bannerbannerbanner
полная версияБеги и смотри

Леонид Александрович Машинский
Беги и смотри

Полная версия

Сначала я пытался как-то сортировать и раскладывать по местам хлам с софы, но потом, поняв, что на это уйдёт слишком много времени и сил, стал сбрасывать всё это кое-как по углам. Но и подобное перераспределение вещей требовало немалого энтузиазма.

А эта там всё намывается. Пришла бы и помогла! Потом мне мыться придётся – вывозился уже весь в пыли!

Но какие же свиньи эти мои бывшие товарищи! Нахожу среди тряпок сушки и хлебные крошки. Даже половик деревенской работы, явно взятый с пола, зачем-то сюда затесался. И отвинченная от стола настольная лампа без лампы зачем-то здесь валяется. В глубине зарыты глянцевые журналы. Этого я не получал, это наверное жильцы. Невольно листаю – у некоторых барышень неплохие задницы. Жилица и сама было ничего.

Но это всё отвлекающие мысли. Работать, работать! Вот чёрт! И бабу эту ещё с собой приволок…

Карандаш. А это что? Труба от телефона, оторванная. Где сам телефон? Вот. Значит это не от него трубка? Подушек здесь явно больше, чем надо. Платья, колготки… Сколько здесь колготок! И все грязные. А вот трусов нет – что она без трусов, что ли, ходила? Погоди-ка, это было, в каком-то фильме…

Дело двигалось медленно, но завал всё-таки постепенно таял. Глаза боятся, руки делают. А те руки, которые это сделали… отшибить бы их… чем-нибудь тяжёлым… И точно – нахожу гирьку, от этаких допотопных весов, которые теперь только на рынке встретишь. Взвешиваю на руке. Они что', мои мысли, что ли, заранее прочли? Решили поиздеваться? Вот такая вот телепатия – ну надо же!

Что я сижу? Она сейчас вымоется и начнёт канючить. Небось воображает, что я за это время не только поле битвы расчищу, но и стол с яствами приготовлю. Я, и правда, захватил с собою кое-что выпить-закусить – не без этого же. Слава Богу, столик на колёсиках свободен, да и был бы захламлён, очистить можно одним движением. Другое дело софа – и на хрена она такая большая?!

Что-то там такое ещё лежит. Такое тяжёлое, под всеми этими тряпками. Что бы это могло быть? Но всё по порядку, сейчас докопаюсь. Вот вентилятор – надо же! А я его летом искал, специально приезжал. Они сказали, что не знают, где он, – гады…

А это, это что? Мне осталось совсем немного – несколько каких-то, совсем не нужных, настеленных во много слоёв, покрывал и одеял – под ними продолговатый твёрдый предмет.

О господи! Я стянул последние покровы и обнаружил на софе труп. Я не сразу узнал его. Во-первых он был совершенно голый; во-вторых, люди, умерев, всё-таки заметно меняются. Это мне, может быть, только сейчас пришло в голову, насчёт перемен. Лицо… Да, оно какое-то странное, глаза закрыты – как будто спит. Хорошо ещё, что их закрывать не придётся. А откуда я знаю, что он труп? Вдруг он, и правда, спит? Нет. Не похоже. Первое впечатление всегда самое правильное. Температура! Ну да, он холодный, холодноватый. Наверное, недавно умер. То-то, я думаю, отчего здесь такой тяжёлый воздух… Нет, ещё не должен был протухнуть, никак не мог. Когда он умер? Ну, если не сегодня, то вчера вечером – никак не позже. Откуда я знаю? Не такой уж у меня богатый опыт.

Сквозь мучительную тишину у меня в голове вдруг вновь прорезается плеск из ванной. Она моется? Она там? О Боже!

Я смотрю на него отсутствующим взглядом, затем чешу бровь. Отнимаю руку – мне противно, всё-таки я его трогал… Да ладно, он вроде чистый, наверное тоже помылся…

Только тут я начинаю осознавать, что кое-что произошло… А где она? То есть не моя подруга – она, слава Богу, кажется, ещё не захлебнулась – а эта, ну как её? Вот никогда не мог запомнить её имени. Хотя, да, насчёт задниц – так где она?

Недораскопанное возвышение у стены вызывает упрямое подозрение. Я работаю быстро, как учуявшая крота собака. Вот она, лапочка, вжатая в мягкую спинку. Такая маленькая – ещё меньше, чем была при жизни! Моя-то, по сравнению с ней – кобыла! И жена тоже. Прямо ребёнок! Ну, что это я, как педофил, рассуждаю? Или? Да, уж скорее – как некрофил. Кажется, я возбуждаюсь – надо же! Нет, будем считать, что это я возбуждаюсь на ту, которая за стенкой. Этак удобнее. Мужик, во всяком случае, меня отнюдь не возбуждает. Но почему я в этом контексте о нём вспомнил. О Господи, чего только в себе не отыщешь. Он но же тоже мёртвый… А она, между прочим, тоже голенькая, совершенно – даже трусиков нет – ох, эти трусики! Ещё тёпленькая, ну, почти тёпленькая, хотя… Да, батареи на последнем издыхании бывают такими тёпленькими…

– Эй, как ты там? – позвала меня из ванны подруга.

Я вздрогнул.

– Нормально! – зачем-то соврал я.

– Точно?

– А что, не веришь?

– Голос у тебя какой-то…

– Что? – я нарочно переспросил, её было прекрасно слышно сквозь тонкую перегородку, к тому же, вода уже не лилась.

– Я уже скоро, – сказала она и опять включила душ.

– Угу, – ответил я скорее себе, чем ей.

О чём бишь я? Да, мне захотелось перевернуть эту мою бывшую жилицу на живот, чтобы посмотреть, какая у неё задница. А она – как назло! – лежит на спине. Грудки правда у неё… Ну нет, не стану я к неё прикасаться – у меня найдётся и более подходящий объект. Глазки у нее тоже закрыты – этакие длинные тёмные ресницы. Я раньше к ней как следует не приглядывался – а зря! Но были ведь причины – боялся, что вдруг увлекусь. А в общем, она не в моём вкусе, то есть, не по форме, а… Ну да, что ещё собственно могло в ней меня интересовать кроме задницы?

Я зачем-то стащил с них всё, даже самые последние покровы, для чего пришлось выковыривать край тряпки у мужика из под тяжёлой ноги. От ноги даже не пахло – мёртвые не потеют. Я встал на расстоянии, чтобы полюбоваться результатами собственного труда. Это была Катрина, достойная кисти мастера. Один художник, говорят, специально рисовал мёртвых под живых на своих полотнах. Ну правильно, разве может быть модель более покладистая. Даже не дышат – никакого тебе досадного движения …

Может, всё-таки спят? Наглотались каких-нибудь таблеток… Я слышал о таком, пульс не прощупывается, а… Нет, это всё фильмы – смерть налицо. Да, вот лежат они рядом, как Ромео и Джульетта. Ромео, правда, староват. Да, чем-то он похож на меня. Только почернявее, наверное, еврейских или армянских кровей, грудь волосатая, на голове шевелюра тоже тёмная, и плешь. Что касается инструмента, то он… Ну, у меня, пожалуй, и больше будет. Но волос много, вьются – впечатляет. Да и кто знает, как он выглядит у мёртвых. Вы многих мёртвых без штанов разглядывали?

В общем, меня даже слегка начало мучить чувство собственной мужской неполноценности. В конце концов, почему она предпочла именно его? Теперь уже, однако, поздно, и завоёвывать некого, и спорить не с кем… Вот блин! Кто же их так?

Да, этот вопрос уже давно звенел в воздухе, как жирная муха-падальщица. Хорошо ещё, что в самом деле никаких мух нет.

Я ощутил, как устали у меня ноги и, пятясь, присел на стул. Стул жалобно скрипнул. Надо открыть форточку, все форточки – чтобы выветрить этот запах. Какой запах? Неужели он есть? Или это я сам себя обманываю?

Я вскакиваю и бегу открывать форточки, я боюсь долго находиться к покойникам спиной. Я возвращаюсь к софе и сажусь на тот же стол. Подруга за стеной всё ещё плещется и поёт. Сколько времени прошло? Час? Смотрю на часы – двадцать минут – всего-то… Я понимаю, что сильно вспотел, когда моих оголённых лодыжек касается низовой сквозняк. Горячий пот почти мгновенно становится холодным. Холод липнет к спине, как остывающей покойник. Сейчас бы пойти на кухню и вскипятить чайку… Но я не могу встать. Паралич воли. Сижу и мёрзну. Зачем-то трясу ногой, скоро весь начну дрожать крупной дрожью – озноб. Не хватало ещё простудиться!

– Ты что там, форточки, что ли, открыл? – догадывается подруга.

– Да, я сейчас закрою.

– Давай, а то холодно.

Я стуча зубами, иду закрывать форточки. На дворе не месяц май. Чернота двора и хлопья снега, залетающие в комнату, наводят на могильные размышления. Цвета земли и костей. На востоке – белое, у нас – чёрное. Хрен редьки не слаще. Похороны…

– Я уже иду! – кричит моя заигравшаяся наяда.

Только тебя не хватало! Я зачем-то спешно покрываю трупы всеми одеялами, которые валяются здесь же рядом, на полу. Кладу в промежуток между ними подушки – вроде незаметно… Зря я так спешил – она только сказала, что идёт, а я опять вспотел – вытираю со лба рукавом мокрого халата крупные горячие капли. Я, слава Богу, не мёртвый, хотя…

Нет, то есть, что' мы собственно сейчас тут будем делать? Ничего ей не говорить. Поставить её тут же раком на полу? Ничего не скажешь – романтично. Или показать ей и посмотреть на реакцию – заманчиво. А то соврать, что это я их – мол, прямо сейчас, в порыве праведного гнева…

Я невольно гоготнул.

– Ты чего там ржёшь? – завистливо спросила она.

– Анекдот вспомнил.

– Сейчас я приду, расскажешь.

– Угу.

– Я уже вытираюсь.

Надо же, какая деловая – и полотенце нашла. И не брезгует. Всё время узнаёшь о ближнем своём что-нибудь новенькое. Да и с каких это пор она стала ближней? Не пора ли вернуться к детям своим? Отчего это вдруг меня потянуло на праведность? Тра-ля-ля!..

Всё-таки при закрытых форточках намного лучше. Да не так уж и пахнет. Можно сказать, совсем не пахнет. Вот можно было бы каким-нибудь дезодорантиком для верности побрызгать. Но где ж его взять? Вот у этой мёртвой фифы его даже в сумочке не было. Может, у своей попросить? Но тогда… Да, тогда наверняка придётся всё объяснять… Ну где там она? Опять зачем-то воду включила – называется вытирается. Я нетерпеливо барабаню пальцем по стеклянной поверхности передвижного столика.

Отчего они всё-таки? Несчастный случай? В таком виде, насколько мне известно, чаще всего находят угоревших – но это в машине или около печки… Газ?! Вскакиваю, но сажусь снова. Я бы унюхал. Всё закрыто, и вентиль даже перекрыт. Значит всё-таки собирались выезжать. Ничего не понятно. Прямо детектив.

– Эй, скоро там? – и зачем я её зову?

 

– Иду-иду!

Может, наркотики? Что-то не замечал. Да и не видно ни шприцев, никакой аптеки, хотя всего остального… Даже бутылок пустых мало. Не умерли же они, в самом деле, от любви? Или кто их убил? Кто? За что? Кому, кроме меня могла понадобиться их смерть? Постой… М-да, не очень приятная картинка вырисовывается. Я хоть не очень их лапал? А следы насилия? Я что-то ничего не заметил. Ни крови, ни синяков. На горлах по-моему тоже никакой синевы не было… Или я плохо смотрел? Нет, потом – пускай полежат в покое…

Вдруг появляется она.

– Ты что сидишь? – полотенце, которого я не видел в глаза десяток лет, намотано на ней вроде сарафана – очень кокетливо – мини, выше некуда.

– Ну? – говорит она и толкает меня свежим бедром, – у неё вообще такая манера, она отнюдь не фригидная штучка. Или только притворяется? Неужели притворяется?

Смотрю на неё с недоверием.

– Сегодня не получится, – говорю я и сам пугаюсь своих слов.

– Почему? – по тону я чувствую, что она скорее просто сердита, чем разочарована, – по этому поводу я уже готов взорваться.

– Потому что сегодня неудачный день, – говорю я.

– Ты что, этого раньше не мог сказать? Зачем ты меня сюда притащил? Думаешь, мне здесь нравится?

– Прости меня пожалуйста, но я тебе всё объясню позже.

Она молчит, поджимая губы.

– Но ты ведь почти всё уже убрал, – даёт слабину она.

Это мне нравится, я почти готов похлопать её по тщательно отмытым, выпирающим ягодицам. Но нет…

– Сейчас собираемся и уходим отсюда.

Немая сцена. Она готова съесть меня глазами. Она, конечно же, уже заготовила фразу о там, что мы, мол, видимся в последний раз и чтобы я не рассчитывал и не звонил и т.д. и т.п. Зачем я всё это делаю? Неужели в самом деле не боюсь её потерять? Она ведь хорошая баба, почти такая, какая мне нужна. Почти… Всегда это почти!

Молча, она начинает одеваться. Она не такая уж дура, понимает, что молчанием можно больнее ранить, чем банальной истерикой. Но мне как раз этого и нужно. Я не могу удержаться и улыбаюсь. Она смотрит на меня как на идиота, и с возмущением, и в удивлением… Послушайте-ка, да она мной почти восхищается! Вот чего я достиг! Вот, что значит нестандартное поведение в присутствии женщины. Надо будет взять это на заметку.

Мы собираемся и выходим почти в полном молчании. Я таки выключаю в прихожей свет и думаю о том, что на выключателях остались мои отпечатки пальцев. Но я, в конце концов, хозяин. А как я объясню присутствие ещё кое-каких отпечатков?.. А ей и невдомёк. М-да, мне бы её проблемы.

Ну, может, всё ещё не так страшно? В конце концов, все мы знаем, как работает наша милиция. В том-то и дело. Ну, от сумы да от тюрьмы… Типун тебе на язык! То есть мне.

Пока мы спускались, я даже не успел подумать о том, что, возможно, это действительно наша последняя встреча. Жаль.

– Если хочешь, я тебя подвезу, – сказал я ей на улице.

Она, должно быть, почувствовала в моём тоне неуверенность.

– Если хочу? – переспросила она.

– То есть я хотел сказать… Садись, я тебя отвезу.

– Что с тобой произошло? – спросила она. – Совесть замучила?

– Ну… В некотором роде.

– Я так и знала. Все вы одинаковые.

При этом она таки залезла в открытую мною дверцу и элегантно поправила пальто на коленках.

Я обошёл машину и сел за руль. Нужно было прогревать мотор и чистить ветровоё стекло от снега. Я снова вылез, чтобы найти в багажнике щётку.

– Почти Новый Год, – сказал я, перекрикивая песню мотора.

Она не ответила, но я уже понял, что, несмотря ни на что, это наша встреча вряд ли будет последней. А чем чёрт не шутит – может и сухарики в тюрьму принесёт. Я засмеялся.

– Опять ржёшь, – сказала она, явно не понимая, чему я радуюсь.

– Подозреваешь, что сошёл с ума?

– Да, а то ведь с таким опасно в машину садиться…

Она уже явно оттаивала, несмотря на показную язвительность и заметающие снега вокруг. Может, надеется, что я отвезу её ещё куда-нибудь? Или скажу, что пошутил, и мы вернёмся обратно?!

Наконец мы тронулись.

– Куда? – спросила она.

– Как куда? К тебе домой.

– Ко мне нельзя.

– Я знаю. Я тебя только довезу и смоюсь. Я вспомнил, что у меня кое-какие дела.

– Серьёзно?

– Нет, шучу.

Потом мы долго молчали. Она закурила длинную сигарету.

– А я думал ты не куришь, – сказал я.

– Иногда, – сказала она. – Слушай, а что всё-таки там произошло, на твоей квартире? Для чего ты всё это устроил?

– А что, ты меня в чём-то подозреваешь?

– Ну… Согласись, что всё это несколько странно…

– Снег сильный, блин! «Дворники» не справляются.

– Не заговаривай мне зубы.

– Так вот я и говорю. Трупы я там нашёл.

– Что?

– Трупы.

– Ну это уже вовсе не смешно.

– Так вот я и говорю…

– Послушай, я раньше не замечала, что у тебя такие тупые шутки. Ты меня разочаровываешь.

– Увы… Может, тебя сразу высадить? – Я слегка притормозил.

Она оскорблённо молчала. А мы уже подъезжали к её дому.

– Ну так вот, значит, я и думаю, – продолжал я, не спеша подруливая к подъезду. – Надо бы в милицию сходить. А то мало ли что, а?

– Кретин! – она вышла и захлопнула дверцу.

– Сумочку забыла! – крикнул я.

Она порывисто забрала сумочку. Кругом бушевала пурга. И она была как пурга – такая же порывистая и неистовая.

– Всего хорошего, – сказал я вполне искренно, немного посмотрел ей вслед и не дождавшись пока она исчезнет в подъезде, надавил на газ.

Придётся ведь, и правда, идти в милицию.

Сны

"Назови это сном. Это ничего не меняет…"

Л. Витгенштейн

Что только ни приснится! То какой-то грузин, бывший народный артист, который жалуется мне, что его сына и дочь нынешняя администрация лишает бизнеса, а именно фармацевтического. Немало наверно они зарабатывали…

– Ну, – не то возражаю, не то поддакиваю я, – это такое дело.

В общем, если не убьют, станешь богачём, и всё такое. Но это и ему ясно; он говорит, что, как в былые времена боролся за свои права, пользуясь популярностью, так продолжает и ныне. Мол, не токмо Сталину посылал депеши и не токмо теперь такими депешами завалены департаменты. Одними прошениями сыт не будешь! Он, мол, не то что письма, он собственные трусы свои снимает и власть имущему несёт. Вот, посмотрите! Я представляю, как пахнут трусы этого престарелого жирного грузина. Но я ему сочувствую. Вполне разделяю его гнев и негодование. Хотя, казалось бы, какое мне дело до фармацевтов-миллионеров? Наверняка какой-нибудь криминал… А что же ещё?

Потом разбираемся у них на даче. Я не то понятой, не то сам следователь. И обнаруживаем в давно размороженной морозилке следы крови. Нормально было бы подумать, что это от мяса, то бишь от говядины, баранины – что там едят? Но мы предполагаем, что дети расчленили собственного отца, и кое-какие его части некоторое время хранились в этом ковчежце. А он так за них ратовал! И зачем, почему им пришло в голову от него избавиться? Всё какие-то интриги! Я сокрушённо вздыхаю. Даже видавшему виды инспектору уголовного розыска неприятно сталкиваться с подобной подлостью.

Оставляем наивного старца и переходим к наркоманам. Эти преследуют меня уже давно.

То какая-то парочка спит. И он ей говорит, что, мол, уколется, а она говорит, что, мол, это ничего. Ничего – то есть страшного. Ну он и колется, и всё так и продолжается. И в самом деле вроде ничего страшного – живут и живут, и даже вроде любят друг друга, всё друг другу прощают. Прямо-таки манна небесная, да ещё героин! Сласть да и только!

А то вот ещё: засели трое в какой-то квартире и начали всё пробовать, ну, говоря традиционно, соображать на троих. Началось конечно с водки, а может, даже и с пива. Потом таблетки – всю аптечку съели. Всё выкурили – откуда-то у них была анаша, целый склад. А потом героин, и всё прочее – уж не знаю что. И сидели они там и сидели, и поняли, что подсели, и уже никому не захотелось больше выходить наружу. Зачем? Пока тут всё есть. Грустно конечно, когда подумаешь, что наверно так и придётся подыхать, и что всё наверное могло бы быть совсем иначе. И зачем они все собрались на этой квартире? Нормальные вроде мужики были. И откуда здесь героин? Может, это вообще какая-нибудь воровская хата? Вот придут их и убьют. Но думали они недолго – зачем о грустном? – лучше уколоться – свободное дыхание – то самое, какое проповедуют какие-то мудаки. Ну, они без героина, а мы – с героином – коли уж он пока у нас есть.

Когда я убежал на воздух от этих мужиков, долго не мог отдышаться. Такая уж у них там стояла вонь, такая духота! Ведь форточки не открывали – чтобы милиция не унюхала, и не мылись – не до этого!

А потом ещё у каких-то наркоманов находились мы на квартире. И мужик там уже не вставал, а только кололся. И в какие-то всё невообразимые места, о которых я раньше даже не подозревал, что там вены есть. Например, где-то на плече. Я думал, там только мышцы. И надо сказать, здоровый мужик. Только высох весь и пожелтел. А раньше наверное мог бы на подиуме выступать как культурист. И как-то он ещё косил странно. И баба у него была; та ещё ходила, и он её тоже колол, не вставая из постели, сама она колоться не умела. Так они и жили. А мы у них гостили и топили печку – загородный дом. Когда натопишь печку – душно, а потом холодно. Чаще холодно – ведь наркоманы всё просыпают.

Я и этот дом покинул без сожаления, шёл куда глаза глядят. Пешком, по раскисшим полям. Меня какие-то ребята хотели подвезти, но я отказался – подумал, наверно опять наркоманы. Может, и зря. Ребята на вид были симпатичные. А может, убить хотели?

Ко мне однажды пришли такие домой, целых четверо. Больше всего похожи на студентов, интеллектуалы, один в очках, вежливые, романтичные, как пить дать – все из провинции – завоеватели жизни. Пойдём да пойдём – звали, значит, меня гулять – да как безбожно льстили. Мол, вы такая личность, да мы без вас никак не можем, да пойдёмте выпьем, и в спину всё мелко там подталкивают – мол, давай, давай. Чем-то мне они напомнили гестаповцев, которые потенциальную жертву из дома забирают, – только очень вежливые. Я конечно не хотел идти, но куда денешься? Как откажешь, когда так зовут. Если и маслом и мёдом мажут одновременно, и поскользнёшься и прилипнешь. Я чувствую, что недолго осталось, что, что-нибудь они там со мной сделают, только мы выйдем из подъезда или там, где-нибудь за углом, или увезут куда-нибудь – да вряд ли – что' со мной так долго возиться? Короче, конец. Иду. Не хочу, а иду. А домочадцы меня так радостно провожают: наконец, мол, за ним пришли хорошие люди. Иди, иди погуляй. Спасибо вам за всё! Улыбаюсь изо всех сил: прощайте! Они видят у меня слёзы на глазах и удивляются, и понимают: не иначе, как от счастья. А эти четверо мне всё: идёте, мол, идёмте, вы нам там стихи почитаете. Ну конечно, почитаю, почитаю, почитаю…

Тьфу! И всё какие-то странные дома. Всё дома-новостройки, развалины, огороженные бетонными заборами пустыри да дворы. Не поймёшь – то ли запустение здесь наступает, то ли наоборот строительство идёт. И в одном доме, старом, помпезном, сталинском – огромные лестничные клетки, устеленные двухцветным кафелем. И всё время эти клетки затапливает. Но не дерьмом, слава Богу, не дерьмом! Чистая вода, почти чистая вода! И хозяйки, интеллигентные хозяйки в очках, в фартуках – выходят из квартир и собирают всё это, собирают воду швабрами, и ворчат конечно, но не матерятся, нет, не матерятся… И лифт там, старый лифт, большой, и непременно кувыркается – не просто ездит вверх вниз, а подвозит куда надо: если надо – вбок, если удобнее перекувыркнуться – он и перекувырнётся, но центробежная сила внутри сделает так, что вы не упадёте, а будете всё время чувствовать себя на полу, хотя пол на какое-то время и сделается потолком. Вот такие чудеса!

Вообще, сны бессмысленны, но в них что-то есть. Я полагаю, что в них что-то есть. Я просыпаюсь и стараюсь вспомнить свой сон. Когда не получается, это меня раздражает – вдруг приснилось что-нибудь важное? Наконец, что-нибудь важное! – а я не запомнил – прозевал, проспал! Скажете: Нашёл из-за чего беспокоиться! Да и как можно проспать собственный сон? А что ты делаешь, когда спишь и не видишь сна, что ты делаешь без сна – может быть, что-нибудь ещё похуже?

Проклятая амнезия! Свой сон так же трудно выдумать, как своё прошлое. Когда сомневаешься, были ли у тебя сны, вполне можешь усомниться, была ли у тебя хоть когда-нибудь какая-нибудь явь. Иначе как соединишь отдельные куски яви в нечто общее? Что ты делал между ними? Не помнишь?

А что бы ты сказал на допросе? Может ты сомнамбула? Опасный член общества, вернее, совсем даже не член, если не ведаешь, что творишь?

Уфф! Некоторые мои вопросы даже меня самого ставят в тупик. Не хотел бы я на них отвечать. Да не так уж это и важно. Давайте забудем. Забудем, но будем подозревать, что всё-таки что-нибудь было. Всегда так. И было что-то интересное – куда интереснее грузин, наркоманов и затопленных лестниц… Что-то же было там, в промежутках… Не могли же они быть пустыми?

 

Или они как затемнения в кино – промежутки между кадрами – устраивает? Никакого даже двадцать пятого кадра – просто темнота и всё. А звёздочки? Вот звёздочки мне тоже иногда снились, и что-то в них было необычное, очень притягательное. Необычайнейшую сладость испытывал я, ощущая себя в близи и в связи с этими звёздочками.

Но нет, нет всё-таки ответа на вопрос! Иду спать дальше – авось повезёт. Может, проснусь и пойму или там, во сне, решу, что просыпаться совсем и не обязательно. Даже так. Должен же я где-нибудь когда-нибудь получить успокоение?

Убийство

«В последнее время трупов не хватает…»

Р. Акутагава

Это было представление по поводу какого-то религиозного праздника. Не могу уже теперь припомнить, какого. Это было весной. Но вряд ли Пасха. Дело в том, что ничего даже ещё не успело толком начаться. Иначе бы я сделал бы выводы из содержания театрального действа.

Меня пригласил мой друг, звукорежиссёр, а у нас как раз выдалась редкая возможность пойти куда-то всей семьёй. В общем, это был тот случай, когда невозможно отказаться. Хотя ни я, ни жена, ни, похоже, даже дочка не особенно и хотели. Последняя, впрочем, выказывала некоторое любопытство. Но и она уже миновала тот счастливый возраст, когда некритично воспринимаются внешние атрибуты веры. Я даже опасался, как бы её вовсе не отвратило от православия. Но друг уверял, что всё будет, если не здорово, то очень неплохо. Конечно, всякий кулик своё болото хвалит; но у меня не было оснований не доверять этому человеку, который ко всем делам относился даже с излишней скрупулёзностью.

Вероятно, инсценировался какой-то библейский сюжет. Предполагалось много музыки и красок. Всё должно было происходить на стадионе при стечении огромного количества народа, причём среди приглашённых были весьма известные и высокопоставленные особы.

Любые официозные предприятия всегда вызывали у меня привкус скуки, если не отвращение. Но, когда заранее не ожидаешь от зрелища ничего хорошего, тем более в тайне надеешься, что всё-таки могут случиться какие-нибудь приятные неожиданности, пусть даже совсем маленькие.

Мы уже уселись, но дочка захотела пи'сать. Друг, едва указав нам места, скрылся из глаз. Даже если бы я его вновь нашёл, отвлекать звукорежиссёра по пустякам было бы некорректно. Начало представления – как это бывает, частенько – задерживалось. То ли обнаружились какие-то технические неполадки, то ли ждали ещё какого-то исключительно дорогого гостя. Поводив носом туда и сюда, я решил, что у нас есть еще, по меньшей мере, десять минут, чтобы найти туалет. Жена подумав, пошла с нами. Трибуны были заполнены на две трети, но публика продолжала прибывать. На всякий случай, мы попросили соседей сообщать, что места заняты. Самым коротким путём за пределы огромного зала было спуститься вниз, где пролегало что-то вроде гаревой дорожки, и по ней влево, к двери, которая издали казалось открытой. Я смутно припоминал, что где-то там видел указатель с нужной надписью.

Пришлось проталкиваться сквозь поток встречного народа. Я вёл дочку за руку впереди, а жена приотстала от нас метров на двадцать. Я обернулся, высматривая её в толпе и тут понял, что началось нечто отнюдь не запланированное по сценарию.

Какие-то люди в форме и с автоматами, одновременно появившись сразу в нескольких местах, короткими выкриками добивались от толпы подчинения. Всё это немедленно вызвало в памяти картины старых добрых советских фильмов про фашистов. И правда, незнакомцы выглядели как-то похоже. Впрочем, я не успел разглядеть знаков, украшающих их одежды. Зато я прекрасно заметил дуло автомата, направленное в мою сторону и инстинктивно спрятал дочку за спину. Народ на дорожке куда-то рассосался, некоторые, давя друг друга, полезли на трибуны, другие упали ниц, прикрыв затылки руками. Жена моя было среди немногих, оставшихся на ногах.

Вооружённый тип, тот который был ближе других к нам с дочкой, отвлёкся на кого-то, возражавшего ему с высоты трибун. Он полез по лесенке наверх, расталкивая всех локтями и автоматом – так наверное пастух движется среди бурлящей отары.

Решение было принято мгновенно. «Бежим!» – крикнул я жене и, покрепче сжав вспотевшую от страха ладошку дочки, бросился с ней к двери. Благо, бежать до неё оставалось не более пятнадцати метров. Как случается нередко в наиболее ответственные моменты жизни, время моё растянулось. Хорошо, что дочкино сознание изменилось синхронно с моим. Но я волновался за жену – она была слишком гордой, чтобы улепётывать от этих гадов. Успеет ли она?

Успели люди в форме. Это были первые выстрелы, которые прозвучали на стадионе. Но, как я уже сказал, время для нас стало более вместительным, т.е. появился шанс убежать от пуль. Мы бежали, а пули летели за нами и пролетели мимо. Несколько пуль шлёпнулось в деревянную обшивку двери рядом с моей головой и плечом, слева. Ещё две прошли справа, выше головы дочери. Они таки обогнали нас, я видел эти дырки, и кажется, даже сумел заметить как подлетали эти смертельные мухи и плющились о препятствия. Отлетевшие от двери щепки царапнули меня по лицу. Но мы уже были по ту сторону. Не останавливаясь, мы побежали по коридору направо. Я чуть не оторвал дочке руку. Вдруг мы спохватились и оглянулись. В коридоре было почти темно. Во всяком случае, лампы не горели – наверное тоже результат диверсии. Свет узким клинышком протискивался только сквозь щель приоткрытой двери, той самой, в которой застряли не попавшие в нас пули. Сердце стучало у меня где-то в горле и пульсировало у дочки в ладошке. Я увидел огнетушитель слева на стене и подумал, что размозжу им голову первому, кто выглянет из-за двери – если только это будет не жена.

Мы услышали шаги. Спокойные. Почему-то они отдавались гулко, как будто каблуки стучали по мрамору. Но ведь там была гаревая дорожка? Стадион молчал как мёртвый. Огнетушитель уже был у меня в руках, и дочка с ужасом следила за моими манипуляциями.

Дверь, скрипя, отворилась шире. Я замахнулся. Пожалуй, я успел бы тысячу раз опустить на вражескую голову свой снаряд. Но оттуда вышла жена. Она надменно посмотрела назад и аккуратно, медленно прикрыла за собой дверь. И только тут раздался выстрел – тихий как эхо. Её выпустили. Наверное просто никто не ожидал подобной наглости. Никто не решился в неё стрелять. Там, на стороне стадиона, послышался какой-то скрежет – похоже, дверь запирали на засов. Захватчики больше не хотели терять заложников, а мы – были на свободе. Я швырнул тяжеленный огнетушитель и, только услышав грохот, испугался, что он мог взорваться. Но из него лишь выделилось полстакана пенящейся жидкости. Я схватил жену за руку и почувствовал, какая она вся деревянная. Она была в шоке. Конечно же, всё это ей не так просто далось. Мы шли по коридору в сумерках, мы искали выход. У меня в голове, залетевшей в комнату птичкой, металась мысль насчёт того, что бандиты ведь могут быть и где-нибудь здесь, на выходах, – надо опасаться. Но опасаться уже не было сил. Выход почему-то не находился. Коридор повернул налево и ещё раз налево, все двери по сторонам были закрыты. Наконец я увидел ещё одну приоткрытую дверь и заглянул. Боже мой! Это был путь всё на тот же стадион.

Дочь и жена вопросительно уставились на меня в полумраке. Я боялся даже на секунду потерять из поля зрения, но то, что я мог видеть через щель, всё более привлекало моё внимание. Прежде всего, там, совсем неподалёку, сидел один очень известный человек, политик, в прошлом чуть ли не премьер-министр. И вот над ним-то персонально с удовольствием измывался один из, захвативших стадион, вооружённых типов. Каким образом эта дверь осталась открытой? Ведь похоже, именно тут правительственные ложи… Я приложил палец к губам, запрещая дочке, которая хотела что-то спросить. Я уже решил, что необходимо как можно быстрее увести их как можно дальше отсюда. Но, окинув напоследок рассеянным взором верхи трибун через стадион напротив, заметил там людей в камуфляже, крадущихся к распоясавшимся бандитам между кресел, как ящерицы.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36 
Рейтинг@Mail.ru