bannerbannerbanner
полная версияБеги и смотри

Леонид Александрович Машинский
Беги и смотри

Полная версия

Мы прошли мимо, и я испытал облегчение. Праздник, а с ним и возможные соблазны, остались позади. Улица, в начале неровно мощёная булыжниками и кирпичами, приобрела совсем уж сельский вид – никакого намёка на асфальт. Мы шли всё вниз да вниз. Друг мой устал и начал приотставать. Я же держал свою даму за талию, но так как моя сторона дороги была заметно ниже, а дама отличалась высоким ростом, – получалось, что за бедро. Справа от неё шёл мальчик, симпатичный и белобрысый, лет пяти. Он пока, выгодно отличаясь от взрослого друга, на капризничал.

Мы решили пойти искупаться в реке, и идти было уже недалеко. Под ногами едва угадывались песчанистые колеи, утопающие в густом птичьем горце. По обочинам высились разлапистые кусты жёлтой акации. Строений не было заметно, какие-то развалины. Почти уже внизу, слева, лежала стопка почерневших от времени и наверно почти сгнивших досок. Друг присел на них отдохнуть, он не хотел идти дальше. Не хотел купаться. Я начал уговаривать его – не лезть же обратно в гору… Мол, он может просто посидеть на берегу – не обязательно же лезть в воду – позагорает и, кто знает, может там придёт и аппетит. День ведь что надо.

Хотя в низине было прохладнее. Деревья и кусты давали широкую тень, откуда-то дул прерывистый тревожный ветерок, который холодил лодыжки. Но друг должен был вспотеть – на нём был тёмный костюм, а он всё никак не хотел снимать пиджак, ссылаясь на то, что боится потерять форму. Это было смешно, но у всякого свои причуды.

Я посмотрел на подругу. Она пока не мёрзла и полна была решимости до завершения наше мероприятие, её пацан тоже рвался в бой. Что меня связывало с этой женщиной? Очень милая, можно даже сказать, красивая блондинка, ребёнок не мой. Мне от чего-то не хотелось думать и вспоминать, только лёгкая грусть вместе с ветерком ложилась на пот и налипшую пыль дорог. Путь должен быть пройден до конца.

Наконец я поднял своего друга, чуть ли не насильно за руку стащил его с плесневелых досок, к которым он, казалось, прирос задом. Он отчего-то потерял задор. Куда идём? Зачем? Я успокоил его, что осталось немного. Всего-то метров шестьдесят, ну, может, триста. Он засмеялся такой неточности. Я возразил, что и то и другое – мало. Он согласился. Я привёл ему в пример неунывающего малого ребёнка. Он совсем перестал сопротивляться.

Дорога упиралась в некое дощатое строение, во что-то вроде барака, стоящее ей поперёк. Никаких отводных тропинок ни влево, ни вправо не было, и за бурьянистыми буераками по сторонам маячила полная неизвестность. Попахивало болотом. В небе гуляли стрижи.

Мы нашли дверь в некрашеной деревянной стене, она была не сразу заметна. Никаких табличек, замков, ни даже ручки; из-под верхнего левого угла проёма торчал оборванный чёрный провод. Наверное, когда-то здесь крепилась лампочка. Вход был в правой чести строения. Я попытался нащупать щель руками. Дверь открывалась наружу и подалась со скрипом. Мы вошли, и она захлопнулась за нами так, как если бы была на пружине. Или это сквозняк? В тесноватой прихожей сделалось так темно, что ничего нельзя было толком разглядеть. Запахло пылью и паутиной, свет всё же пробивался сюда с улицы через какие-то невидимые отверстия.

Мы нашли ещё одну дверь, ведущую налево. За ней был коридор метров в десять, ничем не примечательный, такой же, как и всё тут внутри, обитый нетёсаными досками и пахнущий сыроватой древесиной. Широкие неровные половицы рычали даже под детскими ногами. Наконец, справа мы обнаружили выход. Таким образом, наша дорога внутри этого длинного дома была чем-то подобна латинской букве Z, только в зеркальном отражении и если до вертикали диагональ.

В глаза нам ударил яркий свет, но не такой, как свет солнца, бивший там в спину, с той стороны. Новый свет был белым и рассеянным, скорее сероватым, в нём угадывался свет большого города. Время года как бы сразу сменилось. Здесь стояла ранняя матовая осень, вместо середины яркого июля, откуда мы вышли. Листья ещё не начали желтеть, но холодок тоскливыми лапками пробегал по коже. А подруга моя и её сынок были одеты совсем по-летнему. На ней – открытое платье с бретельками, можно сказать – купальник с юбкой. Парнишка в шортиках. Она – вся такая загорелая, солнечная. Да и я – в майке. Вот друг мой мог ликовать, что так и не потерял "форму".

Мы закрыли глаза, открыли их вновь и двинулись вперёд. Мы должны были настоять в сердце своём, что всё ещё лето – просто иначе не могло быть. Тут и друг мой был солидарен с нами – купаться так купаться.

Но окружающий пейзаж, если это можно было назвать пейзажем, удивлял нас ещё больше. Кругом – серые и белые стены многоэтажных блочных домов. Асфальт, многоголосый гул машин, озабоченные пешеходы в плащах и куртках. Почему-то купаться совсем расхотелось.

На река должна была быть тут, где-то чуть левее. Сразу идти налево не было возможности, дорогу преграждали здания и заборы. Мы пошли прямо между гаражей, под арку, на улицу. И я уже знал, как называется эта улица. И, кажется, все уже догадались, но никто никому не хотел ничего говорить – мы шли и шли. Подруга вышагивала широкими шагами в своих босоножках на платформе, парнишка едва успевал за ней, и я пытался поймать её за талию. Жалко было терять из-под ладони такой тёплый и упругий предмет. Друг шёл где-то сбоку рядом, пыхтел мне в плечо, но больше не отставал.

Мы повернули по улице налево. Теперь идти нужно было действительно быстро, хотя бы для того, чтобы не замёрзнуть. Уже все мы убедились, что нет там никакой реки, а вот парк там есть, очень известный; но слева всё-таки должна была быть река. Бог знает, на что мы надеялись, всё прибавляя и прибавляя шаг. Бедный мальчишка уже даже не семенил, а волочился за неистовой мамой. Но он молчал, стиснув зубы и губы. Никто из нас не хотел вернуться. Даже мой друг.

Может быть, это всем нам представлялось примерно так: вот мы пойдём налево по кругу, в обход парка, и где-то там будет река. И, если даже мы её не увидим, то есть её не будет, то мы всё равно имеем шанс остановиться вовремя, в тот самый момент, когда река должна быть, и, замерев, закроем глаза и будем ждать, когда река появится. И тогда потеплеет, и зажурчит у ног вода, и зашумят деревья. Опять по-летнему.

Всё-таки иногда события нас настолько обескураживают, что мы не находим в себе решимости как бы то ни было обдумывать их. Приходит понимание, а вернее – чувство, что любое размышление, любой анализ бесполезны. От этого волосы на голове и на всём теле встают дыбом, но нужно с этом жить. Нужно двигаться, обязательно двигаться. Иначе – не только замёрзнешь, но и потеряешь дорогу.

Я шёл по улице. ничто не предвещало никаких изменений. Стояла снежная зима. Середина декабря. И город был завален пухлым снегом. Снег продолжал идти, тяжёлыми сырыми хлопьями. При этом ветер то вовсе стихал, то становился ненадолго порывистым и норовил дунуть прямо в лицо. Я стирал тающий снег с бровей от этого перчатки сделались мокрыми. Вечерело, и уже стало почти темно, когда я подходил к перекрёстку.

Всё-таки во мне была какая-то ничем не обусловленная подавленность. Вернее, для этой подавленности могла быть тысяча причин; она копилась во мне всю предыдущую жизнь, и вот удушливым комком стала вырываться наружу.

Мне нужно было идти прямо. Наверное, я хотел вернуться домой, время и место для прогулки было не самое подходящее. Но почему-то я шёл очень медленно, едва передвигая ноги, понурив голову. Народа на улице было немного и машин, из-за снегопада, тоже.

Не дойдя до перекрёстка, я начал чувствовать, что меня неудержимо влечёт влево. Я вовсе не понимал причины своих действий. Опять-таки из-за тысячи разнообразных обстоятельств я мог сейчас захотеть повернуть налево. Окрестности эти были мне сызмальства знакомы и связаны с разными событиями детства и юности. Прежде чем я успел что-либо сообразить, ноги, выписывая прихотливую кривую, повели меня через наземный переход на ту сторону улицы. От моей медлительности не осталось и следа, я стал всё заметнее неумолимо ускорять шаг.

Словно какая-то чужая воля овладела моим отяжелённым одеждами телом. Будто я попал в магнитное поле, которое способно перемещать и неметаллические предметы. Казалось, перестань я перебирать ногами, оно понесёт меня насильно, волоча по оледенелому асфальту, как ветер несёт газетный лист, нисколько не беспокоясь о его целостности, подталкивая, перекатывая, обдирая о неровности, подкидывая в воздух и с размаху роняя.

Мне стало страшно и я разозлился. Нет, я вовсе не желал так уж безропотно направляться туда, куда тащила меня эта неведомая сила. Я пробовал сопротивляться, но тщетно. Все мои усилия повернуть вспять натыкались как бы на невидимую стену, я только ещё более наращивал скорость в заданном кем-то для чего-то направлении. Я уже бежал чуть ли не бегом по левому тротуару перпендикулярной улицы, той самой, на которую меня развернуло с моего прямого пути. Справа мелькнуло метро, я несколько раз прокатился по слегка присыпанным свежим снежком ледяным дорожкам. И в самом деле – мне даже не приходилось отталкиваться, чтобы проехать по ним. Я слегка прикрыл глаза и представил себя водным лыжником, которого увлекает вдаль бесшумная моторная лодка.

Одна лишь догадка сверкнула у меня в мозгу: на этой улице когда-то жила девушка, в которую я был влюблён. Но всё давно прошло. Неужели…

Да, это был её дом – относительно новое кирпичное строение, из тех, что в последние советские времена считались престижными. Однако раньше мне казалось, что этот большой дом сложен из кирпича жёлтого цвета, теперь же он был красным. Может быть, виноват закат? Но я уже нигде на небе не мог отыскать солнца, да и могло ли оно быть видным при такой облачности? Я повернул ещё раз налево и ещё раз налево, и оказался в её дворе.

Я не знал квартиру, в которой она жила, не помнил подъезда. Всё сейчас было на совсем так, как тогда, вернее, совсем иначе. Безумная тоска, охватившая меня на перекрёстке, теперь стремительно достигала своего апогея. Я упирался из последних сил, но ничто не могло остановить моего движения.

 

В центре двора была помойка, отгороженная п-образной кирпичной стеной, из того же кирпича, что и сам дом. Меня несло на неё, как корабль на рифы. Я бы даже хотел смириться, но слишком уж явственным было предощущение крови на разбитом об камень лбу. Горло моё сдавила смертельная истома. Я успел услышать, как шелестят бумажки в открытом баке, и увидел какую-то чёрную фигуру, валяющуюся у самой стены, вероятно, какого-то не нашедшего более удобного места бомжа. Невидимая рука схватила меня за шиворот и толкнула прямо на него, то есть на то, что там лежало, то, что, очень может быть, уже успело стать окоченевшим покойником.

Моя траектория закончилась. Я ткнулся лицом в гниловатые тряпки и так и не успел понять, есть ли под ними что-то живое. Пахло отходами с морозом пополам. Я ухитрился перевернуться на спину и меня вжало в закутанное тряпками тело так, что захрустели кости. В мой открытый в беззвучном крике рот, как серебряные монеты, стали одна за другой падать снежинки. Но от этого сухость во рту не проходила. Глаза стали закрываться, словно на веки давила вся тяжесть верхних этажей нависших надо мной зданий. Фонари убегали куда-то в темноту, красное и чёрное закружилось спиралевидным вихрем над моим лицом. Неясный багровый свет был осязаем, он плющил и обдирал мои щёки, я чувствовал жар, как будто рядом была открыта плавильная печь.

Я был обречён, я больше не дышал. Я должен был валяться здесь с этим бомжом и ждать смерти, не имея возможности даже позвать на помощь. Во всём этом было справедливость; я подозревал это, но в чём именно она состояла, не знал.

Законы пространства изменились в последние секунды. Углы приблизились, заглянув мне в зрачки словно из чудовищного гиперболического зеркала. Наконец щели моих глаз затянулись – шелест бумаги и снега, да бомж пошевелился рядом со мной. Дальше уже не происходило ничего.

Я жил в маленьком подмосковном городке, единственной достопримечательностью которого был монастырь, куда часто приезжали экскурсии.

С каких-то пор меня мучила бедность, и я не всегда мог наесться досыта. В тот день у меня в руках оказалось достаточно денег, чтобы купить колбасы. Колбасу я не ел уж несколько лет и уже казалось, вовсе забыл её вкус, но, при общей безнадёжности моего существования, мысль о колбасе тем утром появилась и забрезжила в моём сознании, как неясная добрая надежда. Почему бы и нет? Могу же я позволить себе, в конце концов, небольшой кусок? Я одевался как на праздник, хотя то, что я мог надеть на себя, конечно же выглядело очень убого. Тем не менее, у меня были нерваные и не особенно запятнанные брюки, которые я тщательно отутюжил, чистая рубашка. У летних ботинок, правда, подошвы были с трещинами, но кто видит подошвы? Да и погода была сухая.

Последнее время я не очень хорошо себя чувствовал, сказывался возраст и плохие условия жизни. Я стал слабеть и усыхать, штаны уже были мне явно велики – пришлось проделать в ремне дополнительную дырку. Но сердце моё учащённо билось в предвкушении радости. Хватит мне сдерживать себя. Сегодня я её куплю, эту колбасу. Сколько раз я проходил мимо продуктовых ларьков, даже и не помышляя о подобной роскоши. Мне вполне хватало какой-нибудь крупы, самых простых макарон, хлеба. Я и мясо иногда ел – покупал какие-нибудь дешёвые косточки и варил себе бульоны. Но колбаса…

Вот уж говорят: седина – в голову, бес – в ребро. По лицу моему расплывалась глуповатая улыбка. Идти было недалеко – вниз по улице, вокруг монастыря и налево, на гору – там, за монастырём, было что-то вроде небольшого рынка, торговые ряды со всякой снедью и требующимися в хозяйстве мелочами. День был выходной, и из столицы понаехало студентов и школьников, при въезде в монастырские ворота было припарковано сразу несколько больших автобусов. Народ прибывал и со стороны железнодорожной станции, спеша под горку, обгоняя меня и чуть не сбивая с ног. Светило солнце, от этого света и от многолюдия на душе становилось ещё радостнее. Давно я не дышал вот так, полной грудью, – жил как будто в серой тьме, неизвестно зачем и почему, в поте лица добывая свои жалкие гроши, собирая бутылки, а то и приворовывая по мелочам. Чаще мне хотелось плакать, чем смеяться. Но сегодня как будто всё сразу изменилось – неужели всему виной только колбаса?

Я уже решил точно, что куплю. Мне должно было хватить. Возьму кусочек одесской, я её помню с незапамятных времён. Не хочу просто варёную, хочу всё-таки копчёную, хотя и из дешёвых. Эти дорогие я, кажется, и не пробовал никогда. Я пожевал губами, пытаясь припомнить вкус колбасы. Похоже, нынче ночью он приснился мне во сне – иначе откуда могла родиться у меня это идея?

Вот слева проплывает, венчающая гору белая стена, похожая на кремлёвскую, только белёная. Из-за неё выглядывают макушками старые деревья. Пахнет известковой пылью и намного дымом, печи, что ли, какие там топят сейчас в монастыре? Меня перегоняют шустрые мальчишки, женщины с колясками, мужики с собаками, у кого-то в сумке побрякивает стеклотара.

Вот уже я забираю влево по шоссе и потихоньку лезу наверх – там за поворотом начнётся ряд ларьков, в которых я наверняка найду всё, что нужно.

Кроме колбасы хочу ещё купить четвертушку чёрного хлеба – хорошо бы бородинского. Тоже – баловство, но красиво жить не запретишь, особенно если вдруг тебя посетило такое счастливое утро.

Я почувствовал сзади чьё-то дыхание и обернулся. На меня в упор смотрели несколько молодых людей. Скорее всего, это были какие-нибудь пэтэушники из московской экскурсии. Я остановился, и они остановились. Я не знал, что сказать, и они молчали. Один из них вышел вперёд и, как бы намереваясь произнести официальную речь, гордо приподнял подбородок. Я не дождался пока он что-нибудь скажет и пошёл своей дорогой, но он догнал меня и похлопал по плечу.

– Что вы хотите? – спросил я.

Он не ответил и всё так же смотрел на меня изучающее тяжёлым взглядом. Товарищи его приотстали на несколько метров и стояли, переминаясь с ноги на ногу, ниже относительно нас. Кажется, их было человек пять. Я начал волноваться.

– Торопишься? – наконец спросил меня молодой человек.

– Да нет, – сказал я, ухмыльнувшись. Но улыбка наверно получилась жалкой и грустной.

Он улыбнулся в ответ:

– Ну-ну.

Я продолжил подъём и не слышал шагов сзади. Но что-то было не так. Убегать было бесполезно, эти сильные юноши нашли бы меня в два счёта. Чего они от меня хотели? Что с меня взять? Разве издалека не видно, в каком состоянии мои карманы? Я судорожно сжимал денежную бумажку в кулаке – единственное моё достояние. Кожа на ладони вспотела холодным потом.

– Эй! – окрикнул меня снизу всё тот же парень. – Погоди!

Он буквально в несколько прыжков оказался опять рядом со мной. Даже не запыхался – не иначе спортсмен. Я обратил внимание, что ни он, никто из его компании не курит, хотя вроде бы обстановка располагала. Они все чего-то ждали и скучали, и смотрели по сторонам, но то и дело возвращали свои взгляды на мою спину, как бы вскользь, но от этого у меня холодок побежал по холке.

Я опять постарался улыбнуться парню. Это был довольно красивый блондин, среднего роста, атлетического телосложения, одетый если не роскошно, то явно во всё новое и по моде. Он наверное не начал ещё регулярно бриться, на задиристом подбородке кудрявились светлые волоски. На щеках, около глаз, розовели, впрочем, не слишком портившие его внешность, прыщи.

Он никуда не торопился. Посмотрел себе под ноги, прочертил носком ботинка полукруг по утрамбованной земле.

– Ты что-то купить хочешь, да? – спросил он.

Меня резануло, что он сразу обратился ко мне на ты. Но кто я такой, чтобы мне выкать? Не заслужил – это уж точно – задрипанный маленький мужичёнко. Таким уж и останусь до конца дней своих.

– Хочу колбасы купить, – признался я, как будто собирался совершить кражу.

– Угу, какой?

– Какой колбасы то есть? – закашлявшись, переспросил я.

Он кивнул.

– Одесской, – я даже раскраснелся от смущения. – И ещё хлеба. Чуть-чуть.

– Может тебе помочь? С деньгами.

– А? Нет, не надо. У меня есть, – я поднял правый кулак, в котором прятал деньги.

– А-а… Ну-ну, – он опять замолчал.

Я подождал и ещё раз попробовал уйти. До ларьков оставалось уже рукой подать, но от подъёма на гору и неуюта от этих преследующих меня зачем-то мальцов я уже успел устать, даже сердце закололо.

Я дошёл до первого ларька и повернул налево. Почему-то большая часть этих лавок сегодня была закрыта. «Санитарный день, что ли?» – подумал я. Но впереди видны были и открытые, обрамлённые товарами окошки. Ветерок донёс до моих ноздрей запах съестного. Я ещё не ел ничего с самого утра – нарочно копил аппетит – вот оно, точно что-то копчёное! Слюна сама собой стала выделяться у меня во тру, и я совсем позабыл о только что пристававших ко мне мальчишках.

– Ну что? – спросил возникший словно из ничего давешний блондин.

Я вздрогнул.

– Да вот, – я уже наметил себе ларёк, где произведу покупку и пошёл к нему. На этот раз он пошёл со мной рядом, не отставая. Краем глаза я разглядел чуть поодаль и нескольких его товарищей. Значит всё-таки они поднялись сюда. Может, тоже что-нибудь купить хотят? Но я уже знал, что напрасно утешаю себя. Справа – стена ларьков, слева – стена монастыря, впереди – тупик. На лысой площади – почти никого народа, кроме меня с моей допотопной авоськой и этих непонятных молодых людей.

Поскольку они больше не о чём меня не спрашивали, я решил не обращать на них внимания и довести своё дело до конца. Но когда я объяснял продавцу, что хочу купить, у меня дрожал голос. Я всё время чувствовал на себе их взгляды. Так наверно чувствовал бы себя кролик, если бы на него смотрели сразу несколько удавов.

Продавец, какой-то кавказец, цокал языком, устраивая мою колбасу на весах. Я изо всех глаз следил за ним – как бы не обсчитал. Всё равно наверняка обсчитает – они по-другому не могут! И опять я отвлёкся от преследователей. Палочка колбасы была уже у меня в руке, я мог поднести её к носу и понюхать. Нет, всё-таки сразу не стану есть – отнесу домой и – с чаем.

– И ещё пожалуйста хлеба, – сказал я продавцу. – У вас есть бородинский?

Он достал с полки буханку.

– Нет, мне четвертинку.

Он стал отрезать четвертинку, опять-таки цокая языком, мотая головой и бормоча что-то пренебрежительное.

Мне было стыдно, что я заставляю его столько трудиться, при этом оставляя такую мизерную плату. Я тщательно сосчитал свою сдачу, при этом наши взгляды, мой и продавца, встретились, и у меня ёкнул кадык – ещё один удав! Он отпустил мою ладонь, в которую насыпал мелочь. Руки у него были ещё более влажные, чем у меня, а глаза слезились. Я понял, что мне больше нечего от него ждать – обсчитал так обсчитал.

– Спасибо, – сказал я, засовывая монеты в карман и попутно вспоминая нет ли там дырки.

– Ну? – спросил блондин, который всё это время ошивался тут же, у прилавка. – Всё нормально?

– Да, спасибо, – я ещё раз постарался выжать из себя улыбку.

– Угу. А он – ничего? – при этом он кивнул в сторону продавца.

«Может быть…» – подумалось мне. Парень зачем-то засунул голову в окошко ларька, вынул её и посмотрел на меня.

– Этот тебя не обсчитывает? – ткнул он пальцем в кавказца. Тот сделал вид, что ничего не замечает и углубился в изучение товаров.

– Нет-нет, всё нормально, – поспешил ответить я и хотел было пойти в обратном направлении, но увидел впереди преградившую мне дорогу живую цепь из товарищей верховодящего блондина.

– А то смотри, – покровительственно сказал блондин.

Я остановился, почти уткнувшись в грудь одному из молодых людей. Он посмотрел на меня сверху вниз. Я подумал, что сейчас плюнет, но он не плюнул.

– А ты зачем вообще ходил-то? – спросил блондин.

"Ну вот, начинается", – подумал я:

– Я ж сказал вам. Купил колбасы и хлеба.

– Ну?

– А теперь пойду домой.

– Ну?

Мне почему-то очень захотелось ответить «баранки гну», я бы так и ответил, если бы не опасался получить по морде.

Я ждал. Они ждали и смотрели на меня. Даже не на меня, а как будто мимо. Как будто меня и не было. Словно я был уж такое незначительное событие на этой земле, что нечего и обращать на меня внимания. И всё-таки я есть, и они пришли за мной, и это я знал, и от этого у меня уже тряслись поджилки.

Я прекрасно понимал, что попробуй я хоть самым нежным образом оттолкнуть одного из них плечом, освобождая путь, как они перейдут к каким-то более активным действиям. Будут бить?

– Ребята, – наконец спросил я прямо, – чего вы от меня хотите?

Тот высокий, которого я чуть не клюнул в грудь, усмехнулся.

– Можно я пойду домой? – осведомился я, и мне самому стало неудобно, как жалобно это прозвучало.

 

– Я сделал пару шагов, но те, что стояли передо мной, вдруг все разом распахнули мне навстречу свои объятия.

Я оглянулся на блондина.

– Иди-иди, – подтвердил он.

Его друзья взялись за руки и смотрели на меня, как может быть, смотрят загонщики на дикого зверя.

– Вы что меня хотите убить? – спросил я и так испугался, что последнее слово вышло почти беззвучным.

– Ага, точно, – сказал блондин и подышал меня в шею.

– За что? – пролепетал я неслушающимся языком.

– Да так, – сказал блондин. А чего тебе жить-то? – он подождал ответа.

Я молча потел.

– Нет, правда, – в его тоне появилась даже какая-то доброжелательность. – Неужели тебе всё это так уж надо? – он окинул рукой кругом.

Двое из его товарищей едва сдержались, чтобы не заржать, – у них получилось что-то вроде фырканья.

– Или ты думаешь, что тебе кто-то здесь поможет? – спросил блондин и глаза его стали стеклянными. – Может он? – он кивнул на давешнего продавца, тот поспешно отвернулся.

– Эй, ты чего отворачиваешься? – крикнул ему блондин.

Тот послушно поднял загнанные глаза.

– Вот, молодец! – одобрил блондин.

– А ты что? – он опять обратился ко мне.

– Я – ничего, я хотел пойти домой…

– Ну?

– Но вы меня не пускаете.

– Кто-кто? Это вы, что ли? – подлетел он немедленно к своим клевретам. – А ну освободите дорогу человеку! Пожалуйста, – он в поклоне указал мне на брешь, которую только что одним мановением образовал в живой цепи.

Но стоило мне шагнуть вперёд, как цепь опять сомкнулась. Одни из юношей дунул мне в лицо и сделал вид, что сдувает пылинки у меня с плеча.

Милиции здесь нет, – скучно сказал блондин.

Я и не надеялся на милицию, никогда не надеялся. В нашем городе – милиция была редкость, и она себя берегла. Вряд ли бы какой-нибудь милиционер, даже окажись он поблизости, решился бы спорить вот с такой бандой ублюдков.

Я окончательно убедился, что уйти по добру по здорову мне не дадут. Но чего они хотят? Мою колбасу? Мою сдачу? Мою жизнь?

– Может вы есть хотите? – спросил я.

Молодые господа уже откровенно заржали как кони.

Лучше я ничего больше не буду говорить. Замру – как это делают некоторые насекомые, когда им грозит опасность – может им надоест созерцать мою неподвижность и они отстанут, пойдут поискать какой-нибудь более интересный объект. Как назло, никого вокруг кроме нас не было. Вымерли что ли все? Но за монастырской стеной шумели люди. Может попробовать кричать? Но вот – кавказец видит – а что ему до меня за дело? – позвал бы своих – они ведь все один за всех, все за одного – не то что мы. Но видать, его родственники далеко, а товар бросить нельзя. Не до жиру – быть бы живу. У него хотя бы там нож – хлеб же он чем-то мне отрезал.

Я почувствовал себя совершенно беззащитным в своей летней рубашечке на голое тело. Если даже я ударю одного из них, вряд ли я смогу произвести какой-нибудь эффект этим ударом, только ещё больше разозлю. Да они и не злятся, они… Я никак не мог подобрать подходящего слова. Издеваются? Ну да, и тоже не совсем то. Что-то такое в них было безысходное – как стена без дверей и окон – монастырская стена. Они и сами не особо хотели и не радовались тому, что шутя могут сделать со мной всё что угодно. Просто теперь это должно было произойти, и всё. Наверное, для них это было обыкновенно – как муху прихлопнуть. Но чем я им помешал? Может, они воображают, что освобождают нацию от балласта? Или ещё что-нибудь в этом роде?

Один из парней улыбнулся мне так, что у меня всё тело пошло мурашками. Это тоже была вымученная улыбка, очень усталая, я даже изумился, как такая улыбка может принадлежать такому молодому человеку. Он же – не наркоман, не алкоголик. Точно. На меня смотрел мертвец, мне показалось, что мертвец. Но румяный…

Да не беги, – успокоил меня блондин. – Торопиться некуда не надо. Колбасу-то покажи. Что у тебя там за колбаса?

Кто-то из его товарищей заржал. Но в этом всё-таки было что-то человеческое.

Меня слегка пнули по бедру. Парень сравнительно небольшого роста старательно отпечатал свою пыльную рифлёную подошву на моей тёмной штанине. Я стал отряхиваться, но он ударил меня ногой по руке. От довольно сильной боли на глазах у меня выступили слёзы.

– Угу, – покивал блондин, сочувственно выпятив нижнюю губу.

– Вы что меня, правда, хотите убить? – спросил я.

– Ты уже спрашивал, – сказал блондин.

– Ну тогда уж убивайте сразу.

– Нет, зачем, – сказал блондин.

И моя решимость кончилась. Фраза, которую я хотел произнести на повышенных тонах, застряла в горле. Тело стало ватным от страха и безнадёжности. Вот сейчас у меня закроются глаза и отнимутся ноги.

Я повернулся к блондину, который стоял справа особнячком, словно ища поддержки. Он слегка похлопал меня ладонью по щекам:

– Ну-ну – не отрубаться.

Я открыл глаза. Но он смотрел на меня так, что я совсем лишился сил и стал невольно приседать на корточки. Тут же сзади на меня посыпался град ударов, несильных, в основном, ногами.

– Вставай, вставай, – потянул меня вверх под мышки блондин.

Я потёр ушибленную поясницу и утёр кулаком нос, через который стали выделяться с трудом сдерживаемые слёзы.

– Ведь нам некуда торопиться, правда? – сказал блондин.

Я кивнул.

– Вот и молодец, – сказал блондин. – Ну, покажешь колбасу?

Я полез в авоську и достал своё сокровище. Я держал палочку колбасы в неверной правой руке, воздымая её высоко над головой – как милиционер дубинку или как волшебник свой волшебный жезл.

– Вот молодец! – радовался блондин.

Все его товарищи захмыкали одобрительно.

– А теперь ешь. Ну, ешь, ешь.

Я понял, что от меня требуется и начал через силу засовывать в себя, ещё несколько минут назад бывший таким вожделенным, продукт. Во рту совершенно не было слюны – это у меня случается иногда, когда прихватывает сердце. Хорошо ещё, колбаса была жирной и жир понемногу таял. Хлеб бы совершенно невозможно было сейчас проглотить.

– Вкусно? – спросил блондин, когда добрая половина колбасы исчезла в моём животе.

Я жевал изо всех сил всеми оставшимися зубами. Я очень боялся подавиться или сблевнуть, мне мешал забитый нос – если чихну, всё разлетится вокруг веером.

– Вот видишь, – мы тебе даже дали возможность насытиться напоследок. Ну хватит! – он вырвал у меня из рук остаток колбасы и зашвырнул в пыль.

Я поспешил проглотить хотя бы то, что осталось во рту.

– Выплюнь, – сказал он. – Хватит!

Высокий здоровяк подхватил меня сзади и надавил сложенными замком руками на желудок. Пища фонтаном выплеснулась из моего горла.

– Фу! Какой ты мерзкий! – морщась, сказал блондин.

Здоровяк отпустил меня, и я осел на землю, как сдутый шарик.

– Ну ты, вставай! – потребовал блондин.

Я попробовал привстать, но вместо этого вовсе завалился как пьяный на спину.

Меня опять стали бить ногами, лениво, с оттяжкой. Кто-то попал по лицу, по виску. Я почти ничего не чувствовал, я был ошеломлён и приготовился умирать. Я ещё машинально сжимал в руке авоську с четвертинкой хлеба. Мне наступили на руку и заставили её разжать – слабо хрустнули пальцы.

Я всё же вскочил, но не сумел подняться на ноги и упал на колени. Я ползал по площади кругами то на коленках, то на четвереньках, а они не спеша били меня. Блондин всё время что-то приговаривал. Вроде того: «Зачем тебе жить?», «А какой в этом смысл?» Я ныл и скулил как собака, в глазах у меня постепенно темнело. Долго я умирал. Я не думал, что это будет так долго. Я успел увидеть стену впереди – тупик, здесь много мусора, сюда ходят по малой нужде все продавцы с рынка, а то и по большой. Но мне уже было не до того, чтобы выбирать – я прятал лицо в засохшем дерьме, только бы укрыться от ударов. Становилось всё больнее, но потом боль как будто перестала быть моей. Я только слышал голоса и шлепки.

– Так говоришь: за что? (Шлёп.)

– Говоришь: не надо, ребята? (Шлёп! Шлёп!)

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36 
Рейтинг@Mail.ru