Леонид Моргун
Легион
И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много.
От Марка, 5:9
Глава I
Мы, по крайней мере, будем приносить жертвы благочестиво и правильно, там, где подобает, и будем исполнять все правильно, по законам, нисколько не тревожа себя обычными мнениями относительно существ самых лучших и самых уважаемых (богов).
Эпикур
Щедрая и знойная осень пришла в долины, обагрила леса и сады. Деревья разродились невиданным урожаем фруктов, подо подарили несметный урожай зерна и овощей. И люди, как обычно, сжали потребное количество даров кормилицы-земли, оставив излишки, дабы на будущий год, соприкоснувшись с ласковыми лучами властелина своего, щедро-знойного Михра-Солнце[1], вновь забеременела она и подарила детям своим сладкое потомство.
Наступил месяц ехнья[2] двадцать седьмого года со дня воцарения Зармайра над землями и племенами страны Алуан.
Счастьем и радостью были полны сердца простых и незлобивых людей, населявших эти места. Долгие годы в мире и добрососедстве жили двадцать шесть разноязыких племен, объединенных в единый и нерушимый союз. Свято оберегали они освященные вековыми традициями места своих кочевий, пастбищ и охоты. Но дважды в год нарушались все границы и десятки тысяч паломников устремлялись к священным храмам, дабы принести жертвы своему лучезарному кумиру Солнцу-Михру и его среброликой супруге-Луне, томной красавице Ма.
Михр благосклонно принял жертву еще весной. Он жадно выпил, выпарил теплую кровь и щедро пролился на землю теплом и влагой. Теперь же, осенью, славили люди пышный, на удивление большой, желтоватый, с багровым оттенком лик луны, с надеждой уповая на мягкую зиму и раннюю весну.
* * *
Десятки тысяч людей раскинули свои шатры, навесы, палатки, поставили кибитки и прочие временные пристанища на берегу бухты, в центре которой подобно драгоценной жемчужине на чёрном бархате моря на небольшом скалистом островке высился прекрасный белокаменный Сабаил – город-храм, город-кумир, город-легенда. Подобно гигантским сахарным глыбам прямо из воды вздымались изящные башни с ажурными навершиями. Высоко поднимались колонны храма Михра-Милосердного и Ма-Животворящей. И статуи божественной четы, поражающие размерами и видом своим высились у площадки центральной башни, в которую были вделаны массивные бронзовые ворота. Обычно прочно запертые, дабы никто посторонний не посмел помешать размышлениям жрецов, ныне они были широко распахнуты. И народ бесконечной и громогласной рекой брёл по узкой песчаной дамбе, соединявшей город с берегом. Люди несли в храмы обильные жертвы. Каспии[3] в просторных мохнатых бурках несли огромных закопченных целиком остроносых осетров, леги – белоснежных барашков, диковатые силвы в одеждах из звериных шкур волокли дичину, дидуры из верховьев Кайсу принесли царственно-великолепных фазанов, заргары – бесстрашные наездники из северных предгорий Кавказа привели тонконогих трепетных коней, которые спорили красой своей с табуном нисейских лошадей, присланных царем Атропатены. Хлебопашцы содии и гелы принесли мешки отборного зерна, воинственные охотники-кадуссии пригнали вилорогих быков, пастухи и кочевники утии – недавно отелившихся коров с телятами, амарды и анариаки – горы плодов и овощей, которые уродила их обильная Мильская равнина. Эллины, в стародавние времена отбившиеся от армий Александра Македонского и поселившиеся в городке Эмболайон, прислали полсотни амфор прекрасного вина, которое только они одни и умели делать.
Албаны пригнали стадо белоснежных тонкоруных верблюдов, которые фыркали и плевали на вертевшихся под их ногами мелких мохнатых маскутских лошадёнок, над которыми все дружно потешались. Маскутов[4], кочевников и разбойников, широкоскулых и узкоглазых, незваных гостей и беспокойных соседей не любили и побаивались. И лишь царица ликов привезла с собой самый дорогой и желанный подарок – сотню девушек, достигших совершеннолетия, которые в нынешнюю ночь семь дней и ночей сроком на семь дней и ночей поступят в услужение похотливой богине и ее многочисленным почитателям.
Сегодня после торжественного жертвоприношения, должен был начаться праздник, пляски у костров, славный пир, на котором священную чашу дружбы и верности» изопьют вожди всех племен, радость и веселье продлятся до утра. А по утру, когда проспится народ от обильных возлияний, начнутся пешие и конные ристания молодежи, состязания во владении луком, мечом и копьем, в борьбе и беге, будут и смотрины невест и выборы женихов, и скорые и веселые свадьбы и сговоры, и с раннего утра до заката будет шуметь ярмарка, на которой из рук в руки будут переходить скот в обмен на пшено, топоры в обмен на горшки, сукно станут менять на железо и стекло на медь, и не осквернит этих рук, широких, крепких, мозолистых, прикосновение презренного злата.
Давно это было, читатель, В далеком 95 году нашей с вами эры. Более двух тысяч лет тому назад.
* * *
Близилась полночь, когда вывели жертву. Она была столь же полна и жирна как луна, она вопила истошным голосом – связанный по рукам и ногам толстый бородатый мужчина с удивительно белым телом, покрытым порослью густых черных волос и из-за этого казавшегося пушистым.
Он кричал очень громко. Так громко, что у прислужников, растягивавших его на распорках, заложило уши. Он богохульствовал на всех языках, говорах и наречиях многочисленных племен, собравшихся на моление. Он проклинал и призывал гибель и на Михра, и на Ма[5], и на совсем уж безобидную Анаит, на всех богов, божков, дэвов[6] и язатов[7], непотребно упомянул самого Ахура Мазду[8], а от него перешел к иудейским, каппадокийским, малоазиатским эллинским богам, от Яхве до Кибелы, от Зевса до Озириса? Вопли его гулко прокатывались под сводами храмов, отдавались в окрестных пещерах и возвращались назад, многократно отраженные и усиленные. Их почти не перекрывал гул громадного, в человечий рост гонга из красной меди и стрекот мелких каменных барабанчиков. Напротив, инструменты эти поразительно оттеняли поганую брань жертвы, придавая ей оттенок какого-то кощунственного гимна. Его подхватила сладостная трель лютен и флейт.
Услышав эти гнусные словоизвержения в столь совершенном сопровождении, высокий седовласый мужчина, стоявший на почетном месте на стене, неподалеку от священных изваянии, поморщился. От окружающих его отличал багряный плащ и расшитая золотом и убранная самоцветами накидка на голове – драгоценная диадема, по которой любой их тысяч подданных узнал бы своего царя Зармайра.
– Могли бы хоть язык ему вырвать – недовольно промолвил он, ни к кому не обращаясь.
– Не положено, государь, – ответил ему человек белом полотняном хитоне и бараньей шапке, верховный жрец Кабалы[9] Амзасп. – Жертва должна быть совершенно чистой, здоровой и неповрежденной. Только тогда она будет угодной Ма!
– Мне противно это, – вмешался в разговор юноша в богатой шелковой, с серебряной отделкой одежде, – не только колхи и иберы[10], не только армяне и парфяне, но даже арабы не приносят в жертву богам людей своего племени. Даже грязные аланы[11] приносят своим идолам лишь коней и пленников. Взгляни на маскутов, они и те смеются над нами.
– Ты слышишь?! – с гневом воскликнул жрец, схватив Зармайра за рукав. – Слышишь, что говорит твой сын, твой наследник, будущий царь албанского народа? Он ставит нас ниже скифов! Он топчет в грязи веру своих предков! А ведь я предупреждал, чтобы ты не отрывал его от себя, не отправлял учиться невесть чему у армян. Тиридат сделал из него армянина! Он молится поганым армянским и греческим богам, он…
– Агирра, – позвал царь.
Из толпы его приближенных выступил щуплый мужчина в белом хитоне и в высокой островерхой шапке. На тощем лице его, кроме впалых глубоких глаз поражал длинный крючковатый нос и космы спутанных волос, которые, разлетевшись по плечам, казалось, составляли единое целое с бородой и усами.
– У вас в Мидии[12] тоже приносят людей в жертву богам? – осведомился царь.
Низко склонившись перед ним Агирра затряс головой:
– Нет, о великий государь! Спитама Заратушра[13], оставивший нам святые откровения Ахура Мазды[14], прямо указывал, что кровь, войны и насилия угодны лишь мерзкому Ангра Майнью и подлым его девам. Светлейшему же Мазде угодны гимны в его честь, аромат барсмана[15] и сладкое молоко хаомы[16]…
– Грешно, грешно, государь, – воскликнул Амзасц, – чем плоха для тебя вера наших отцов и дедов, что ты приближаешь к себе магов[17]!? Истинно говорю тебе, гнев Михра будет ужасен! Уже гремит он молниями, уже летит страшный Ажи-Дахака[18], дабы покарать неверующих и усомнившихся! Страшное горе повисло над страной Алуан!..
Тягостное молчание повисло после этих слов. Придворные понурили голову, дергали себя за уши и тайком сплёвывали, пытаясь отвести от себя грядущую беду. И лишь царевич Парэт, юноша вызвавший этот яростный спор, тихо улыбался.
Зармайр уже стар. Ему за шестьдесят. Двадцать семь лет прошло с тех пор, как он принял власть для борьбы с ордами аланов и прогнал кочевников за перевалы Северного Кавказа, милостиво позволив лишь маскутам селиться на земле Алуан и охранять ее от дальнейших вторжений. Решение это было столь же мудрым, сколь и дальновидным, хоть и не все тогда это понимали. И поныне Зармайр делал всё, чтобы объединить населявшие страну племена, связать их единым языком, монетой, письменностью. И лишь мидийские маги во главе с Агиррой, присланные ему соседом и родственником, царем Атропатены Пакором, подсказали ему счастливую мысль – объединить народы единой религией, гуманной и целенаправленной, поддерживающей деяния царей и строго карающей неверных.
Маги бродили по городам и деревням, вещали, убеждали, проповедовали. Каспии приняли новую религию безоговорочно, Гаргары колебались. Утии, узнав, что Заратуштра завешал не хоронить покойников, а оставлять на растерзание хищным птицам и шакалам – те вообще забили проповедников камнями и погребли согласно указанному ими обряду. Последнее обстоятельство немало смущало и царя. Напрасно он просил магов хоть в этом отступить от требований сурового пророка – те были непоколебимы.
Царевича Парэта эти новшества не смущали. После того, как Пакор выдал за него свою дочь Армавак, молодой человек стал убеждённым огнепоклонником. Ему уже исполнилось двадцать шесть лет. Пошел четвертый год с той норы, как вернувшись из Арташата[19], он помогает отцу управлять государством. За эти года он объездил в всю страну, нажил себе многих друзей среди племенных вождей и лютых врагов среди жреческой верхушки.
Пока он терпеливо ждет весны. А когда в прекрасную Кабалу на ежегодный сход вновь соберутся вожди племен на великий ежегодный сход, и Зармайр, чтобы быть с ними на равных уложит свой венец в центр белой кошмы – Парэт вонзит напротив нее в землю свой острый кривой меч – подарок мидийца. И тогда вожди будут решать, кого избрать царем Страны Алуан. И будь что будет.
Херг – вождь каспиев обещал царевичу свой меч. А Скайорди – глава кадуссиев сам же в разговоре намекал, что старому волу большая пашня не по плечу. Рахшанда – царица алазанов еще той весной ввела в его шатер дочь свою Найю (интересно, привезла ли она ее сегодня на служение богине?) – а кому неизвестно, что она гадала на черепашьем панцире и вышло, что дочь ее выйдет замуж за царя. Вождь утиев Кутай еще колеблется, но он сделает так, как повелит ему могущественный сосед – армянский царь.
С Санатруком[20] же Парэта всегда были самые теплые отношения И вообще годы в Немении он провел больше как почетный гость, чем как заложник[21]. За это время он вполне овладел сложным искусством управления государством. Отец все чаще и чаще доверяет ему решение самых сложных вопросов и почти не проверяет исполнение. Он не знает какая жажда власти живет в душе его сына, какой огонь сжигает его при мысли о том, что лучшие годы в жизни пролетают впустую, и даже малая толика величественных и дерзких планов его о победоносных войнах, увлекательных походах и всемирной славе, до сих пор не осуществлена и даже не брезжит в тумане дней грядущих. А ведь Александр в его возрасте уже покорил Египет и Персию.
Жертву приковали к каменным столбам. Иеродул[22] затих, понурил голову и жаркие слезы потекли из глаз его.
* * *
Слыша дикие крики, доносившиеся с алтаря, щуплая, сморщенная женщина, вздрагивала, кутаясь в черное покрывало. Ее нещадно толкали в толпе. Женщины оживленно переговаривались:
– Говорят, он маскут нечистый. Из тех, что в прошлом году сожгли Адиаблу.
– Да что ты, Банудаби, разве нечистому в святом храме место? Да и не примет богиня такой жертвы.
– Дуры вы, бабы, каспий он, беспутный проворовавшийся рыбак…
– Говорят, парфянам он жену и детей, своих продал…
– В светлый лик Михра, говорят, плевал!.,
– Грех! Грех-то какой…
– На молодую луну из под правой подмышки глядел!..
– Ох, нечестивец!..
Слыша все эти разговоры женщина в черном опускает голову, и кусает губы пытаясь удержать слезы, ручьями бегущие по лицу.
"Не маскут он и не каспий, не лпин и не утий, а родом он гел из города Гелда, – шепчет она про себя, – звать его Элишей, он сын Ахниара… он мой сын… глупый, маленький мальчишка…
Пятнадцати лет бежал он из дому, пьянствовал, воровал, распутничал. Изредка являлся домой передохнуть – и вновь отправлялся бродяжничать. Исходил он вдоль и поперек всю страну и дошел до должности иеродула храма божественной Ма в Сабаиле.
– Ма-а-ма! – истошно орет здоровенный сорокалетний детина, когда его приковывают к столбам алтаря. – Прости меня, ма-а-а-ма!»
Голос его заглушает нарастающий грохот гонга, яростным стёкотом надрываются барабаны, и дудки заливистым лаем встречают группу обнаженных, диковатого вида женщин и мужчин – рабов и жриц плотоядной богини. Пляшут они исступленно, отрешившись от всего земного, зная, что в свое время дойдет жребий и до каждого из них – и так же каждый предстанет перед ликом богов и будет ожидать нестерпимой пытки, дабы неслыханными страданиями искупить грехи свои и народа своего.
* * *
Жрецы в белых хитонах воздели руки ввысь – и иеродулы пали ниц, зарылись лицами в пыль. И так же пала тысячеликая толпа, вожди, вельможи и простолюдины. И наступила тишина, прерываемая лишь спокойным мерным шипением. Оно доносится из разверстого рта изваяния богини. В назначенный срок поднесет жрец к нему факел и взревет, вознесется к нему столб жаркого, пламени, пожрет комок скорчившегося человеческого мяса, с которого предварительно сдерут кожу. А содранной и тщательно выдубленной кожей жертвы будет заботливо обита внутренность храма, как и кожами сотен нечестивых его собратьев.
Верховный жрец Самрат поднял остро заточенной тесак. Для самого Самрата это уже сорок шестая жертва. Дело свое он знает в совершенстве. Он сделал неуловимый знак глазами младшим жрецам, которые с скребками встали по обе стороны жертвы, чтобы подхватить расползшуюся на хребте кожу и начать ее выворачивать наизнанку,
– Убейте его! Убейте! – стонет обезумевшая от горя мать.
– Совсем с ума сошла старая! – шепчутся соседки, пиная ее босыми пятками в бока. – Разве можно пречистой богине мертвечину нести?
Тесак уже прикоснулся к загривку жертвы, когда Самрат почувствовал, что вокруг темнеет. Он поднял глаза к небу и увидел, что прекрасная, огромная, полная Луна неожиданно стала таять. С каждой секундой исчезал один из ее участков, она стала сперва ущербной, затем превратилась в месяц… Будто огромный ужасный дракон заглатывал ее, распластавшись по небу.
Панические вопли, дикая какофония звуков перепуганной толпы, лай собак, мычание скотины – всё слилось в единую симфонию страха,
– Бейте в барабаны! – крикнул Самрат. – Громче кричите! Гоните прочь мерзкое чудовище! Логман! Поднеси факел ко рту богини!..
В это мгновение иеродул, прикованный к столбам, захохотал диким голосом. Всё происходящее показалось Элише прекрасным знамением. Из последних сил он рванулся назад, и цепи, порядком проржавевшие, лопнули, В следующую секунду Элиша вырвал из рук жреца тесак, рассек путы на ногах и нырнул в беснующуюся толпу.
Столб гудящего пламени ярко осветил площадь перед опустевшим алтарем.
Самрат опустился на колени и запел гимн, призывающий богиню появиться. Его подхватили сначала двое жрецов, затем иеродулы, и вот уже тысячи глоток с тоской, надеждой, упоением выводят фразы древнего гимна.
Взойди, взойди, о среброликая!
Приди, прекрасная и добрая!
Явись к нам, пышная, округлая!
Верни, нам, грешным доброту свою.
Даруй нам свет во мгле безрадостной!
Даруй младенцев крепких женщинам!
Даруй покой и ласку любящим!
Надежду и опору ищущим!
О, Ма! Твой лик, нетленный, трепетный
Не замутить, не скрыть за тучами!
Ты, умирая, возрождаешься!
И вечно даришь счастье верящим!
И чудо свершилось! Не успели смолкнуть последние слова гимна, как грозной черноте неба появилась тонкая серебристая полоска. Она быстро пресытилась в месяц, встреченный народом ликующими криками. Не прошло и пяти минут, как полная луна вновь засияла на небе, серебристой дорожкой пробежала по морю. Однако, когда взоры собравшихся устремились к алтарю, вздох разочарования вырвался из тысяч глоток – жертва исчезла.
И несмотря на то, что вскоре был выведен другой иеродул, и после благодарственной молитвы надлежащим образом пожертвован богине, однако прежний, праздничный настрой толпе вернуть не удалось. Паломники расходились в глубоком молчании, не глядя друг на друга. Никто не жертвовал храму ни себя, ни детей своих, ни золота, никто не остался плясать до утра, пустовали кельи молоденьких жриц богини, тщетно ложа их ожидали благочестивых паломников.
– Горе, горе… – тряс головою старый жрец. – Великое горе ожидает нас… Богиня не приняла жертвы. Она скрылась и отринула страдальца, а значит страдания народа Албании будут безмерными,
– Что бы ты посоветовал принести богине, чтобы отвести беду? – осведомился Зармайр.
Они сидели внутри храма, за главным алтарем, освещаемым газовыми факелами, бьющими из щелей в полу.
– Богине нужны жертвы! – изрек Амзасп. – Обильные жертвы!
Самраат согласно кивает головой и воздевает в высь длинный высохший палец.
– Но не думай, что сможешь легко откупиться от богини! – ворчливо вещает он. – Жертвы, конечно, нужны, но еще более, чем жертвы, нужна вера, праведная жизнь, смирение и самоотречение перед лицом грядущих испытаний.
– Разве грешен я? Разве провинился в чем-либо перед богиней? – спросил царь, испытующе глядя на жреца.
– Или ты считаешь себя праведником? – возмутился Самраат. – В руки свои взял ты великую власть над всеми племенами и народами, однако подобно нерадивому пастырю уснул и отдал своих овец не растерзание волкам. И волки эти – суть нечестивые маги, которые льстивыми речами своими склонили тебя ко сну, опоили сладкими ядами, и открыто проповедуют в стране твоей поклонение огню и бестелесным духам.
Но маги поклоняются также и пресветлому Михру и Ма, которую они называют Ардвисурой… – возразил было царь.
– Ложь! – в неистовстве воскликнул старый жрец. – Их истинный бог есть огонь, светлейший же Михр лишь у него в прислужниках! Не гнуснейшая ли это ересь, которая подобно лишаю расползается по нашей стране? Ты же, вместо того, чтобы жечь ее огнем, избивать мечем, обучил ей ещё и сына, который открыто богохульствует не стесняясь слуг твоих…
При этих словах царь бросил быстрый взгляд на Амзаспа. Тот отвел глаза.
– Ма сулит нам ужасные события!.. – кряхтел Самраат, вглядываясь в голубоватое пламя жертвенника, будто силясь разглядеть в нем какие-то картины. – Я вижу трупы… много трупов. Горе, великое горе ожидает народ наш…
Зармайр резко поднялся.
– Завтра же я пошлю в храм Михра и спрошу пифию, действительно ли нашим богам неугодны чужие? И нужно ли мне запрещать людям веровать в добро и труд, в любовь и истину, которые проповедуют маги?! И если Михр так уж желает кровавых жертв – он их получит! – сказал царь, свирепо взглянув на жрецов и вышел, тяжело ставя ноги в красных сафьяновых сапогах и отшвыривая им кобр и гадюк, что с шипением ползали по полу святилища.
– О, как ты велик, Самраат, любимец богов! – льстиво зашептал Амзасп. – Мудростью своей ты сравним лишь с Великим Змием, Ни рыба в воде, ни птица в небе не утаятся от твоего пронзительного взора! Верно ведаешь ты и то, что пифия возвестит царю?.. – пробормотал он полуутвердительно.
– Она скажет то, что я ей повелю, – сказал старик и слабая улыбке искривила его тонкие бескровные губы,
– Как смог ты так вовремя вызвать дракона! – восхищался Амзасп. – Вся мудрость Магриба, Египта, Ассирии, Индии – прах в сравнении с твоими чарами.
– Имеющий очи да видит, – самодовольно заметил Самраат. – Разумеющий грамоту – да прочтет. Когда ты пройдёшь Посвящение, я обучу тебя нашей грамоте, И ты сможешь прочесть тайные письмена, запечатленные на стенах наших храмов. Ты научишься вычитывать длительность дня и блуждание звезд в ночи. Ты узнаешь, когда приходят драконы, поглощающие луну и солнце, и сумеешь вовремя предрекать их приход… Ты много сумеешь узнать, если будешь служить так же верно и сообщать нам о каждом шаге твоего царя. Пока он еще царь… – прибавил старик со странной усмешкой глядя на столб огня, с шумом и свистом вырывающегося из расщелины жертвенника.