь во всем, что беру, меняю религию, ценности, работу, мужчин… Как будто чего-то ищу, но это не то, что называют “духовным поиском”, – это была бы ложь…»
Игорь презирает тех, кто не удосужился нормально заработать, «этих хлюпиков». Е. определяет себя через свои духовные поиски, а презирает людей «простых» (причем еще и понимает, насколько ее презрение на самом деле беспочвенно и что она скорее завидует им). «Даже если передо мной вульгарно накрашенная неопрятная хабалка, я вижу, что у нее в основе что-то настоящее и мне, при всем моем уме и привлекательности, недоступное»; «Как будто у всех есть что-то, а у меня нет. Ощущение сильнейшей скуки, одиночества, обмана». В Е. очень много злости на «всех вас, простых хороших людей», «не уродов, как я». «Все хорошие, все простые, честные и добрые, я живу среди хороших людей, хочу быть такой же, только я – не такая!!» – вот она, эта стеклянная стена между Е. и эмпатией! Е. чувствует свою глубокую чуждость людям, отверженность, стыд за эту «каплю яда» в себе. Нарциссизм Е. – это змея, которая постоянно кусает свой хвост.
«Духовные поиски» Е. приводят ее то на тренинги, то в эзотерику, то в самые разные практики, такие как БДСМ. Е. вспоминает, как ее впервые ввели в подобие транса, отхлестав плетью с крючками. Ей хорошо знакомо состояние глубочайшей зависимости от человека, который, как ей показалось, что-то в ней понял. После такой связи Е. впадает в сильнейший аффект, не может спать и есть, регрессирует.
В профессиональной сфере Е., как и Игорь, востребованный и успешный специалист, правда, у нее нет своего бизнеса, но она высокопоставленный чиновник (!) одного из республиканских правительств. «Я увлекаюсь быстро, вовлекаю людей в созданные мною или прочитанные идеи, проекты, но потом мне быстро надоедает этим заниматься, все становится лишенным смысла, тусклым и скучным. Я ухожу, а они все, как мыши, суетятся и копошатся позади, счастливые обретенным смыслом жизни. Или же с тупым упорством ввинчиваются в тему, которая давно потеряла актуальность, и пытаются меня вдохновить ею».
В диалоге с Е., да и в ее приведенных репликах, действительно заметны баги ее эмпатии: постоянный и неуловимый оттенок пренебрежения, презрения, превосходства, которые она сама не улавливает. То, что Е. сама отчасти понимает свои баги, никак не помогает ей их убрать. Ее эмпатию как будто нужно вышибать из нее тяжелейшими обстоятельствами: зависимостью, садистическими практиками, непрерывным направленным вниманием, которым она не может «наесться». При этом Е. хочет сама выбирать, когда начинать и прерывать контакт и что предъявлять другому. Люди для Е. – объекты мастурбации, и именно на этом замешано ее страдание.
Как ни странно, в случае с Е. именно расшатывание, «расколбас» ее психики, эти «сильные воздействия» помогают ей увидеть другого. Эмпатия возможна для нее, как и для Игоря, ненадолго, и потом Е. приходится снова и снова разочаровываться. Можно выразиться так: эмпатия для Е. – это только надежда на эмпатию, возможность эмпатии, почти-эмпатия – а потом случается падение обратно в стыд и одиночество. Качели влюбленности-разочарования, во время которых она «придумывает» человека, но отчасти и видит какие-то реальные его черты, – это аналог тех точечных озарений Игоря, когда он «ухватывает жертву». И так же, как и Игорь, потом Е. жестоко мстит тому, кого смогла хотя бы ненадолго увидеть. Это не вина Е., а ее беда. И то, что Е., в отличие от Игоря, способна не отрицать свою беду, никак ей не помогает, потому что она и в этом не может не обманывать себя большую часть времени.
Подвинуть Е. в сторону более счастливого и естественного бытия и взаимодействия с другими могло бы увеличение ее толерантности к стыду. Попытка хотя бы пять секунд «постоять в стыде», побыть с собой уродливой, собой отверженной и понять, что в эти секунды она не проваливается сквозь землю и другой человек может в этом оставаться с ней, – благотворна. Тут речь идет, скорее всего, о психотерапевтических практиках, но что бы это ни было, суть – в «десенсибилизации», снижении аллергии на собственное несовершенство. С моими клиентами, страдающими так, как Е., я, в числе прочей работы, чередую уколы (переносимость боли) и поглаживания. Напротив, «вышибание эмпатии» с помощью экстрима не кажется мне перспективным методом, так как он только закрепляет крайние переживания и приучает человека к тому, что с другим человеком можно быть только в ситуации предельных эмоций, в трансе, «в безумии». А ведь в жизни гораздо важнее умение возвращаться из своих иллюзий, из придумывания человека – к нему самому. Скромная, но и спасительная цель для «самого уникального» – увеличить время концентрации на реальности, повысить долю правды и чуть снизить накал иллюзии.
