Леонид Ивашов
Россия или Московия? Геополитическое измерение истории России

СПРАВОЧНО

Семь законов экспансии Ф. Ратцеля

I. Протяженность государств увеличивается по мере развития их культуры.

Этот закон говорит нам о том, что феномены национальной культуры и массовой культуры (особенно когда национальную культуру начинают перенимать другие народы, и она становится массовой) являются факторами огромной значимости, и наличие такой культуры – это огромная геополитическая ценность.

II. Пространственный рост государств сопровождается также развитием других сфер (производства/промышленности, коммерческой деятельности, прозелитизма – т. е. стремления обратить других в свою веру, идеологию), созданием общего притягательного образа страны.

III. Государство расширяется, поглощая и абсорбируя политические единицы меньшей значимости.

В данном законе изложено, что более мелкие государственно-территориальные образования, а также государства-лимитрофы, по мере развития основных государств поглощаются ими.

IV. Границы – это часть живого государственного организма, который располагается на периферии государства.

Приграничье – это особая территория, отделяющая разные Миры.

V. Пространственная экспансия государств стремится охватить важнейшие для его развития регионы (богатые земли, узловые точки).

Стратегическими могут быть земли с богатыми природными ресурсами, проливы, каналы, выход к морям, закрепление на возвышенностях или проход на них, важные для безопасности элементы инфраструктуры и местности.

VI. Импульс развития экспансии происходит извне, так как государство провоцируется на расширение государственно-территориальными образованиями менее развитого порядка и силы.

Здесь стоит уяснить, что причину падения государства стоит искать во внутренних процессах этого государства, а не во внешних проявлениях.

VII. Общая тенденция к ассимиляции/абсорбции более слабых наций/народов/народностей подталкивает государство к движению, которое подпитывается само собой (как огонь), к еще большему расширению территорий.

Меридиональные интеграция и экспансия (по оси север – юг) в виде северо-западного, южного и юго-западного геополитических лучей имели первейшее значение на этапе генезиса русской государственности в IX–XI вв. В период с середины XI по середину XIII века начинает усиливаться широтная экспансия и интеграция в виде западного геополитического луча и восточного, при одновременной блокаде южного направления, где к началу XIII века экспансию сменяет интеграция. Спектр геополитических интересов периода с середины XIII века по последнюю четверть XV века охватывает главным образом меридиональные северо-западный, северный и северо-восточный геополитические лучи, к которым только в последнюю треть XIV века примыкает широтный восточный луч. Первейшее значение для хронического периода с последней четверти XV века по конец XVII века имели широкая экспансия и интеграция в виде западного и особенно восточного геополитических лучей, южное, северо-западное и северное меридиональные направления были значительно ослаблены. Экспансионистские устремления стратегических противников России на севере и северо-западе (Швеции) и на юге (Османской империи и Крыма) помешали полному переходу от меридиональной активности к широтной. Период с конца XVII по начало XX века ознаменовался борьбой России вдоль меридионального направления за выход к Балтийскому и Черному морям, законченной только к концу XVIII столетия (северный, северо-западный и южный лучи), а также на Дунай и Балканы (юго-западный луч). Юго-восточный геополитический луч развивался медленно, но угроза экспансионистских устремлений Британской империи потребовала утверждения влияния России в Средней Азии и дипломатических контактов с Афганистаном. Все это оттягивало громадные усилия от широтных геополитических лучей. Несмотря на это, широтная экспансия и интеграция активно развивалась от Польши на западе до Аляски и Северного Китая на востоке. А именно широтная геополитическая активность превратила Россию в евро-азиатскую державу – «сердце мира» (по Х. Маккиндеру).

В заключение хочется отметить, что знание исторических корней российской геополитики особенно важно на современном этапе (XXI в.) – в условиях крайне агрессивных атлантистской и турецкой экспансий в Евразию, а также усиления китайской активности в регионе – и должно помочь правильному осмыслению геополитической стратегии, потенциально выгодной для российской государственности. В частности, более активному задействованию в евразийском геополитическом проекте ШОС и ЕАЭС.

Геополитическое развитие России на сибирско-азиатском направлении

Геополитическое развитие России из локального государства в мировую державу, из Московского княжества в Российскую империю по сей день уяснено далеко не полностью и в недостаточной степени. Прежде всего это относится к одному из ключевых направлений континентальной экспансии России – среднеазиатско-сибирскому.

На первый взгляд среднеазиатское (центральноазиатское) направление не выглядит в истории строительства российской державы (впоследствии сверхдержавы) ни первостепенным, ни главным: и территориальное расширение России завершилось здесь позднее всего (лишь в конце XIX века), и основные войны Россия вела не здесь, а западнее – в Балтийско-Черноморском ареале Древней Руси (а также сопредельном Кавказе). Наконец, если там России удалось вернуть практически всю домонгольскую геополитическую сферу влияния и контроля (и даже ее расширить), то в центре Азии ее продвижение остановилось как бы на полпути: от Арала до Афганистана сохранились среднеазиатские (пусть и вассальные) государства, которые сегодня, в начале XXI столетия, усилиями и активностью соседей России (Китая, Турции, Ирана), при отсутствии соответствующей стратегии у Москвы, выводятся из-под ее влияния. И решающую роль в этом негативном для нас процессе играет выдавливание в 1991 году среднеазиатских республик из состава СССР и его роспуск 8 декабря 1991 г. в Беловежской Пуще Ельциным, Кравчуком, Шушкевичем (лидерами славянских республик – России, Украины, Беларуси).

Но означает ли это второстепенность среднеазиатского геополитического направления и региона в истории России и ее политики? При ближайшем рассмотрении оказывается как раз наоборот: и направление важнейшее, и регион сложнейший, и проблемы труднейшие – во всех трех позициях неизменно неоднозначные и, главное, как правило, не вполне очевидные. По этой причине лишь прослеживание проблем среднеазиатской геополитики России на максимальном протяжении ее истории позволит подметить их закономерность и смысл, а отсюда и логику их решения в разное время и разными правительствами.

На таком подходе настаивает классик русской геополитики и стратегии XX века, ученый-востоковед и незаурядный полководец, генерал-лейтенант А. Е. Снесарев (1865–1937). Еще в 1899–1904 гг. как офицер-разведчик штаба ТуркВО он активно действует в регионе, а в 1905–1910 гг. в звании подполковника и полковника возглавляет средне-и южноазиатское направления в центральном аппарате Генштаба. (В 1919–1921 гг. А. Е. Снесарев руководит Академией Генштаба РККА и создает ее восточный факультет; в 1919-м играет важную роль в содействии борьбе Афганистана против Англии.) Принцип среднеазиатской политики сформулирован капитаном Снесаревым в его первом фундаментальном труде «Северо-индийский театр [военных действий]» в 1903 году^[54].

A. Е. Снесарев о «Большой игре»

«Англии нужна именно слабая Россия, подчиняющаяся указаниям из Лондона, а не Россия могущественная, способная возвышать свой независимый голос. Поистине трогательна нежная забота английской печати об укреплении русской Конституции. Но удивляться этим самоуверенным наставлениям и назойливому навязыванию своих рецептов для спасения России не приходится, раз известная часть русской печати с таким благочестивым вниманием прислушивается к изречениям английских менторов и вторит им, хотя лучше было бы перенять у тех же англичан небольшую дозу национальной гордости».

Предшественники А. Е. Снесарева существенно расходятся в оценке того, как давно начались отношения России со Средней Азией и насколько упрочнены были эти отношения в рамках государственной политики. Так, генерал Л. Ф. Костенко считает, что эти связи развивались еще задолго до Петра Великого, но бессистемно. Генерал М. А. Терентьев, также немало лет отдавший службе в Средней Азии, находит, что эти связи восходят к продвижению Москвы при Иване III на Урал; эти отношения были подчинены в допетровский период и при Петре логичной геополитике. Генерал Терентьев при этом напоминает, что исторически (геополитически) Средняя Азия начиналась много ближе к центру России, чем в позднейший период и тем более в наши дни. Объяснялось это пребыванием тюркских кочевников и татаро-монгольской государственности на рубежах Вол го-Окского двуречья (отсюда растяжимость историко-культурного понятия Средней Азии; ее географические рамки у М. А. Терентьева идентичны современным). Классик российского востоковедения В. В. Григорьев берет эти отношения России со Средней Азией как данность, восходящую к татарскому игу, и считает, что во второй четверти XVIII века Россия действовала в центре Азии много увереннее, чем последующий послепетровский период^[55].

С этими взглядами авторов XIX века пришлось разбираться А. Е. Снесареву, посвятившему Центральной и Южной Азии в качестве ученого и практика тридцать лет (1899-1929). Генерал Снесарев избегает однозначных оценок исторической роли и конкретной геополитики России в центре Азии. В его военно-востоковедных работах, посвященных позднейшему периоду XVIII – XIX вв., государственная политика центральной власти России в регионе расценивается как в целом слабая, эмпирическая и подчас запоздалая. Однако на страницах «Военной географии России»^[56] мы встречаем удивительные свидетельства беспрецедентного роста России в среднем на 1 км в месяц независимо от степени ее собственной стабильности. Так, со времен Ивана III за четыре века Россия выросла в десять раз и превратилась в евразийскую континентальную державу. (Неслучайно уже в XVII веке китайцы присвоили России очень меткое определение «Э Го» – Неожиданная Страна.) Многочисленные военные победы и политические успехи России на различных направлениях Евразии вполне очевидны. Но применительно к Средней Азии генерала Снесарева, известного русского геополитика XX века, совершенно не удовлетворяют крайние и однобокие суждения: с одной стороны, объяснение расширения пределов России в центре Азии причинами стихийными, а потому и непознаваемыми; с другой – объяснение геополитики России умозрительными частностями вплоть до метеорологии.

Понятие стихийности генерал Снесарев заменяет понятием естественно-исторической обусловленности. Русскому народу как сильнейшему из славян Русская равнина была достаточна для минимального пропитания, но не полноценного исторического бытия и обеспечения безопасности. Полноценное развитие как необходимость и возможность «созидать историю» требовало большего территориального простора и большего разнообразия видов общественного труда. По этой причине русский этнос не мог изначально не распространяться «во все стороны систематически и непреклонно»^[57] ради земледельческой колонизации новых территорий, освоения новых ресурсов, торговых путей и, наконец, выходов к морским побережьям.

На первый взгляд, Средняя Азия очень мало дает во всех этих отношениях (отчего в общественном мнении России прошлого века среднеазиатская геополитика встречала довольно мало понимания и поддержки). Средняя Азия и Казахстан проигрывали в масштабности открытия и освоения новых земель. Так, в Сибири северными и южными путями русские землепроходцы уже к середине XVII века достигли Тихого океана: из устья Лены через Ледовитый океан были достигнуты Чукотка (1648) и Камчатка, южным путем (из Томска) – Байкал и устье Амура (1644); Иркутск был основан уже в 1699 году. Напротив, подобные темпы продвижения в Казахстане и Средней Азии оказались в принципе невозможны, а движение землепроходцев – просто немыслимо.

В данном плане известные поиски Петром Великим путей в Индию и к золотым россыпям Восточного Туркестана казались утопическими (вроде малоизвестного плана Ломоносова, предложившего спустя полвека после инициативы Петра – в 1763 году – план достижения Индии не среднеазиатским сухим, а Северным морским путем). Казалось бы, среднеазиатский вопрос в силу своей «отвлеченности» отпал сам собою и с повестки дня был снят совершенно естественно.

В чисто утилитарной системе понятий финансов и торговли этот вопрос действительно имеет очень мало смысла, если имеет вообще. Столь же невелик его смысл и в узком масштабе двух веков российской истории. Напротив, в системе понятий геополитики и в разделе семи (а то и всех десяти) столетий борьбы России за полноценное выживание и развитие этот вопрос обретает неординарное, ключевое, поистине кардинальное значение. Именно потому актуален совет генерала Снесарева обращаться к истории наиболее глубоко и прослеживать логику процессов максимально длительных. Это необходимо делать, как указывал А. Е. Снесарев еще в 1906 году^[58], для исправления сложившейся в среднеазиатской политике России негативной традиции бессистемности, запаздывания, утраты исторической инициативы. Британская империя, подчеркивает А. Е. Снесарев, побеждала и побеждает Россию в центре Азии благодаря системности своего исторического знания и своей стратегии. Полноценно обобщая опыт истории, можно овладевать ее тенденциями и не просто его прогнозировать, но определять, моделировать, захватывать историческую инициативу. «В центре внимания обычной стратегии – маневр в пространстве, – указывает французский генерал А. Бофр, последователь А. Е. Снесарева в области высшей стратегии. – В центре же внимания геополитики как необычной высшей стратегии – маневр во времени»^[59], свобода которого – залог успеха. «Генерал Бернгарди обобщать не умеет, а потому не годится в пророки», – неслучайно напишет генерал Снесарев в одной из рецензий^[60]; иными словами, без широких и верных обобщений нет маневра во времени и нет полноценной гео[историо]политики.

А. Е. Снесарев подсказывает нам и то, откуда необходимо прослеживать процесс России в центр Азии. Он напоминает о трех волнах нашествий на Русь из глубин Азии: Великом переселении народов, монголо-татарском и менее известном – нашествием людских масс под предводительством Тимура. Если первое прошло в Европу сквозь древнейшую Русь и тем самым стимулировало (хотя и не сразу) сплочение этноса в народ и государство, то два последующих о Русь разбились. Если нападение монголо-татар обернулась для Руси разорением и длительным игом, то Тимур перед лицом сплоченной Московской Руси повернул прочь. (Иной вопрос, стремился ли Тимур всерьез к завоеванию Руси, что сомнительно.) С того поворотного пункта истории, указывает А. Е. Снесарев, и началось продвижение России вглубь Азии.

Нам остается разобраться в причинах, характере, следствиях и значении этого процесса. Но это не значит, что прослеживать сам процесс целесообразно с его первых открытых проявлений. (Кстати, сам А. Е. Снесарев и не настаивает на такой буквальности.) Напротив, логику продвижения России в Среднюю Азию гораздо легче понять, если проследить ход и характер формирования самого субъекта данного процесса – Великого княжества Московского, превратившегося в Московское царство и далее в Российскую империю. Этот процесс прослеживается по трем историко-географическим рубежам – трем «О»: бассейнам Оки, южноуральской Ори и верхней Амударьи («Оксус» во времена Александра Македонского). Как же именно формировалась единая Московская Русь – Российская империя?

На протяжении XVI–XIX вв. она формировалась прежде всего: а) исподволь и б) «в обход». По этой причине А. Е. Снесарев отнюдь не прямолинейно и не буквально понимает продвижение России в Средней Азии «там, где легче было пройти»: путь наименьшего сопротивления может быть как самоцелью, так и служебным средством. Таким средством пользовались (и таким принципом руководствовались) Александр Невский, его потомки и преемники в деле собирания Руси и воссоздания державы. Хорошо известно, что в борьбе с татаро-монгольским игом Александр действовал совершенно нетрадиционно: изощренное военное искусство Востока повернул против германских крестоносцев, аналогичное же военному искусству искусство геополитики – на симбиоз с Ордой. Его младшие внуки – московские князья – успешно применяли его принципы уже в борьбе за «великий стол» князей Владимирских; эта первая ступень крутой лестницы восхождения к мировой империи была весьма высока…

Как же преодолевал ее Иван Калита – первостроитель империи?

В начале XIV века вообще мало кто мог представить, что малозаметное Московское княжество возглавит Русь и победит Орду еще до конца того же столетия. Княжество достигало размеров Швейцарии – с той лишь разницей, что на огромных восточноевропейских просторах оно было окружено многочисленными врагами. Даже минимальных геополитических ресурсов у Москвы поначалу тоже не было. Казалось, что борьба слабой Москвы за «великий стол» изначально обречена: еще в 1249 году московский князь Михаил Хоробрит пытался взять Владимир с ходу и сразу погиб.

Младший сын Александра Невского Даниил Московский и внук Иван Калита поступили иначе. Сперва они мирно заполучили хлебные угодья Переславля-Залесского и речное «окно» во внешний мир – Коломну. Последняя означала не только полный контроль бассейна Москвы-реки (само по себе это немного), но обилие рыбы, лесной дичи и мед Мещерских лесов. Обеспечив минимальную продовольственную безопасность, Калита пошел дальше. Но как? Опять же в обход. От Переславля-Залесского текут в противоположных направлениях две реки с одним названием Нерль. Одна впадает в Клязьму и ведет таким образом прямо во Владимир, другая – в Волгу и вроде бы в сторону от него. Иван Калита выбрал волжский путь. В результате в течение XIV века московским князьям удалось, перехватив северную излучину Волги ниже Твери (своей главной соперницы), присоединить Углич, Галич, Белоозеро, Вологду, Великий Устюг при позитивном нейтралитете Ростова Великого и Ярославля. Образовался геополитический «угол», или «игрек», – опора Владимирского великого княжества с центром в Москве.

Наряду с волжским «игреком» в геополитическом уравнении был и свой «икс». Им стал верхневолжский городок Кснятин (совр. Скнятино) при впадении второй (западной) Нерли в Волгу. Полное изначальное его название – Константинятин. Название города-тезки Цареграда-Константинополя звучит едва ли не пародийно, но поддаваться впечатлению пародийности не стоит. Термин «Кснятин» – не единственная знаковая заявка на империю, были и другие, но о них ниже. Пока отметим, что настолько же велики были преимущества Волги перед Босфором: тот разделял Византию надвое, она же связала Россию воедино как в ее европейских масштабах, так и масштабах континентальных, евразийских. Это понимали уже тогда. Поэтому с помощью позиций в Коломне и Кснятине московские князья постарались обеспечить себе контроль над Волго-Окским двуречьем и его превращение в геополитическую «водяную мельницу». (Как отметил поэт, «Мельницы богов неторопливо // Мелют созревающие зерна…») На такой геополитической исходной базе можно было неспешно, но упорно работать далее: забирать себе у Орды все больше и больше прав, отвоевывать самостоятельность шаг за шагом.

Геополитика московских князей не сводилась к утилитарно-практическим действиям. Напротив, подчас большую роль играли их духовно-символические действия. Так, возвышение Москвы и овладение владимирским престолом началось с переселения сюда митрополита Владимирского Петра. Через год после переезда в Москву митрополит Петр скончался и был погребен в Успенском соборе Московского Кремля. В рекордно короткий срок (двенадцать лет) Иван Калита добился у Константинополя его канонизации, и в результате главный храм Москвы негласно превратился в собор… св. Петра. Тем самым Москва продемонстрировала готовность стать не Третьим Римом и даже не Вторым, а Первым. При сыне Калиты Симеоне Гордом обветшалый собор св. Софии в Константинополе был отремонтирован на деньги Москвы (второй, не менее символичный шаг в том же направлении: на этот раз уже упадочную Византию – Второй Рим – дипломатично поставили на место). Геополитика Калиты и Симеона Гордого подготовила базу успеха их наследников от Дмитрия Донского до Ивана III.

Картографически это выглядит достаточно показательно: от Калуги через Москву к Белозерску и Вологде протягивалась геополитическая «сабля» Калиты и Симеона, как бы занесенная над Ордой, разбитой на Куликовом поле и далее серьезно потрепанной Тамерланом. В свою очередь, расширившаяся еще больше Московско-Владимирская Русь Дмитрия Донского, его сына Василия I и внука Василия Темного (самого первого из русских царей) напоминает на карте сокола, готового взлететь за добычей и зорко глядящего на восток (сокол – символ бдительности). При этом соперники Москвы – Рязань и Тверь – очутились под крыльями «сокола». И действительно, в следующем XV веке Иван III гибко присоединил их к Москве на началах личной унии и широкой автономии; столь же гибко поступил он с Новгородом и Псковом. На этой основе продвижение Московской Руси к северо-востоку от Волги и Вологды позволяло укрепить позиции относительно группы ханств, на которые распалась в начале XV века Золотая Орда. Иван III, стремясь покончить с татарским игом фактически и формально, первым делом постарался обойти с севера Казанское ханство, для чего занял Пермь и Вятку. Аналогичным образом в отношении Дикого поля поступали практически и все его преемники: сперва обходили степные ханства с севера, затем принимали конкретные меры к ним самим^[61].

Гибкая, дальновидная и продуманная политическая стратегия московских князей объяснима не просто реагированием на возможности и способности сильного противника, подчинившего себе Русь в XIII веке. Военная стратегия и тактика Александра Невского, до сих пор восхищающие потомков, есть синтез опыта лучших вождей Древней Руси и китайской военной классики, заимствованной сложным путем при общении с монголо-татарами^[62]. Куликовская битва – образец воплощения Дмитрием Донским теории древнекитайских военных классиков (Сунь-Цзы и др.). Но эта военная мысль изначально перерастала в геополитическую. Иными словами, московские князья своими победами доказывали, что перехватили у монголо-татар наследие Сунь-Цзы и Чингисхана. Не менее ярко, чем на Куликовом поле в 1380 году, это было доказано в 1395-м, когда из окрестностей того же поля боя отступил Тимур; а также на Угре (воплощенный идеал победы без сражения в духе Сунь-Цзы). В обоих случаях на стороне Руси работала формула Сунь-Цзы – «непобедимыми выжидать». С одним лишь приближением Тимура на Руси началось всеобщее ополчение и четкое стратегическое развертывание на рубеже Оки. Тимур же, оценив потенциальный ТВД, разглядел в нем увеличенное в масштабе Куликово поле и предпочел Русь не трогать, а расправиться с Тохтамышем: в борьбе за центр Евразии Тамерлан сам воевал с Золотой Ордой едва ли не двадцать лет.

На завоеванных сибирских землях русские землепроходцы стали строить ОСТРОГИ (укреплённые поселения).

В Сибири были построены крепости Тюмень, Тобольск, Верхотурье, Березов, Нарым и др. Вслед за казаками в Сибирь устремились торговые и служилые люди, беглые крестьяне. Началось освоение этого края.

Так или иначе, в процессе собирания Руси и борьбе за освобождение от ордынского ига московские князья применяли весьма тонкую и совершенную стратегию. Уже один этот факт говорит о том, что и тогда, и в дальнейшем правители Москвы – потомки Александра Невского – должны были ставить перед собой неординарные цели и применять соответствующие им средства. К целому комплексу сил и средств их неординарной геополитики относится и основательно подзабытый фактор во всех отношениях необычного имплантата в геополитическом «организме» Московской Руси – так называемого Касимовского царства^[63]. Без преувеличения можно сказать, что именно с помощью этого геополитического козыря Москве удалось в XV – XVII вв. не только присоединить татарские ханства Поволжья (обломки Золотой Орды), но и прочно закрепить их за Россией. Стратегия собирания Руси изначально включала внедрение исподволь в политическую систему Золотой Орды с поэтапным ее подчинением влиянию Москвы. Благодаря же касимовскому фактору влияние на Орду плавно переросло в ее растущее подчинение русскому контролю.

Казанское и другие татарские ханства a – границы Казанского ханства; б – столицы татарских ханств и княжеств: 1 – Казань, 2 – Касим, 3 – Тюмень, 4 – Сарайчик, 5 – Астрахань, 6 – Азак, 7 – Бахчисарай; в – столицы соседних государств: 8 – Москва, 9 – Вильно

Следует сразу отметить, что Русь имела теснейшие многообразные контакты со своими кочевыми соседями задолго до нашествия Батыя. Симбиоз домонгольской Руси с половцами стал столь силен, а династические браки и военно-политические союзы столь часты, что степные соседи превратились едва ли не в фактор повседневной жизни Руси XII – начала XIII в.; тогдашние постоянные усобицы лишь стимулировали этот процесс. Знаменитый князь Игорь Новгород-Северский – наполовину половец, Александр Невский – внук половчанки. Привлекались на службу Руси и другие степные кочевники. Собственно, и монголо-татары напали сперва не на саму Русь, а на ее союзников – половцев.

Известны примеры выделения кочевым «федератам» земель в домонгольской Руси. Так, например, в XII веке Перепетово поле было обнесено укреплениями и предоставлено кочевым союзникам для выпаса скота и защиты границ Киевской Руси (но подчинялись «перепетовцы» не Киеву, а Владимиру). Когда в первой половине XV века в результате распада Золотой Орды ожесточились распри претендентов на ханскую власть, усилилась эмиграция знатных татар и их воинов с переходом на службу московским князьям. Служивые татары были расположены гарнизонами в Поволжье и на Оке – в Романове, Арзамасе, Алатыре, Кашире и целом ряде других городов. Однако среди них особняком стоял Касимов на левом берегу Оки ниже Рязани. Первоначально называясь Городец Мещерский, он был в 1452 году пожалован Василием II Темным своему татарскому сподвижнику – казанскому царевичу Касиму. Тот, спасая свою жизнь, бежал на Русь и сыграл едва ли не решающую роль в победе Василия над мятежной группировкой Дмитрия Шемяки. Василий Темный первым из московских князей начал именоваться царем. Попытка эта сразу не укоренилась, а сам факт остался малоизвестным. Гораздо лучше известна практика назначения с тех пор татарских царевичей «царями Касимовскими». Начиная с Ивана III, правители Московской Руси сами именовались и короновались царями, но тем не менее цари Касимовские сохранялись до самого царствования Петра I.

В чем же состоял смысл института русского «двоецарствия» XV–XVII вв.? Этот смысл геополитически глубок и неоднозначен. Касимовское «царство» поддерживалось в качестве противопоставленного татарским ханствам бывшей Золотой Орды своего рода «антитела»; в Касимове взращивались геополитические «антивирусы»^[64] – верные Москве претенденты на ханские престолы Казани, Астрахани, Крыма, Сибири либо верные Москве антиханы. Касимовское «царство» примечательно тем, что «цари» в нем менялись, а постоянные династии не допускались. С другой стороны, если правители мелких татарских владений, пожалованных на службу Москве, постепенно, если не в первом, то в последующих поколениях принимали православие, то в Касимове это никак не допускалось и касимовские «цари» обязательно оставались мусульманами. В противном случае они не могли выступать претендентами на ханские престолы и как потенциальные ставленники Москвы теряли какой-либо смысл. В данном плане утилитарное значение Касимовского царства совершенно очевидно.

В течение ровно ста лет с помощью касимовского фактора Казанское ханство старались превратить в вассала и союзника. Попытки эти удавались эпизодически, но по мере усиления Крымского ханства и его сюзерена – османской Турции – они утратили свою действенность. Нападения, грабежи, разорение приволжских земель Руси, захват людей и продажа их в рабство в Среднюю Азию продолжались как до подчинения Казанского, Астраханского и Сибирского ханств Иваном Грозным, так и после – до самого присоединения Казахстана и Средней Азии. Таким образом, попытки мирного соседства с обломками Золотой Орды (наподобие домонгольского симбиоза с кочевыми половцами и оседлой Волжской Булгарией) не увенчались успехом, хотя временами бывали удачны.

Казалось бы, неудача добрососедского сосуществования Московской Руси и постордынских татарских ханств положила конец феномену Касимова. Однако, напротив, его роль возросла, а институт «двоецарствия» усложнился и получил углубленное развитие.

Иван Грозный сохранил Касимовское царство как «младшее» в составе «старшего» – Московского. Роль Касимова как геополитического «двойника» присоединенных к России и особенно еще не присоединенных к ней мусульманских государств всецело сохранялась. «Царство» обладало всеми атрибутами суверенитета, правом самостоятельных внешних сношений – но не внешней политики. Находилось Касимовское владение в ведении Посольского приказа. Иными словами, налицо было государство суверенное, но вассальное. С другой стороны, татарским царевичам (если они не «назначались» в Касимов) могли предоставляться уделы в Кашире или Звенигороде. При этом нельзя не учитывать, что это были наследственные уделы… великих князей и царей Московских. Тем самым «двоецарствие» получало дополнительное подкрепление.

Механизм складывающейся многонациональной и поликонфессиональной державы отнюдь не сводился к чистому «двоецарствию». Имела место и не менее интересная практика непростых и неоднозначных династических связей. Иван III символически «усыновил» царевича-мусульманина Мухаммеда Эмина (впоследствии хана Казанского). Его сын Василий III выдал замуж свою сестру Евдокию за взятого в плен и позже крещеного казанского царевича Худай-кула (Петра Ибрагимовича). Когда Петр Ибрагимович умер, он был погребен в Успенском соборе Московского Кремля, т. е. неподалеку от св. Петра, митрополита Московского. Дочь Петра Ибрагимовича Анастасия стала женой князя Василия Васильевича Шуйского, ее сестра (тоже Анастасия) – женой князя Мстиславского, дочь Шуйских – женой князя Бельского, внучатая племянница Петра – Худай-кула – женой царевича Симеона Бекбулатовича (бывшего касимовского царя Саин Булата). Этот замкнутый круг знати во главе с царевичем Симеоном официально правил так называемый Земщиной (Россией, не входившей в Опричнину Ивана Грозного).