Лайза Рени Джонс
Записки убийцы
Глава 6
Мне не нравится прозвище Девушка-убийство. По большому счету, оно просто отвратительное, но, стоя здесь и глядя сейчас на него, написанное моим неряшливым почерком на белой доске, я не ощущаю никакого отвращения. Вообще-то, в отличие от этого места, этот титул мне подходит. Раздраженная этим заключением, откладываю маркер, спускаюсь с низенькой приступки и подхожу к своему столу. Усевшись за него, поворачиваюсь и снова смотрю на собственноручно написанные слова: ПОТОМУ ЧТО Я – ДЕВУШКА-УБИЙСТВО. Девушка, блин, убийство… Мои руки на обтянутых джинсами коленях сжимаются в кулаки, напряжение сковывает плечи. В самую точку. Это я. Это верно, даже если я ошибаюсь.
Во всем виноваты мои родители.
Конечно, это звучит банально, но в моем случае это действительно так. Они заставили меня пойти на курсы актерского мастерства, чтобы пробудить во мне желание быть в центре внимания. Они хотели, чтобы я изучала и понимала различных вымышленных персонажей. Проникала в их мысли. Я действительно этому научилась. Я хорошо знаю убийц, на которых охочусь. Слишком хорошо. Родителям я никогда бы этого не сказала. Они бы этого не вынесли. И Рич этого не вынес бы, вот почему я и должна была уже сказать ему. А Кейн… Ну, Кейн бы понял, и это делает его опасным. Очень, очень опасным. Смерть просто становится мной. Вообще-то некоторые могут сказать, что я настолько испорчена, что справляюсь со смертью лучше, чем с жизнью. И хотя смерть привлекает меня, моя собственная смерть меня ничуть не привлекает. В смысле, когда же автор этой записки – которого я, пожалуй, назову «Стивен Кинг-младший» за его (или ее) жутковатое использование обыденных слов – перейдет от желания довести меня до белого каления к стремлению похоронить меня и избавиться от меня? Может, завтра утром, когда я еще буду здесь? А я ведь никуда не денусь, пока не закончу работу, ради которой меня сюда отправили. И я не настолько глупа, чтобы оставить Младшего в покое и ожидать такой же милости взамен. А это значит, что мне нужно сосредоточиться на поимке убийцы и Кинга-младшего, пока тот не поймал меня. И при сегодняшних хреновых обстоятельствах мне понадобится кое-какая поддержка, которая позволит мне сосредоточиться.
С этой целью в голове я разворачиваю свое кресло на колесиках и подкатываю на нем ко второму сундуку из толстой черной стали, расположенному под окном с деревянными ставнями. Наклонившись над ним, набираю на замке комбинацию цифр, пока дужка не отщелкивается. Открываю крышку и улыбаюсь, обнаружив своего старого друга там, где я его оставила. Засунув руку внутрь, чтобы по-дружески поздороваться с ним, достаю Куджо [7], мою версию сторожевой собаки, – двуствольное ружье, которое некогда принадлежало моему отцу, но досталось мне вместе с домом. Поглаживаю его, моего малыша. Своего защитника. Коротенького, громкого и большого, кормить которого нужно только патронами.
После быстрого осмотра убеждаюсь, что он в полной боевой готовности. Готов запугать и заставить отступить к чертовой матери любого, кто вздумает напасть на меня. Мой табельный ствол – это совсем другая история. Он маленький, почти бесшумный, быстрый и смертоносный, и я достаю его не для устрашения или чтобы наделать шуму. Я долго и упорно тренировалась, почти до одержимости, чтобы быть уверенной, что если я вытащу его, то ты мертвец. Опустив крышку сундука, закрываю его на замок, после чего снова разворачиваю кресло и подкатываю к письменному столу, где пристраиваю Куджо слева от себя, а свой сотовый телефон – справа.
Теперь, когда мой телефон и мой сторожевой пес на расстоянии вытянутой руки, я чувствую себя гораздо более уютно и по-домашнему, чем несколько минут назад. Пожалуй, это и не одно из моих наиболее излюбленных Иноземий, но я понемногу начинаю ценить его по достоинству. Вообще-то я была не права, когда сказала, что мне здесь не место. Черт возьми, это ведь мой мир! Более молодая, менее уверенная в себе «я» забыла об этом, и я пошла у нее на поводу, принимая ее позицию. Она сбежала. Она позволила кому-то другому забрать у нее ее семью, этот дом и эти края. Тот, кто оставил мне ту записку сегодня вечером, тоже это знает. Но этот человек знает женщину, которой я некогда была, а не ту, которой я сейчас являюсь. Тогда я была просто Лайлой Лав, но теперь, черт возьми, я Девушка-убийство! И это действительно так, потому что мертвые тела умеют разговаривать со мной, а если б я их не слышала, было бы еще больше мертвых тел, еще больше убийств, которые я не остановила. Так что да. Я, блин, Девушка-убийство. Я могу выследить убийцу и поймать его. И смогу найти выход из всей этой ситуации. Свой собственный выход.
В этот самый момент звонит мой телефон, и я опускаю взгляд на экран, уже зная, кто это. Естественно, Рич. Вздохнув, подбираю мобильник и сбрасываю звонок, после чего сразу же отправляю сообщение, пока он не успел перезвонить, с одним-единственным словом: Завтра.
Он отвечает мгновенно: Сейчас, Лайла!
Челюсть у меня напрягается, и я печатаю: Пожалуйста, Рич. Завтра.
Телефон сразу же звонит по новой, и я уступаю неизбежной потребности просто покончить с этим разговором к чертовой матери. Нажимаю на кнопку и подношу сотовый к уху.
– Рич, черт бы тебя побрал… Какую часть «пожалуйста» ты не понял?
– Ты никогда не говоришь «пожалуйста», Лайла. Что стряслось? Что происходит?
Хмурюсь. Это я-то никогда не говорю «пожалуйста»?
– Я говорю «пожалуйста»!
– Нет. Не говоришь. Так что случилось?
Защитно выпускаю иголки.
– Я все-таки говорю «пожалуйста»!
– Нет. Не говоришь. И это нормально. Это то, какая ты есть.
– И какая же?
– Ты сдержанная, ты осмотрительная, Лайла. Ты не показываешь эмоций. Хотя что-то тебя все-таки тревожит, и, может, как-нибудь ты…
– Рич, меня не…
– Повторяю: что случилось?
– Меня тут поджидал очередной труп, и теперь я уединилась в своем Чистилище, как и всегда.
– Тогда ладно. Это объясняет твое нежелание разговаривать, но не использование слова «пожалуйста».
– Я сказала «пожалуйста», Рич! – огрызаюсь я. – Пожалуйста – уже в тысячный раз, – не могли бы мы поговорить завтра с утра? Видишь? Я сказала «пожалуйста» по меньшей мере тысячу и один раз с тех пор, как отправила тебе сообщение минуту назад. Пожалуйста, давай поговорим утром? Тысяча и два раза.
Тяжелая тишина заполняет линию. Один удар сердца. Три. Четыре.
– Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что это означает, – что ты отстранилась от всего и я не получу ответов. Но мне это не нравится.
И все же мы по-прежнему разговариваем. Что на самом деле ясно показывает, насколько это все-таки не мое – отношения с мужчиной. Я не способна даже по-человечески покончить с ними.
– Завтра, – повторяю я, потому что «никогда» явно не закончит эту беседу.
– Если тебе нужно…
– Я же сказала тебе…
– Я понял, – добавляет Рич, как будто чувствует, к чему я клоню, и так же быстро завершает разговор: – Ты в Чистилище. Но мы обязательно поговорим завтра, даже если для этого мне придется приехать к тебе.
Мои глаза расширяются.
– Рич, я…
– Спокойной ночи, Лайла.
Он отключается, а я раздраженно выдыхаю, прежде чем положить телефон на стол напротив Куджо. Ричу нельзя приезжать сюда. Я не могу этого допустить.
– А я все-таки говорю «пожалуйста»… – ворчу я, хватая стоящую на столе деревянную шкатулку и придвигая ее к себе. А эмоций я не показываю, потому что больше их не испытываю. Ни разу с тех пор, как покинула эти края, чего я не намерена объяснять ни ему, ни кому-то еще. И жжение в груди подсказывает мне, что чем раньше я опять уеду отсюда, тем лучше, так что пора наконец приниматься за работу.
Поднимаю крышку шкатулки, достаю оттуда стопку картонных карточек, и, благодаря тому, что доступ в кабинет еженедельно являющимся в дом уборщикам закрыт, прилипшая к ним пыль облаком оседает у меня на лице, попадает в раскрытый рот. Ну как тут не разинуть рот после такого разговора? В горле першит, и я пытаюсь отхаркнуть ее – навык, которым мой наставник в мои дни в полиции Нью-Йорка овладел почти столь же блестяще, как и своей профессией профайлера. Роджер Гриффин был – да и остается – моим кумиром. А еще он заядлый курильщик, который вроде задался целью довести меня до отека легких из-за пассивного курения.
Кое-как прокашлявшись, невольно вспоминаю о нем и думаю, как сильно я хотела бы его увидеть. Но я не стану ему звонить. Мне нельзя с ним встречаться. Только не тогда, когда я несколько лет старательно избегала его, и, по сути, он и стал одной из причин, по которой я уехала из Нью-Йорка. Роджер слишком уж хорош в своем деле. Так чертовски хорош, что я не хотела, чтобы он обратил на меня внимание, если обстоятельства сложатся не в мою пользу. Он может любить меня как дочь, но возненавидел бы как чудовище, если б увидел, что скрывается у меня внутри.
И я не шучу и не преувеличиваю. Сама не понимаю, почему он так и не разглядел, кто я такая на самом деле, – хотя, наверное, мне нужно было самой увидеть это, чтобы и он это увидел. И это еще одна причина, по которой я никогда больше не позволю себе посмотреть этому человеку в глаза.
Хотя если б я это сделала и если б Мистер Интуиция оказался сейчас здесь, то он посоветовал бы мне тщательно задокументировать то, что я знаю о своем преступнике – вернее, преступниках, поскольку теперь их у меня два. Преступник номер один – это мой наемный убийца, или же серийный убийца, если я прислушаюсь ко всем остальным, а не к своим инстинктам, чего у меня никогда не получалось. Так что преступник номер один – убийца-профессионал. А преступник номер два – Кинг-младший. Если, конечно, преступник номер один и преступник номер два – это не одно и то же лицо. Версия, конечно, малость притянутая за уши, даже при наличии такого общего знаменателя, как татуировка в виде Девы Марии, но с тех пор, как я начала заниматься профилированием, мне доводилось видеть и более безумные вещи. Мне нужно относиться к ним как к двум разным людям, пока я не буду уверена в обратном, причем в данный момент тот, кто оставил мне записку на двери, является прямой угрозой, которая может помешать мне заниматься чем-то еще, включая раскрытие заказных убийств. Преступник номер два теперь мой новый король [8], пока я не свергну его с престола – что я обязательно сделаю, – и пока официально получает главную роль. Не знаю, не на такой ли исход рассчитывал Кинг-младший после сегодняшнего вечера. И поскольку я терпеть не могу давать всяким уродам то, чего они хотят, то все-таки надеюсь, что это не так.
Хватаю из серебряного держателя слева от себя ручку и начинаю писать на карточках для заметок, по одному слову на каждую:
ОБРАЗОВАННЫЙ
РАСЧЕТЛИВЫЙ
Постукиваю ручкой по столу и думаю о своей матери и обо всех ее подругах-кинозвездах, с которыми она меня познакомила, – обо всех этих чрезмерно раздутых эго, которые они олицетворяют, прежде чем схватить еще одну карточку и написать на ней «ЭГОИСТИЧНЫЙ». А поскольку раздутое эго частенько скрывает неуверенность в себе, беру другую карточку и пишу «МНИТЕЛЬНЫЙ». Снова постукиваю ручкой. Это явно кто-то, кто находился тут в ночь нападения, кто мог быть связан со мной, с Кейном или с нами обоими. Мне нужен список. Мне нужен список, что означает новую стопку карточек.
Помечаю только что созданную стопку «КИНГ-МЛАДШИЙ», а затем вычеркиваю «Кинга».
– Ты не можешь быть королем, – говорю я и пишу просто «МЛАДШИЙ». Мне чертовски нравится, как это выглядит и звучит, поэтому я встаю, подхожу к библиотечному табурету под пробковой доской, утыканной кнопками, и поднимаюсь по трем ступенькам наверх. Прикрепляю карточку с надписью «Младший» в центре верхней части доски, а затем выстраиваю карточки со словами в ряд. Закончив, слезаю на пол, смотрю на начало своего творения и морщусь при виде выстроившихся передо мной определений: мнительный, эгоистичный, образованный, расчетливый… Я только что описала каждого политика и юриста на планете Земля, и если верить парню, который был у меня до Рича, саму себя. Кейна тоже, если убрать слово «мнительный»: его уверенность в себе – это то, что всегда привлекало меня к нему. «Черт, Лайла… Только вот этого не надо. Не думай о Кейне». Вновь сосредотачиваюсь на доске и словах, которые только что написала. Начало никудышное, хотя напоминаю себе, что любая головоломка в самом начале представляет собой беспорядочное множество мелких деталек, которые вроде совершенно нереально пристроить друг к другу.
Вздохнув, провожу рукой по волосам и возвращаюсь к столу. Усевшись и решив, что нужно подзарядить мозги, открываю правый ящик стола. Есть! Мой запас шоколада все еще цел. Достаю пакет из ящика, кладу на стол и, согласно своему ритуалу, выкладываю перед собой аккуратным рядом дюжину шоколадных конфет. Каждая из них станет наградой за то, что я пристрою на место очередную детальку пазла, и поскольку за весь день у меня и крошки во рту не было, мне даже не придется совершать утреннюю пробежку в качестве расплаты за любовь к сладкому. Шоколадная мотивация на месте, так что настало время для новой карточки и нового направления. Кем бы ни был этот Младший, он наверняка знает хотя бы одного из нас – меня или Кейна, – а то и нас обоих. Кейна все равно никак не избежать, как бы мне этого ни хотелось. Он явно часть всего этого, равно как и всей моей жизни, – из-за той ночи.
Пишу на одной карточке свое имя, на другой – его. Итак, кто был близок мне тогда? Кто входил в мое ближайшее окружение? Беру стопку карточек и использую по одной на каждое имя. Мой отец, Грант Лав, который тогда был начальником полиции и баллотировался на пост мэра… Мой брат, Эндрю Лав, который только готовился стать начальником полиции… Эдди «Мудак» Ривера… Вообще-то я пишу на карточке просто «МУДАК», потому что это тупо поднимает мне настроение. Роджер Гриффин, мой наставник… Логан Найт, мой начальник в полиции Нью-Йорка… С этого момента карточки начинают все быстрей сменять друг друга. Менеджер предвыборной кампании моего отца и его сотрудники… Женщина, с которой Эндрю тогда встречался… Моя тогдашняя – а ныне бывшая – лучшая подруга Александра Харрис… Останавливаюсь на двенадцати карточках – по крайней мере, пока.
Перехожу к Кейну и смотрю на пустые карточки. Я знаю только одного человека, который был когда-либо близок с ним. Это я сама. Ну и еще одного. Пишу это имя на карточке: Мигель Мендес. Это покойный отец Кейна. Человек, который руководил преступным картелем, ловко скрывая свою криминальную деятельность под многочисленными слоями законных операций. Человек, у которого были враги, ныне унаследованные Кейном. Так что дело наверняка в Кейне, а не во мне. Придется его во все это втягивать. «Нет, – сразу же думаю я. – Не так быстро». Не раньше, чем я исключу другие варианты, напрямую связанные со мной, а не с ним.
Хватаю заполненные карточки, подхожу к пробковой доске и, чтобы оставить место для наших контактов, взбираюсь на табурет и прикрепляю карточки со своим именем и именем Кейна на самом верху. Когда заканчиваю, список под моим именем протягивается до самого низа, а под карточкой Кейна остается только одно имя – Мигель. Просматриваю свой список, то и дело возвращаясь к Эдди, которого пометила как «мудака», но в итоге мой взгляд останавливается на этой единственной карточке. Мигель Мендес… Может, дело в нем? Он погиб вскоре после той ночи. Была ли какая-то связь между нападением на меня и его смертью? Не было ли это на самом деле нападением на Мигеля или Кейна? Мне не нравится, к чему это меня ведет, – а именно к порогу дома Кейна. Хватаю конфету, срываю с нее обертку и отправляю в рот – только чтобы моментально подавиться от отвращения.
– Ну и гадость!
Сажусь, выдергиваю из-под стола мусорную корзину и выплевываю то, что у меня во рту – промаркированное как шоколад. Поспешно ищу воду, но так и не нахожу. Открыв ящик, хватаю салфетку и начинаю в полном отчаянии вытирать язык, как будто это как-то поможет. Мне нужно убрать эту дрянь изо рта! Наконец, когда во рту остается лишь какой-то меловой привкус, выбрасываю салфетку. Затем хватаю пакет с конфетами и ищу дату срока годности – только чтобы обнаружить, что он истек два года назад. Шоколадные конфеты – явно не то, что стоит брать с собой в бомбоубежище.
Звонит мой сотовый, и раздражение из-за Рича и моего шоколадного фиаско окончательно побеждает. Этот человек должен отпустить меня! Он так и напрашивается, чтобы я причинила ему боль, а мне это на хрен не сдалось. Хватаю свой телефон и резко провожу пальцем по экрану, чтобы ответить.
– Я же сказала «пожалуйста», – резко отвечаю я.
– «Пожалуйста» не всегда достаточно. Ты это знаешь.
От глубокого, самодовольного голоса Кейна, от его слов, пронизанных сексуальным подтекстом, я напрягаюсь.
– Привет, Кейн, – холодно произношу я, и вправду чувствуя холод. Ну, или в основном холод.
– Привет, Лайла, – отвечает он, произнося мое имя с едва заметным латиноамериканским акцентом, который у него на языке звучит как наждачная бумага и шелк одновременно.
Ощутив горячий укол в груди, выпаливаю:
– Откуда у тебя этот номер?
– У меня есть возможности. Ты это знаешь.
«Даже слишком хорошо», – думаю я.
– Почему ты мне сейчас звонишь?
– Я уже много раз хотел тебе позвонить.
Однако он этого не сделал. Так и не позвонил. Ни разу.
– В чем дело?
– Ты в пляжном домике?
В его голосе слышится нотка беспокойства, которую я одновременно и приветствую, и отвергаю.
– Почему это тебя касается?
– Все, что связано с тобой, всегда меня касается.
– Я никогда…
– Так ты в пляжном домике? – нажимает он.
– А почему бы и нет? Это ведь мой… – Я останавливаю себя, прежде чем сказать «дом родной», и исправляюсь: – Да, я здесь.
– Это твой дом родной, – заканчивает он невысказанное за меня. – Тебе все еще снятся кошмары?
– Оставь попытки залезть ко мне в голову, Кейн.
– Воспринимаю это как «да». Лайла…
– Перестань произносить мое имя.
– Мне не нравится, что ты там одна.
– Я тут целыми месяцами была одна, пока не уехала.
– Ты редко бывала одна, и мы оба это знаем. И я хотел позвать тебя к себе. Приезжай прямо сейчас.
Смеюсь.
– Так вот попросту? «Приезжай прямо сейчас» – и ты ждешь, что я моментально примчусь? Самонадеянность у тебя просто зашкаливает, Кейн Мендес!
– Твое место здесь, рядом со мной. Приезжай сюда.
– Нет.
– Тогда я сам к тебе приеду.
– Из тебя получится красивое украшение для газона, но сейчас слишком темно, так что полюбоваться будет некому. На что бы ты ни рассчитывал, этого не произойдет.
– Мы оба знаем, что это не так.
– Если мы увидимся снова – именно что «если», – я посмотрю тебе в глаза и задам кое-какие вопросы о твоей погибшей служащей.
– Ты хочешь сказать, что думаешь, будто это я убил ту женщину?
Не упускаю из виду, как он называет ее – «та женщина», причем совершенно без запинки. Это говорит мне о том, что Кейн не испытывает к ней абсолютно никаких чувств – а может, и вправду даже незнаком с ней. С другой стороны, он чертовски хороший манипулятор.
– Я не говорю, что это ты ее убил; ты просто лицо, представляющее оперативный интерес.
– Лицо, представляющее оперативный интерес… – повторяет Кейн. – Тогда ладно. Позвольте мне внести ясность, агент Лав. Я не убивал эту женщину и никому не приказывал ее убить. И я ничего не знаю о том, как и почему она умерла. Ты просто избегаешь меня, Лайла.
– Какую часть фразы «ты являешься лицом, представляющим оперативный интерес в деле, которое я расследую» ты не понял?
– Давай как-то уберем это препятствие для нашего общения. Что конкретно позволит вычеркнуть меня из списка лиц, представляющих оперативный интерес?
Мне не хочется убирать это препятствие, и все же я ловлю себя на том, что отвечаю ему чересчур уж поспешно.
– Только твое железное алиби. С кем ты был? И где?
– Алиби… Ну конечно. Это логично.
– Так у тебя оно есть?
– Да. Есть. – Следуют две секунды колебания, указывающие на какие-то мысленные подсчеты, прежде чем Кейн объявляет: – Я был с Самантой. Она подтвердит мою историю.
Женщина, с которой он трахался до того, как трахался со мной. Клянусь, если б Кейн оказался сейчас здесь, то я влепила бы ему по физиономии, и это меня бесит. Это не должно меня никак волновать. И не волнует.
– Я поговорю с ней.
– Я ведь мужчина, Лайла. Тебя тут не было, а она…
– Я не хочу этого слышать.
– Она чисто для перепихона. Ничего больше.
– Я поговорю с ней, – напряженно повторяю я.
– Я приеду. Нам нужно поговорить об этом не по телефону.
– Ну что ж, поскольку мне очень хочется, чтобы меня отстранили от этого дела и можно было бы поскорей вернуться домой, то изволь, приезжай. Тогда я смогу вылететь уже завтра утром.
– Лайла… – произносит он, и его голос снова становится смесью наждачной бумаги и шелка.
– Да ипать тебя, Кейн!
Он смеется, низко и сексуально, но в этом его смехе проскакивает и нечто мрачное и напряженное, отчего по спине у меня пробегает холодок.
– Это звучит как приглашение.
Открываю было рот, чтобы оспорить это утверждение, но Кейн уже продолжает:
– Если кошмары станут сниться слишком уж часто, то ты знаешь, как со мной связаться.
Из трубки доносятся короткие гудки.
Я втягиваю воздух сквозь зубы и прижимаю телефон ко лбу. Да. Я даже слишком хорошо знаю, как связаться с ним. Так же, как и знаю, какова на ощупь его постель, и как он пахнет, и что на вкус он такой, каким не был никто ни до, ни после него. Как пряный темный шоколад, который вызывает привыкание до такой степени, что это пугает. Он дьявол – хотя, с другой стороны, и я далеко не ангел. Кейн позаботился об этом. Он навсегда затронул мою жизнь, и я никогда уже не смогу отменить то, как он изменил меня. И в некоторых из тех кошмаров, о которых он говорит, я представляю себе, кем бы я стала, если б когда-нибудь вновь поддалась его искушению. Кошмары эти были – и остаются – самыми кровавыми из всех.
Откладываю телефон в сторону, беру карточку для заметок и ручку. Пишу на ней «САМАНТА ЯНГ» огромными буквами, поднимаюсь по ступенькам и прикрепляю карточку в самом центре доски. Потом спиной вперед спускаюсь со ступенек табурета и смотрю на это имя, уперев руки в бока. Она ненавидит меня. А еще она богата, расчетлива, мнительна и эгоистична. Она получила образование в Гарварде. Саманта полностью соответствует профилю, который я начала составлять. И не исключено, что это она пыталась шпионить за мной с Кейном в ту ночь. Да, это Саманта. Она хочет, чтобы я исчезла. И все же… это кажется слишком очевидным.
Я сажусь, постукивая пальцами по столу, и тут снизу доносится звонок в дверь. Инстинктивно подхватываю Куджо.
