Лемми Килмистер
Motörhead. На автопилоте
– Мистер Браунсворд, Колин будет работать здесь, а я пойду на второй этаж, хорошо?
А Колин бормотал под нос: «Вот сволочь!»
Потом мы стали работать на материке, в Конуи – в горах. Там я научился быть в одиночестве и получать от этого удовольствие. Я бродил по полям в компании овчарок. Я и теперь не против побыть один. Многие находят это странным, но я думаю, что это круто.
Вскоре отчим устроил меня на фабрику стиральных машин Hotpoint. Каждый рабочий делал только одну деталь. Я стоял в начале конвейера: берешь четыре латунных гайки, прикручиваешь их к этой штуке, а затем станок херачит сверху и делает в них сбоку бороздку. Затем ты снимаешь эти гайки и бросаешь их в большой ящик. Надо было сделать 15 000 штук, а когда ты заканчивал эту партию и у тебя появлялось чувство, что ты чего-то достиг, у тебя все отбирали и давали снова пустой ящик. Умный человек не может делать эту работу. Это невозможно: сойдешь с ума на хер. Не знаю, как все эти люди умудрялись так работать. Думаю, они просто подавляли свой ум, чтобы кормить семью.
Все мои знакомые, которые уехали из дома в поисках чего-то получше, вернулись потом обратно. У меня были другие планы на жизнь. Так что я отращивал волосы, пока меня не уволили с фабрики. Я не вернулся. Лучше подохнуть с голоду, чем вернуться туда. Это большая, исключительная удача – что я смог сбежать от такой жизни.
Глава 2. Ветер в голове
Мне был нужен товарищ, и он нашелся тут же – его звали Минг, как императора из комиксов про Флэша Гордона. У Минга были длинные волосы и длинные висячие усы, прямо как у императора. Мы с ним стали зависать в кофейнях и танцевальных залах, приставать к чужим девушкам и вообще наводить шороху!
Поразвлекавшись так некоторое время, мы решили, что нам нужно принимать наркотики (а мы и не знали толком, что это за хрень), и связались с моим знакомым еще с Англси – Робби Уотсоном из Бомариса (этот городок также знаменит отлично сохранившимся замком). Раньше Робби жил в Манчестере, и он носил очень длинные волосы, что для нас было Очень Круто и Важно. Мы начали понемногу курить траву, а потом однажды – дело было в кофейне «Венеция» в Лландидно – Роб вручил мне ампулу спида (гидрохлорид амфетамина) с изображением черепа и костей. Это полагалось вколоть в руку.
Я никогда не испытывал желания что-то себе колоть и по сей день ни разу в жизни этого не делал. Сам этот ритуал с иглой засасывает. Люди начинают делать странные вещи, я своими глазами видел: например, колются обычной водой, просто как предлог воткнуть себе иглу в руку. Роб кололся, и он настоятельно советовал мне делать так же. Но я вылил содержимое ампулы себе в чашку – кажется, там был шоколад – и выпил.
За стойкой в этой кофейне работала девушка – я часов пять болтал с бедняжкой без умолку. Я постоянно оборачивался к Робби и сообщал ему, что эта штука на меня никак не действует, а потом возвращался к несчастной девушке, с которой от моего трепа случилось что-то вроде солнечного удара, – но чувствовал я себя превосходно, как властелин земного шара. К сожалению, это чувство потом проходит. (А Робби Уотсон, мой лучший друг в течение многих лет, человек с блестящим, тонким, ироничным чувством юмора, двадцать лет назад умер – перестарался с иглой. Вопросы есть?) Но вернемся к моей дружбе с Мингом.
Мне было шестнадцать, когда мы с Мингом уехали из Уэльса и отправились на восток, в Манчестер. Мы поехали туда за двумя девушками, которых встретили в Колуин-Бей, они проводили там каникулы. Мы думали на них жениться и все такое. Но, конечно же, дело, как обычно, ограничилось сексом. Уверяю вас, для них это только к лучшему.
Не помню, как звали девушку Минга, а мою звали Кэти. Классная, пятнадцать лет, к тому же она была из тех пятнадцатилетних, которые полны любопытства и жажды жизни. И вот они вернулись в Стокпорт, а мы с Мингом поехали за ними. Мы сняли квартиру на Хитон-Мур-роуд и постоянно знакомились с кем-нибудь, кому было негде переночевать, так что мы пускали их спать на полу, на диване или еще где-нибудь, и через месяц нас в одной комнате было уже тридцать шесть человек! Я из них сейчас помню только одного, по имени Мозес – он и правда был похож на Моисея, если верить кино с Чарлтоном Хестоном.
Потом Кэти забеременела… Она, конечно, была чудесная девушка, но ей же было всего пятнадцать – я уже видел себя за решеткой! Ее отец писал моему отчиму письма, в которых называл меня валлийским битником в изгнании. Они вдвоем нашли, как говорится, целесообразное решение, и нашего ребенка Шона сразу же усыновили. Я помню, что Кэти прямо в роддоме писала экзаменационные работы, а я ее навещал. Ее сильно разнесло, и я вываливался из автобуса, хохоча: «Привет, свинка!», и она тоже хохотала. Да, моя первая любовь оказалась замечательной девушкой. Потом мы больше не виделись, не знаю почему. Но два-три года назад, как нарочно для этой книжки, Кэти нашла меня. Она сказала, что разыскала Шона, но я не буду вдаваться в подробности: пусть он спокойно живет своей жизнью.
Из квартиры на Хитон-Мур-роуд нашу компанию из тридцати шести человек, конечно, скоро вышвырнули – хозяину, наверное, не понравился счет за газ на двести тысяч фунтов. Бесстрашный Минг, Искатель Приключений, вернулся в Уэльс (и стал потом клерком в конторе социального страхования – а меня еще убеждают, будто в жизни есть какой-то план и смысл…), и я остался один.
Во время моей истории с Кэти и еще пару лет после я был, как это тогда называли, «доссером» – популярное в то время занятие для молодых парней. Мы все носили поношенные американские армейские куртки из водонепроницаемой ткани, с двойной подкладкой. Такую куртку можно было купить очень дешево, и всем твоим знакомым полагалось расписаться на ней фломастером, и ты носил на себе эти странные автографы. Мы ездили по стране автостопом и ночевали у девушек, либо спали в железнодорожных вагонах на запасных путях, в пещерах и так далее – и навещали местных женщин. В те дни было круто быть «в дороге»[7]. Это было время Боба Дилана – с гитарой и спальником за спиной. Многим девушкам нравится непостоянство. Если подумать, это целая традиция: бродячие цирки, армии, пираты, рок-группы на гастролях – девушки их всегда как-то находят. Мне кажется, они видят что-то романтичное в таких парнях, которые сегодня здесь, а завтра там. Мне тоже это нравится – но ведь я и сам мужик, так что как иначе? Прекрасное время – начало шестидесятых. Мы отращивали волосы до задницы и, где бы ни оказались, били баклуши и жили за счет женщин. Девицы приносили нам еду, стыренную из родительского холодильника: как будто им надо накормить человека, сбежавшего из тюрьмы. Им нравился драматизм ситуации, а нам нравилась еда.
Впрочем, такая жизнь не всегда была легкой и веселой. Иногда, когда я голосовал на дороге, водители останавливались нарочно, чтобы меня отметелить. Или тебя подбирает огромный дальнобойщик-гомосексуал:
– Здорово, сынок. Куда едешь?
– В Манчестер.
– В Манчестер, ага. Я хочу у тебя отсосать.
– Я, пожалуй, выйду прямо здесь.
Квартира в Хитон-Мур была похожа на будущие коммуны хиппи. Если к кому-то приходила девица, было тяжко. В темноте тебя окружали широко раскрытые глаза, и ты знал, что ночное зрение у них от раза к разу становится лучше! Секс в те дни был веселее – не то что теперь, когда с ним связано столько стремных вещей. Секс должен быть в радость, чтобы тебя не припечатывали: «Ах, тебе только одного и нужно!» Ну да, а тебе?! Когда секс больше не в радость, просто не надо им больше заниматься, ей-богу.
Все мы ходили попрошайничать на площадь Мерси-сквер и потом делились друг с другом добычей. Питались мы главным образом сливочным рисовым пудингом «Амброзия». Мы пробивали банку, как будто там было пиво, и высасывали пудинг. Это был тогда настоящий деликатес, причем холодным он был гораздо вкуснее. Кажется, с тех пор я и полюбил холодную еду: могу есть холодные стейки, холодные спагетти – даже холодную картошку-фри, а на это не всякий способен! Но если хорошенько ее посолить, получается съедобно.
Манчестер находится недалеко от Ливерпуля, и в начале шестидесятых в этих двух городах играли потрясающую музыку. И там, и там течет река Мерси, поэтому всю эту сцену назвали мерси-бит. Была даже известная группа, которая так и называлась – The Merseybeats, и была группа The Mersey Squares, названная по той самой площади, где мы побирались. В Манчестере и Ливерпуле было несколько сотен групп, и все они играли одни и те же двадцать песен: Some Other Guy, Fortune Teller, Ain’t Nothing Shaking but the Leaves on the Trees, Shake Sherry Shake, Do You Love Me[8]… В 1961–1963 годах все группы были кавер-группами, включая The Beatles.
Делом чести было знать исполнителя оригинальной версии песни: знавшие ужасно гордились своим превосходством и смотрели на остальных сверху вниз. Скажем, разогревающая группа объявляет: «Сейчас мы сыграем Fortune Teller, песню The Merseybeats», но потом на сцену выходят The Merseybeats и говорят: «Мы хотели бы сыграть Fortune Teller Бенни Спеллмена». Конечно, долго это продолжаться не могло, они ведь только что взяли и сообщили всей публике, чья это песня, да? Еще группы часто брали какую-нибудь старую песню и делали из нее рок-н-ролл. Rory Storm and the Hurricanes, как я помню, здорово оторвались с песней Beautiful Dreamer[9], а The Big Three сделали Zip-A-Dee-Doo-Dah![10]
Это было уникальное время, и у нас было несколько по-настоящему фантастических групп. Например, Johnny Kidd and the Pirates. Джонни Кидд носил повязку на глазу и полосатую рубашку с пиратскими сапогами. Иногда он появлялся в белой рубашке с пышными рукавами – шикарный наряд. У Пиратов я впервые в жизни увидел на концерте стробоскоп – правда, настоящего стробоскопа у них не было, поэтому они проворачивали нехитрый трюк: их техник пробирался к рубильникам и очень быстро выключал и включал свет. Гитаристом у них был Мик Грин, замечательный музыкант: я таскал его гитары, чтобы попасть на концерт бесплатно. Много лет спустя я записал с Миком сингл. Такие одиночки, как он, в то время не могли сделать себе имя. Эрику Клэптону повезло – то, что он был сам по себе, в его случае сработало: все хотели его заполучить. А до других таких одиночек людям и дела не было!
Еще одна прекрасная группа – The Birds (не путать с американцами The Byrds, которые начинали примерно тогда же). У них играл Ронни Вуд, который потом стал гитаристом The Rolling Stones. The Birds были просто волшебны, охерительно прекрасны, и они опередили свое время. Они выпустили только три сингла и пропали. Я ездил за ними чуть ли не по всей стране и даже спал у них в фургоне. Группа, в которой я в то время играл (The Motown Sect, о ней я скоро расскажу), однажды имела честь выступать с ними. Я до сих пор помню состав The Birds: пел там Эли Маккензи, на гитарах – Рон и Тони Манро, Пит Макдэниелс на барабанах и Ким Гарднер на басу. У Кима теперь паб/ресторан The Cat & Fiddle в Голливуде. Он был прекрасным басистом, но уже почти не играет. В The Birds все были красавчики, и Ронни был очень харизматичным, особенно в те дни. Он щеголял в коричневом твидовом костюме в елочку и двухцветных ботинках, и у него был белый «Телекастер» – это было очень круто. Они были как моды, только с длинными волосами, и мне это нравилось, потому что сам я никогда не стригся.
В Англии всегда было очень важно, как ты выглядишь. Новые увлечения быстро сменяли друг друга. Моды были странными типами, по крайней мере, с моей точки зрения. У них были очень короткие волосы, зачесанные на бок – как у Джона Кеннеди, но с прядью сзади, похожей на петушиный хвост. Они носили штаны из очень тонкой материи в рубчик, пиджаки тропических расцветок с яркими принтами и двухцветные ботинки. Ближайшим аналогом в Америке были, наверное, The Beach Boys, но в Англии не было серф-культуры – это было очень городское явление. И еще моды красили глаза – особенно парни. В моей тусовке их не любили, но теперь очевидно, что они были ничем не хуже нас. Мы считали их неженками, а они нас неотесанной шпаной, и знаете – все были правы.
Мне повезло познакомиться с кучей прекрасных музыкантов в самом начале их и моей карьеры. Одним из них был Джон Лорд. Джон Лорд был и остается великолепным музыкантом. Он потом играл в Deep Purple, Whitesnake и Rainbow[11], а когда мы с ним встретились, он играл в группе The Artwoods, а пел в ней, можете себе представить, чувак по имени Арт Вуд! Что еще интереснее, Арт Вуд был братом Рона Вуда, но обо всем в свое время.
На набережной в Лландидно был огромный паб, настоящий дворец, под названием «Вашингтон», и у них на втором этаже был танцевальный зал, где проводили рок-н-ролльные концерты. Потом они стали делать вечера джаза и блюза. У них выступал Грэм Бонд с Джинджером Бейкером и Диком Хекстолл-Смитом, The Downliners Sect, джазмен Алан Скидмор и вот однажды – The Artwoods.
Я болтался там, разглядывая их небывало крутую аппаратуру и слушая концерт: я решил, что играют они очень неплохо; снисходительный вердикт взыскательного критика из северного Уэльса! В общем, после концерта я разговорился с Джоном Лордом, и они предложили подбросить меня до Колуин-Бея. Уверен, Джон жалел об этом всю оставшуюся жизнь! Он по глупости дал мне свой адрес в Уэст-Дрейтоне, под Лондоном, и недели через три я пустился в дорогу. Он же Невозможно Крутая Супер-Звезда, значит, у него имеется гигантский особняк – может быть, он разрешит мне поселиться в комнате для прислуги и познакомит с другими Невозможно Крутыми Супер-Звездами, с которыми я и сам смогу попытать счастья, и т. д., и т. п.
Увы, эти мечты пошли прахом. По полученному мною адресу оказался обычный муниципальный дом. Я завалился туда в три часа ночи, потрезвонил дверным молоточком и поколотил в звонок. Дверь открыла милая старушка:
– Кто там?
– Это я, – говорю я, – э-э, Лемми из северного Уэльса.
– Кто-кто?
– Джон Лорд узнает меня. Он дал мне этот адрес.
– Ох, голубчик, он на гастролях в Дании!
Почему я не предвидел такую возможность? Молодой был и безмозглый – вот почему.
– Ах вот что, – сказал я.
Она смотрит на меня. Я смотрю на нее.
– Э-э… – сказал я. Молчание становилось все более неловким.
И тогда она – вот кто был настоящей звездой в ту ночь – произнесла слова, за которые я ей вечно буду благодарен:
– Ну ладно, неважно, ты можешь поспать на диване, а утром видно будет.
В нашем дивном новом мире такое редко услышишь!
Проснувшись, я первым делом увидел Рона Вуда с тремя приятелями – он склонился надо мной и говорит:
– Эй, ты что делаешь на мамином диване, а?
Значит, эта старушка была миссис Вуд, мать Рона и Арта, а Джон жил у них. Вот так совпадение! Вечером я попал на концерт The Birds, а потом отправился в Санбери-на-Темзе, но об этом позже.
В то время главной группой были The Beatles – тут и спорить не о чем. Они были лучшей группой в мире. Ничего подобного больше никогда не будет, и чтобы понять мои слова, надо было видеть это своими глазами. Теперешняя молодежь думает, что The Beatles были просто группой, но это не так. Они были всемирным феноменом. Из-за The Beatles все изменились – даже политики. Лондонская газета Daily Mirror каждый день посвящала целую полосу их делам. Только представьте себе: газета, которую читают по всей стране, каждый день посвящает целую полосу какой-то рок-группе! У них была настоящая слава, и это еще мало сказано.
The Beatles совершили революцию в рок-н-ролле и еще в том, как можно выглядеть и одеваться. Теперь это смешно, но для своего времени у них были очень длинные волосы. Я помню, как поразился: «Ого! Как у парня могут быть такие длинные волосы?» На самом деле они просто зачесывали волосы вперед, а сзади они свисали чуть-чуть ниже воротника. А у всех тогда были коки. Пока не пришли The Beatles, были только «утиные хвосты» и Элвис.
Мне повезло: я слышал их живьем в начале их карьеры в клубе Cavern в Ливерпуле. Они были очень веселые, они пели, одновременно поедая сырные роллы, и много хохмили. У них было умопомрачительное чувство юмора. Они вполне могли бы стать комической труппой. И у них были диковинные гитары, мы таких никогда не видели. У Джона был Rickenbacker, а у Пола бас-гитара в форме скрипки. У нас у всех были «стратокастеры», это был предел мечтаний, «гибсонов» ни у кого не было. А Джордж, Бог его прости, играл, кажется, на гитаре Höfner Futurama. Потом у него были «гретчи». У всех просто челюсти поотвисали. Такие необычные парни – с длинными волосами и необычными гитарами, и они щеголяли без пиджаков – просто рубашки и галстуки! Все остальные носили жуткие строгие костюмы и задыхались в этих ужасных итальянских пиджаках с десятью пуговицами. Эти парни стали откровением.
А еще The Beatles были жесткими ребятами. Брайан Эпстайн отмыл и причесал их для широкой публики, но они уж точно не были неженками. Они же из Ливерпуля, а это как Гамбург в Германии или Норфолк в штате Виргиния – суровый город портовых рабочих и матросов: не так посмотришь, и тебя изметелят в хлам. Ринго вообще из Дингла, а это район не лучше Бронкса. The Rolling Stones – маменькины сынки, студенты из пригородов Лондона. Конечно, они потом помыкались в Лондоне, но это нарочно, для репутации. Роллинги мне тоже нравились, но им было далеко до The Beatles – до их юмора, оригинальности, до их песен и манеры подавать себя. У роллингов только и было, что Мик Джаггер, пляшущий по сцене. И, конечно же, Stones записывали прекрасные пластинки, но живьем они были дерьмо, а The Beatles были крутые.
Помню один их концерт в Cavern. Как раз тогда Брайан Эпстайн стал их менеджером. Все в Ливерпуле знали, что Эпстайн гей, и кто-то из публики выкрикнул: «Джон Леннон пидор!» А Джон – он всегда выступал без очков – положил гитару и спустился в толпу: «Кто это сказал?» Парень отвечает: «Это я, мать твою». Джон подходит к нему и ХЕРАК! – делает ему «ливерпульский поцелуй»: головой в рожу, причем еще и дважды! Тот так и осел на пол, в каше из крови, соплей и собственных зубов. Джон поднялся на сцену.
– Еще кто-нибудь? – спросил он. Тишина. – Отлично. Следующая песня – Some Other Guy.
The Beatles проложили путь всем группам из своих мест. Это было как в Сиэтле в начале девяностых – пришли рекорд-лейблы и подписали все, что шевелится. Фирма Oriole Records устроила прослушивание в одном танцевальном зале, оно длилось целых три дня. Они поставили какой-то аппарат, семьдесят групп сыграли по одной песне, и чуть ли не половина этих групп получила контракты.
Эпстайн работал и с другими составами, не только с The Beatles. Почти все его подопечные чего-то добились, но некоторым не повезло – например, группе The Big Three. На басу у них был Джонни Густафсон, который потом играл в группах Quatermass, Andromeda и The Merseybeats[12]. Гитаристом в The Big Three был великолепный Брайан Гриффитс по прозвищу Грифф, он играл на старой потрепанной гитаре Höfner Colorama – ужасный инструмент, гриф толщиной с бревно, но играл он просто невероятно. Пел у них барабанщик, Джонни Хатчинсон, а это тогда было неслыханное дело – поющий барабанщик? Ничего себе! Это была отличная ритм-энд-блюзовая группа, но музыкальный бизнес их кастрировал. Они выпустили сингл и гордились им, но успеха он не имел, и тогда им пришлось записать два номера Митча Мюррея – автора целой кучи сиропных поп-песенок (например, он сочинил How Do You Do It? для Gerry and the Pacemakers). Но эти синглы тоже провалились, и Эпстайн отказался с ними работать. Жаль, это была отличная группа.
Пожалуй, можно сказать, что все эти группы были моим «кругом», мы принадлежали к одному поколению (хотя они были на пару лет старше меня). И конечно, все это время я тоже играл в группах. Вы, наверное, уже ждете, когда я об этом расскажу. Я начал играть в любительских группах еще в Уэльсе – все как обычно, но собрать группу в то время было непросто. Например, было практически невозможно обзавестись нормальным аппаратом. Басистом в твоей группе становился тот, у кого была своя бас-гитара, а хороший ли он музыкант – дело десятое. А уж если у чувака был усилитель, в который могли воткнуться все, место в группе было ему обеспечено. Уровень был самый примитивный. Мне повезло, что у меня была моя гитара Höfner Club 50. Я нашел ее в музыкальном магазине Уэгстеффа в Лландидно. Старику Уэгстеффу было, наверное, сто семь лет. Хороший мужик. Он заправлял магазином по старинке и разрешал начинающим музыкантам покупать инструменты в рассрочку, как бы в надежде на будущий успех: дашь ему пару фунтов, и потом он тебя не дергал. Неудивительно, что он в конце концов прогорел. Потом магазин достался его сыну, и тот его немедленно продал! Кажется, на его месте открылся магазин женского белья.
Я решил стать гитарным героем, насмотревшись телешоу Oh Boy (возможно, лучшей рок-программы всех времен) и 6–5 Special (эта была похуже). В Уэльсе было мало музыкантов. Если ты слышал, что у кого-то в дальней деревне есть гитара, ты ехал туда послушать его. Я познакомился с Молдуином Хьюзом в Конуи, когда жил там, – он был барабанщиком (во всяком случае, владельцем ударной установки!). Он играл в стиле танцевальных групп – щетками, и еще у него была тарелка с заклепками, но тогда он мне подходил. Третьим участником нашей группы стал его приятель Дейв (фамилию я не помню, но в прошлом году он приходил на концерт Motörhead!), хороший гитарист, но ужасный в общении. У него были зеленые зубы, и рядом все время отирался его папаша, неудачливый комик, работавший в забегаловках, который постоянно сыпал дебильными шутками. А Дейву эти шутки казались очень смешными, и, если его старика не было поблизости, он сам их пересказывал. Сперва мы назвали свою группу The Sundowners, потом сменили название на The DeeJays.
Впервые я выступил перед публикой в Лландидно, это была кафешка в каком-то подвале. Моим звездным моментом было спеть Travelin’ Man, песню Рики Нельсона, который, кстати говоря, был прекрасным певцом и красавцем, каких мало. В остальном наша программа состояла из инструменталок из репертуара The Shadows, The Ventures, Дуэйна Эдди и так далее. В то же время я играл с парнем по имени Темпи. Это был выдающийся человек, он давал мне мастер-классы по сарказму, и с ним было нелегко иметь дело. Он играл на бас-гитаре, то есть он действительно на ней играл, и с ним вместе мы часа на полтора объединились с гитаристом Тюдором, угрюмым парнем, жившим по соседству. Но из-за саркастических насмешек Темпи, моих дружеских наездов и хрупкого эго Тюдора наше сотрудничество предсказуемо ограничилось одной репетицией, хотя играли мы прекрасно. Только представьте себе, что из этого могло получиться, раз я до сих пор, спустя сорок лет, помню эту единственную репетицию. Это предприятие как-то само собой сошло на нет, так что вернемся к The DeeJays!
У нас появился певец по имени Брайан Гроувс, темноволосый сердцеед, немного похожий на Джонни Джентла, если вы такого помните[13]. И, наконец, к нам присоединился басист Джон, рослый парень, которого выгодно отличало от всех прочих то, что у него была бас-гитара Fender и усилитель, – его можно было бы назвать Биллом Уайменом Северного Уэльса. Господи, подумали мы, вот он – долгожданный успех! Но, как ни странно, успех к нам так и не пришел. Мы много играли на танцевальных вечерах на фабриках, на свадьбах и так далее, а потом я начал беспокоиться: было очевидно, что это еще не успех. Потом из группы стали уходить музыканты, и в конце концов мы с Дейвом остались в группе вдвоем, и некоторое время мы играли инструменталы в две гитары. На этом закончилась история The DeeJays. Я присоединился к другой местной группе, The Sapphires, но у них был ужасный гитарист, которого я терпеть не мог, – надутый, как индюк. В общем, в Уэльсе у меня было всего два варианта, эта группа или фабрика Hotpoint; неудивительно, что я уехал.
В Манчестер я прибыл, вооруженный гитарой Eko. Гитара была дрянь! Ее как будто сделали из концертного пиджака Либераче – сплошь серебряные блестки с черным. У нее на корпусе было десять переключателей, и только два из них работали. Остальные были для вида: я снял панель и обнаружил, что к ним вообще не было проводов. Впрочем, я скоро обменял эту гитару на Harmony Meteor (жаль, что она у меня не сохранилась), а ее – на Gibson 330, бюджетную версию 335-го. И группы я менял с той же скоростью, что и гитары. Сперва я играл с The Rainmakers; не помню, как я их нашел, но к тому времени их золотые деньки уже прошли, и я не задержался там надолго. Потом я недели три играл с другой группой. Я даже не помню их названия – вот как они были хороши. После этого я присоединился к The Motown Sect и провел с ними следующие три года.
С их гитаристом Стюартом Стилом и басистом Лесом я познакомился, просто тусуясь в Манчестере. У них был барабанщик по имени Кевин Смит (который жил по соседству с Иэном Брэди и Майрой Хиндли[14]), а я стал вторым гитаристом и к тому же пел почти все песни. Я не особенно любил петь – я и сейчас не очень это люблю, то теперь-то я, конечно, привык. Через два года Лес ушел из группы, и мы позвали моего знакомого басиста по имени Глин – но мы почему-то звали его Глан. Глан был странным персонажем. У него за всю жизнь была только одна девушка, и как только они познакомились, то сразу стали пробовать всякие странные штуки в постели. Его девушку мы уже видели раньше: она гуляла по песчаным дюнам в Уэльсе и все время носила белое бикини из замши – такой тонкий, обтягивающий материал. И она ни с кем не разговаривала. Никто не был с ней знаком, но все этого хотели! А потом в один прекрасный день она появляется с Гланом, а он в свои двадцать лет уже начал лысеть. Впрочем, он был хорош собой. Он немного напоминал Денниса Куэйда, актера, сыгравшего Джерри Ли Льюиса в фильме «Большие огненные шары», только у того была целая копна волнистых светлых волос.
Так вот, The Motown Sect были отличной ритм-энд-блюзовой группой. Стюарт был очень хорошим гитаристом, особенно по тогдашним меркам. У него была гитара Gibson Stereo 345, такой тогда никто еще не видел. И еще усилитель Vox с возможностью разгонять высокие частоты, тоже повод для гордости. «Секта» играла как раз такую музыку, какую хотел играть я, так что я замечательно вписался в эту группу. Мы назывались The Motown Sect только потому, что артисты лейбла Motown были тогда в моде, и это помогало нам находить работу. Но мы не играли песни в стиле соул, ни разу ни одной не сыграли. Мы все носили длинные волосы и полосатые футболки, у нас была губная гармоника, и мы играли блюз. Еще мы делали отличные каверы на песни The Pretty Things и The Yardbirds. Мы объявляли со сцены: «А теперь песня для всех фэнов Джеймса Брауна!» В зале кричали: «Даааааа!» А мы продолжали: «Эту песню написал Чак Берри, она называется…» Некоторые слушатели на это велись, потому что не знали песню. Другие были недовольны, но что, черт возьми, они могли сделать? Понимаете, мы-то были на сцене: ничего не попишешь.
У нас толком не было аппарата, его ни у кого в то время не было. Однажды мы играли на разогреве у The Pretty Things в таун-холле Галифакса, и всего аппарата у нас был один 30-ваттный усилитель. Можете себе представить? Теперь я один включаюсь в два стека мощностью 100 ватт каждый, а в то время все – бас, две гитары и вокал – включалось в один 30-ваттник размером с нынешний комбик для домашних занятий. Мне-то самому кажется, что я всю жизнь играю на одной и той же (оглушительной) громкости, но это, очевидно, не так. Пожалуй, в те времена мы играли аккуратнее, потому что каждую ноту было хорошо слышно. И мы всегда использовали те колонки, которые были на площадке. Так все делали, даже Хендрикс через несколько лет так делал. Хендрикс играл на местных порталах на протяжении всей своей карьеры в Англии. В некоторых залах, где нам приходилось играть, стояли две 10-дюймовые напольные колонки, по одной с каждой стороны сцены, и маленький усилитель в металлическом корпусе с ручками сзади, чтобы его таскать. О чем тут говорить. Я никогда не пойму, как мы вообще могли работать на таком аппарате. С другой стороны, какую бы херню ты ни делал в двадцать лет, потом ты не можешь взять в толк, как тебе это удавалось. Вспомнишь что-нибудь и думаешь: твою ж мать! Что я творил! Нет, я точно не мог такое делать!
Затем из группы начали уходить музыканты. Стюарт, при всем своем таланте, так ничего и не добился – отдал себя на растерзание своей вечно нудящей мамаше и жене. В любом случае я хотел выбраться из Манчестера, потому что у нашей группы явно не было перспектив. Когда я впервые увидел The Rocking Vicars, я немедленно понял, что это мой шанс.