Лена Сокол
Влюбляться лучше всего под музыку

Паша

Мы сидим на диванчиках в комнате, заполненной страшными звуками, способными убить любовь к музыке у любого человека. В комнате, где все желающие могут выйти на сцену и спеть караоке – что они с удовольствием последние полчаса и делают.

Сидим, терпим и мечтаем свалить.

– Мы с тобой отрываемся или просто боимся остаться наедине? – Шепчу я Ане на ухо.

Она поворачивается ко мне и улыбается. Едва заметно пожимает плечами. У нее тоже нет ответа на это вопрос.

– Говорил ведь! Нельзя мне пить! – Стонет участковый.

Он сидит на диванчике в кителе, рубашке, семейных трусах и длинных черных носках, натянутых чуть не до колен на манер гольфов.

– Вася, тебе хорошо? – Спрашивает Ярик, сидящий напротив.

Гунько оглядывает зал, задерживает взгляд на коротеньких юбчонках танцующих девиц.

– Да-а. – Он улыбается с видом довольного лиса, попавшего в курятник, и машет рукой какой-то брюнетке, стоящей на сцене и пытающейся петь: «Младший лейтенант, мальчик молодой! Все хотят потанцевать с тобой».

Василий дергает плечами в такт и закатывает глаза.

– Вот и замечательно.

– Так глупо вышло! – Он качает головой. – Изымал паленый безакцизный алкоголь, хранил его опечатанным у себя в кабинете. Кто ж знал? Год лежала эта коробка с вещдоками, вот – второй пошел. Все суды прошли, все разбирательства, а она лежала, мне глаза мозолила. Ну, и начал я ее понемногу приходовать, а тут проверка нагрянула, и кранты. Пришлось написать рапорт, ушел по собственному желанию. Восстановиться смог только, когда новый начальник УВД пришел, и то только участковым взяли!

– Вася, давай я тебя сюда хоть садовником устрою? Или охранником? – Предлагаю я. – Получать нормально будешь.

Гунько вскакивает и пожимает мне руку. Участкового поводит из стороны в сторону.

– Хорошие вы ребята. Только скучные! – Он разводит руками, будто собирается вприсядку танцевать. – Да я в ваши годы так отжигал, ого-го! – И бросается к сцене.

Я закрываю глаза.

Комната гудит, все только размялись, и веселье впереди. Аня кладет мне голову на плечо, я прижимаю ее ближе к себе и зарываюсь носом в шелковистые, еще влажные после купания волосы. Они совсем не пахнут химией для бассейна. В них спящие луговые травы, запах цветущих сине-фиолетовых васильков и спелой лесной малины. В них мечты, загадки и тайны, кажется, самого мироздания.

Я вдыхаю и замираю на мгновение, стараясь оставить этот момент в памяти навсегда, запомнить, какими сумасшедшими и веселыми мы были. Выдыхаю медленно, с волнением – гадая, сможем ли мы с ней поладить. Такие одинаковые и такие разные.

Что будет, когда она узнает, что по жизни я ни разу не человек-праздник? Когда поймет, что со мной все просто, приземленно и скучно? Что я не тот, кто сможет веселить ее каждый день и давать эмоции.

Я – совершенно обыкновенный парень. Без грандиозных планов. Боящийся мечтать и привыкший довольствоваться тем, что имею. У меня мама, сестра, старая ржавая восьмерка во дворе и дырявые карманы в джинсах. Но я такой, какой есть, и скрывать этого не стану. И пытаться быть кем-то, кем не являюсь, тоже не хочу. Да и не смогу.

– Прогуляемся? – Аня надевает фуражку, одолженную у Василия.

Ей идет. С меховой-то жилеткой поверх нижнего белья. Я поднимаю руки вверх, будто сдаюсь, и спрашиваю:

– Пистолетик-то у тебя есть?

– Только фонарик, – смеется она, и мы встаем.

Беремся за руки и идем к выходу. Я оборачиваюсь и вижу, как толпа рукоплещет участковому, танцует, качает головой в ритм. Он стоит на сцене в одних «семенах» и бубнит под музыку в микрофон:

– Вокруг шум! Пусть. Так, не кипишуй! Все ништяк! Вокруг шум. Пусть. Так, не кипишуй! Все ништяк!^[2]

Аня

Я иду по траве в этих огромных тапках и думаю только о том, как неловко было бы общаться, будь мы трезвыми. Пашка для меня всегда был недосягаемой высотой. Два года я смотрела на него украдкой и не решалась сделать шаг навстречу. Потому что он… Добрый, правильный, надежный. И достоин чего-то особенного. Лучшего. Он достоин настоящей любви.

А что я знаю о ней?

Хм. Любовь.

Что это? Привязанность, симпатия или химия чувств? Говорят, это понятие гораздо сложнее и глубже. Пока не почувствуешь, не поймешь.

Не знаю, отчего так совпало, но у меня в бойфрендах всегда были лишь плохие парни. Один оказался жалким любителем травки, второй – смазливым красавчиком с кучей скрытых комплексов, третий – здоровенным детиной с бородой и килограммами мышц, но бесполезным и абсолютно тупым.

Обыкновенные самовлюбленные придурки, недостойные даже того, чтобы я упоминала их по именам. И дело было не в том, что мне всегда хотелось веселья, праздника или быть рядом с кем-то популярным. Просто казалось, до такого, как Паша, я еще не доросла, и нужен кто-то проще. С кем не нужно быть серьезной, настоящей и сходиться настолько близко, чтобы открывать душу.

На деле же раз от раза оказывалось, что глупым мужчинам не нужны умные женщины. Кому из них охота иметь рядом подругу, которая видит его насквозь? Для которой он – не авторитет? Дерзкие, самодостаточные, с чувством собственного достоинства представительницы слабого пола для таких мужчин – потенциальные соперницы. Им грубостью приходится доказывать, что мы «бабы как бабы» – обыкновенные, такие, как все.

И я была, наверное, достаточно умна, чтобы долго прикидываться дурочкой. Беда, что мне всегда и неизбежно это надоедало, и как итог – сейчас я одна. Мне не хочется обжигаться, и уж тем более делать больно тому, кто рядом.

Пашка… и зачем мы с ним всё это затеяли?

– Ого! – Он отпускает мою руку и куда-то бежит. – Это же кольцо там, вверху! Я его сразу и не заметил за деревом.

Семеню за ним на край двора и вижу небольшую баскетбольную площадку со щитом. Пашка уже там, подобрал откуда-то из травы мяч, прицелился и с лету забил трехочковый.

– Хороший домик у Димы, ничего не скажешь! – Подбегаю и крепко обхватываю мяч ладонями. – Давай в «вопрос-ответ»?

– Это как? – Пашка стоит рядом, делая вид, что хочет отобрать у меня мяч.

– Забиваю, ты отвечаешь на вопрос. Промахиваюсь – отвечаю на твой.

– Давай.

Я прицеливаюсь, отталкиваю мяч от груди. Он летит вверх, делает над нашими головами плавную дугу и попадает ровно в корзину.

– Да!

– Весьма недурно. – Усмехается Суриков и идет за мячом.

– Твой любимый цвет?

– Черный.

Я удивленно распахиваю глаза:

– Интересно.

Яркий свет фонаря играет бликами в его глазах.

– Вообще-то, люблю все цвета, но черный универсален. Передает любое настроение, как и музыка. Транслирует в окружающий мир все, что ты в него заложишь.

– Бросай.

Пашка целится, кидает и попадает в кольцо с пяти метров.

– Отлично! – Хвалю я его. – Почти как трезвый.

– А я и есть. – Он бросает мне мяч. – Твоя любимая песня?

– Хм, – приняв подачу, задумываюсь. – Нет такой. И группы нет любимой, и исполнителя, и стиля… Их слишком много, чтобы выбрать кого-то одного. Похоже на оправдание?

Пашка качает головой.

– У меня также. И все мои любимые песни старше меня раза в два или три.

Я подбегаю к кольцу, но чертовы тапки не дают, как следует оттолкнуться, и до корзины я не допрыгиваю. Эх! Мяч, отскочив от кольца, летит в кусты.

Суриков смеется и идет его искать.

– Твой любимый фильм?

– «Ангелы Чарли»! – Отвечаю, не задумываясь.

– Что? – Брезгливо спрашивает он. – Это старье?

– Честно! – Мне и самой смешно. – Глупо, но правда. Если вижу его по телевизору, не могу переключить на другой канал. Есть в нем что-то волшебное, уж не знаю, что именно.

– Бе-е, – изображает рвоту Суриков, – даю тебе еще одну попытку. Удиви меня.

– Ну-у… «Брат 2». Его тоже могу пересматривать бесконечно, хоть он мне и не по возрасту.

– Ладно, зачет! – Хвалит он и закручивает мяч. Тот крутится в воздухе, а затем ложится ровно в цель. – Чего ты боишься?

Улыбка исчезает с моего лица.

– Взрослеть, – произношу так тихо, словно боюсь обжечься собственным дыханием.

– Этого все боятся. Думал, ты бесстрашная.

– Нет. Боюсь, что так и не узнаю своего предназначения в жизни. Я дала себе это лето на то, чтобы решить, кем хочу стать. Некоторые с детства твердо знают, кем хотят быть: врачами или космонавтами, а я люблю сериальчики в прикуску с вредностями. Что со мной не так?

Паша смеется. Искренне, открыто, и мне тут же нестерпимо щемит душу от нежности. Я останавливаюсь. Что со мной? Все, что я чувствовала к мужчинам прежде было просто влечением, интересом. А это какое-то совсем другое… Первый раз в жизни я начинаю бояться саму себя.

Хватаю мяч, швыряю со всей силы и тот, на удивление, скрутив пару кругов по ободку кольца, вдруг ныряет внутрь.

– Какие девушки тебе нравятся? – Кричу я, отправляясь за мячом.

Это такой трюк, чтобы спрятать глаза.

– Мне нравишься ты. – Не раздумывая, отвечает Пашка.

И это заставляет мой желудок сжаться. Я слышу его шаги за спиной, бросаю мяч и бегу по траве прочь. Суриков несется следом и хохочет. Я оборачиваюсь и ловлю его взгляд. Мне жарко. Нестерпимо жарко. Но я не собираюсь снимать эту шубу ни за какие коврижки, лучше поискать, во что переодеться.

Паша настигает меня возле гаража, разворачивает к себе и прижимает спиной к холодной стене. Он берет мое лицо в ладони и целует меня: так же страстно, сильно и до боли, будто хочет выпить меня до дна. Я таю в его сильных руках, понимая, что теряю контроль над собой и своим телом.

Когда его пальцы сжимаются на моих ягодицах, я вскрикиваю, и это раззадоривает его еще больше. Он лихорадочно нащупывает что-то на стене, нажимает, и дверь в гараж внезапно отъезжает наверх. Я чуть не падаю, но Паша в последнюю секунду успевает меня подхватить.

Мое тело горит, я в бреду. Мне все равно, где и как мы это сделаем: он нужен мне прямо сейчас. Я жду, когда Пашка втолкнет меня внутрь помещения, но его горящие губы вдруг соскальзывают с моих и замирают. Я открываю глаза и сквозь туман пытаюсь проследить за его взглядом. Он направлен на мощный черный четырехколесный агрегат, стоящий прямо у входа и сверкающий своей новизной.

– О-о-о, – выдыхает Паша, отпуская мою талию. – Вот это конь.

Эх, мужчины …

Я недовольно стону и кутаюсь в жилет. Нет. Ну, нет же. Почему именно сейчас? Будьте прокляты, все производители квадроциклов! Знайте, вы обломали мне один из самых захватывающих моментов в жизни!

Паша

Прошу, конечно, прощения, но это мечта каждого мальчишки. Детская глупая мечта, заставляющая в предвкушении дрожать колени и потеть ладони. Помню, абсолютно также загорались глаза, когда мама дарила на Новый Год солдатиков или обещала купить игрушечный танк за то, что схожу полечить зубы к стоматологу. Ощущения почти такие же.

Забыв о пожаре в брюках, я отпускаю Аню и быстро подхожу к квадроциклу. Девушка за моей спиной разочарованно вздыхает, но так даже лучше. Я-то знаю.

Она не заслужила грязного гаражного секса, как бы мне того не хотелось. Солнцева – не девица на одну ночь. И уж тем более не Лида, бухгалтер из универа, которая беззастенчиво закрывала дверь на щеколду всякий раз, стоило мне появиться у нее в кабинете. От воспоминаний об этом меня снова передергивает.

Я уже месяц ее избегаю потому, что самому от себя противно. И дела с учебой, как следствие, складываются теперь не самым лучшим образом, но ничего не поделать. Все отныне будет по-другому. Я так решил. Мне есть ради чего жить. Мне хочется касаться только девушки, которую люблю. У меня есть Аня.

– Вот это я понимаю, машина, – обходя меня слева, она указывает на «гелик» Юрия Палыча, отца Димы. – А это что? – Солнцева морщится, глядя на квадроцикл. – Изящный способ свернуть себе шею?

Я кладу руки на руль.

– Прокатить тебя? – Спрашиваю не своим голосом, словно во сне.

– Лучше на этом. – Аня смеется и тычет пальцем в «гелендваген».

– Не-е-е, – прыгая на сидение квадрика, усмехаюсь я, – я ж не смертник! Случись чего, до самой смерти не расплачусь, даже если почку продам. Даже если обе!

– Тогда, может, пойдем в дом?

– Садись, прокатимся! Не бойся. – Я поворачиваю ключ и нажимаю кнопку зажигания. Раздается самый прекрасный на свете звук. Он отдается в ушах утробным рычанием голодного зверя и легкой вибрацией, согревающей ладони. «Сейчас соображу, как тут все устроено: слева сцепление, справа газ. Где тормоза? Вот они, родимые». – Давай, не ссы!

– Ты самый галантный кавалер из всех, кого я знаю. – Закидывая ногу и устраиваясь сзади, хихикает Аня.

Мех на ее жилетке щекочет мне спину. Я дотягиваюсь до пульта, лежащего справа на полке, жму наугад кнопки, и ворота, выходящие на улицу, начинают раздвигаться в сторону.

– Если бы у меня было семь жен, – протягиваю ей шлем, взятый там же, на полке, – ты была бы самой любимой.

Она прокашливается.

– Какой-то сомнительный комплимент.

– Ладно. Самой-самой любимой из всех семи жен, – смеюсь я.

– Ха-ха. Как смешно. – Аня вертит в руке шлем и кладет его обратно. – Не хочу портить прическу.

– А голову ты, значит, повредить не боишься? – усмехаюсь я и плавно трогаю с места квадроцикл.

Солнцевой не остается ничего другого, как вскрикнуть и крепко обхватить меня руками.

Мы выезжаем на улицу, освещенную одиноким диском луны, и мчим прочь от дома. Стараюсь сильно не разгоняться: нам и так достанется от Димона и за разгул, превративший мирную вечеринку в гнездо разврата, и за пьяного участкового, разгуливающего по усадьбе в трусах, и за бассейн.

Мы едем по длинным ночным улицам, притихшим и полупустынным. Вдыхаем полной грудью свежий речной воздух, свободу и саму молодость. Мне так хорошо, как не было никогда. Чувствую, что и Ане тоже.

Свернув на набережную, я проезжаю вдоль реки, где в это время еще полно гуляющих парочек и веселых компаний. Как только чувствую, что Солнце расслабляет руки, прибавляю скорости, заставляя ее ухватиться за меня изо всех сил, потом опять сбавляю – ощущаю ответственность за нас обоих и не хочу рисковать.

Когда мы возвращаемся в нужный район и поворачиваем на ту самую улицу, Аня визжит, подбадривая меня, и я с ветерком доставляю ее до коттеджа Димы. Заезжаю в гараж, останавливаю квадроцикл и глушу мотор.

– Вот это да! – Восклицает она, спрыгивая. – Это было… круто!

Ее волосы спутаны, взлохмачены и свисают по плечам сосульками. И все равно, это самое прекрасное, что я когда-либо видел. На секунду теряю дар речи, но вновь обретаю, как только ее губы касаются моих. Скользят, замирая на секунду, и прижимаются крепче. Ее руки в это время нежно гладят мою спину, и я моментально дохожу до критической точки и уже готов взорваться. Отпускаю руль и прижимаю ее к себе.

– Проверим, вдруг Машка уже вернулась? – Спрашивает Аня, оторвавшись от меня.

Вскакиваю, беру ее за руку, и мы бежим в дом.

– Ничего себе… – застываю на пороге, внезапно ошалевший от увиденного.

Повсюду горы одноразовой посуды, разбросанные по полу конфетти, пустые бутылки, мусор и окурки.

– Все, ребята, всем пора домой! – Огорченно изрекает Солнце и толкает какого-то парня, мирно спящего на диване со стаканом в руке. – Слышите? Все! Конец вечеринки, расходимся!

Но мало кто реагирует.

Следующие минут двадцать мы выталкиваем совершенно пьяных парней и девчонок за дверь. Некоторые из них несут на плечах своих товарищей, другие просто ползут к выходу полураздетые. Музыку вырубают. Ярик с друзьями собирают аппаратуру и инструменты, загружают в припаркованный за воротами микроавтобус. Они выглядят приличнее остальных: бодрые и способные еще ясно соображать. Убеждаюсь, что их водитель трезв, жму ему руку и машу на прощание. Возвращаюсь и застаю Аню посреди пустого танцпола.

Она стоит в чужих тапках на полу, покрытом осколками бокалов и чьей-то рвотой. Вид у нее такой, словно саму сейчас вывернет. Мы открываем окно. Во дворе та же картина: бассейн будто стихийное бедствие пережил. Несколько ребят, покидают его, по пути собирая недопитое спиртное – видимо, на дорожку.

Мы идем в гостиную. Аня подбирает разбросанные возле пустого шкафа плечики. На одно из них вешает жилетку. Сама находит какой-то халат, надевает и туго перевязывает на поясе. Я поднимаю глаза и вижу болтающийся на люстре лифчик.

– Вау… – Обнимаю подругу за талию. – Итак. С чего начнем уборку?

– Сдурел? – Хмыкает Аня. – Здесь клининговую компанию нужно вызывать, они и то сутки провозятся!

– Хотя бы сколько-то успеем убрать.

– Да ну, мне проще свалить! – Смеется она.

Я смотрю на нее, удивленно распахнув глаза, и вдруг понимаю, что Аня не шутит. И тут мы вместе начинаем хохотать. До слез, сгибаясь от смеха. Мы ужасные люди. Ужасные-ужасные. Гадкие. Очень гадкие.

– Требую продолжения банкета! – Вдруг торжественно провозглашает Солнце и хватает открытую бутылку шампанского со столика.

– Поехали! – Я беру ее за руку и веду за собой.

– С парнем, у которого такой пресс? – Хихикает она, поправляя халат. – Да хоть на край света!

В таком виде мы ловим такси и едем ко мне. Таксист всю дорогу поглядывает в зеркало заднего вида на странную парочку, но молчит. А мы смеемся, не останавливаясь. Аня в огромном красном халате, я в одних штанах. Она с бутылкой, а я с мыслями о том, что мама сегодня ночью на смене в больнице. О таком счастливом стечении обстоятельств еще вчера я не мог даже и мечтать.

Аня

– Это самое странное, что я когда-либо делала. – Говорю я, повернув ключ в замке.

В темноте подъезда слышны лишь лязганье замка и звонкие щелчки. Крепко держу Пашку за руку в попытке не упасть. Волнуюсь, ведь десятки раз была здесь, но приходила к подруге, а не к ее брату.

– Почему? – Открывая дверь и пропуская меня вперед, спрашивает он.

– Ну, как же. – Делая несмелый шаг и останавливаясь, чтобы прислушаться, отвечаю я. – Чужой халат, огромные тапочки, на голове аккуратно свитое кем-то гнездо, и в таком виде я крадусь к вам в квартиру посреди ночи. Не странно?

– Совсем немножечко. – Суриков отпускает мою руку.

– Что самое странное ты делал в последнее время?

Паша закрывает дверь и на цыпочках проходит по коридору.

– Не знаю, надо подумать. – Он включает свет в комнате сестры, убеждается, что там никого нет, и снова выключает. Идет в мамину спальню, проделывает то же самое. – Покупал Машке прокладки. И то это было больше весело, чем странно.

Мы снова в темноте. Я слышу его голос из противоположного конца коридора, ставлю бутылку на полку, снимаю тапки и иду навстречу.

– Ты? Покупал? Сам? – Развязываю халат. – Ни за что не поверю.

– Еще и советовался с продавцами.

– Не стеснялся?

– Говорю же, весело.

– Даже не знаю, как мне на это реагировать.

– Посмейся вместе со мной, – предлагает он.

Его голос совсем близко. Еще шаг и…

– А ты… бесстрашный. – Выдыхаю я.

Наконец, его руки крепко обхватывают мои предплечья. Я испуганно замираю.

– Ну, привет, – говорит Паша.

– Привет, – кладу ладони ему на грудь.

От его кожи исходит настоящий жар, как тот, что жарким летним днем плавит асфальт. Мне хочется касаться его тела снова и снова, мои ноги предательски слабеют.

– Я уже успел соскучиться. – Он наклоняется так, что я почти чувствую, как соприкасаются наши ресницы.

– Чем докажешь?

Снова бросаю ему вызов, желая только одного – чтобы мы скорее слились в сладостной борьбе, но Паша просто целует меня. Делает это трепетно и нежно, словно собирает росу с лепестков утренней розы. И это очень неожиданно, потому действует на меня безошибочно – будто выстрел вдруг попадает в цель.

Я ощущаю слабость: мое тело тает, а душа несется куда-то вверх, выше и выше. То, чего я так долго боялась, уже близко, и оно оказывается необычно приятным и желанным. Я чувствую это, когда халат медленно падает к моим ногам, сброшенный легким и будто случайным движением его рук.

Чем дольше мы целуемся, тем настойчивее и глубже становятся наши поцелуи. Мне хочется, чтобы это не заканчивалось никогда. Хочется сказать ему, что я чувствую, показать это своими движениями, рассказать о том, как сильно хочу Пашу, и о том, что больше не боюсь этого.

Мне хочется принадлежать только ему, и я послушно отдаюсь силе его крепких рук потому, что знаю, это – именно то, что мне нужно. То, чего всегда хотелось. Быть с ним, дышать одним воздухом, принимать друг друга, не боясь открыться полностью.

Я делаю встречное движение, но Паша вдруг отступает в темноту и тянет меня за собой. Плохо ориентируясь в пространстве, я все же догадываюсь, что мы направляемся в его комнату, залитую серебристым лунным светом. Крепко держусь за его руку и иду следом. Через пару секунд мы останавливаемся у кровати, поворачиваемся и начинаем с диким остервенением сдирать друг с друга одежду.

На пол летят его брюки, мой топ и наше нижнее белье. Мы стоим, обнаженные, и почему-то боимся теперь даже прикоснуться друг к другу. Я дышу хрипло и часто, и думаю только об одном: «Скорей бы». Все бы сейчас отдала за то, чтобы прекратить эту пытку, и вдруг это происходит.

Пашка берет в ладони мое лицо и целует. И я хочу, чтобы он отныне был только моим. Моим. Мы горим и превращаемся в одно большое пламя. Ноги с ногами, живот к животу, голая грудь к голой груди. Срастаемся и пылаем, как чертовы факелы, желая сгореть дотла от родившегося между нами огня.

– Аня, – шепчет он в перерывах между поцелуями.

У меня перехватывает дух, но я слышу свое имя снова и снова. А, может, он говорит что-то еще, мне трудно разобрать. Меня захватили ощущения: кожа горит под сильными ладонями. Спина, поясница, ягодицы, бедра – мне хочется, чтобы он наполнил меня собой, ведь каждое прикосновение теперь ранит сильнее ножа.

Я стону, когда его руки прижимают меня к себе. Задыхаюсь от желания, понимаю, что готова умолять его прекратить эту пытку. Впиваюсь губами, а затем и зубами в шею, притягиваю его к себе сильнее. Впиваюсь ногтями. Теряю способность соображать, говорить. Понимаю, что не смогу больше сдерживаться.

Толкаю его на кровать и сажусь сверху. Захватываю его руки над головой, делая Пашку совсем беспомощным. Наклоняюсь, касаясь его голой груди, и прикусываю его разгоряченные губы. Грубо, бездумно, не в силах сдерживаться и, кажется, даже ощущаю привкус крови во рту.

– Прости…

Его ладони вдруг перехватывают мои запястья и больно сжимают, заставляя вскрикнуть. Он делает это, перехватывая инициативу. Сильнее притягивает меня, буквально укладывает на себя сверху и отпускает, требовательно оглаживая спину и задерживаясь ненадолго на талии. Как раз то, что нужно. Я втягиваю ртом воздух, стараясь не задохнуться. Позволяю его рукам приподнять меня. Вижу желание в его серых пронзительных глазах.

– Ты сводишь меня с ума, – шепчет Паша, и на его лице отражаются все чувства разом. Страсть, радость, любовь, восхищение. И желание – нестерпимое, дикое, яркое.

Пальцы сами скользят по его груди, губы приоткрываются в шумном выдохе. Чувствую, как он дрожит. Я дышу часто, ощущая всей кожей жар его тела. В это мгновение он обхватывает меня за талию и одним резким движением усаживает на себя. Ох! Я ударяюсь о его сильные бедра и словно ухожу в свободное падение. Плыву в волнах ощущений, окунаюсь в его тепло, боюсь сделать даже движение, чтобы не отпустить этот сладкий миг нашего первого раза.

Лечу… И вдруг, будто придя в себя после этого неожиданного полета над пропастью, приподнимаюсь и начинаю двигаться быстро и яростно, вцепляясь дрожащими пальцами в его грудь. Быстро, еще быстрее, до помутнения рассудка. До капель пота, появившихся и почти явно ощущаемых мною на собственной спине. До тихих стонов, начавших срываться с наших губ.

Мы становимся одним целым на мгновение и почти взлетаем вместе в небеса, как вдруг звук открывающейся двери возвращает нас в реальность. Я замираю на секунду и тут же соскакиваю, пытаясь руками выдрать из-под Пашки простынь, чтобы укутаться.

Нет! Этого не может быть! Может, нам это послышалось? Но тут в коридоре раздается хлопок.

– Да ла-адно, – стонет Пашка, подпрыгнув на кровати.

– Что? Кто? Как?! – Шепотом кричу я, в панике дергая за уголок одеяла.

Успеваю лишь прикрыть нижнюю часть туловища, когда вдруг зажигается свет в прихожей. Дверь в комнату мы, конечно, не закрыли, и поэтому оказываемся во всей красе перед глазами Елены Викторовны, их с Машей мамы.

Пашка успевает прикрыться подушкой, и пока я размышляю, упасть мне или отвернуться лицом к стене, притворившись мертвой, женщина становится свидетелем этой неприглядной сцены. Вот же блин…

– А… Аня… – Словно не веря своим глазам, произносит она.

– Тетя Лена… – Натягивая простынь на грудь, мычу я. – Здравствуйте.

Женщина смущенно опускает взгляд в пол и замечает разбросанную повсюду одежду, где среди прочего валяются мое нижнее белье и трусы ее сына.

Елена Викторовна густо краснеет.

– Мама! – Кричит Паша. – Постучать не могла?!

– Куда? К себе домой? – Отворачиваясь, говорит она. – Мог бы и закрыть двери, если собрался…

И так и не договорив, уходит на кухню.

– О, Боже, – бормочу я. – Какой стыд!

Что может быть хуже этого? Вот дерьмо! Я лихорадочно спрыгиваю и дрожащими руками начинаю собирать с пола свою одежду. Точнее белье, потому что другой одежды у меня нет.

– Аня, стой! Все нормально. – Пытается успокоить меня Суриков. – Погоди ты!

Он касается меня руками. «Ох, не нужно». Я все еще чертовски возбуждена, но мне не хочется ни продолжать, ни просто оставаться здесь. Мне больше, наверное, никогда не удастся спокойно смотреть его маме в глаза. Так и вижу эту картинку: мы голые, и она с открытым от изумления ртом. Ужас!

– Ты же говорил, что она на смене! – Я убираю волосы за уши. – Принеси мне что-нибудь из Машкиной одежды, пожалуйста.

– Куда ты сейчас пойдешь? – Хмурится Паша, встает, натягивает боксеры, затем джинсы. – Я тебя никуда не отпущу.

– Иди быстро!

Пока он возится в соседней комнате, я зачем-то застилаю постель, постоянно оглядываясь на дверь, и репетирую «покерфейс». Получается плохо.

– Не знаю, почему она вернулась так рано. – Говорит Паша, протягивая мне толстовку и джинсы. – Пойду, поговорю с ней.

Пытаясь втиснуть в чужую одежду свой зад, я лихорадочно соображаю, как быстрее и незаметнее свалить отсюда. Может, через окно?

– Солнцева, я тебя не узнаю. Не все ли тебе равно? – Спрашиваю сама себя. – Меня застукали обнаженной, как самую развратную шлюшку… О, Боже… И кто? Мама подруги! Как мне может быть все равно?

Я бегаю по комнате, пытаясь привести мысли в порядок. Сажусь на стул, обхватываю голову руками. А через секунду они оба возвращаются в комнату. От взгляда на Лену Викторовну у меня неприятно холодит спину, но женщина выглядит спокойной и даже пытается улыбаться.

– Анечка, – вежливо произносит она, – с нашим папой очень плохо. Нужно срочно ехать. Если ты не против, закинем тебя по пути домой, хорошо?

– Нет, я сама доберусь. – Закусив губу, бормочу я. – Дойду пешком.

– Нет-нет, мы увезем.

Я смотрю на Пашу. Он подмигивает мне, берет со стула футболку и надевает. Вот и правильно – от взгляда на его голую грудь мне становится еще хуже.

– Простите, – снова обращаюсь к его матери. – Мне жутко неловко, что так получилось…

– Ничего, – устало выдыхает женщина, – надеюсь, в следующий раз увижу тебя в одежде.

Уголки ее губ приподнимаются в улыбке, и мне становится легче. Возможно, через какое-то время мы с ней сможем общаться как прежде.

Когда она выходит за дверь, Пашка сразу же хватает меня за талию и прижимает к себе.

– Что же ты делаешь со мной, Суриков? – Спрашиваю я, и он меня целует.

Когда мы размыкаем губы, Пашка гладит меня большим пальцем по щеке.

– Ты же знаешь, я не хочу с ним общаться, – это он про отца, который оставил их с сестрой, когда обоим было по десять лет, – но пообещал маме. И чего я такой добрый стал в последнее время? Не знаешь?

Он буквально держит меня взглядом. Вот это силища. Я, кажется, даже не моргаю, а сердце опять скачет куда-то диким галопом.

– Потерпи уж. Вдруг он помирать собрался? Ой, прости. В смысле… Поговори с ним, выслушай, не груби. – Забираюсь пальцами в его волосы. – Отец ведь. Мне вот еще хуже: я своего вообще никогда не знала.

Паша обнимает меня и гладит по спине:

– Прости.

– Ничего, привыкла. – Я пожимаю плечами. – Его вроде и не существовало никогда.

– Мы… встретимся завтра? – Паша бросает взгляд за окно. – То есть, сегодня уже.

– Ты хочешь? – Вижу, как его глаза плывут от желания.

– Еще спрашиваешь. – Он прижимает меня к себе так крепко, словно боится потерять. Или хочет раздавить – что тоже возможно, когда испытываешь такие сильные чувства. – Я буду считать минуты до нашей встречи.

Я целую его в нос, затем в щеку, скольжу ниже и впиваюсь в губы.