Лена Сокол
Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку

– Нам сюда. – Калинин остановился у какого-то высокого, раскидистого дерева и швырнул сумки на траву. – Он все еще здесь! С ума сойти можно!

Тут я заметила что-то большое и темное вверху, на ветвях.

– Пойдем. – Дима ловко забрался на лестницу, прислоненную к стволу, и махнул мне рукой.

– Я… я боюсь высоты!

– Пошли-пошли. – Его силуэт уже скрылся среди голых ветвей.

– Блин. – И я, откинув плед, ухватилась за деревянную ступеньку, если ее можно было так назвать. Шаг, второй, третий. – Эй, жди меня!

– Я уже тут, наверху. – Из небольшого строения над моей головой показалась его рука.

– Что это? – Вцепляясь в нее пальцами, пропищала я. – Домик на дереве?

– Это целый мир на дереве! – Воскликнул Дима, подтягивая меня наверх.

– Ой! – Крякнула я, неуклюже повалившись на него сверху.

Он, похоже, только этого и ждал: упал на спину, обхватывая меня за талию и увлекая за собой. Теряя равновесие, я повалилась на него грудью и попыталась нащупать ладонями деревянный настил, чтобы оттолкнуться и не упереться носом ему в лицо. Но было поздно: мои губы уже скользнули по его щеке и застыли возле уха. Сердце больно толкнулось в груди.

Я выдохнула, осторожно приподнимаясь на руках.

– Если загадать желание на этом дереве и поцеловаться, оно обязательно исполнится. – Стараясь казаться совершенно серьезным, произнес Калинин. Лицо в лицо.

Я почувствовала его дыхание на своих губах. Попыталась привстать, опиревшись на колени, но застыла, остановленная его сильными руками.

– Издеваешься? – Хватая ртом воздух, спросила я.

– Думал, сработает. – Просиял он.

– Опять твои шуточки!

Боже, мы были настолько близко друг к другу, что мой пульс участился почти до предела. Мой кончик носа почти касался его лица, и при желании можно было коснуться губами его губ, не совершая ни одного лишнего движения. И, черт возьми, нужно признаться самой себе: я уже позволила ему дотронуться до своего сердца.

– Чистая правда. – Слегка ослабив хватку, ответил Дима.

И я воспользовалась моментом, чтобы вскочить, вырвавшись из плена его горячих рук.

– Ты играл здесь в детстве? – Спросила спустя мгновение, облокотившись о ветхие перила.

– Да, – отозвался он, тоже встав и отряхнувшись. – Часто. Проводил время за чтением книг, запускал самолетики или просто прятался от дождя.

– Здесь очень красиво, – выдохнула я, вновь окунаясь в яркие огни ночного города, сияющего внизу.

– Да, – согласился Дима, встав рядом.

– Я хочу узнать о тебе больше, – призналась я.

Уперлась подбородком в ладони и уставилась вдаль.

– Значит, узнаешь. – прошептал он хрипло.

И потом мы просто молчали, не встречаясь глазами. Долго. Пока меня снова не затрясло от холода. Боясь, что парень захочет меня обнять, чтобы согреть, я предложила:

– Поедем домой?

– Конечно, поехали.

– Ого. – Глянув вниз, я почувствовала дрожь в коленях.

– Что?

– Здесь та-а-ак высоко! И как теперь спускаться?

Дима рассмеялся.

– Пойду первым, ты за мной. – Он ловко перекинул ноги на лестницу и поспешил вниз.

– Вот засада. – Я осторожно спустила ноги, затем развернулась. Задком-задком начала неуклюже двигаться, нащупала ступеньку и встала, отчаянно цепляясь пальцами за деревяшку. Все тело трясло, как осиновый лист, от страха.

– Не смотри вниз! – Проорал Калинин.

– А куда мне смотреть?! – Истерично взвизгнула я.

– Смотри перед собой и говори со мной.

– Хорошо.

– Мария Георгиевна, ты такая красивая!

– Опять издеваешься! – Проворчала я, но, признаюсь, мне было приятно.

Мои ноги отыскивали на ощупь следующие ступеньки и мягко ступали на них. А руки впивались так, что, казалось, дерево сейчас треснет.

– У тебя такие аккуратные руки, тонкие лодыжки и просто божественная шея!

– Дима! Ты м-можешь говорить о чем-то другом?!

– О погоде?

– Х-хотя бы о ней.

Я попыталась перевести дух и продолжила спускаться.

– Не бойся, я держу тебя. – Его голос был уже совсем близко. – За твою очаровательную маленькую…

– Не вздумай даже касаться ее! – Рявкнула я скорее довольно, чем возмущенно.

– Хорошо, я вообще-то про талию говорил. – Решил уточнить он.

– В д-детстве брат все деревья облазил, я с ним з-за компанию. Не припоминаю, чтобы было т-так страшно…

– У тебя есть брат?

– Эм… Да… – Я прочистила горло.

– Здорово. А у меня никого – только ты!

– Мы с тобой просто д-друзья! – На всякий случай напомнила я.

– Это же круто! Друзья. А ведь с утра я был для тебя всего лишь идиотом…

– П-прости…

– Прыгай, Маш! Последние три ступени сломаны, попробую тебя поймать!

– Что?! – От страха мои руки отказывались подчиняться. – К-как сломаны?

– Просто отпускай руки и прыгай! Давай!

– Аа-а! – Завизжала я, зажмуриваясь и отпуская руки.

Машинально сгруппировалась, но меньше чем через долю секунды уже обнаружила себя в его крепких объятиях – Дима держал меня на руках и заразительно хохотал.

– Черт… – Понимая, что шутник снова меня провел, я тоже засмеялась. – Поставь меня уже на землю!

Калинин опустил меня на траву, и очень вовремя: моя голова кружилась от запаха его парфюма, а сердце пускалось в пляс.

Заворачиваясь в плед и ворча, я отчаянно не узнавала саму себя. Знакомы всего-ничего, но в присутствии этого парня мозги сами собой размягчаются, превращаясь в буйный коктейль из пластилина и веселящего газа. С мыслью, что нужно что-то с этим делать, иначе не миновать беды, и я потопала к машине, видневшейся в пятидесяти метрах внизу.

20

– Ну что ж, целоваться не будем? – Подытожил Дима, заглушив автомобиль возле моего подъезда.

Я смерила его испытующим взглядом, но, видимо, не хватило немного льда в глазах, чтобы казаться правдивой, потому что парень продолжал улыбаться.

– Не будем. Спасибо за вечер.

– Маш? – Он немного подался вперед, что заставило меня волноваться еще сильнее.

– А?

– Я жду твой номер телефона.

– Зачем?

– Ну, мы же друзья: вдруг я захочу чиркнуть сообщение своему другу перед сном?

– Не могу. – Спохватилась я, выбираясь из цепких лап его обаяния. – Мой парень будет недоволен…

Дима улыбнулся, прислонив голову к спинке сидения. Эта его улыбка уже становилась такой привычной и родной для меня.

– Да я знаю, что нет у тебя никакого парня! – Выпалил он.

Мои щеки моментально вспыхнули.

– Солнцева выболтала?!

– Да, она – настоящая находка для шпиона.

– Вот коза! – Сокрушенно воскликнула я.

– Не сердись, она не говорила напрямую, это был мой обманный маневр.

– Ладно, – я увидела мелькнувший силуэт брата в освещенном окне, – мне пора.

– Значит, не дашь номер, вредина?

– Нет. – Я взялась за ручку двери…

Та открылась совершенно бесшумно – не то, что в старой восьмерке моего брата: матерой отечественной тачке, но такой уютной и милой. Там все бряцало, будь здоров. Пашка купил себе ее месяц назад всего за пару десятков тысяч рублей и любил теперь едва ли не больше жизни, все никак не мог дождаться, когда получит права.

– Ма-а-ш!

– Что еще? – Спросила я, покидая его машину и вместе с ней, казалось, весь тот мир, которому не принадлежу.

– Я буду скучать.

Мое сердце пропустило сразу пару ударов.

Я ничего не ответила, мягко улыбнулась и закрыла дверцу. Пошла, закинув сумку на плечо, а ведь хотелось сказать так много… И все оно было бы лишним, глупым, пустым, преждевременным.

Вдруг, проснусь завтра и пойму, что это был всего лишь сон? Просто прекрасный сон, от которого так звонко поет теперь сердце в груди…

* * *

Жопочно.

С буквой «ш» вместо «ч». Произносится так – [жопошно]. Запишите, я это слово придумала только что, когда восстала с кровати. Именно – не встала, а восстала. Натурально, как из ада – со скрюченными пальцами и руками, тянущимися вперед, будто у зомби. И потому чувствовала себя соответственно вновь выдуманному мной слову.

Беспомощно простонав, я тут же бухнулась обратно. Не могу встать, хоть кран вызывай. Сначала ненароком подумала на похмелье, но выпила я вчера всего ничего, а организм так странно отреагировал. Голова тяжелая, словно чугунок, ломота во всем теле, и нестерпимая боль в шее. Еще и першение в горле такое, будто проглотила веник.

И знобит. По-настоящему знобит, мощно так. Заставляя, подрагивать конечностями и щелкать зубами. «Одеялко мое, одеялко, где же ты? Иди сюда, обратно…»

– Ма-а-ам… – Позвала тихо.

Голос был слабый, сиплый, словно чей-то чужой, не мой.

С трудом дотянулась до телефона: семь двадцать. Через десять минут должен прозвенеть будильник, и мама, вероятно, еще дома и собирается на работу.

– Что, дочь?

Это она. В одежде и с сумкой через плечо. Я увидела ее размытое изображение и потерла ладонями глаза: точно, так и было, они обильно слезились. Вот же зараза. Не хватало только заболеть! И почему именно сегодня?

– Эй, что случилось? – Мама подошла ближе и села на край кровати.

Теперь я видела ее отчетливо: серый плащ, тонкий розовый платочек на шее, милые кудряшки, собранные в аккуратный завиток сбоку парой шпилек-невидимок. И маникюр – чтоб мне провалиться, маникюр!

– Отлично выглядишь, – просипела я, натягивая одеяло на самый нос.

– А ты нет, – ее рука коснулась моего лба. – Да ты ведь вся горишь, Машенька!

– Вот дерьмо… – Я попыталась прочистить горло и тут же ощутила нестерпимую боль. Тысячи острых игл впивались в гортань изнутри. Кашлянула – будто полоснули скальпелем. Кх-кх..

– Лежи-лежи! Я отпрошусь с работы и посижу с тобой.

– Нет.

– Сейчас вызовем врача.

– Не-не-не! Мам, ты чего? – Я решительно отвергала такой план развития событий. Только не врачи, бр-рр-р. – Давай так: Павлик сбегает в аптеку, купит мне какой-нибудь пакетик, чтобы высыпать в чашку и моментально выздороветь. Хорошо? Деньги в сумке, вон там. Со вкусом лимона, апельсина, малины, да любой параши, какая будет, ладно?

– Маш. – Она достала из сумки телефон. – Паша убежал на вождение, потом у него занятия. Сейчас я принесу градусник, вызову врача. Дочь, ты же пылаешь, как печка!

– Не-не, нет же, не-е-ет. – Прокряхтела я, пытаясь встать. – Нужно сегодня пересдать зачет. Стаси… нислав будет ругаться. А в следующий раз когда? Когда? Когда? Не-не. А работа? Мне выходить с двух. Работать некому.

– Лежи, родная. – Мама похлопала меня по плечу и тут же отвлеклась на телефонный разговор. – Да… Сурикова. Мария Георгиевна. Двадцать. Да…

Все ее слова, как во сне. Сейчас всем им докажу, что я как огурч… огур… огр…

Комната закружилась перед глазами, и я рухнула на кровать без сил под сдавленный мамин вскрик. Единственное, что успела заметить, это собственное отражение в зеркале: бледное тельце в черном спортивном лифчике без косточек, черных хлопковых трусах и со свалявшимся валенком вместо прически. А глазищи! Маленькие, красные, с припухшими веками толщиной с палец, явно доставшиеся мне от дальнего родственника-вампира.

«Кто это?» – крутилось в голове, пока я, с трудом проглотив таблетку ибупрофена, лежала и ждала, когда она подействует. Бормотала что-то про зачет и, кажется, про Диму, потому что когда мамины руки гладили меня по спине, его изображение скакало передо мной, точно в безумном балагане – приближаясь и отдаляясь.

Я тянулась к нему, а он улыбался, но каждый раз придвигаясь почти вплотную, отлетал на несколько шагов назад. И от этих мельканий перед глазами меня тошнило. Снова и снова, сильнее и сильнее.

– Сейчас вырвет…

– Ой, Машенька, принесу тазик. – Сорвалась мама.

«Ииуу… Привет, роллы… фу-у-у… Вчера вы выглядели симпатичнее».

Было темно, и я закидывала вас, не глядя. Зато сейчас… смотри – не хочу: все ингредиенты мелким слизким крошевом расползлись по дну таза и воняли кислятиной. А этот горький привкус. Буэ-э. Кажется, эта мерзость была у меня теперь даже в носу.

– Это от температуры. – Раздался через какое-то время чей-то строгий голос над головой. Рядом со мной стояла женщина в синих бахилах поверх грязных малиновых сапог. – Сорок? Плохо сбивается? Сейчас посмотрим.

Я присела, откинувшись на подушки, заботливо уложенные мамиными руками. Надо мной склонилась врач. Орлиный клюв, поддерживающий очки с толстыми стеклами, маленькие щелки серых глаз, тонкие губы, сморщенные в напряжении. И стетоскоп, хищной змеей метнувшийся к моей груди.

Отогнув одеяло, я вложила все оставшиеся силы в то, чтобы выпрямиться. Рука со стетоскопом замерла возле моей шеи: женщину явно беспокоило то, что она видела. «Что там? Что?» Грудь вывалилась из лифчика? Так и вываливаться особо нечему. «Что вы там разглядываете? А?»

Опустила глаза и скривилась: несколько противных красных прыщиков с желтой прозрачной головкой. Один, два – ерунда. Просто прыщи, с кем не бывает. «Ну же, слушайте легкие и проваливайте. Я – живее всех живых!»

– Понятно. – Вздохнула врач и приложила ледяной стетоскоп к моей груди.

Что? Что ей понятно? «Ух, как холодно! Хватит в меня тыкать этой штукой. Все!»

– Дышите.

Да дышу я, дышу! Иначе давно бы сдохла, с такой-то слабостью. Мне бы приле-е-ечь… Кажется, погорячилась – немного отдохну и буду, как новенькая…

– Спиной. Так. Так. – Через полминуты. – Легкие чистые. Одевайтесь.

Я опустила пылающую голову на подушку и дрожащей рукой натянула одеяло на подбородок. Др-р-р. От этих манипуляций трясло еще сильнее.

– Ветрянка. – Пробормотала она себе под нос. – У взрослых переносится гораздо тяжелее. – Врач уже что-то писала на листочке, разговаривая с мамой. До меня им явно не было и дела. – Волдырей станет больше: грудь, спина, ни в коем случае не расчесывать. Купите краску Кастеллани, обрабатывайте, она хорошо подсушивает. А это от температуры, – женщина выдавала невнятные каракули один за другим, – это в горло, это от кашля, это противовирусное, закладывайте тетрациклин…

Список крутился у меня в голове нескончаемо долго, слова отражались от стен и больно били в висок – бам-бам! «Кто-нибудь, прекратите это, пожалуйста».

Проваливаясь в сон, я пролепетала: «позвоните Ане, что не смогу прийти на работу», и закрыла глаза. Не знаю, сколько прошло времени, но когда открыла их снова, солнце стояло уже высоко и явно собиралось прожечь мне сетчатку.

– Выпей, – попросила мама и сунула мне в рот какой-то яд.

Послушно приняв свою горькую долю, я проглотила гадость. Упала на подушку, но родительница не сдавалась: подошла с другой стороны и принялась что-то брызгать мне в рот, оттягивать веки и выдавливать туда мазь.

– Хватит. – Попросила я.

– Не чеши, – перехватила она мою руку. – Теперь станет лучше, вот увидишь. Кушать хочешь?

– Бе-е-е. Нет.

– Ох, ну ладно. Я в аптеку, скоро вернусь.

– Ага.

И снова провалилась в сон: сумбурный, резкий, мелькающий картинками. И опять про него – про Диму. Сны о новеньком, похоже, были так же навязчивы, как и он сам. Его голос, веселый смех. Сначала шум был тихим, звучал из отдаления, потом стал громче, еще громче – будто парень реально был где-то совсем рядом.

– Проходи. – Донесся из прихожей мамин голос.

– Большое вам спасибо, Елена Викторовна!

Ой…

– Не стоит, Димочка. – Он звучал уже у дверей моей комнаты. Резко спохватившись, я натянула одеяло на глаза. Нет! Мама не могла так со мной поступить. – Машенька, будет очень рада.

– Если бы знал, принес бы цветов, апельсинов, не знаю… Что ей сейчас можно?

– Температура только спала, но не знаю, надолго ли. Думаю, кроме внимания пока ничего не требуется. Стучи, не стесняйся.

– Уютно у вас. – Его голос прозвучал очень бодро. И… вежливо. Вот ведь хитрый лис! Интересно, если притворюсь спящей, он поверит и уйдет?

Тук-тук-тук. Дверь распахнулась настежь.

– Машенька, ты как? – Мама приблизилась к моей кровати. – Тут к тебе Дима пришел. – Она села на край и поставила на тумбочку какой-то бутылек. Наклонилась к моему уху. – Могла и познакомить со своим мальчиком, тихушница…

Мальчиком? Ха!

Я сделала над собой усилие и выглянула в щелку между одеялом и подушкой. Мальчик стоял на пороге комнаты – стройный, красивый, высокий. Причесанный! Пресвятые угодники! В черной водолазке, скрывающей его татухи вплоть до самых ушей и подчеркивающей линии крепких рук и идеального пресса. Он стоял, навалившись на косяк, и обеспокоенно поглядывал в мою сторону. Даже лоб наморщил.

Боги. И как она хочет, чтобы я предстала перед ним в таком виде? С опухшими веками, с гнездом на голове? Надеюсь, мама хотя бы тазик с блевотиной прибрала… Мама-мама, как же ты могла?

– Я сплю. – Жалобно пропищала я из своего укрытия.

«Сурикова, не думала ли ты, что он поверит, и это заставит его уйти? После такого-то идиотского отмаза?»

Конечно, нет – и вот уже чей-то приличный вес, сдавил край моей кровати. Рука несмело опустилась на мое вспотевшее плечо, передавая тепло и через толстый слой одеяла, а приятный аромат парфюма распространился по комнате и добрался даже до моего носа.

Я замерла и перестала дышать.

– Буду на кухне, – пропела мама и едва не вприпрыжку побежала прочь.

– Давай, вылезай, – хрипло произнес Дима, когда за ней закрылась дверь.

«Ты попала, Сурикова, попала! Лучше помереть прямо сейчас, чем показаться ему в таком виде. Откинуть копыта, дать дуба, почить вечным сном, испустить душу. Блин-блин!!!»

21

– Нет. – Села к нему спиной.

Страшная и пугающая мумия из одеяла.

– Гюльчатай, открой личико, – нежно пропел Дима, хихикнув.

Мне было чрезвычайно интересно, как же он смотрится в моей чисто девчачьей комнате с розовыми обоями в цветочек, сидя на персиковых простынях, рядом с фиалкового цвета шкафом с добрыми чисто девчачьими книгами на полках от любимых авторов: Лавринович, Мартин, Тори Ру.

Где-то там позади, конечно, притаились коллекционные издания детективов и учебники по квантовой физике (шучу – по грамматике перевода), но их трудно было заметить за целой батареей романтической прозы в ярких обложках.

Я осторожно выглянула, стараясь зацепить картинку лишь краем глаза, но Калинин даже не собирался двигаться. Он не интересовался окружающей обстановкой: сидел, сложив руки на груди, и смотрел прямо на меня.

Черт!

Я отвернулась, спрятав голову в плечи и потуже закутавшись в спасительный конвертик из одеяла.

– Дима, говори так. Поворачиваться я к тебе не буду: не хочу, чтобы ты видел меня такой.

– Думаешь, есть что-то ужаснее, чем твой вчерашний мэйкап?

– Что… – Расстроилась я. – Все было так плохо?

– Ну… – Дима придвинулся ближе. – Я парень не из пугливых, но вчера чуть не обделался от страха.

– Вот гадство…

– Именно. – Он даже хрюкнул со смеху.

– Сегодня все еще хуже. – Всхлипнула я.

Чтобы показаться постороннему человеку мне бы понадобилось принять душ, расчесаться, почистить зубы и одеться. А тут он – всецело захвативший мои мысли наглец. Ни за что не повернусь!

– Слушай. Твоя мама сказала, что у тебя ветрянка. Значит, завтра ты будешь выглядеть еще красивее, а послезавтра – вообще просто супер, так что покажись лучше сейчас. – Его голос приблизился. – Я хоть и в детстве болел, но помню. Ощущения не из приятных: вся башка в зеленке, все лицо, все тело. Бабушка надевала мне на руки носки, чтобы не расчесывал волдыри, а те, между прочим, были вообще везде – во рту, в носу, в глазах и еще кое-где…

– Ой. – Скривилась я. – Меня что, ждет то же самое?

– Не знаю, взрослые переживают ее тяжелее. Принимай все лекарства, которые назначили, и еще антигистамин, чтобы меньше зудело.

– Я пока не чешусь. Вообще ничего не помню, что было с утра: проснулась уже с температурой. Башка – квадрат.

– Сыпь уже есть?

– Немного…

– Намазала?

– Нет еще.

– Давай помогу. – Его пальцы вмиг оказались на моем плече.

– Нет! – Вскрикнула я, прячась под одеяло. – Только не это.

– Ма-а-аш… – Голос Димы, глубокий, спокойный, наполненный приятной хрипотцой заполнил все пространство вокруг меня.

– А? – Робко отозвалась я.

– Это же я. – Он снова положил руку на плечо. – Ну, не бойся.

– И что, что «ты». – Для меня это ничего не меняло. До него в этой комнате вообще никогда нога мужчины не ступала, кроме идиотов-дружков братца, разумеется. – Я знаю тебя всего ничего.

Дима хмыкнул. Его ладонь уверенным движением прошлась от моего затылка к копчику. И еще раз. Он меня гладил. Гладил! Вот упрямый и наглый тип. «М-м-м…»

– Эй, Маш. Я же помню тебя красивой, не стесняйся.

– Красивой? – У меня даже в горле пересохло.

– Ну да. Тогда, в автобусе. – Дима убрал руку. – Увидел и не мог оторвать глаз. Силой воли заставлял себя отвернуться и вообще не соображал, что делаю, а взгляд упорно снова и снова возвращался к тебе. – Судя по звуку, он прочистил горло. – Такая хрупкая, маленькая: тоненькие плечики, аккуратные пальчики с ногтями, покрытыми желтым лаком. Золотистые волосы, надменно вздернутый вверх подбородок, глаза, прожигающие презрительностью и освещающие все вокруг. Светлые, яркие. Такие, что я оглох, ослеп и вообще забыл, где нахожусь.

Этот парень, похоже, был серьезно настроен выиграть этот дурацкий спор. Я обернулась, чтобы убедиться, что он не читает по книге и вдруг встретилась с ним взглядом.

Димка сиял ярче новогодней елки – сидел, пялился на меня и улыбался, закусив губу. Странное чувство, но мне почему-то захотелось ему поверить.

А вдруг? Вдруг он со мной искренен? Что, если довериться этому парню, открыться ему? Вот так, как я сейчас показывала ему свое лицо с опухшими веками, недоумевая, почему мне рядом с ним всегда так легко.

Мгновение, и этот прекрасный момент исчез так же быстро, как снежинка, упавшая и растаявшая на ладони.

Хлопнула входная дверь.

– Пашка… – произнесла я, втягивая носом больше воздуха.

– Твой брат? – Разглядывая мое лицо, спросил Дима.

– Ага…

Мне даже показалось, что температура тела моментально взметнулась до точки кипения. Шаги, копошение, и через секунду взбудораженный Суриков уже стоял на пороге моей комнаты.

Его серые глаза сначала сузились, потом угрожающе распахнулись при виде незнакомца, а кадык заходил ходуном. Когда пальцы брата стали медленно сжиматься в кулаки, из кухни послышались мамины шаги. Но Калинин, явно не растерявшись, встал и направился к вошедшему.

– Дима, – протянул он руку в приветствии.

Я представила самое худшее, на что только был способен Павлик, и сжалась от страха. Но тот, не удосужившись даже захлопнуть раскрытый от удивления рот, пожал руку парня и процедил сквозь зубы:

– Паша.

– Очень приятно. – Добродушно заметил Калинин.

Наверное, еще и улыбнулся. Этого я не видела, Дима стоял ко мне спиной.

– Так все, мальчики. Хорошо, что вы познакомились. – Это вступила мама, ее руки крепко ухватились за локоть брата. – Марья заболела, у нее ветрянка. Дуй в свою комнату – здесь теперь карантин. Давай-давай!

– Э… это… – Пашка поднял руку, не сводя глаз с моего посетителя.

– Пойдем. – Тон мамы, улыбающейся своей самой вежливой улыбкой, стал вдруг строгим и безапелляционным. Она дернула Сурикова за руку и закрыла дверь.

В комнате воцарилась тишина. «Фу-ух…» Аж от сердца отлегло. Но надолго ли? Из коридора послышалось приглушенное бурчание Сурикова.

– Мне показалось, или твой брат сильно не в духе? – Спросил Дима, присев рядом.

– Да. Я ему даже прозвище дала – «Боевик».

– Это он из-за меня так нахохлился? – Рассмеялся Калинин.

– Он мне вместо папочки, поэтому не удивительно. – Я устроилась удобнее на подушке. – Защищает, так что… если ты меня обидишь, тебе не поздоровится.

– Ух. – Дима поправил одеяло и улегся прямо поверх него, вытягивая ноги. Теперь его голова лежала на подушке рядом с моей. – Уже начинаю бояться, видишь, весь дрожу?

– Да ну.

– Ага! Вы еще так похожи, просто ужас – особенно в гневе! Эти глаза и… пар из ноздрей!

– Мы – двойняшки. И вовсе не похожи. Даже два яблока с одного дерева никогда не будут одинаковыми.

– Вот в чем дело. – Он снова рассмеялся. – Двойняшки!

– Да-а. Не повезло, так не повезло. – Ко мне вернулось смущение. – Кстати, классная водолазка. В ней ты не такой уж… расписной. – Я достала из-под одеяла руки. – Почти прилично выглядишь, но снова такой же тощий, каким показался мне в первый день.

– Спасибо. Старался. Знал, что тебе понравится. – Дима поправил рукава водолазки. – И постараюсь не обидеться на расписного.

– Ой, прости.

– Тебе прощается. – Он поднял вверх свои длиннющие ножищи в черных джинсах. – Смотри, какие у меня носки!

Пришлось привстать. На ногах новенького красовались забавные белые носки с черепами.

– Веселенькие.

– Да, они, кстати, счастливые: мне всегда в них везет. Вот, тебя встретил, экзамены сдавать тоже в них пойду.

Я с улыбкой уставилась на него.

– И ты веришь в такие вещи?

– Конечно. – Дима посмотрел на меня с недоумением. – А ты разве нет? У меня еще есть пьяная футболка и рубашка-развратница. В них…

– Нет-нет! Даже не рассказывай! Не хочу это слышать.

– Хорошо, – кажется, он даже покраснел. – Молчу.

Соединил указательный палец с большим и закрыл себе рот на воображаемый замок.

– Как ты, вообще, здесь оказался?! – Аж подскочила я.

Странно, что этот вопрос сразу не пришел мне в голову.

– Я… – Дима взял мою руку в свою и стал гладить каждый пальчик. От растерянности у меня не осталось сил, чтобы сопротивляться. Смотрела на наши руки, как завороженная, и не двигалась. – Пришел в универ. Соскучился. Ждал. А тебя все нет и нет. Ни к первой паре, ни ко второй не пришла, и знаешь, что интересно?

– Что?

– В твоей группе никто не знает твоего номера телефона. – Сказал он серьезно, отставив на миг игривость.

– А. – Тугой комок из переживаний застыл где-то в груди. Теперь он знал, был в курсе. И о том, как ко мне относятся, и о том, как называют за глаза.

– Оказалось, что ты ни с кем не общаешься, и кроме прочего, тебя называют странной.

– Тебя это насторожило?

– Скорее удивило. Это же и, правда, странно, Маша. – Дима отпустил мою руку и повернулся на бок. Его глаза теперь изучали мое лицо. – Ты клевая, ты веселая, не замкнутая. Одеваешься со вкусом, ведешь себя адекватно, с тобой интересно и весело. Ты добрая. Хотя тебе палец в рот не клади – руку по локоть откусишь, почему же так вышло, что сторонишься остальных ребят в группе?

– Ну… – Я уставилась в потолок. – Я же не конфликтую ни с кем, меня не задирают – значит, все в порядке. Подумаешь, не нашла близких подруг, не обязательно же всех сразу к себе в душу пускать? Так что, все хорошо.

– Тебя… не обижают?

Я выдохнула.

– Э… Сейчас уже нет. – Поправила одеяло, натянув до самых ушей. – Одно время пробовали обзывать, но наткнулись на сопротивление. Я огрызалась в ответ, поэтому, думаю, все не зашло далеко. Да я не отщепенец, просто…

– Ну, а сначала? На первом курсе? Ты же не вступала в конфронтацию с ними с первого дня?

– Нет. Я… просто наблюдала вместо того, чтобы выбирать себе кандидатов в друзья, а потом, когда они все разделились на группы, уже не старалась понравиться, чтобы не лезли.

– Не обязательно же дружить со всеми, можно хотя бы общаться…

Я с силой сжала одеяло. Легко ему говорить!

– Не знаю, Дима, не знаю! И мне тоже от этого плохо. Как я могу объяснить это тебе, если даже самой себе не могу? – Я вцепилась зубами в заусенец на пальце. – Какая разница, если я не страдаю от этого? Пусть, так вышло, теперь стараюсь не замечать, мне хватает и того, что могу перекинуться парой слов с… с некоторыми!

– Понял тебя. – Он ухватил меня за кисть, не давая вгрызаться в собственные пальцы. – Все-все, не будем больше об этом. Я просто удивился, что никто не может мне подсказать твоего номера. Почему-то сразу не дошло, что можно было заехать в «Кофейный кот» и узнать там, рванул сюда, к твоему подъезду. Поставил машину и ходил, как дурак, под окнами, пока к двери не подошла женщина. Я у нее спросил, где живет Маша Сурикова, она ответила, что у нее в квартире – так мы познакомились с твоей мамой.

– Находчивый ты.

Мое сердце забилось, как ненормальное.

– Да, не растерялся. Красивая она у тебя.

– Маме повезло, что она не видела твои татухи – за сердце бы схватилась.

– На руке видела, даже в обморок не упала. – Усмехнулся Дима, вытягивая вверх левую ладонь. Повернул, позволяя полюбоваться странными цветными закорючками на коже, и опустил прямо мне на нос. – Пип!

Я хихикнула, смущаясь.

– Жаль, что придется зависнуть здесь с болячками. Учеба, работа…

– Ну, с работой мы что-нибудь придумаем, – щекоча мое ухо своим дыханием, произнес он, – а насчет учебы я точно смогу помочь. Буду приходить и рассказывать все, что мы проходили на парах, хочешь?

– И не лень тебе будет таскаться? – Я продолжала изучать взглядом потолок.

– Нет. – Услышав шуршанье где-то внизу, Дима резко повернулся. – Ой, кто это?

22

Он вскочил, разглядывая неведомое нечто на полу, и вдруг расплылся в улыбке. Подхватил на руки моего недовольного кота, а тот посмотрел на незнакомца с видом ворчливого аристократа: ишь, посмел самым наглым образом ухватить за пушистый бочок Его Котейшество! Еще и зарылся носом в густую шерсть. «Эй-эй, полегче!» – зверь уперся лапами в Димину грудь.

– Это – Крысь. – Я протянула руку, чтобы погладить. – Жрун, спун, срун и великий ночной ассасин.

– Красавец. – Дима бухнулся на спину рядом со мной, прижимая к шее кота. Хорошо хоть, водолазка черная – на ней шерсть того же цвета не будет бросаться в глаза. – А почему Крысь?

Кот на удивление громко затарахтел. Я приложила к его спинке свою ладонь, и Дима не упустил случая – сразу, будто случайно, коснулся ее во время почесывания.

– Пашка принес его домой совсем маленьким. – Убрав руку, я спрятала голое плечо под одеяло. – Вышел погулять, а с дерева прямо на голову котенок упал: размером с кулачок, только глазки открылись. Вылитый крысеныш! И это прозвище сразу как-то прицепилось к нему, так и зовем теперь – Крысь.

– Здорово! – Димкины длинные пальцы тонули в мягкой шерстке черного мерзавца. – Я всегда мечтал иметь дома несколько собак и кота, но отец не позволял. Вот съеду от родителей, обязательно заведу.

– Хорошая мечта.

– У меня их много. Эта, кстати, не в приоритете, а… ты о чем мечтаешь?

Я задумалась.

– Не знаю. Мы пока все как-то больше выживали… Рано повзрослели, когда ушел отец, некогда было мечтать… Разве что хотелось свалить из этого города побыстрей, но со временем прошло. Теперь хочется закончить универ и устроиться на приличную должность, чтобы содержать себя и помогать маме.

– А я в детстве был… Только не смейся, хорошо? – Он продолжал гладить кота.

– Не буду.

– В детстве я был толстым. И заикался. – Дима засмеялся. – Меня все дразнили Жиркой, Жиробасом, Баржей или Студнем. – Он изобразил руками огромные щеки и пузо. – Кроме меня у нас в классе был еще только один мальчик, которого задирали: он хорошо учился, носил толстенные окуляры и сидел на последней парте. В него все кидали козявки и обзывали Борей-Какашкой: парнишка просто однажды обделался в первом классе. И когда я сдружился с этим Какашкой, меня стали обижать еще сильнее.

Я смотрела на него и не верила своим глазам.

– Тебя? Ты – Жирка? Никогда не поверю!

– Вот именно! – Усмехнулся он. – Все прекратилось, когда пришел в школу отец. С того дня все дети стали с нами общаться, но, как позже оказалось, делали они это из страха быть отчисленными. А это… еще хуже, чем подтрунивание. Лучше уж искренняя ненависть, чем такое.